Кошка поймала птицу

[Песни из плейлиста Ромы]: ×Дима Билан — Never let you go ×Алсу — Solo ×Пётр Налич — Lost and forgotten

В голове, по ощущениям, пробегало стадо слонов и так ещё попутно случилось землетрясение, расходясь глубокими трещинами по всей черепной коробке. Просто извержение Везувия какое-то. Утренний — а может, уже и дневной, бог его знает, — солнечный свет раздражающими бликами скакал по лицу, прямо-таки вынуждая жмуриться. Спина отчего-то болела, да и в бёдрах тянуло. Конечности казались неподъёмными, и Антон не рискнул пока ими шевелить. Пить хотелось дичайше — язык и горло словно песком посыпали. Похмелье напало нещадно и неумолимо, и сокрушаться на себя вчерашнего за то, что надрался неслабо, успев протрезветь, впрочем, было бесполезно. Сокрушаться ему сегодня причин и без того хватит. Стоило вспомнить случайный кадр перед тем, как он отрубился, и Антону больше всего на свете захотелось уснуть и не просыпаться больше никогда. Его затопили раздирающий все внутренности стыд, злость на себя, которой и так было с излишком, сожаление… Сожаление, которого Антон так жаждал бы избежать, потому что не должен был его испытывать. Лучше было подумать о встрече с родителями и морально к ней подготовиться. Потому что ни к чему другому моральных сил подготовиться у него нет. Приоткрывая один глаз, Антон убедился, что выматывающая ночь ему не приснилась и что он действительно ночевал у Руди, перед этим отыграв на нём кипящий внутри котёл из бессильной ярости и разочарования. Теперешним разумом Антон понимал, что выдумал себе проблему практически из ничего, но это обожгло его так сильно, что затуманило здравые рассуждения. И он мог ранить близкого друга своими действиями… Антон не знал, как вообще посмотреть Руди в глаза, какие слова произнести, как оправдать свой дикий порыв… Чуть шевелясь в попытках поймать ориентацию в пространстве, Антон понял, что лежит в одном нижнем белье, и бессознательно натянул одеяло повыше. Глупый смешок застрял в горле. Да, нашёл, когда смущаться. Что-то его это не сильно волновало, когда… когда… К щекам прилил жар, и Антон застонал в подушку. Боже, осознать то, что они с Руди творили — вернее, что он сам сотворил, — было непросто, словно это случилось не с ним. Но нет, он помнил почти всё: и прикосновения, и чужой взгляд, подёрнутый дымкой, и запахи, звуки, некоторую боль, граничащую с удовольствием, и… И понял, что помнит всё, кроме самого главного: как это, блять, произошло? В какой момент его настолько повело? Он даже не помнил, что именно делал, но вспоминать не сильно-то и хотелось. По крайней мере, не в том положении, в котором он сейчас находился. Руди стоял у напольного зеркала внушительной высоты и, задумчиво пялясь на себя в стекло, отпивал из бутылки шампанского, в котором Антон узнал свою спонтанную покупку. В голове сразу всплыла известная крылатая фраза: «Шампанское по утрам пьют либо аристократы, либо дегенераты». Дегенератом в этой комнате был только один человек, и это точно был не Руди. Тот, слава всевышнему, был одет в свободные штаны и белую футболку, но вот шевелюра его ещё не встречалась с расчёской. Заметив свои очки на тумбочке, Антон посадил их на переносицу, что тоже болезненно ныла, и там же нашёл стакан воды, которую он с блаженством выпил залпом. Руди услышал его манипуляции и повернулся с мягкой улыбкой на лице. – Guten Morgen lieber Freund, — привычное обращение даже немного успокоило Антона, и он, как мог, улыбнулся в ответ, хотя в мыслях был только непрерывный крик. – Bist du in Ordnung? «Это я должен спрашивать», — с горечью подумал Антон, но вслух проблеял: – Mein Kopf tut ein wenig weh. Руди кивнул и спустя несколько минут вернулся с пачкой таблеток, кружкой чая и тарелкой свежеиспечённых печенюшек. Антон потянулся к заветному средству от головной боли, но Руди осадил его: – Zuerst müssen wir essen. Pillen auf nüchternen Magen einzunehmen ist eine schlechte Idee. Антон согласно промычал, стараясь поменьше сталкиваться с другом взглядами. Это он, чёрт возьми, должен вертеться вокруг Руди, беспокоясь о его состоянии… Но вместо этого он, как и всегда, тихо злится и бесится от самого себя и своей глупости. Пальцы буквально сводит от того, как же его тошнит от самого себя. Печенье было божественно вкусным, как и спасительная таблетка. Руди всё это время молча наблюдал за ним. Ураган, что бушевал в его груди, готов был снести всю его нервную систему до основания, поэтому Антон, в конце концов, выпалил: – Es tut mir so leid, Rickert. Взгляд друга наполнился удивлением. И почти сразу же покрылся ледяной коркой. – Was bereust du? – Ich weiß gar nicht, was ich sagen soll, ich... ich hätte dir das nicht antun sollen... Руди прервал его жестом руки и, усаживаясь на постель совсем рядом, заглянул прямо в глаза, вкрадчиво уточняя: – Es ist etwas passiert, das du nicht wolltest, oder? Антон растерялся, не зная однозначного ответа на этот вопрос. Он, быть может, хотел этого, но точно не так, не при таких обстоятельствах и не в таком поганом состоянии, как сегодняшней ночью или уж утром. Руди расценил его молчание по-своему и, возвращая на лицо кроткую улыбку, сказал: – Du hast gefragt, ich habe vorgeschlagen, Anton. Wenn Sie sich Sorgen darüber machen, ob ich es bereue, dann sage ich Ihnen, dass ich es nicht bereue. – Aber ich habe nichts verstanden. Ich hätte dich verletzen können... – Ich werde nicht lügen, lieber Freund, es war ziemlich schmerzhaft. Aber ich wusste, worauf ich mich einließ, und ging davon aus, wie du dich verhalten würdest. Das ist nicht mein erstes Mal... Bei weitem nicht das erste Mal. Einschließlich der einen wie du. С каждым словом Руди сердце Антона падало всё ниже, пока не опустилось в пятки. – Das Gleiche wie bei mir? – Harter, — коротко ответил Руди. Вероятно, весь ужас отразился на лице Антона, потому что Руди вдруг захихикал и коротко поцеловал его в уголок губ. – Es ist okay, Liebes. Ich empfand auch Freude, — отойдя, Руди зашторил окна и оказался у зеркала, орудуя гребнем для волос. – Sex ist auch notwendig, um Emotionen und Spannungen abzubauen. Und das habe ich dir erlaubt, du hast dir nichts vorzuwerfen. Ist das nicht das, worauf wir uns geeinigt haben, Anton? Warum darüber reden, was wir beide wollen, oder? Glaub mir, wenn ich das nicht wollte, würde ich dich wegstoßen. Sowohl damals als auch heute. Also hör auf, dir Sorgen zu machen und einen so traurigen Gesichtsausdruck zu machen. Антон переваривал услышанное, спросонья особенно сосредотачиваясь, чтобы правильно всё перевести и ничего не упустить. Он постарался прислушаться к Руди, но поганое чувство в груди не давало ему покоя. Всё было бы действительно так просто, если бы Антон не считал себя полнейшим идиотом. Руди звучал убедительно, но Антону всё равно казалось не совсем нормальным то, что тот говорил. Однако спорить сил у него не было. Ладно, по крайней мере, Руди дал понять, что всё в порядке, и Антон мог хоть немного ослабить воображаемую верёвку на своей шее. – Zieh dich an, lieber Freund. Ich werde in der Küche auf dich warten, — сказал Руди перед тем, как оставить его в одиночестве. Одежда Антона нашлась развешанной на небольшом стуле около трюмо, и он, напяливая её на себя, понял, что Руди наверняка раздел его, так как он не мог припомнить, чтобы раздевался сам. Также Антон только сейчас обратил внимание на смятые простыни и белые пятна на ней же. Его одежда была, к его счастью, чистой, что нисколько, впрочем, не умаляло его горящего в смущении нутра. Когда его жизнь превратилась в эти гормональные взрывы и такую бурную сексуальную жизнь, хотя ещё совсем недавно он и помыслить о таком не мог?.. Долго оставаться одному было чревато безжалостным самоуничижением, так что Антон поспешил выйти из комнаты друга и взял курс на кухню, из которой доносилось почему-то два голоса. Если там был Рома, Антон провалится сквозь землю прямо здесь и здесь же себя заживо схоронит, ей богу… Но в этом отношении Судьба была к нему благосклонна: за столом сидел незнакомый Антону высокий парень, имеющий черты, что называется, истинного арийца. Бледно-голубые глаза, прямые светлые волосы, пшеничного оттенка кожа, плавная форма губ. Если бы Антон не признал в нём брата Руди, ни в жизнь бы не подумал, что они родственники — настолько они были различны в своей внешности. Улыбка на лице фактического незнакомца была словно чужеродной, неподходящей этим гармоничным, высеченным из мрамора чертам лица. И оттого делала его по-настоящему живым. Из того немногого, что Антон знал о жизни Руди в Германии, было то, что у Руди с братом были тёплые отношения. Как знал и то, что Руди давно мечтал с ним встретиться после долгой разлуки. А вот готов ли был к этому Антон, вопрос спорный. Оставалось молиться, что тот ночью их не слышал… Боже… Какой стыд… И почему в такой неподходящий момент?.. Антон прокашлялся, оповещая о своём присутствии, и под заинтересованным взглядом голубых глаз уселся за стол, стыдливо бегая глазами. Руди что-то колдовал, порхая от одной тумбы к другой, то и дело морщась и потирая рукой поясницу. Приглядевшись, Антон увидел на его локтях светло-фиолетовые отметины. А ещё Антон начал чувствовать, что его плечи и спину немного жжёт, и он предположил, что и у него остались следы их неосторожного времяпрепровождения. И ведь он не удосужился даже в зеркало на себя взглянуть, так что понятия не имел, что представляет из себя в данный момент его лицо. Губы кусать уже бесполезно, они же и без того кровоточат, наверно, а? – Guten Morgen! Es tut mir leid, ich kenne deinen Namen nicht... Антон натурально вздрогнул, переводя неуверенный взгляд на брата Руди. Тяжело сглотнув, Антон непослушным языком произнёс: – Guten Morgen, Herr Köhler. Mein Name ist Anton Petrov. Антон протянул руку первым, и старший Кёлер незамедлительно её пожал. – Ich sehe, Sie haben von mir gehört. – Rickert hat über Sie gesprochen. Если Хейн и удивился, что Антон говорит о Руди неформально, то виду не подал. – Nun, lernen wir uns kennen. Ich bin Hein Rein Armand Köhler, — Антон отвечал коротким кивком. – Dein Deutsch ist sehr gut. – Danke. Aber ich entschuldige mich im Voraus, wenn ich irgendwo einen Fehler mache. Хейн засмеялся, обнажая ряд белоснежных зубов, и Антон словил себя на мысли, что, по крайней мере, улыбки у двоих Кёлеров очень похожи. – Bring Anton nicht in Verlegenheit, lieber Bruder, — обернувшись через плечо, сказал Руди. – Frühstücken du bei uns? – Mit großer Freude, kleiner Rickert. Руди показал старшему брату язык и продолжил свои манипуляции по, как теперь догадался Антон, приготовлению завтрака. На него накатила недолгая безмятежность, но улетучилась стремительно. Он может сколько угодно высиживать тут, но прийти домой рано или поздно всё равно придётся. А оттягивание неизбежного делает обычно только хуже… Но встать и уйти сейчас — задача непосильная. Не после того, что он учудил вчера. Руди готовит для него завтрак — значит он останется здесь как минимум для того, чтобы съесть его. И также было бы неплохо прояснить один момент, касающийся Курта, но заводить разговор о нём казалось плачевной идеей. Мало он Руди нервы треплет, конечно… Да и одно упоминание Ромы в ближайшее время было неким табу. Надо очистить голову от него хоть на чу-чуточку… В скором времени на столе оказались блины, щедро политые маслом, и вазочка для сметаны. У Антона от вида этого великолепия желудок запел песнь китов. – Guten Appetit! — радостно сказал Руди, беря первый блин. По ходу трапезы братья переговаривались о чём-то своём, и Антон не хотел вмешиваться. Он вполне ограничивался беседой с самим собой. Руди обратился к нему тогда, когда он размышлял над тем, стоит ли вообще заглядывать в телефон. – Fühlst du dich immer noch unwohl, Liebes? Знаете, Антон уже перестал дёргаться от этого обращения, поэтому совершенно спокойно ответил: – Du musst sich keine Sorgen machen, alles ist in Ordnung. Ich mache mir nur Sorgen darüber, was meine Eltern mir sagen warden, — на этих словах Антон невольно покосился на Хейна, не совсем понимая, как вести себя в его присутствии. Тот обвёл их внимательным взглядом и с доброй усмешкой произнёс: – Sieht so aus, als wärst du nah dran. Не имея точного представления, что именно подразумевала эта фраза, Антон решил пояснить: – Wir sind Freunde. – Genau, Anton ist mein Freund, — добавил и Руди. – Als Partner oder...? На этих словах Антон пустил чай носом и неприличнейшим образом уставился на старшего Кёлера, хлопая глазами. Хейн, улыбаясь его реакции, как будто чуть снисходительным тоном объяснил: – Es ist nicht schwer, die Natur der Geräusche zu verstehen, die ich letzte Nacht aus dem Zimmer meines Bruders gehört habe. Genauso wie zu verstehen, warum ihr beide so zerknittert ausseht und warum Rickerts unterer Rücken schmerzt... – Herr Köhler, bitte hören Sie auf!.. — взвыл Антон, роняя подбородок на сложенные руки. – Und du bist immer noch derselbe unzeremonielle, lieber Bruder, — усмехнулся Руди, невозмутимо отхлебнув из своей чашки. – Manchmal kann man eine Pause von der Etikette machen, kleiner Rickert. Братья рассмеялись уже на пару и не стали развивать эту тему, но Антону казалось, что он покраснел так, будто его заживо сварили. И он готов был поклясться, что Хейн бросал на него лукавые взгляды. – Ich habe mich gefreut, dich kennenzulernen, Anton, — сказал он, пожимая руку Антона, когда собирался оставить друзей на кухне. – Ich auch, Herr Köhler. Хейн ушёл, и Антону сразу стало как-то легче дышать. Ничего такого в этом парне не было, и вёл тот себя вежливо и дружелюбно, но в нынешнем состоянии Антону хотелось бы поменьше напрягающих факторов, которым почти незнакомый человек всё же являлся. Антон помог Руди убрать со стола под привычное и расслабляющее щебетание последнего. Как бы Антон ни хотел вновь заговорить об их близости, он сам прекрасно понимал, что Руди ему ответит. Если так подумать, то Руди уже сказал всё, чтобы его успокоить, а у Антона всё равно сосало под ложечкой. Привыкнуть к происходящему между ними будет тяжелее, чем Антон предполагал… Что он сам и предложил, умник, блять. А как хвост прижало, так сразу боязно стало. Антон со всей честностью признавался себе, что с Руди ему нравилось, как нравилось и то, что это не подразумевало никаких обещаний и обязательств. Ещё б на сердце у него было пусто, было бы вообще бомбически. Фактически получалось так, что Антон заглушал желание одного близостью с другим. Наверно, если сказать Руди о чём-то таком, тот сразу поймёт, что речь идёт о Роме… А распространяться об этом Антон не хотел… Вернее, признаваться в этом вслух. Признаться Руди было бы проще всего. Но проблема была в том, что Руди подозрительно тесно спелся с Ромой, и… Червячок сомнений относительно того, что Руди может случайно проболтаться, был назойлив. Такое недоверие казалось низким, но Антон ничего не мог с собой поделать. А вообще, признаваться в этом не было никаких веских причин, так что можно было не сокрушаться по этому поводу. Это всё равно путь в никуда… Вернувшись в комнату, Руди продолжил пить шампанское прямо из бутылки. Что-то в его поведении Антона настораживало, но он не мог определить, что именно. Будто бы в бирюзовых глазах застыла какая-то странная тягучая тоска. Антон рассудил, что Руди рассказал бы, если бы случилось что-то серьёзное, как это было всегда… Если только это не касалось Курта, пожалуй. Уцепившись за эту мысль и это имя, Антон уже не мог так просто отделаться. Ладно, раз уж его дома ждёт пиздец по всем фронтам, им с Руди вряд ли в скором времени удастся поговорить с глазу на глаз, а дальше теряться в догадках — ну это уже не лезет ни в какие ворота. Этот Курт Антона достал знатно. – Ich möchte du etwas fragen, — начал Антон не шибко уверенно. Если Руди за всё время их общения так толком и не рассказал о своих отношениях с Куртом, то с чего бы стал сейчас, правильно? – Fragen Sie, lieber Freund, — на очках Руди бегали солнечные зайчики, вынуждая того чуть отворачивать голову. Собрав решимость в кулак, Антон спросил: – Kannst du mir etwas über Kurt erzählen? Брови Руди нахмурились, а улыбка поблекла. – Wofür? Антон не знал, как правильно объяснить. Поэтому говорил всё, что крутилось в голове уже долгое время: – Ich weiß, warum du es mir nicht vorher gesagt hast. Aber jetzt... kannst du es mir sagen? — видя, как Руди закусил губу, Антон продолжил: – Du bist mein Freund, Rickert. Diese ganze Kurt-Situation macht mir Sorgen. Ich hätte davon überhaupt nichts geahnt, wenn sich nicht herausgestellt hätte, dass ich schwul bin, — на этих словах Руди усмехнулся. – Und noch etwas ... Ehrlich gesagt bin ich beleidigt darüber, dass Roma mehr über diese Geschichte weiß als ich. Руди как-то резко вскинул голову, и в глазах его отразилось недоумение. – Roma hat dir erzählt, dass wir über Kurt gesprochen haben? — было неясно, какие эмоции это вызывает у Руди. Поэтому Антон, на всякий случай, включил виноватую интонацию: – Roma und ich haben über dich gesprochen... Оборвав его на полуслове, Руди прохрипел: – Hast du über mich gesprochen? — нервный смешок. – Oder hast du über mich gelästert? Язык Антона прирос к нёбу. Сглотнув вставший комом воздух, он сказал: – Roma machte sich Sorgen um dich. Und ich war besorgt, als ich herausfand, dass du zu Kurt gegangen bist. Roma wusste tatsächlich mehr als ich, also... — в конце своей речи Антон просто развёл руками, растеряв словарный запас. Спустя несколько напряжённых минут тишины Руди сказал: – Du hast recht, lieber Freund. Macht nichts. Du kannst mit ihm über mich reden. Что бы это ни значило, на плечах Антона стало намного легче. – Das kommt dir vielleicht beleidigend vor, Anton, aber es fiel mir leichter, mich ihm gegenüber zu öffnen. Weißt du, ich wollte es ihm nur sagen. Und er hat mich unterstützt, viele Worte gesagt, die ich gerne hören würde, — Руди заговорил сам, смотря в случайную точку на потолке и крутя бутылку в пальцах. – Das sind nicht meine Geheimnisse und ich kann sie nicht mit Ihnen teilen. Glauben Sie einfach, lieber Freund, dass wir viel zu besprechen hatten. Tatsächlich glaube ich, dass Roma Ihnen eines Tages auch davon erzählen wird. Du hast dich mit ihm angefreundet, oder? Антон ответил согласным кивком. Как бы ему ни было интересно, он действительно не в праве выпытывать это из Руди. Чья б корова мычала, на самом-то деле, потому что сам Антон хрен что рассказывал по доброй воле и без риска от своего ментального состояния. Имя Ромы вполне ожидаемо ускорило сердечный ритм, хотя Антон сам же его упомянул. Упрекать Руди в том, что выговориться Роме ему было проще, не имело ни малейшего основания. Антон знал не понаслышке, как Рома располагает к себе, как слушает и как при этом говорит. Непонятным оставалось только то, почему Руди выговорился человеку, которого видел первый раз… «Нам было, что обсудить»… «Руди напомнил мне кое-кого»… Антону не хотелось делать поспешных выводов, но посему получилось, что с кем-то из окружения Ромы произошло нечто похожее на то, что случилось между Руди и Куртом. Секреты секретами, но не потому ли Руди избегает этой темы так упорно, потому что боится каким-то образом раскрыть, что ему рассказал Рома? Все эти ненужные игры разума скоро взорвут Антону мозг, это точно… – Ich habe dir schon etwas gesagt, Anton. Diese Geschichte gehört der Vergangenheit an und ich erinnere mich nur ungern daran. Aber ich hatte nicht vor, es vor dir zu verbergen. Bevor du... «… вёл себя, как полное говно», — мысленно закончил Антон, и с этим нельзя было поспорить. – Es tut mir so leid, Rickert. Dann könnte ich dich unterstützen... — Антон ещё не скоро перестанет сокрушаться из-за собственной тупости. – Es gibt jetzt keinen Grund zur Sorge, lieber Freund, — шампанское закончилось. Руди поставил пустую бутылку на трюмо и ободряюще улыбнулся Антону. – Als ich dieses Mal eine Brille holte, passierte nichts. Weil ich mit Kurt fertig bin. – Das ist gut, — невпопад бросил Антон больше самому себе. – Als ich dir gestand, dass ich schwul bin, wollte ich dir von Kurt erzählen, aber... es hat nicht geklappt. Казалось бы, почему, но Антону было больно вспоминать о том, как он повёл себя тогда. Пускай и общаться с Руди он тогда не прекратил полностью, но на какое-то время отстранился от него, пытаясь смириться с услышанным. – Als du damals nach den blauen Flecken an meinem Körper gefragt hast, musste ich lügen, dass Kurt und ich uns gerade gestritten haben. Ich hatte nicht den Mut, dir die Wahrheit zu sagen. Ich wollte nicht, dass du mir wieder den Rücken kehrst. – Rickert, oh mein Gott... — у Антона перехватило дыхание. – Ich weiß, dass du reuig bist, lieber Freund. Die Hauptsache ist, dass Sie verstehen. Das ist genug für mich. Bitte hör auf, dich zu entschuldigen, es tut mir weh, das zu hören, weil ich dir vor langer Zeit vergeben habe. Антону оставалось только кивнуть, внутренне четвертуя себя. – Du selbst haben wahrscheinlich bereits verstanden, was für eine Beziehung wir hatten, — Руди оказался рядом, кладя макушку Антону на плечо. Пожалуй, не глядя другу в глаза, Петрову было спокойнее его слушать. – Kurt ist ein alter Freund meines lieben Bruders. Er ist vor langer Zeit nach Russland gezogen. Als ich zum ersten Mal nach Russland kam, stellte uns mein Bruder vor. Nun, und dann... sah ich in ihm, was ich die ganze Zeit so sehr wollte, — Руди коротко посмеялся, щекоча щёку Антона волосами. – Kurt hatte kein Mitleid mit mir, er war unhöflich zu mir. Aber es hat mir gefallen. Genauer gesagt hat es mir lange gefallen. Ich empfand eine solche Behandlung nicht als etwas Schlimmes, weil ich selbst von ihm verlangt hatte, dass er sich mir gegenüber so verhalten würde. Ich meinte zwar nur Sex, aber... seine Unhöflichkeit ging darüber hinaus. Und ich fand es falsch, mich zu beschweren. Ich dachte, ich würde mich auch daran gewöhnen. Ich liebte ihn. – Aber du warst so jung... — прошептал Антон. – Und dumm, — добавил с горьким хмыканьем. – Ich war dankbar für das, was ich hatte. Und ich wollte ihn nicht verlieren. Und dann... begann ich Angst vor ihm zu haben. Ich hatte solche Angst, dass ich manchmal vergaß zu atmen. Und ich wusste nicht mehr, wie ich damit umgehen sollte. – Hast du deinem Bruder davon erzählt? – Nein. Ich dachte, Kurt würde mich einfach umbringen, wenn ich es jemandem erzählen würde. У Антона это просто не укладывалось в голове. Он мог предположить всё, что угодно, и всё же… Это повергло его в такой шок, что он ощутил себя оглушённым. – Aber du hast hier gelebt... — непонимающе протянул Антон. – Ich besuchte ihn alle zwei Wochen. Wenn ich seltener kam, bestrafte er mich. Du wirst überrascht sein, lieber Freund, aber ich... ich konnte nicht aufhören, ihn zu besuchen. Das konnte ich nicht tun. Кошмар… Единственное цензурное слово, крутящееся в блондинистой голове. – Aber eines Tages bemerkte Bruder Hein meinen Zustand und ich beschloss, es ihm zu sagen. Ich habe nicht gesagt, dass es Kurt ist, ich konnte nicht... Ich habe gesagt, dass es ein bestimmter Typ aus dieser Stadt war. Erinnern Sie sich, wie ich einmal für fast drei Monate weg war? — Антон не понял, как утвердительно промычал. – Dann ging ich zu einem Psychologen. Ich gehe immer noch zu ihm, nur nicht mehr so oft. Mir geht es jetzt gut. Антону верилось в это с трудом. Он развернул друга к себе, проводя пальцем по его мягкой щеке, как в каком-то трансе. – Hat er dich geschlagen? — в Антоне теплилась крохотная надежда, что этот ублюдок ограничился моральным насилием. – Nicht nur, — Руди словно вбивал гвозди своими словами, произносимыми пугающе бесцветным голосом: – Er hat mich gedemütigt und beleidigt, wenn er keine Lust dazu hatte. Wenn er besonders wütend war, drehte er seine Hände mit einem Gürtel oder drückte ihn einfach mit aller Kraft. Er erwürgte mich ein paar Mal und legte seine Knie auf die Glasscheibe. Einmal drückte er seine Zigarette auf der Schulter aus. Die restliche Zeit war er sehr nett und zuvorkommend. Er entschuldigte sich ständig und bettelte darum, ihn nicht zu verlassen. Глаза увлажнились. Антон отдёрнул руку, слыша, как слова Руди набатом стучат в ушах. – Ich... Rickert, ich... — говорить было невыносимо сложно. – Ich auch... Руди зыркнул на него особенно зло и взял его руки в свои, не обращая внимания на слабое сопротивление. – Wage es nicht einmal, darüber nachzudenken! Alle. Wir haben dieses Thema geschlossen, lieber Freund. В те редкие моменты, когда Руди применял свой строгий тон, это получалось у него слишком хорошо. Антон бы ушёл в свои нерадостные мысли, если бы Руди не начал расспрашивать его о вчерашнем дне и беспокойстве по поводу родителей. Антон отвечал вяло, но это отвлекало его хоть немного. Однако задерживаться у Руди не стоило. Хотя хуже дома вряд ли уже будет… Весь путь домой прошёл в тумане. Просто в какой-то момент за спиной скрипнула родимая калитка, звякнув сушившемся ведром. Первым его увидела Оля, но они не успели обменяться и звуком, когда за её фигурой показались две другие. Ярость в глазах отца выливалась за края. Антон не знал, что говорить да и имело ли это вообще смысл. Он зажмурился аккурат перед тем, как пальцы отца схватили его за ухо, оттягивая от всей души. Антон думал лишь о том, что будет обидно, если очки разобьются. Они ему нравились. Дужки красивые, и на переносицу не давит. Он к ним привык… Крики родителей летели мимо ушей. У него просто не было сил в них вслушиваться. Даже если его спрашивали о чём-то, очевидно, эти вопросы были риторическими. И на самом деле слышать от него сейчас ничего не хотят. Просто выместить злость. Как и он вчера. Удивительно, не так ли? Ухо горело, хотя папа давно его отпустил, мельтеша перед глазами. Антон даже не понял, в какой комнате они сидят, пока не поднял голову, замечая напуганную сестру, прячущуюся за дверью. Сколько это длилось, Антон не знал. Наверно, в какой-то момент мама увидела его отрешённость и чуть встряхнула за плечо, заглядывая в глаза. Она точно намеревалась что-то сказать, но почему-то передумала, закрывая лицо ладонью и тяжело вздыхая. – Да что же с тобой происходит, Антон? — произнесла она голосом, лишённым былой спеси. Антон бы и сам хотел знать. Он никак не отреагировал, продолжая смотреть на маму. Её черты лица разгладились, и она вдруг обняла его, притянув за плечи. – С ума сведёшь, ей богу, Антон, — шептала она. – Как за тебя, дурака такого, волноваться-то перестать? Ведь никакого покоя с тобой, никакого… Мама в последнее время стала часто это говорить. Как и он стал заставлять их беспокоиться. Потому что он идиот. Всё правильно мама говорит… – Я говорил, это всё из-за товарищей его неоднозначных, — отец оказался совсем рядом, заламывая брови. – Они тут не при чём, — Антон удивился тому, что наконец-то ответил, не слабее родителей. – Отрицать это уже глупо, Антон, — гнул своё папа. – Или тебе в городе бес в голову ударил, что ты такой приехал… – Какой? — цедя. Папа отмахнулся, цокая. – Нет, и в моей юности всякое бывало. И брагу с водкой мешали, и до утра гуляли… Но как-то родителям говорили, куда пошли, с кем. Времена такие были… – Сейчас не такие. – Поговори мне, — рыкнул отец. – Всякое может случиться. Мы хоть будем знать, где ты. Ты можешь себе представить, как мы волновались? Антон сдержал порыв огрызнуться, просто угрюмо покивав головой. – Мы ведь многое тебе позволяем, — вступила мама. – Не даём повода для таких выступлений. Ты и так, Антон, шляешься полдня со своими бандитами, домой дай боже поесть приходишь. Но ты всегда был ответственным. Сейчас-то что случилось? — мама замолчала, но, не получив ответа, продолжила: – Пить в шестнадцать лет тебе уж никто не запрещает, так потому что на твою благоразумие надеясь. Благое дело — отметить отвальную, то мы не знаем. Но не так же, чтоб домой на следующий день приходить? На звонки не отвечать, уйти, ни слова не сказав, во сколько ждать, придёшь ли ты вообще. Нам только и остаётся, что людей добрых спрашивать, — это мама произнесла с завидной долей сарказма. – Что про нас судачить начнут, тебе всегда по боку было, но о нас-то можно немного подумать, а, сын? – Ночевал ты где? — спросил папа между делом. – У Руди. – Час от часу не легче, — пробормотала мама. – Отвадить тебя от него не получится, так хоть о последнем тебя можно просить? На глаза никому с ним не попадаться. Мало нам обсуждений за спиной, этого немца только не хватало. Сцепив зубы, Антон в очередной раз кивнул. – В тюрьме что забыл? — продолжил папа некий допрос. – За компанию поехал. Папа с силой хлопнул рукой по столу, но Антон даже не вздрогнул — папино движение было предсказуемо. – Ещё шутит сидит, — ноздри отца широко раздувались, как у быка, увидевшего красную тряпку. – Ты осознаёшь, что это серьёзно? Мой сын мало того, что якшается с уголовниками, так ещё и… «Так ещё и гей», — пролетело в мыслях, и Антону отчего-то захотелось усмехнуться. – … так ещё и в участок попадает. – Я же говорю, я просто с парнями поехал. Поддержать. – А по какому поводу их пригласили к Тихонову, скажешь? Помедлив, Антон выдохнул: – За кражу. – Как это так неуловимых мстителей поймали на этот раз? — язвительно протянул отец. – Ладно, допустим. Алтан-то почему ж не поехал с вами? – Он напился и уснул. – Лучше б ты напился и уснул, — пробурчала мама, без конца поправляя волосы. Они замолчали. Антон слышал стук часов из соседней комнаты и отсчитывал минуты, стараясь успевать за ритмом, за неимением альтернативы деятельности в данный момент. В конечном итоге мама сказала: – Уйди с глаз моих. С этого дня из дома дальше двора не выходишь. – Пока не поумнеешь, — бросил папа вдогонку. Что удивительно, Антон даже не разозлился. Ну, или не нашёл в себе силы разозлиться. В какой-то мере он воспринял эту новость, как неизбежную данность, и не так уж сильно расстроился, как ожидал. Может быть, потому что был согласен с родителями. Пусть и не признаваясь в этом им лично. В ближайшее время ему не захочется выходить из дома в любом случае, как и видеться с кем-то, поэтому наказание не висело над ним грозовой тучей. По крайней мере, пока. Наверно, спустя какое-то количество дней пределы двора будут давить на него, привыкшего быть где угодно, но не дома, но это будет потом. Сейчас он даже рад остаться один. В своей келье на втором этаже. Можно занять себя чтением, рисованием… Прослушиванием депрессивной музыки и пустым лежанием в кровати. Единственное, что нарушало идиллию — присутствие в этом доме родителей, вот уж неприятность, но с сим фактом возможно жить. Его апатичная реакция на наказание наверняка поставила маму и папу в тупик, но Антон, пожалуй, ещё не обмозговал это как следует. Или лучше не стоит? Но сидеть в тишине слишком плохо. Если он на займёт себя чем-нибудь, он сойдёт с ума от мыслей о вчерашнем вечере, ночи, утре… Об откровениях Руди, своих неаккуратных словах и действиях, изумрудных глазах, в которые… Блядство… Самым безобидным среди многообразия пиздеца в его голове было думать о влюблённости, которую и назвать-то пока таковой было сложно. Что это вообще, блять, было? Определение «влюблённость» казалось подходящим, но Антон не был в этом уверен на все сто процентов… Он сел за стол, открыл ящик, роясь в поисках заветного рисунка, который запихал туда в порыве эмоций. Антон с первой встречи признал, что Рома был чертовски красив. Если не красив, то для него точно привлекателен. Со стороны на него хотелось смотреть, любоваться, но делать это в ключе наслаждения эстетического, но никак не плотского. Безусловно, Руди тоже казался ему симпатичным, но он никогда на него не засматривался, не залипал на отдельных чертах лица или на лице в целом, не подбирал невольно миллиард эпитетов, сравнивая, оценивая… Никогда не хотел нарисовать просто для того, чтобы почувствовать под пальцами грифель карандаша, что чертит линии красивого человека. Антон много кого считал красивым. Но красота одного конкретного человека значила для него что-то другое, что-то личное, как будто даже вдохновляющее. Антон соврал бы, если б сказал, что не думал о Роме в несколько иной плоскости. Но больше места в этих мечтах занимали томные прикосновения, долгие, изучающие, может, невесомые. Никакой резкости, никакого бешеного темпа; медленно, распаляюще, так, что можно сгореть дотла от одного поцелуя — мимолётного, не предвещающего пламени, но всё равно обжигающего похуже раскалённого песка. Это не имело ничего общего с той бурлящей страстью, которую он испытывал с Руди. Помимо этого, Рома был ему приятен, как человек. Антон восхищался им: его прямолинейностью, его невероятной манерой располагать к себе, открытостью и честностью, несмотря на то, что у Ромы — теперь Антон в этом не сомневался, — имелся тяжёлый опыт, связанный не только с театром. Рядом с Ромой ему хотелось смеяться, как дурак, не стесняясь и не зажимаясь, было ощущение, что он может сказать Роме что угодно — до недавнего времени... Антону было хорошо, когда Рома был рядом. Тот дарил ему умиротворение, отвлекал от любых нерадостных мыслей. Антон мог забыть обо всём и забыться: в их глупых подколках, песнях под гитару, вечерних посиделках на лавочке у дома. Антон мог потеряться во всём, что связано с Ромой, будь то желание сжать его пальцы или закутаться в шлейф древесины и корицы. А ещё Антону нравилось видеть, как Рома улыбается. Или ухмыляется, выдавая дурацкое обращение, которое словно вечность было между ними. Или смеётся до хрипа, споря с Бяшей и доводя последнего до приступа непрекращающегося хохота. Антону было больно видеть, как периодически взгляд Ромы потухал, становясь невыразительным. Не таким, каким он должен быть всегда. Когда на лице со шрамом не лежит тень, а губы не сжаты в тонкую полоску от ярости или обиды. Когда голос не дребезжит от яда, а искрится от мягкой издёвки. Или тёплого спокойствия, граничащего с нежностью. Но… Они знакомы меньше двух полных недель… Но Антону казалось, что за это время они успели так много поговорить, многим друг с другом поделиться и… Антон почти с самого начала чувствовал, как сильно его тянет к Роме, как сильно ему хотелось видеть его рядом без веских на то причин. Так ведь не должно быть? Такого не может быть… Конечно, Антон до этого ничего подобного не испытывал. О Роме он знает столь же много, сколько понятия не имеет о многих аспектах его жизни до приезда сюда. И вряд ли Рома скажет ему что-то, что заставит Антона отвернуться от него. Всё, чтобы в него влюбиться, Рома уже сделал… А что теперь Антону со всем этим делать, к сожалению, не сказал. Ну, явно не заниматься той ерундой, которую Антон учудил. Но сказать-то всегда проще, чем сделать… Хотя в случае Антона и сказать — задача со звёздочкой. Нет, тишина давала его мыслям слишком большой простор для прогулки. Звонить непосредственно Бяше он не мог — это был телефон его матери, которым другу удалось каким-то образом воспользоваться, ведь своего телефона у Бяши не было. У Антона был ещё один номер на примете, но звонить ему сейчас — издеваться над собой, раздирая кровоточащую рану. Впрочем, был и третий номер, на который Антон ещё ни разу не звонил. Он даже не помнил, когда они обменялись номерами… Слабость в нём победила. Иначе объяснить то, что Антон всё-таки набрал этот номер, было невозможно. Антону просто хотелось услышать его. Потом он обязательно об этом пожалеет, будет злиться и ругать себя. Но Антон знал и признавался себе в том, что прямо сейчас нуждался именно в нём. – Привет, блондинка, — голос по ту сторону трубки звучал игриво. – Какие люди звонят моей скромной персоне. Слова почему-то застряли в горле. Антон хотел поздороваться, завести какой-то пространственный разговор ни о чём, чтобы отпустить все переживания на короткий срок, но вместо этого лишь рвано выдохнул, прикусывая губу. На том конце послышался брошенный сквозь зубы мат. – Что случилось? — Рома в одно мгновение стал серьёзен. – Родители? — Антон выдавил из себя еле слышное «угу», хотя о родителях он думал в последнюю очередь. – Ты дома? Хочешь, я приду? Или погуляем? Истеричку позовём, если он проснулся. Он тебя искал вчера, кстати. Рома почему-то затараторил, а Антон всё не мог ответить хотя бы на один вопрос. Он просто хотел послушать. И ничего не говорить. – Антон? — позвал Рома, слушая молчание. – Ты тут? – Спой мне, — и, секунду подумав, добавил: – На английском. На том конце воцарилась тишина. Антон ждал, затаив дыхание. Смешок Ромы принёс ему облегчение. – Не силён в такого рода песнях. Песни с Евровидения подойдут? – Да. – Хорошо. Подожди секунду. По усилившимся шумам и эху Антон понял, что Рома включил громкую связь. После кряхтения раздался первый «бреньк» гитары. Антон, надев наушники, прикрыл глаза, стараясь лишний раз не дышать. – «Never, never let you go», — начал Рома сразу с припева, наверняка не зная куплетов, и это заставило Антона улыбнуться. Впервые за этот день искренне и беззаботно. – «Flesh of my flesh, bone of my bone… Love's carving it in the stone» Рома как-то упоминал, что английский у него не очень хорош. Тем не менее, произношение Ромы Антону нравилось. Он считал его очаровательным. «Never, never let you go Return the days we had before Soul of my soul, blood of my blood Love's carving it in my heart» – Я считаю, что эта песня у Билана лучше, — сказал Антон, когда Рома закончил припев. – Пожалуй, что так, — хмыкнул Рома. – Но мы не можем не вспомнить легенду. Антон захихикал, предвкушая. И, кажется, догадывался, какой припев ждать следующим. – «Now I wait in the cold and this is getting old», — Рома не обманул его ожиданий; конечно же, то должна была быть Алсу. – «No more stories, no more lies…» – «Take me off this ride», — подпел Антон. И буквально услышал ухмылку Ромы. Продолжили вместе, драматически выдыхая в конце: «I’m going solo» – М-да, в твоём исполнении звучит куда круче, — поддел его Рома, и Антон мысленно пихнул того плечом. – В том году смотрел Евровидение? – Не-а. Но, говорят, низкое место ведь заняли? – Да похуй. Песня красивая. Роме не понадобилось никакого сигнала, словно он знал, что да: Антон хочет её услышать. По вступлению гитары Антон понял, что песня лирическая, в отличие от двух предыдущих. – «Would you believe, Lord of Mercy», — естественно, голос Ромы тоже принял соответствующее настроение. Что обещало Антону «инфаркт микарда» в скором времени. – «I wanna love her now…» Неминуемо Антон вновь задумался о том, о чём запретил себе думать. Чтобы больше не терять голову, ничего не портить… Как было наивно думать, что если Рома будет петь на английском, это не даст ему утонуть в лирике... – «Here am I Lost and forgotten For this cruel cruel time When I’m first time in love» Эти строчки имели к нему такое прямое отношение, что Антон бы испугался, если б не подозревал, что Рома, как и всегда, проносит через песни себя. Именно себя. И ту влюблённость, на которую и было его честное «да»… – «I’m gonna burn them now, ’cause I have to forget her now with all…» Только не её. Его. Антон в этом больше не сомневался. – Спасибо, — прохрипел он, сбрасывая. Роме он однажды объяснит, что это был за спонтанный порыв, извинится за то, что не попрощался, расскажет, что наказан и из-за ссоры с родителями хандрит. Они пошутят и оставят это, этой неловкости между ними не будет места. Рома подразнит его, а потом обязательно скажет что-нибудь подбадривающее. А Антон будет и дальше ненавидеть себя за всё, что творит со своей жизнью.