Кошка поймала птицу

[Песни из плейлиста Антона]: ×Нэнси — Чистый лист ×Виа Гра — Не надо ×Юрий Шатунов — Запиши мой голос на кассету ×Чай вдвоём — Просто друг ×Quest Pistols — Для тебя ×МакSим — На радиоволнах ×Комбинация — Вишнёвая девятка ×Нюша — Выше ×Виктория Дайнеко — Фильм не о любви ×Фабрика — Зажигают огоньки ×Горячий шоколад — Неба мало

Несмотря на то, что Антон умудрился поспать, ему казалось, что он вообще не смыкал глаз. Его охватило странное предвкушение, и тело никак не могло успокоиться: пальцы знакомо покалывало, и дрожь непрестанно пробегала по костям. Он бесконечно ворочался, не в силах найти удобное положение. Было то жарко, то холодно; он сбрасывал одеяло на пол и поднимал его обратно, вращая туда-сюда. Дурацкая куртка как назло висела прямо напротив него, на дверной ручке, и взгляд то и дело натыкался на неё. Перед сном Антон додумался смыть кровь, правда, для этого пришлось рискованно спускаться на первый этаж, но по пути он — чего уж терять, — прихватил с собой персик из корзинки с фруктами. А ещё он с глупой грустью подумал о том, что не поел у Ромы. Пускай он и терпеть не мог голубцы… Мысли о Роме навевали тихую тоску. Антона не покидало зудящее чувство того, что он где-то крупно облажался. Но мысли эти имели настолько противоречивый по отношению другу к другу характер, что он боялся развивать их хоть на долю в одну из сторон. Ясно было одно: он идиот. А идиот какого рода — подсказать ему мог только Рома. Но подходить к Роме с вопросом на уровне: «Почему ты не продолжил держать меня за руку?» — было сравнимо с казнью. Ничего такого в здравом уме не пришло бы ему в голову, да и если представить, что он стал бы говорить нечто подобное кому-то из друзей… Тот в лучшем случае покрутил бы пальцем у виска. Но, справедливости ради, он не то чтобы хотел держаться за руки с кем-то из них. Обниматься — это ещё может быть и то в крайнем случае. Объятия с Лёшей больше походили на хватку медведя, потому что этот дурак сжимал его с такой силой, что у Антона хрустел позвоночник. Вместе с этим Антон при всём своём немаленьком росте выглядел рядом с дылдой-Лёшей такой малявкой… Паша кривился, когда кто-то прикасался к нему, так что объятия с ним ограничивались слабым похлопыванием с минимальной близостью, и пересчитать их Антон мог по пальцам одной руки. Петя… Петя обычно не считал нужным поинтересоваться, хочет ли Антон обниматься вообще, просто притягивая его к своему боку и трепля по голове. Если настроение было — Антон не возражал. Но по большей части Петя его раздражал. Как и сейчас, но Антон предпочитал не портить себе настроение, так что откладывал своё недовольство до необходимой поры. Тело Антона ещё хранило древесный запах, который был Антону привычен и оттого любим. Но… Чужой запах ощущался всё равно по-другому, был более ярко выражен и приятно щекотал обонятельные рецепторы. Если бы Антон не знал, где Рома подцепил его, то решил бы, что у брюнета необыкновенно вкусные и приторные духи. Пользуется ли Рома духами вообще?.. Антон вот считал это бесполезным занятием, к тому же, когда Оля поливала себя цветочными духами, у него так свербило в носу — ибо шлейф аромата растягивался на весь дом, — что становилось трудно дышать. Если думать логично, то объятия ведь подразумевают куда больше физического контакта, чем простое прикосновение к пальцам. Да и рукопожатия тоже происходят с завидной регулярностью. Но почему-то именно холодные пальцы Ромы, вплетённые между его грубых — как он сказал, — заставляли его сердце переворачиваться. Впрочем, пальцы на его спине понравились ему не меньше… И лежать щекой на его бедре было так удобно… Антон, уткнувшись лицом в подушку, сдавленно простонал. Почему сие замечательные мысли посещали его голову аккурат под утро, было несколько подозрительно. Антон решил, что в этом виновато то сообщение Руди. С тех самых пор, как он его прочитал, он задавался вопросом о том, было ли в нём какое-то послание. «Дорогой»… Руди не мог забыть приписать его извечное «друг» как минимум из грамматических соображений, но… Это «дорогой»… Антон исключал мысль о том, что это слово могло обозначать «любимый»… Нет, ни в коем случае. Возможно, его столь ярый интерес к Роме с несколько иного ракурса — не то чтобы Антон до конца был в этом уверен, но пускай, — был обоснован как раз тем, что он начинал дуреть без нужного снятия напряжения, которое ему Руди любезно предоставил в начале недели. На дворе стояла уже суббота, и столько дней его тело, пожалуй, действительно сходило с ума. Что ж, пугало Антона в этой сложившейся ситуации разве что то, что он стал слишком озабоченным. Но, быть может, совсем скоро он сумеет это исправить… О боги. Когда его сознание любезно подкинуло ему то потрясающее предложение, которое он собирался дать Руди, его желудок скрутился в спазме. В большинстве своём именно из-за этих мыслей он и не мог как следует поспать. Пришёл он почти в два часа ночи и невесть сколько времени пытался уснуть, так что по итогу поспал хрен да нихрена. Когда маленькая стрелка приближалась к восьми, его позвала Оля, настойчиво колотя кулачками по двери. Антон, превозмогая вселенские страдания, поплёлся за ней, не потрудившись даже причесаться. Родители, заканчивающие завтрак, распределили детям обязанности на утро, и Антон с трудом удержался от удручённой гримасы. Мама около получаса возилась с повязкой, поправляя и без того ровно и удобно лежащую ткань, но Антон смиренно ждал возможности почистить зубы. Он не мог не заметить, какие многозначительные взгляды бросала на него мама, чтобы он понял, что она всё ещё злится и разговор в скором времени обязательно состоится. Пожалуй, что его травма дала ему в фору парочку дней перед разбором полётов, и он намеревался потратить это время с пользой. Его вряд ли снова запрут, кхм, дома, но мало ли… Грядка с луком была отдельным кругом ада, определённо. Сорняки по-прежнему были бесяче мелкие и даже из мокрой земли доставались ценой колоссальных усилий. Антон, когда дело касалось чистки грядок, был, на свою беду, педантичен и терпеть не мог, когда корни сорняков оставались в земле. Если Оля заканчивала со своей половиной быстро и особо не напрягаясь, если только мама не делала ей замечания, то Антон вырывал природный мусор весь до единого, переходя и на некачественно убранную часть сестры. И папа, и мама не раз говорили ему, что в такие крайности скатываться нет смысла, но Антон ничего не мог с собой поделать. Папа часто говорил, глядя на его чистейшую работу, что на школьных отработках в советские времена его однозначно ценили бы. Антон на это мог только снисходительно хмыкать. Было не так жарко, спасибо и на том, но Антон чертовски хотел спать, поэтому ковырялся в земле вяло и заторможенно, что гарантировало ему задержку с этой гребанной грядкой до самого обеда. Белокурая сестрёнка, морщась, куда энергичнее и бодрее выдёргивала длинные травинки и вытирала ладонью, скрытой перчаткой, лоб, отчего на её лице оставались кусочки грязи. «От мамы получит», — отстранённо подумал Антон, вцепляясь ногтями в особенно мерзкий сорняк. Писклявый визг заставил Антона свалиться с корточек на задницу и обернуться на Олю, что размахивала руками и беспорядочно хлопала себя по всему телу. Так же резко, как начался, крик прекратился, и Оля, смахнув мешающие локоны за плечо, присела обратно и продолжила работу как ни в чём не бывало. Плечи Антона затряслись от тихого смеха. – Что это было? — позвал он. – По мне паук полз, — надув губы, отозвалась Оля. Она передёрнула плечами. В этот момент она выглядела очень забавно, так что Антон рассмеялся в голос, а Оля сначала стрельнула в него обиженным взглядом, но потом захихикала вместе с ним, смущённо отмахиваясь. Почти сразу же улыбка Антона медленно спала, стоило ему подумать о том, что он уже давно не проводил время с Олей. Не сказать, чтобы до его отъезда они часто делали что-то вдвоём, если это не касалось общих обязанностей, но они так или иначе принимали пищу за одним столом и много болтали, получая выговоры от мамы. Но во все последние дни Антон был закрытым и мало разговаривал с сестрой, да и почти не видел её, на самом деле. Оправдания здесь имели место быть, но Антон счёл их несостоятельными. Оля, в конце концов, его сестра! И даже если у них не было так уж много тем, которые они могли бы обсудить, они всегда находили, чем поделиться за обедом или ужином. Оля пыталась его расшевелить, но, натыкаясь на безразличные кивки и несодержательное мычание, быстро прекратила. Почему она ещё не объявила, что обиделась на него, Антон не понимал. Пускай Оля была временами настоящей засранкой и неугомонным волчком, тараторящим обо всём подряд без остановки, Антон не имел права так ей пренебрегать. Оля всегда была такой. А вот он, кажется, сильно изменился. Ещё бы… – Тоша, — неуверенно произнесла Оля, пристально смотря на свои ноги и потирая ладошки друг о друга. Антон вопросительно промычал, стараясь звучать непринуждённо. Хотя на деле он ломал себе голову над тем, как подступиться к девчушке, не выглядя при этом жалко. – А где Рома? — спросила вдруг Оля, и Антон, если бы уже не сидел на заднице, свалился бы снова. Он повернулся к сестре с таким взглядом, что та вздрогнула. – А что? — ответил он резковато и сразу же захотел прикусить себе язык. – Да ничего, — тут же сдулась Оля, насупившись. – Оля. – А что ты так на меня смотришь сразу? — возмутилась она. – Ты просто с самого утра с ним пропадаешь, вот я и спрашиваю. А сегодня нет. – Сейчас я занят, — сказал он, обводя рукой пространство перед ними и чувствуя себя при этом нереально глупо. Оля посмотрела на него, как на идиота. – Обычно тебе это не мешало, — Антону показалось, или его сестра всерьёз усмехнулась? – Мы закончили работу у него во дворе, — сказал Антон, и неприятное чувство сдавило грудь от этого осознания. Но он предпочёл его игнорировать. Как будто у них нет больше поводов видеться, ну не смешно ли? Нашёл, из-за чего расстраиваться. Тьфу ты… Как специально — помяни чёрта, что говорится, — соседняя калитка громыхнула от сильного толчка, и фигура брюнета двинулась решительным шагом в сторону колодца, болтая в руке два массивных ведра. Брюнет своё внимание всецело посвящал пыли и цветам под ногами и, как и всегда, выглядел хмурым и недовольным. Губы его знакомо шевелились, наверняка проклиная это раннее субботнее утро, и Антон улыбнулся сам себе. По крайней мере, есть вещи, которые никогда не изменятся… Оля мгновенно потеряла к Антону всякий интерес и переключилась на нового человека, вскакивая и подбегая к забору, чтобы, привстав на носочки, опереться на него подбородком. – Привет, Рома! — воскликнула она, лучезарно улыбаясь. Рома замер, оборачиваясь на возглас с недоумением во взгляде, но его черты лица разгладились, делая его внешний вид более дружелюбным. – Привет, — поздоровался он следом, приближаясь к Оле по другую сторону забора и протягивая ей руку. Где-то там челюсть Антона давно встретилась с землёй. Хихикая, девчушка серьёзно пожала широкую ладонь, глядя на юношу перед ней во все глаза. – За водой идёшь? — спросила она, показывая пальцем на вёдра. – Так и есть, — усмехнулся Рома. – Ты тоже работаешь, как я вижу, — сказал он, кивая головой куда-то за её спину. – Ага, — невесело согласилась Оля. – С Тошей грядки чищу. Взгляд Ромы быстро нашёл блондина. Брови Ромы чуть приподнялись, словно до этого он вообще не замечал его здесь нахождения. Может, так оно и было… Антон, сидя на земле и изрядно смущаясь от сего обстоятельства, шумно выдохнул. Улыбка вновь проклюнулась на его губах, но, скорее всего, представляла собой то ещё зрелище. Чёрт возьми, он понятия не имел, что между ними теперь происходит. Не то чтобы что-то случилось, но… Блять! Все эти касания, откровения и непонятные взгляды обрушились на него, как волна цунами, стоило воспоминаниям о вчерашнем вечере всплыть перед глазами. Вдруг Рома захочет избегать его теперь, потому что… Ммм… Потому что?.. Когда он предлагал Антону пойти домой, это звучало так отстранённо, что наталкивало на самые нехорошие мысли. Рома мог обидеться на него по какой-либо причине, в природе которой Антон не мог пока разобраться… Но было кристально очевидно: что-то вчера определённо произошло. «Ты ведь не понимаешь, что ты делаешь…» Антон думал об этих словах так много, что окончательно потерял их смысл. От фантомных ощущений на собственных пальцах, что слишком хорошо запомнили прикосновения Ромы, его кровь закипела. И щёки налились жаром как по мановению подскочившей температуры. Рома нахмурился, но изогнул уголки губ в ответной улыбке и вернул взгляд на Олю. Антону не хотелось бы думать о том, как от этого короткого действия с его плеч будто свалились каменные плиты. – Не позавидуешь, — хмыкнул Рома, вызывая обречённый стон белокурой. Со своего места Антон хорошо видел профиль сестры и то, как она жевала губы в нерешительности, словно мялась перед тем, как что-то сказать. Рома терпеливо ждал, и Антон мог поклясться, что видел, как тот пытается сдерживать поднимающиеся губы. – Ты ведь играешь на гитаре, да? — в конце концов, изрекла Оля и подтянулась на руках чуть выше. – Хочешь послушать? — ответил он вопросом на вопрос, и бровь его выгнулась в привычной манере. Рома вообще контролировал этот процесс, интересно?.. – Я уже слышала, — сказала Оля тише, опуская глаза в стеснении. Должно быть, она прекрасно слышала бренчание гитары Ромы, когда они сидели в его комнате втроём, вместе с Бяшей. – Но если у тебя как-нибудь будет время… Мне бы… Я бы… Оля сдалась, утыкаясь лицом в сложенные руки. Рома коротко посмеялся и потряс её за плечо, вынуждая поднять голову. – Я сыграю и спою, когда захочешь, принцесса, — сказал Рома не без доли безобидного самодовольства. Его глаза при этом искрились от умиления. О, Антон был уверен, что порой точно так же смотрел на сестру. Её девичья непосредственность и детская открытость были очаровательны. – Правда? — живо переспросила она, едва не перевалившись через голову от сильного рывка. – Песни из мультиков, да? — получив быстрый кивок, она, казалось, начала буквально светиться от счастья. – Здорово! Ты лучший! Ты ведь придёшь к нам? Я сделаю тебе какао. Ты любишь какао? – Не хочу обижать тебя, принцесса, но я не люблю молоко, — с заметным сожалением ответил Рома. Каких усилий ему стоило сказать это взбудораженной Оле, Антон боялся даже представлять. Когда смысл остальных вопросов сестры дошёл до Антона, он почувствовал, как комок воздуха застрял в горле. Отлично. Оля что, действительно пригласила Рому к ним только что? Ладно. Почему нет, в самом деле? Он всё равно торчал в его комнате уже как три дня подряд… Кроме вчерашнего, разве что… Вчерашний вечер… Да сколько можно?! – Но какао вкусное! — интонация Оли звучала обвинительно. – Тогда кофе? Я умею варить кофе. Оно тоже вкусное! – Он, — поправил Рома с уже ничем не скрываемой широкой улыбкой, которая, как обычно, вышибла из Антона теперь весь воздух точно. – Что «он»? – Кофе. Вкусный. – О, — выдохнула Оля, сжимая губы. Антон тихо прыснул себе в кулак. Уж он-то знал, как сильно сестра бесилась, когда её исправляли. Но сейчас она снова обворожительно улыбнулась Роме, чтобы у того, пожалуй, не осталось больше шансов пренебрегать её предложениями. – Тогда кофе без молока? – Хорошо, — ответил Рома, побеждённый. – Как скажешь. – Класс! — Оля отпрыгнула, сияя, но пригрозила ему пальчиком. – Помни, ты обещал! Антон что-то не припоминал такого, но Рома снова согласно качнул головой и проводил убегающую Олю изумрудными глазами, в которых играли солнечные блики. Антон, вполне ожидаемо, подвис, не в силах отвести взгляд. – Поздороваться не хочешь? — вернула его в реальность известная ухмылка, и Антон, наконец-то поднимаясь на ноги, поплёлся на звук чужого приглушённого смеха, пряча глаза. Рома наверняка заметил, как на него пялились всё это время. Боже… – Что опять? — с долей раздражения выдохнул Рома, вызывая у Антона недоумение. Ему всё же пришлось поднять голову, чтобы прямо перед собой увидеть пристальный и снова ставший недовольным взгляд. – Ты о чём? — пролепетал Антон. – Твоё лицо говорит само за себя, — хмыкнул Рома. – Говори, — попросил потвердевшим голосом. – Да ничего… — непонимающе начал Антон, но запнулся под тяжёлым взглядом. Чёрт… А что он мог сказать? Что он реально ни черта, блять, не понимает и поэтому ведёт себя, как законченный придурок?! Обессиленно рыкнув, Антон пробормотал: – Ты… в смысле… Всё хорошо? Браво… Взлетевшие до небес брови Ромы вполне отчётливо показывали степень его охеревания. – Что? — Рома тупо похлопал ресницами. Его глаза вмиг стали выражать только чистейшее удивление. Антон хотел заткнуться, правда. Но напряжение, натянутое вдоль всего его тела, как струна, с прошедшей ночи готово было лопнуть в любой момент. И Рома, что стоял перед ним и вёл себя так, словно ничего не произошло, заставлял его паниковать. Из-за этого Антон чувствовал себя почему-то хуже, чем, по идее, должен был. Он вообще должен был радоваться, что Рома не игнорировал его, не показывал чего-то, что говорило бы об его обиде или… Да всё было как обычно, если бы Антон, как обычно, не решил всё испортить! – Между нами… всё хорошо? — выпалил он, чтобы после укусить внутреннюю сторону щеки. Ему срочно нужно было провалиться сквозь землю прямо здесь, прямо сейчас… – Антон, — ох, Антон и не заметил, как зажмурился… Какой бы ни была причина. Теперь Рома смотрел с весельем, но так тепло, что мог бы посоревноваться со светилом. – Не знаю, с чего ты взял, — Рома закусил губу, и нет, Антон не опустил туда глаза, нет, – но, да… Между нами всё хорошо. Это очень обнадёживало. Антон не сдержал облегчённого и точно слегка нервного смешка, запуская руку в волосы, чтобы занять руки. Рома — этот мерзавец, не дающий ему покоя, — по крайней мере, не потешался над ним. По правде говоря, Антон с некоторым изумлением отметил, что Рома казался смущённым, хотя и почти этого не показывал. Пока его мысли не завели его в ненужный лес и пока он опять не ляпнул что-нибудь провокационное, Антон ухватился за тему, которая спасала его из безнадёжного положения: – Когда это вы с Олей успели так спеться? — спросил он, возвращая крохи самообладания. – Я так-то видал её уже, — фыркнул Рома. – Кажется, она от меня без ума, а? — Рома поиграл бровями, и Антон не отказал себе в удовольствии шлёпнуть его по плечу. – Что ж, она, в отличие от тебя, сказала мне «привет»… – Господи, — Антон закатил глаза, как, он знал, Роме казалось невероятно забавным. – Привет, Рома. Доволен? – Ты не представляешь, как, солнышко. – Ты не успокоишься, да? – Разве тебе что-то не нравится? — Рома сказал это играючи, дразнясь, но Антон всё равно почувствовал, как жар поднимается по его лицу. Рот Антона то открывался, то закрывался, на радость брюнету, судя по его широкой ухмылке, но достойно ответить ему не позволила вернувшаяся сестра, что потянула его за футболку и настойчиво попросила вернуться к работе. Рома хрипло хихикал себе в кулак, наблюдая за ними, и почему-то Антона совершенно не злил этот факт. Рома стал так часто улыбаться, отчего Антон мог поистине считать, что становился зависим от этого. И, конечно, ему было очень отрадно знать, что он тоже заставлял Рому чувствовать себя лучше. Антон, ведомый Олей, устроился на прежнем месте и, не удержавшись от соблазна, обернулся, ловя в ответ взгляд прищуренных от солнца изумрудных глаз. «Увидимся», — по губам прочитал Антон, хотя и не с первого раза, но Рома никуда не спешил, повторив незатейливое сообщение пару раз. Антон, стараясь понятнее обозначать слоги, ответил таким же образом: «Буду ждать». Рома понял его сразу и отсалютовал пальцами, продолжив свой путь. – Хватит уже на него смотреть, — забурчала Оля, но ничуть не звучала обиженно. Скорее… о, да она издевается над ним! Вопреки этому знанию, Антон всё равно слишком поспешно отвернулся, с притворным энтузиазмом приступая к прерванной деятельности. Он не мог не поразиться тому, что от встречи с Ромой ощутил прилив бодрости. Антон не счёл нужным ей отвечать. Она и не ждала ответа, бросая на него взгляды время от времени, которые Антон расшифровывал как забавляющиеся. Оля едва ли не смеялась над ним вслух. Засранка… Когда Рома шёл обратно в дом тем же незамысловатым маршрутом, таща теперь в обеих руках переполненные вёдра, Антон приложил всю имеющуюся у него силу воли, чтобы не обернуться и, возможно, поймать ещё одну улыбку… Оля, не обременённая подобными вещами, радостно помахала Роме ладошкой и искристо засмеялась, но, к сожалению, Антон не мог видеть Рому, чтобы знать, почему… Боже, обязательно, чтобы всё в его жизни было так сложно? К моменту его последних капель терпения Рома успел зайти домой, и Антону не пришлось оборачиваться. Ну и ладно. Не больно и хотелось… – Ты подружилась с Ромой? — решил он занять себя разговором, чтобы не начать мысленно болтать с беленькими бабочками, порхающими неподалёку над клумбами. – Ага, — кивнула девчушка. – Мы с ним говорили, когда он сидел на кухне, — Оля наградила его хитрой улыбкой. – Когда это? — Антон действительно не знал, когда такое могло быть. Насколько он помнил, Рома всё время торчал у него в комнате. – Каждый день, — пожала плечами Оля. – Он же не сразу к тебе поднимался. На это Антон мог только промычать. Вот оно как, выходит… Ну просто светская бабочка, не иначе. Он усмехнулся своим мыслям. – Ну и как он тебе? — спросил он, стараясь звучать буднично. Он уже всё равно примерно догадывался… – Он такой крутой! — кто б сомневался. – Он показал мне свой прокол. Ты знал, что у него есть прокол? — Антон, сдерживая смешок, кивнул. – Блин, мама сказала, что даст мне проколоть уши только в городе… А мы когда ещё поедем в следующий раз… Потрыднев о Роме ещё немного, Оля плавно увела разговор к её играм с ребятами и последним мультикам, которые она просмотрела за эти дни. Антон внимательно слушал, что не осталось незамеченным. Оля, ободрённая его участием в диалоге, как будто задыхалась, стараясь успеть рассказать как можно больше, словно боясь, что он уйдёт в любой момент. Сердце Антона защемило. – Хочешь, в баскетбол поиграем? — предложил он, когда они отнесли ванночку с травой Фильке и остались там, чтобы посюсюкаться с ней. Оля сидела на верхней жерди, отпихивая наглую коровью морду, что так и норовила ткнуться мокрым носом ей в лицо. Секундное недоверие в глазах сестры озарилось яркой улыбкой. Они гоняли мяч часа два, и Антону даже особо не приходилось поддаваться Оле, так как его учащённое дыхание давало о себе знать и периодически отдавало зудом в переносице. Оля в такие моменты испуганно смотрела на него и осторожно прикасалась к повязке, поджимая губы. Антон знал, что на сестру сильно подействовала его травма. Со вчерашнего дня она смотрела на него так потерянно и сочувствующе, что он по-настоящему начинал ненавидеть эту блядскую носовую перегородку. Он не хотел, чтобы Оля расстраивалась из-за него. Его заверения о том, что ему не больно, её мало убеждали. Их баскетбольное кольцо представляло из себя скорее эллипс и то изрядно условный. Мяч, тем не менее, был самый что ни на есть баскетбольный, но от земли он отскакивал неважно. Впрочем, ни то, ни другое никогда им не мешало. Антон в какой-то момент игры подумал, что, быть может, к ним присоединится Рома, но тот на горизонте больше не появлялся. Дед Карп припахал к чему-то, не иначе… Вымотавшись, они плюхнулись на мостки, но мама вручила им лейки и велела полить все цветы. Антон иногда искренне желал, чтобы эти бесполезные, по его мнению, растения завяли все одним разом, ибо их было столько, что набирать воду в немаленькую лейку приходилось раз сто. Бяша особенно ненавидел поливать цветы, и Антон не мог с ним не соглашаться. Обед прошёл в молчании, хотя Оля всё поглядывала на него, подпрыгивая на стуле. Её взволнованность от ожидания кого-то была такой очевидной, что, в конце концов, даже папа поинтересовался, с кем ей так не терпится увидеться. Антон, пользуясь общим хорошим настроением, спросил, можно ли ему будет надолго отлучиться. Родители не стали уточнять, куда, но в любом случае были бы недовольны, так что разницы особой не было. Олю оставили мыть за всеми посуду, и Антон, с невозмутимым видом сунув ей под нос свою тарелку, за что был одарен жгучим взглядом, помчался наверх, хватаясь за телефон. Он набирался смелости написать Руди с самого утра и решил, что бежать от неминуемого вечно он не сможет. От мыслей об их встрече его начинала одолевать дрожь, пробегающая по каждому нерву. Он одновременно и умирал от желания увидеть его, и с таким же ужасом опасался нырять в странные взаимодействия между ними. Едва он напечатал последнюю букву, как сразу же отбросил телефон, прислоняя лоб к столу с негромким стуком. Он спросил Руди, когда ему можно будет прийти, хотя раньше припёрся бы без приглашения, не задумываясь. Но теперь… ему казалось, что так будет правильнее. Ответ Руди, каким бы он ни был, полоснёт по его сердцу, так что Антон принялся беспокойно ходить по комнате, скручивая пальцы в безуспешных попытках унять неконтролируемую трясучку. Идея сесть за рисование пришла к нему спонтанно, но он больше не раздумывал ни секунды. Надел наушники, распечатал новую пачку, наслаждаясь запахом бумаги, и расстелил перед собой белоснежный альбомный лист. Карандаш был им предварительно наточен и вполне выглядел острым — Антон только опустил кончик грифеля на бумагу, как линии стали вырисовываться сами собой. «Девушка мечты, в этот вечер не со мной осталась ты», — разливалось по ушам. Антон прыснул, делая очередной размашистый штрих. Вот уж удивительно резкие линии обрамляют контуры лица той «девушки», которую он рисует. «Я тебя нарисовал, только так и не познал твоей любви»… Затупленная челюсть, умеренно вогнутый нос, средняя ширина бровей, небольшой лоб… Когда карандаш опустился до оставленного для губ места, пальцы предательски дрогнули. Но Антон крепче сжал карандаш, выводя знакомые очертания припухлой верхней губы и, не сдержавшись, изогнул уголок в фирменной ухмылке. Глаза Антон оставил напоследок. Изобразить их такими многогранными, какими они всегда ему казались, было всё равно невозможно, но Антон приложил все усилия. Вот и ребристая радужка с точечными вкраплениями, вот и осветлённая часть, и здесь, если добавить цвета, болотный цвет должен быть намного ярче, теплее, отливая изумрудным; вот веер густых чёрных ресниц, которые повторяют цвет его тёмных мягких волос, а вот зрачок, чуть уменьшенный из-за света. Карандаш приступил к причёске. Всё это время музыка только ускоряла его сердечный ритм: песни нагоняли на него странные чувства, вроде и будоражили, а вроде и угнетали. Тем не менее, всего его мысли были сосредоточены только на вырисовывавшемся лице, немного более угловатом и остром, чем оно есть на самом деле. Набросок был слишком грубым, но всё равно излучал ту энергетику, которую Антон пытался в него вложить. Сколько времени он так просидел, Антону было неведомо. Однако сейчас с ранее чистого, как белый снег, листа на него смотрел юноша, живущий по соседству и ухмыляющийся, с чуть наклоненной головой и расслабленными бровями, что делало его выражение лица таким близким, таким… любимым… Антон проморгался, и карандаш выпал из напряжённой хватки. Ему захотелось срочно попить кваса и, быть может, облиться холодной водой, чтобы заморозить голову… О чём он, чёрт возьми, вообще думает?! Какого… хуя происходит в его голове?! Пульс в висках застучал так сильно, что заглушал все остальные звуки. Антон откинулся на спинку кресла, выдёргивая наушники и закрывая лицо руками, и прохрипел ругательство себе под нос. Блеск! Просто замечательно! Чудесно! Как же, блять, потрясающе! Этого… этого просто не могло быть… Это не могло с ним происходить… Нет, никак… Если Рома всё же придёт к нему сегодня, он просто не вынесет этого. Его взгляда, его ухмылки, его блядской улыбки, его дебильных обращений и подколок, его голоса, его случайных прикосновений, его древесного запаха, его дурацкой куртки, которая прямо сейчас издевательски висела перед ним. Нет, к чёрту это всё… Ему надо проветрить голову… Ему надо сбросить с себя это пятидневное напряжение, иначе он точно накинется на ни в чём не повинного Рому, как только его увидит… Накинется и впечатает в ближайшую стену, чтобы запечатлеть его улыбку, стереть её и… Блять… Сообщение от Руди гласит, что он ждёт его в любое время дня и ночи, и Антон подрывается с места, запихивая долбанный рисунок куда подальше, чтобы он затерялся в ворохе его макулатуры. Это ещё хуже, чем он мог даже отдалённо представлять. Почему-то теперь, когда он знал Рому больше, чем как паршивого новенького с преступно красивой внешностью, это отдавалось в сердце такой болью вперемешку с отголосками блаженства, что становилось по-настоящему страшно. В дверях его ловит Оля и смотрит укоризненно, но, натыкаясь на его ошалелый взгляд, заметно тушуется. Антон опережает её незаданный вопрос: – Мне нужно уйти, — чеканит он, почти хрипя от волнения и растущего с каждой минутой возбуждения, что болезненно ноет в паху. – А как же… — сестра хмурит свои аккуратные брови и бегает глазами по нему. – Если что, скажи… — в последний момент он глотает имя, жмурясь до звёздочек и скрипя зубами. – Скажи, что я буду у Руди. И вылетает на улицу, ускоряя шаг практически до бега. Солнце нещадно печёт его и без того горящую голову, но размашистые движения добавляют немного спасительного охлаждающего воздуха. Пот собирается на лбу и стекает по шее, уползая на спину, такую же горячую, как и вся его кожа. В нетерпении и бессилии он окончательно переходит на бег, жадно хватая крошки кислорода судорожно вздымающейся грудью. Переносица вибрирует от недостатка дыхания, но он не сбавляет скорости и не думает тормозить. Потерпит. Спустя вечность он стучит костяшками по дереву входной двери и готовится упасть на колени прямо на пороге. Антон, взмокший, с птичьим гнездом вместо волос, хрипящий при каждом вздохе, перед глазами которого спускается алая пелена, заворожённо смотрит на парня, с белоснежной улыбкой появляющегося в дверном проёме. Очки у Руди и правда новые. С золотистыми цепочками, касающимися щёк. Там сверкают ещё какие-то бусинки и камушки, но разглядывать их дальше Антону совершенно не хочется. Его бирюзовые радужки в эту секунду кажутся Антону спасительным солёным океаном, в который так и тянет окунуться. За стёклами они похожи на те бесформенные камушки на его очках… То, что его собственные очки не разбились после столкновения с кулаком Пети, было настоящей удачей. Кожа Руди по-прежнему выглядит мягкой и — Антон знает, — она таковой и является. Приятная, как шёлк… Она ровная, без единого изъяна. И пальцы у него тонкие, хрупкие, с такой же идеальной кожей. Черты лица нежные, плавные, спокойные. Здесь не за что порезаться. Не на что отвлекаться. Не о чем раздумывать. Руди одет в одну из тех рубашек, в которые он наряжался после поездок в город, и она сидит на нём как влитая, покрывая тело, словно вторая кожа. И две расстёгнутые верхние пуговицы не оставляют никакой другой мысли, кроме той, что стоит сорвать их все к чертям собачьим… Делая шаг вперёд, Антон наконец встречается с Руди взглядом и хорошо видит, как взгляд юноши падает на его нос, он хмурится, а рот его испуганно распахивается. – Was ist mit dir passiert? — восклицает Руди, приближаясь к нему. Антон перехватывает занёсшуюся руку и, возможно, сжимает её слишком сильно, потому что Руди делает слабый рывок. Но сразу же размякает, неодобрительно качая головой. Антон больше не даёт ему ничего сказать: – Alles in Ordnung, — он старается говорить твёрдо, но голос его не слушается, переходя на низкий тон. – Das sagst du noch einmal, — насупившись, говорит Руди, но его реплика заглушается следующими словами Антона. От которых они оба вздрагивают. – Kann ich dich küssen? Весь мир сужается до сияющей бирюзы, которая окрашивается в тёмные цвета. Вместо ответа Руди сокращает незначительное расстояние между ними и впивается в его губы долгожданным, необходимым, выбивающим почву из-под ног поцелуем, и Антон рвано выдыхает в чужой рот, мыча от удовольствия. – Jetzt sagen Sie, was passiert ist? – шепчет Руди, чуть отодвигая голову, отчего Антон мажет слюной по бледной щеке и раздражённо цокает. Юноша же, хитро глянув на него исподлобья, приподнимает губы в обезоруживающей улыбке, так что Антон не может более на него злиться. На самом деле, он и сам о многом хочет Руди расспросить. Как минимум о том, что всё-таки происходит между ними. Но на губах горит призрак прикосновений и запах чего-то сладкого, и всё остальное может подождать. Прямо сейчас он грезит только о дыхании на двоих и знакомом привкусе на языке. – Wir reden später, Rickert, — нетерпеливо шуршит Антон, разворачивая его подбородок. Руди сопротивляется, хихикая, но в его глазах полыхает такое пламя, что в природе его мыслей не приходится сомневаться. Руди жаждет этого так же сильно, как и он. – Nach… Как и ожидалось, Руди, рыкнув так низко и грубо, что Антон окончательно теряет голову, вновь соединяет их губы, наклоняя голову, чтобы сразу же углубить поцелуй и заставить колени Антона подкоситься. Он чуть не валит Руди на пол, но вцепляется в вешалку непослушными пальцами одной руки, а другой притягивает парня за ремень ещё ближе, слыша в ответ на это действие томительный стон, разливающийся по телу густой патокой. Руди — очевидно, тот, кто ещё способен соображать, — настойчиво тянет его за собой, стукаясь о каждую стену лопатками из-за напора Антона, но не разлепляет их губы полностью, разве только для того, чтобы вдохнуть хоть глоток воздуха. Туго, но до Антона начинает доходить, что они движутся в сторону комнаты Руди, но он не успевает это толком осознать, как уже падает на пружинистый матрас, и его тело слегка подкидывает от столкновения. Очки с них обоих пропадают таким же магическим образом. Руди же перелезает через бортик кровати и, как и в прошлый раз, нависает над ним. Он опирается руками около головы Антона и, оставив на губах короткий поцелуй, переходит на шею, прикусывая кожу. Антон сдавленно ахает, врезаясь зубами в нижнюю губу. Когда туман перед глазами рассеивается, он находит себя в несколько пугающем положении, и его тело, мгновенно реагируя, напрягается и каменеет, как остывшая глина. Руди с влажным звуком отстраняется и заглядывает в его глаза, наверняка тоже заметив перемены. – Was? — севшим голосом произносит он и осторожно прикладывает палец к румяной щеке, невесомо пробегая по ней успокаивающими поглаживаниями. Антон, тяжело дыша, немного расслабляется, но всё равно чувствует себя… неуютно. И самую малость боится того… Чего бы то ни было, в общем… Он и сам не до конца понимает, честно говоря… Но поцелуи и приятные ощущения больше не отвлекают его от однозначной позы, когда другой парень нависает над ним, на ничтожной дистанции. Когда вес чужого тела хоть и несильно, но давит, а перспективы того, что может случиться… прозрачны и непонятны. Ханжой Антон не был и с физикой секса был знаком, хотя и заочно, и всё-таки… Знать — едва ли в таком случае достаточно… Чувствуя себя — кем бы вы думали? — идиотом, он машет головой, стараясь выбросить ненужные сейчас мысли, дабы не испортить действительно шикарное времяпрепровождение, и кладёт руку на чужой затылок, чтобы притянуть для спасительного поцелуя, но Руди почти сразу же смыкает губы и отталкивает его, прижимая ладонь к груди. Он смотрит на Антона более осознанным взглядом и вдруг откатывается вбок, вызывая у Антона приступ паники. Он проклинает себя за всё подряд и судорожно придумывает, что сказать, когда переваливается на бок вслед за Руди. Юноша усаживается перед ним на колени, собирая в руках складки пушистого одеяла, и медленно, словно на пробу, берёт его пальцы, обхватывая своими. Руди выглядит таким виноватым, что Антону становится плохо. – Vergib mir, lieber Freund, — кается Руди, и что-то подозрительно начинает блестеть в его глазах. – Ich dachte nicht, dass du... Ich hätte nicht... Ich wollte nicht. В уголке его губ ещё блестит слюна, щёки раскраснелись, а кожа пылает от жара, и Антон понимает, что кретин, каких надо поискать. Волосы цвета светлого каштана растрёпаны и едва заметно вьются на концах — Антон, повинуясь заманчивому порыву, тянет к ним свободную руку и наматывает крошечную прядь на фалангу, отмечая, что Руди задерживает дыхание. Они по-прежнему сидят очень близко друг к другу: колени Руди соприкасаются с его скрещёнными ногами, а их глаза находятся на одном уровне. – Du hast nichts getan, Rickert, — пытается убедить Антон, с успехом поверив в эти слова сам. – Es ist nur so, dass ich... Weißt du, ich habe nie... — он всё-таки запинается, но убитое выражение на лице Руди исчезает, так что Антон считает это победой. – Ich bin so schuldig... — хрипит Руди, уворачиваясь от его прикосновения, но Антон не позволяет ему отодвинуться. – Du musst dir keine Sorgen Machen, — скачущим от никуда не девшегося возбуждения отвечает Антон. И, наклонившись к розовым губам, замирает в нерешительности, но подрагивающие ресницы полуприкрытых век придают ему решимости. – Ich vertraue dir, — шепчет он в чужие губы, запечатывая на них неторопливое и тягучее прикосновение. Руди ведёт куда спокойнее и медленнее, решив, видимо, заставить Антона скулить от желания. Теперь Руди едва ли будет вести себя с ним так, как ранее, а это было так дико, так крышесносно… – Wir können uns nur küssen, lieber Freund, — говорит Руди трескуче, разгоняя кровь по сосудам в сумасшедшем темпе. Антон видит, как дымка накрывает глаза друга сплошным навесом, и поражается тому, что тот может себя сдерживать. Но Антону… это не нужно. Ему нужно… сбросить это… сбросить хоть как-нибудь. И поцелуи вряд ли доведут его до… До… – Erinnerst du dich, als du... — выдыхает он куда-то в чужую щеку, зарываясь носом в шелковистые волосы, пахнущие банным мылом. Он перебирает в голове слова, которые произносил Руди, но, в конечном итоге, решает идти напролом, чтобы разбить висящее на тоненьких ниточках самообладание друга. – …mich zum Abspritzen bringen wolltest? Антон искренне и трепетно надеялся, что понял это «кончить» правильно, перевёл его правильно и готов к этому. Кхм, как бы то ни было… Хоть когда-то пошлые журнальчики Пети должны же были пригодиться, да? Рот Руди приоткрывается в шоке, но захлопывается со звучным стуком. Его плечи прерывисто вздымаются, когда он опускает взгляд на его ширинку, а взгляд наполняется чем-то… Ох… – Bist du sicher, lieber Freund? – спрашивает таким блядски немецким хрипом, и Антон, блять, уверен как никогда. – Ich vertraue dir, Rickert, — повторяет он, внутренне уже рассыпаясь на созвездия. Теперь, когда несильный толчок отправляет его на спину, ему боязно не так сильно. Все его чувства и мысли фокусируются на фигуре Руди, перемещающегося чуть в сторону и нависающего над ним вновь, но значительно ниже. Через задёрнутые шторы почти не проникает свет, но даже так освещения предостаточно, чтобы видеть, что глаза Руди горят слишком ярко. Обжигающе. Руди рассматривает его со своего нового положения, не шибко торопясь приступать к чему бы то ни было. Антон считает удары сердца и прислушивается к каждому шороху, ловя каждый особенно резкий вздох. Когда Руди одним ловким движением разводит его колени, он давится воздухом. Несмотря на то, что Антон глаз не сводил с друга, это было всё равно слишком неожиданно. Вернуть колени на место ему не позволяет примостившаяся на бедре ладонь, что держит довольно крепко. Подтягиваясь поближе, Руди гремит замочком шорт, и от этих, казалось бы, привычных в рутине звуков Антон заводится ещё сильнее. И, как некстати, его настигает стыд невообразимой волны. Он не чувствует себя уязвимым, скорее… Взбудораженным? Тем, как Руди смотрит на него, как ведёт себя, как… Он не такой уж удивительный, чтобы, блять… Язык, промелькнувший по чужим приоткрытым губам, как будто хлещет его по рёбрам, посылая импульсы куда-то вниз. – Seien Sie nicht so gestresst, — зовёт Руди, но Антон слышит его ценой каких-то немыслимых усилий. От лихорадочного жара по всему телу он едва ли может думать о чём-либо… – Ich werde dir nicht wehtun, — продолжает Руди, нежно поглаживая внутреннюю сторону его бедра. Антон кивает, находясь где-то в бреду, когда… Блядство… Из горла вырывается какой-то совершенно развратный стон, берущий начало будто в самих лёгких, стоит Руди расправиться с молнией и… дотронуться. До голой кожи налитого возбуждения. – Ебаный же… случай, — мычит Антон на родном языке и непроизвольно подкидывает бёдра, удерживаемые тонкими пальцами. Руди давит ощутимее, и последнее, что Антон видит перед тем, как откинуть голову и закатить глаза к потолку, — мелькающая между его разведённых ног макушка и изогнувшийся в улыбке рот, чьё тепло неумолимо приближалось к его члену. Лёгкое дуновение, словно в издевательство, усилившееся нажатие, мучительно медлительные движения горячей рукой… Антон, правда, не мог понять, чего Руди пытается добиться, хотя не то чтобы думал жаловаться, просто… Он ожидал, что… – Rickert, mach schon mal was... — призывает Антон, выгибая шею и стараясь уйти от распаляющих прикосновений. Они приятны, безумно приятны, но их катастрофически недостаточно… И, что ж, Руди делает. Влажный хлюп, за которым следует узость чужого рта, обилие слюны, не прекращающиеся поглаживания, что становятся всё интенсивнее. Антон жмурится так сильно, боясь раскрыть глаза и узреть это воочию… Это слишком… много… Слишком необычно… Слишком хорошо… Его руки хаотично перебирают скомканные простыни, но их нужно занять хоть чем-нибудь, иначе у него не останется никакой связи с реальностью, и он утонет в этих непотребных влажных звуках, этих вибрациях, что слетают даже сквозь сжатые губы, этих стонах напротив его естества, что, кажется, путешествуют по венам до сердца и по артериям — заходя на новый круг. Когда скорость увеличивается, Антон понимает, что мечется по постели, не в силах сдерживать что-то, грозящее разорвать его изнутри. – R-Ric... ke-rt... — хрипит в промежутках между пронзительными и, блять, громкими стонами, сам не зная, что хочет этим сказать. Руди, тем не менее, откликается, ведь Антон чувствует, как его руку перемещают и кладут, кажется, на волосы. Он не хочет открывать глаза, не может это увидеть… Но Руди, похоже, об этом и не просит. – Schnapp dir meine Haare, — гортанно хрипит Руди, оторвавшись от своего занятия с глубоким вдохом. – Führe mich… Wie Sie möchten. Повинуясь, Антон берёт в охапку внушительную часть шевелюры Руди и боится, что сжимает волосы очень сильно, но Руди отвечает ему лишь полустоном-полухрипом и опускается обратно, беря ещё больше, чем прежде. Антон, честно, держит себя в руках из последних сил. Однако теперь его рука следит за чужими движениями, чувствует их непосредственно и… Он надавливает на чужую макушку чуть сильнее, заставляя задержаться ниже, глубже… Руди не сопротивляется, позволяя задавать собственный ритм. И это срывает последние заслоны. Быть может, если бы Руди закашлялся, дал бы как-то знать о том, что ему неудобно или чересчур быстро… Но подобного со стороны Руди нет и в помине. Он охотно потакает любому вектору и выпускает воздух ещё протяжнее, не оставляя Антону и повода смягчаться. Антон и самому себе не смог бы ответить, почему завёлся так сильно, почему вцеплялся в мягкие волосы так, что наверняка болезненно их тянул, почему хотелось быстрее и яростнее, так, будто кто-то собирался отнять это у него в любое мгновение. Словно это был его первый и последний раз… Быть может, он действительно слишком долго этого ждал?.. Все эти доселе неизвестные ощущения безумно, просто безумно приятны… И как до этого… он вообще обходился без них? Жжение по всему телу сходится в критической точке. Антон лепечет что-то неразборчивое, и напряжение в нём всём натягивается, как тетива лука. Руди резко прекращает ласки языком, но рука никуда не девается. Она всё прибавляет в неистовых полётах вверх-вниз, особенно сильно надавливая. – Komm schon, lieber Freund. Прогнувшись в спине, Антон изливается в чужую руку, чувствуя, что его дух, кажется, покидает этот мешок из костей и мышц. Тело дрожит, и ему жарко скорее от подскочившего пульса, чем от стоящей в комнате духоты. Ресницы мелко трепещут, когда он открывает глаза, сразу же находя ими виновника его состояния. Этот чёртов голос… Теперь будет преследовать его в каждом сне с подобным содержанием, это даже без вопросов… На губах Руди что-то блестит, но он быстро вытирает это тыльной стороной ладони, будто специально оттягивая краешки. Рубашка Руди тоже испачкана, и белёсые капли вполне жирно намекают на природу этой жидкости, чтобы Антон захотел самовоспламениться от смущения. Он даже… не понял, как это сделал… Просто… Оно само вышло… Смахивая пряди чёлки со лба, Руди изнемождённо улыбается, но выглядит почему-то как довольный мартовский кот, несмотря на то, что загнанно дышит и выглядит так, словно его волосами подметали пол. Он пару раз кашляет в кулак и косит глаза туда, где он Антон чувствует липкость и сырость. Антон прикладывает ладонь к лицу и слышит короткий смешок. – Fühlen Sie sich besser? — спрашивает Руди, и Антон, утвердительно мыча, улавливает звуки перемещения с тяжёлым кряхтением. Руди приваливается рядом с ним, отнимая его руку. – Hier gibt es nichts, wofür man sich schämen muss. Антон, безусловно, благодарен за то, что Руди это сказал. Но менее стыдно от этого не становится. – Bist du in Ordnung?— Антон вяло проговаривает слоги, но надеется, что звучит всё же понятно. И также он надеется, что это помогает ему скрыть нервозность в голосе. – Es schien mir, dass ich sehr... Hat es dir nicht wehgetan? – Mir hat alles gefallen, lieber Freund, — пространственно отвечает Руди и тянется к нему за поцелуем, в котором Антон ему не отказывает. Антон чувствует себя выжатым, вымотанным и выпотрошенным. И чертовски удовлетворённым. Он убеждается в том, что его волосы промокли от пота, проведя по ним ослабевшими пальцами, и Руди повторяет его действия, заправляя его волосы куда-то в сторону на манер расчёски. От этих незамысловатых касаний его клонит в сон. Он хотел спать с самого утра, и сейчас его одолевает такая нега… – Hat es dir gefallen, Liebes? — заискивающе шепчет Руди, утыкаясь носом ему в шею. Антон предпочитает игнорировать окончание, поворачиваясь к другу с распахнутыми глазами. – Verdammt, Rickert, das war unglaublich, — и сам краснеет от своих же слов, но продолжает: – Du selbst bist einfach unglaublich, weißt du das? Руди пихает его, но хихикает, и Антон видит, как розовеют кончики его ушей. – Wir müssen uns waschen, — безапелляционно заявляет Руди, скатываясь с постели. Он протягивает Антону его очки, водрузив и свои на место. Антон, хотя и полностью согласный, не может удержаться от протестующего стона. Он садится на кровати, смотря на странно дёргающегося друга, который что-то шипит себе под нос. Когда догадка простреливает в его голове, он выпаливает быстрее, чем успевает одёрнуть себя: – Aber was ist mit dir? Руди понимающе хмыкает и, поворачиваясь к нему спиной, останавливается в дверях, чтобы сказать: – Das nächste Mal, lieber Freund. Du bist zu müde, — Антон хочет возразить, но Руди не даёт ему такой возможности. – Ich bin der Erste, — бросает он через плечо и исчезает. Антон, которому больше ничего не остаётся, плетётся в гостиную, но не рискует садиться в таких грязных шортах на диван. Снова ему придётся брать одежду у Руди. Ещё и нижнее бельё для большего эффекта. Заскучать он не успевает, ведь Руди возвращается очень скоро и выпроваживает его в нагретую баню, предварительно сунув необходимые шмотки. М-да, в эту субботу Антон сходит в баню аж два раза, прямо фантастика… Размывать долго тут нечего, но Антон медлит. Он не хочет сталкиваться с тем, что произошло, настолько быстро. Он ни о чём не жалеет. Так что же… мешает ему наслаждаться всем, как в прошлый раз?.. Он не пьяный? Глупо… Наверно, сейчас он всё же больше отдаёт себе отчёт в своих действиях. И наконец осознаёт, на что собирается подписаться. Но это же Руди. Всё как было, так и будет хорошо, что только подтвердилось сегодня. Руди как минимум не против их физической близости. А это ведь уже полдела, правда? Антон не может не продолжать задавать себе вопрос, какого чёрта он делает… Ни тебе «привет», ни «как дела»… Как парня из командировки дождался, ей богу… Антон, усмехаясь от подобных мыслей, выходит с просветлевшей головой и полный решимости поговорить с Руди обо всём. Ну, и поесть, может быть, для начала. Идя по мосткам к дому с полотенцем, накинутом на плечо, Антон смотрит себе под ноги и чуть не ступает мимо доски, когда в паре метров перед ним Руди вскрикивает и несётся в сторону. Сбитый с толку, Антон переводит взгляд туда, куда помчался друг, и видит чинно шагающего брюнета с… леденцом в зубах? Серьёзно? Руди с разбегу налетает на Рому, вешаясь ему на плечи, и начинает что-то тарахтеть на немецком, но Антон так и замирает, не в силах сдвинуться с места. Руки Ромы смыкаются где-то над лопатками Руди всего на несколько мгновений, и… Нет, Антон не завидует и не злится на самого себя за то, что, в отличие от Руди, никогда не осмелится просто вот так вот обхватить эти крепкие плечи… Взгляд Ромы прошибает его насквозь. Улыбка Ромы тает, превращаясь во что-то наподобие оскала. Он ухмыляется как-то совсем невесело и указывает пальцем себе на шею, смотря при этом неотрывно, словно пытаясь проделать в нём дыру. Антон проводит ладонью по шее в том же месте и… Блять. Провалиться ему на месте, если там не полыхает синяк от… Что ж, похоже, что разговоры с Руди подождут. Сейчас самое главное для него — постараться вести себя непринуждённо. И попытаться понять, почему Рома так странно смотрит на него.