The Prison

Living without you

Living alone

This empty house seems so cold

Wanting to hold you Wanting you near How much I wanted you home

      Крупные капли ледяного зимнего дождя упрямо барабанят по угольно-чёрному асфальту, невысоким мусорным бакам, прижатым к грязно-коричневой кирпичной стене, редким проезжающим машинам, выставленным на улице пластмассовым столикам и стульям тёмно-зелёного цвета. Они издевательски медленно скользят по плохо прикрытому чёрным капюшоном куртки лицу, так и норовят затушить сигарету, подрагивающую между тонких искусанных губ. Капли лезут в глаза, стекая по отросшей тёмной чёлке, мерзко скатываются по носу до самого кончика, а затем падают с него на серую толстовку, выглядывающую из-под не застёгнутой куртки. Одни только большие окна круглосуточного магазинчика напротив остаются нетронутыми проклятым дождём и всё из-за бело-зелёного сплошного навеса; хотя всё сильнее хочется, чтобы блядские стёкла запотели и скрыли всё, что происходит внутри.       Сехун делает небольшой шажок назад. Морщится, ведь наступил в маленькую лужу, да так сильно, что грязная ледяная вода невольно затекла за край чёрных высоких кроссовок. Прислоняется к мокрой кирпичной стене и устало упирается в неё пульсирующим от боли виском. Длинные пальцы перехватывают намокающую сигарету, губы успевают ухватить ещё одну мини-затяжку, а потом она гаснет, недокуренная до середины. Се комкает её, размазывая по мокрым пальцам пепел, бумагу и табак, и отбрасывает в сторону, лишь на секунду скользнув по непонятному месиву взглядом.       Всё дело в магазинчике напротив — он намного интересней, чем блядская сигарета. Всё дело в человеке по ту сторону стекла — он важнее, чем собственное здоровье, ноющие от погоды раны и сломанные когда-то кости. Уже не один год всё дело лишь в одном-единственном продавце, который сейчас, в магазине, улыбается так счастливо, так ярко, по-настоящему, как никогда раньше, что на душе щемит. Не может не щемить.       Сехун должен был забыть. Выкинуть чёртового Лухана из своей жизни, когда его макушка скрылась с их этажа в блоке А, когда он перестал стоять перед ним каждое тюремное построение, ведь они жили напротив. Стереть его из памяти, будто его там никогда и не было, будто те ужасные месяцы, перевернувшие не одну жизнь в тюрьме, были всего лишь кошмаром, бредом сумасшедшего. Выгнать каждую мысль о Лухане из уставшего сознания, прогнать его образ из загнивающей, разваливающейся души.       Только Сехун оказался слаб. Зависим и беспомощен настолько, что, бережно собранный Луханом по кускам, вновь чувствующий, вновь любящий, сломался и пошёл на дно в ту же секунду, как его не стало. Превратился в ходячее привидение, обозлённое на всех, крушащее любого, кто встанет на его пути и не только. Привидение, которое хотело остаться в полном одиночестве, но люди, любящие его, какие-никакие друзья, продолжали удерживать на поверхности, хотя Лухан тянул на дно.       Болью, как напоминание, загорелось левое запястье, сломанное, когда он отбывал последние несколько недель своего заключения. Сломанное по неосторожности, от неконтролируемой злости, которая не раз опутывала близкого друга, Пак Чанёля. Старший всегда заводился, когда кто-то нелестно высказывался о его парне, всё ещё лидере блока С, Бён Бэкхёне. В тот пасмурный день Сехун действительно перешёл черту, сорвавшись и выпустив закипающую внутри боль и тоску на ни в чём неповинного Бэкхёна. Поднял тему, которую никому нельзя было поднимать ни при каких условиях, насмехался над тем, кем Бён был, через что ему пришлось пройти. Поплатился — Бэкхён даже не сразу остановил Чанёля, лишь когда Се безвольно распластался на асфальте, дрожа и до крови кусая губы, чтобы не стонать, когда он побелел и чуть было не отключился от боли. Остановил, резко, за шкирку, сдёрнув разозлившегося Пака, а сам сел на корточки и бережно осмотрел повреждённую руку, разбитые нос и губы, ласково провёл по вискам, стирая незаметные для всех слёзы боли и отчаяния. Стёр и прошептал: «Какой же ты идиот, Сехун».       Дрожащие пальцы слепо полезли в карман куртки, выудили помятую бело-синюю пачку, а затем и толстую сигарету. Быстрый щелчок зажигалки — оранжевое пламя лизнуло кончик сигареты, на секунду осветив полутьму просвета между кирпичными домами. Громким вздох, чтобы вобрать в и без того поражённые лёгкие побольше спасительного дыма, и медленный выдох, разрезающий падающие с неба ледяные капли. Се поджимает тонкие губы и сильно трёт чешущийся подбородок обломанным ногтем на большом пальце. Чешутся и костяшки, они ноют, они просят о крови того невысокого паренька, что сейчас крутится рядом с когда-то его Луханом. Ведь он, весь такой красивый, с лучезарной улыбкой и кошачьими глазами, рядом с ним уже не один день, не один месяц, может, даже не первый год. Сехуну хочется схватить его за грудки и сильно встряхнуть, чтобы всегда идеально сидящая рубашка в клетку затрещала, грозя порваться. Ему хочется спросить, смотря глаза в глаза, видел ли он шрамы на теле Лухана, оставленные от тяжёлой тюремной жизни, знает ли он, через что ему пришлось пройти.       Сехун вот помнит до сих пор, хотя с тех ужасных событий, полностью перевернувших его относительно спокойную жизнь с ног на голову, прошло уже года три. Помнит каждый синяк на теле Лухана, каждый уродливый шрам и кем он был оставлен, каждый затравленный взгляд за те шесть месяцев, что они прожили бок о бок. Его тщательно скрываемые слёзы, частые безрассудные попытки что-то изменить в давно устоявшемся ходе блочной жизни. Его детское удивление с творившегося беззакония и даже то, как огонёк жизни постепенно угасал в его больших глазах. Сехун даже сейчас может закрыть глаза и легко указать на каждую родинку, будто не прошло три ебаных года, как он последних раз касался обнажённого тела младшего. Повторить ладонью каждый изгиб, каждую мельчайшую впадинку. Закрыв глаза, он всё ещё помнит, какого это переплетать их пальцы или касаться губами ключиц и тонкой шеи. Он, блять, как безумный, всё ещё помнит каждую чёрточку его лица, хотя с их последней встречи Лухан повзрослел, этой весной переступив порог двадцати четырёх лет, и поправился, преодолев полученное за месяцы заключения нервное истощение.       Сехун помнил Лухана каждую секунду своего заключения, сидя за решёткой на прохладном бетонном полу и пялясь на соседнюю камеру, которую никто так и не занял после его ухода. Спать не было сил, ведь стоило закрыть глаза — воспоминания, как мерзкие маленькие мушки, наводняли голову. Они летали, жужжали, сталкивались друг с другом, мешая провалиться в спасительную темноту и отдохнуть. Одна серия воспоминаний за другой, как в дешёвом сериале в отвратительном качестве, как назло ставя на повтор всё самое худшее: избиения, изнасилование, их ссоры на пустом месте и разбитое усталостью, осунувшееся лицо младшего. Сейчас, на воле, Сехун продолжает прокручивать болезненные воспоминания, сочетая их с новыми.       Старший вдыхает сизый дым поглубже в лёгкие и выдыхает тонкой дрожащей линией. Отчего-то слезятся глаза, и Се убеждает себя, что всё дело в резковатом дыме, а не в том, что грудь разрывается от холода, щемит так, что хочется голыми руками вскрыть грудную клетку, лишь бы избавиться от невыносимой боли. Сехун всеми силами пытается отгонять мысль о том, что Лухан стал его манией, его фобией, чёртовым центром в его раздолбанной вдребезги вселенной. Но правда упрямо стучит в каждую клеточку тела: Се живёт изо дня в день с надеждой, что вечером придёт на этом самое место, чёртов просвет между домами, чтобы собственными глазами увидеть, что у Лухана всё хорошо, что он счастлив и полностью здоров, что он живёт спокойной, размеренной жизнью. Жизнью, где ему, Сехуну, совсем нет места.       Всё ведь стало ясно ещё в тюрьме, примерно через пять месяцев, как Лухана полностью оправдали и выпустили на волю. Сехун превратился в призрака, безвольного и довольно тихого, каким никогда особо не был. Передал полномочия лидера Чиль Хо, который был несказанно счастлив шансу выстроить второй блок С. Закрылся в себе и редко выбирался на прогулки, стараясь избежать любого контакта как с врагами из блока В, так и с близкими друзьями, Бэкхёном и Чанёлем. Усиленно пытался вытолкнуть Лухана из мыслей, но каждый метр тюрьмы напоминал ему о младшем и о том, через что они прошли. Убеждал себя, что взращённые чувства — всего лишь иллюзия и кратковременный ответ ледяного сердца на малейшее проявление нежности. Вдалбливал себе в голову, что они с Луханом больше не встретятся, что не стоит и мечтать, что младший дождётся окончания его тюремного срока, они встретятся и больше не вспомнят, через что заставили друг друга пройти в этом ублюдском месте. Изо всех сил молил выкинуть любые мысли о счастливом исходе, общем доме, спокойствии, долгожданной теплоте и нежности.       Бэкхён смог стереть все его пятимесячные труды за несколько секунд, на прогулке спросив, не хочет ли Сехун встретится с Луханом. Се чувствовал, как возведённые хлипкие стены из криво уложенного кирпича зашатались и кое-где дали трещину. Во время того разговора руки задрожали, а грудь стянуло так, что дышать на секунду стало невозможно. Бэкхён настаивал, что им нужно встретиться и всё обсудить, что Сехуну, блять, пора взяться за ум и сказать Лухану, что он чувствует. Рассказал, что младший приходил к нему и спрашивал про него. Описал значительно восстановившегося после заключения Лу, что Сехун даже задышал чаще, представив, что сможет увидеть всё это своими глазами. Бён настаивал так сильно, что Се, не глядя на него, кивнул.       Неделю нервного ожидания, и один из новых надзирателей, вполне адекватный Шин Ёсоб, проводил Сехуна по подземным коридорам, соединяющим все тюремные блоки, к тому месту, где Бэкхён впервые заговорил с Се после того, как почти три года назад спас от Тайги. Парень не мог усидеть на месте и нервно вышагивал от стены к стене, покусывая ногти на левой руке, хотя те и так были обломаны под корень. Сердце стучало так громко, что, казалось, закладывало уши. Се не переставал думать, что сказать, что сделать, когда они вновь останутся лицом к лицу, без каких-либо преград. Теперь жизни Лухана не угрожают враги Сехуна из тюрьмы — никакой кровавой расправы за связь с ним. Теперь-то парень может быть честен с ним, с самим собой и наконец открыться, выпустить блядские горящие изнутри чувства наружу.       Однако Пинни, надзиратель блока С, пришёл один с низко опущенной головой и извиняющимся взглядом. Сехун осознал, как сильно проебался, в очередной раз поддавшись мерзкому чувству любви и получив в ответ ничего, кроме боли. Мир, казалось, окончательно развалился на части, стоило Пинни тихо произнести: «Он передумал, Сехун. В последний момент. Развернулся и просто ушёл».       Сехун разжал пальцы, позволив очередной недокуренной сигарете упасть в небольшую лужу под ногами, и с силой втоптал окурок в мокрый асфальт, в грязную воду. Он в который раз втаптывал, ненавидел и презирал самого себя за то, что спустя столько времени продолжает бережно хранить в сердце образ Лухана, каждое воспоминание о нём. За то, что сердце продолжает замирать, когда Се почти полгода видит его за окном круглосуточного магазина. За то, что Сехун всё ещё хочет узнать причину, почему Лухан не встретился с ним в тех коридорах, но так боится подойти и спросить в лицо. Видимо, они так и останутся друг для друга лишь болезненными воспоминаниями о тех месяцах в тюрьме. Видимо, так и должно было случиться.

***

      Лухан в очередной раз слабо улыбается, смотря, как Минсок — коллега, с которым они успели сдружиться за сдвоенные смены в круглосуточном магазине — кружит в проходах, расставляя товары, и пританцовывает под популярную попсовую песню. Они то и дело сталкиваются взглядами, парень жестами пытается пригласить Лу станцевать с ним, пока покупателей нет из-за затянувшегося зимнего дождя, но Лухан может лишь отрицательно качать головой, предпочитая лишь наблюдать. Да и мыслями он снова был где-то далеко.       Три года. Вроде бы должно было полегчать и забыться, только Лухан всё ещё просыпается по ночам от кошмаров, с трудом может заснуть после, оглядывается на улице, словно чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. Ощущение, что окружён стенами, отделён решёткой одноместной камеры, никак не проходит, лишь усугубляется из-за постоянного одиночества в пределах пустой квартиры. Чувство безопасности всё ещё не пришло, даже зная, что все они — люди, причинившие ему боль в тюрьме — мертвы. Где-то в груди тяжестью давит осознание, что он сделал неправильный выбор. Когда не набрался храбрости встретиться с Сехуном лицом к лицу, хотя периодически навещал Чиль Хо или Бэкхёна, пытаясь узнать какие-то новости о нём. Когда сбежал, поджав хвост, вновь задыхаясь, окружённый стенами тюрьмы. Когда послушался Сочжина, который призывал его начать жить с чистого листа, оставив всех и каждого из тюрьмы, не пытаясь искать встреч. Когда испугался, что именно может услышать от Сехуна, что слова Бэкхёна всё же окажутся правдой.       Лухан низко опускает голову, впиваясь взглядом в следы от ногтей на дрожащих ладонях, а затем произносит:       — Ты ведь любишь Чанёля, разве нет? — Слова даются с трудом, будто за каждое Лу рискует получить по лицу. — Если бы вы сейчас оказались на свободе вместе, то всё бы между вами закончилось?       Бэкхён, сидя напротив в комнате для свиданий и периодически позвякивая металлом наручников о столешницу, смотрит слишком пристально, будто пытаясь одни взглядом чёрных глаз разорвать его на куски. Пытается вытащить наружу правду, которую Лу и сам прекрасно знает, но боится признавать.       — Я реалист, Лухан, — наконец произносит Бэкхён, тяжело вздохнув, — и уже на пожизненном. Строить иллюзии о том, что могло бы быть, — не для меня. Но если ты так хочешь правду, то скажу: мы с Чанёлем бы даже не сошлись.       Лухан поднимает глаза и замечает, что Бён отвернулся и пустым взглядом рассматривает решётку на большом окне справа. Впервые за десять пройденных встреч он видит печаль и усталость с его глазах, морщинки у самых уголков, выдающие его возраст и годы, проведённые в тюрьме. Не может не заметить, как горькая правда разъедает даже непоколебимого лидера, который должен был уже свыкнуться с ней.       — Любовь? — нервный смешок, и Бэкхён трясёт головой, пытаясь спрятать за чёрной чёлкой глаза, будто выстраивая между ними стену, которая не даст узнать то, что на самом деле на душе. Только от этого движения между прядями мелькает старый шрам на лбу, длинный и глубокий, выпуклой белой линией разрезающий бледную кожу. — Если у вас с Сехуном всё сложится за пределами тюрьмы, я буду даже рад. Просто помни, что здесь, в этих стенах, нет места для любви. Появится всё, что угодно, но только не она. И мы с Чанёлем — главное подтверждение этому правилу.       Лухан устало трёт глаза, отгоняя воспоминание. Жалость в очередной раз сдавила горло, мешая дышать полной грудью.       С того разговора, ставшего для них последним, прошло уже много времени, и Лу порывался вернуться в тюрьму, чтобы хоть как-то переубедить Бэкхёна в его ошибочном мышлении, но каждый раз останавливался. Для лидера блока С он был всего лишь незнакомцем, человеком со стороны, который не знал абсолютно ничего о реальном положении вещей и отношений, строящихся в их с Чанёлем небольшой камере. Останавливался, потому что всё же немного поверил: если между Бён Бэкхёном и Пак Чанёлем, его личным Цербером, готовым любому свернуть голову за один-единственный нелестный комментарий в сторону старшего, нет любви, то её точно не может быть между ним и Сехуном. Страх, привязанность, чувство долга за спасённую жизнь в душевой, когда Чжунхон вышел из себя и готов был убить их троих. Всё, что угодно, но не любовь.       Больше масла в огонь подливал и факт, что Сехун до тюрьмы встречался с девушками. Лухан не мог не сомневаться. Что вообще он может предложить человеку, который никогда не состоял в таких отношениях? Зачем он вообще станет навязываться ему после выхода из тюрьмы? С одной стороны Лу понимает, что стоит всё же встретиться и поговорить, подтвердить все опасения и разойтись. Да, с очередной порцией боли в душе, но уже окончательно, чтобы можно было двигаться дальше. Только Лухан тот ещё трус, как однажды сказал Чиль Хо, узнав, что он сбежал в последний момент, испугавшись встречи лицом к лицу. Может, когда-нибудь он найдёт в себе силы поговорить или наконец станет легче принять факт, что Сехун уже больше пяти месяцев на свободе, но не будет искать с ним встречи.       Печально улыбнувшись Минсоку, Лухан огибает прилавок и подходит ближе к огромному окну, слегла запотевшему из-за разницы температур внутри и снаружи.       Дождь барабанит по выставленным снаружи пластмассовым столикам и стульям, по небольшому навесу над самыми окнами. Идеальная погода для очередного паршивого настроения. На часах смартфона горит одиннадцать вечера, и до конца его смены остался ещё час, а дальше всё как обычно: поход домой, прикрываясь рюкзаком, чтобы не намокнуть, тёплый, купленный на работе ужин, разогретый в микроволновке, ночь с кошмарами о прошлом и долгие часы рассматривания потолка, пытаясь успокоиться. Одно да потому, прожигание жизни без определённой цели, попытка вернуть ту версию себя, которая когда-то была счастлива. До тюрьмы с Ёнмином, Чжунхоном и Тэ Суком. До тюрьмы с Сехуном. Печальный взгляд устремляется на пустынную улицу, тёмную, едва освещённую светом уличных ламп или окон ближайших домов.       Лухан с громким стуком опускает телефон на длинный стол у самого окна и со всех ног бросается на улицу. Дождь уже барабанит по плечам и волосам, когда парень на секунду замирает у самой раздвижной двери, медленно отрезающей путь назад. Холодный ветер заставляет поёжиться, пуская мурашки по всему телу. Рот распахивается в немом удивлении, а слёзы наполняются слезами. Ноги несут вперёд, по мокрому чёрному асфальту через узкую дорогу без единой машины. Вперёд к удаляющейся высокой фигуре в чёрной дутой куртке, скрывающей лицо за капюшоном. Уходящей так быстро, что Лухану требуются все силы, чтобы хоть как-то поспеть за ней.       — Сехун! — набрав в лёгкие побольше воздуха, отчаянно кричит Лухан, боясь, что сейчас человек завернёт за угол и исчезнет, являясь просто плодом его воображения. Однако фигура резко замирает на минуту и медленно разворачивается.       Лу останавливается в нескольких метрах от парня, медленно стянувшего капюшон с головы, и всё ещё полными удивления и боли глазами смотрит на худое лицо, по-лисьи узкие глаза и волосы, окрашенные уже в тёмный цвет. Не застёгнутая куртка и скрывающая под ней толстовка мокрые от дождя, широкие плечи заметно подрагивают, то ли от декабрьской прохлады, то ли от неожиданности, что его всё же заметили и бросились следом. Тонкие губы трогает извиняющая улыбка, и Се по привычке трёт нос ребром ладони, пытаясь скрыть неожиданно нахлынувшую неловкость.       — Сехун, — говорит Лу уже тише. Тяжело дышит, но никак не может отдышаться, не может поверить, что нужный человек перед ним, стоит руку протянуть. Шанс на новую жизнь. Последний шанс всё выяснить и разобраться. — Ты…       Слёзы застилают глаза, когда Лухан в очередной раз бросается вперёд и крепко прижимает к себе Сехуна, наплевав на промокшую куртку, всё ещё барабанящий по плечам ледяной дождь, двух женщин в возрасте, проходящих мимо под большими зонтами. Кажется, что все с трудом сдерживаемые за три года чувства решили разом вылиться в непрекращающиеся слёзы и сбивчивые слова, тонущие в вороте чужой куртки. Мокрые пальцы немеют от силы, с какой парень сжимает старшего в своих объятиях.       — Ты же заболеешь, — шепчет Сехун, рукой обнимая за талию в ответ, пытаясь краем крутки укрыть дрожащего Лухана. Другая ладонь тянется к голове, прижимая Лу сильнее к себе.       — Да пошёл ты, — пробубнил Лухан в ответ. — Придурок.       Сехун неожиданно смеётся, вспомнив, что когда-то в тюрьме он сказал ему так же, впервые разозлившись.       — Я столько всего тебе хочу сказать, — продолжает Лу, подняв голову и встретившись взглядами с Сехуном, но Се лишь качает головой, стирая большим пальцем бегущие по щеке слёзы.       — Чуть позже, ладно?       Сехун вновь обнимает его и прикрывает глаза. Пальцы путаются в мокрых волосах, а губы сами тянутся к виску, оставляя на влажной от дождя коже холодный поцелуй. От Лухана всё ещё веет теплом, чем-то родным и знакомым, что Се успел подзабыть за долгие три года разлуки. Он обнимает его крепче, что затрещали кости, прижимает к себе как можно сильнее и вдыхает этот запах, надеясь, что он навсегда осядет где-то в лёгких. Теперь уже навсегда.

So now I come to you With open arms Nothing to hide Believe what I say

So here I am With open arms Hoping you'll see What your love means to me Open arms

Journey – Open Arms (EXO cover)