Зона Алигьери

      Они этой своей D-29 все ебнутые, — мрачно думает Рыжий, сидя на перекладине у столовой. Идти жрать не хотелось по двум причинам — во первых, Рыжий терпеть не мог, когда на него смотрели во время еды, а глаз тут было больше, чем цепоидов на шестом кольце. А во вторых — он уже успел уловить и рожу эту смурную, и черные волосы, и скользящий надменный взгляд на всех и вся. Раз уж ему теперь тут куковать, не хотелось бы подкидывать себе поводов для нервяков. Надо было ждать вылазки, как хорошего повода побыстрее отсюда свалить, а до тех пор не отсвечивать.       У Рыжего давно сформировался план, только пока переправляли с базы на базу, возможности свалить не было. А нужно было всего-то отбиться от группы, инсценировать смерть, хрен знает, за каким хуем, и уйти так, чтобы никто не заметил. Только, когда он уже все придумал, буквально за пару часов до вылазки случилось то, из-за чего его наскоро кинули в грузовик и отправили на пятое кольцо. В ебучий D-29, откуда сбежать не то что сложно, просто невозможно. Все время бдят, чтобы ни одна крыса не свалила, потому что подобие строя и порядка, подражающее тому, что было до катастрофы и большого взрыва, который не оставил на земле ничего, кроме Зоны, обязывало поддерживать иерархию.       Рыжий не знал, что было раньше. Он уже родился здесь, вырос на паленой траве Зоны, питаясь цепоидами и вяленой клюквой. На старой базе у него была пара человек, которых при побеге он мог бы забрать с собой, но они умерли на вылазке в пятое кольцо. Вот так трагично и прозаично — в один день. А сейчас Рыжий сам был на пятом кольце, и помирать пока не собирался.       Плюс/минус нормальное для существования — с девятого по седьмое. Люди обосновались там, чтобы быть далеко от края безопасной территории, и одновременно — далеко от ядра. Там водились мутанты типа цепоидов, ящеров и множество прочей мелочи, которую даже есть было можно. Только, после этого — промыть несколько раз желудок щелочной кислотой. До тех пор, пока не сдохнешь, да.       На шестом — его кольце — встречались сатору. Многоголовые парнокопытные, забросившие веганство и перешедшие на мясо. Они были и дальше к ядру, но начинались с шестого, а до какого кольца, Рыжий не знал. Из-за этих мерзких тварей появились саторуисты — язычники, поклоняющиеся многоголовому божеству, наподобие тех, кто в древнем Египте поклонялся божествам с башкой животных. Рыжий это знал из книг — на старой базе, еще до прихода этого уебка-бригадира у них был другой, который активно продвигал им знание старого мира. Тогда Рыжий не понимал, нахрена хранить эти книги, если зимой нечем согреваться в холод и их можно просто бросить вместо дров, но тот мужик стоял на своем.       Благодаря нему Рыжий даже знал, кто такой Данте Алигьери и про его 9 кругов, в честь которых назвали Зону, разве что с поправкой на десятый. Вернее, Зоной Альгьери ее зовут только образованные фанатики, нормальные зовут просто Зоной, а быдланы, которым на историю и мифологию вовсе до пизды — дырой. Хотя, дыра только в ядре, и то не факт, а со слов всех, кого попало. Тогда он подумал — прямо как Зона, только добавить еще один круг, и в обратном порядке. По Данте чем больше круг, тем сильнее пиздец, а на Зоне наоборот — самый большой круг, десятый, относительно безобидный и последний, но если выйти за его пределы — умрешь. А чем ближе к центру, тем хуже и мерзотнее фауна, и многие, даже самые старые из них, не знают, что находится за 5 кругом. А в D-29, вон, знают. Потому что они, блять, ебанутые, и потому что в 4 круг они регулярно за каким-то хером шастают.       Рыжий зарывается потресканными пальцами в волосы, еще мягкие после вчерашнего душа. Хотя, душем это, конечно, назвать было сложно — огромный таз на подставках с вбитым в него краном, но всяко лучше, чем ничего. С водой на Зоне было проблематично, поэтому порой она стоила дороже оружия. Она вся была либо облучена, либо отравлена специально, чтобы земноводные мутанты не добрались по ней к берегу.       — Привет! — голос над ухом дергает перепонки. Рыжий обреченно поднимает голову и видит парня. Светлые глаза и волосы, весь такой пиздец из себя светлый, будто нездешний. Хотя, нездешний — это какой? Здесь на любом кольце трэшня с экологией, если так, пацан должен был не выходить с базы лет 20, или сколько ему, чтобы облучение и прочая хрень не оставили на нем своих меток.       — Ага. — отмахивается Рыжий и встает, собираясь уйти, но парень перегораживает дорогу и улыбается во все 32. Вот кто точно ночью внизу ни разу не был — мелькает в голове. — Че тебе?       — Я Цзянь И.       — Хуи.       — Оригинально. — закатывает глаза белобрысый и вдруг подхватывает Рыжего под руку и тащит к столам. Тот от шока и бесстрашия этого придурка даже рыкнуть не успевает, только дергается, когда доходит, что ведет он его прямо за стол к этому мудаку чернявому. Рядом с ним сидит еще один парень и, судя по внешности — самый адекватный здесь.       Рыжий знакомиться не собирается. Тем более — с этим говном высокомерным, но белобрысый, которого почему-то расхотелось бить, вдруг тараторит:       — Мы тебя видели вчера. Как Цю Гэ тебя привел.       Знакомое имя заставляет мучительно воспроизвести картину сурового белобрысого мужика с татухой и вспомнить силуэты за колонной, запах дыма, притихшие разговоры — точно, теперь понятно, кто сталкерил за ним ночью. Спокойный парень что-то чертит в тетрадке, откусывая полу черствый кусок хлеба. Отрывается на секунду и тянет руку:       — Чжань Чженси. — Рыжий на его клешню уставляется так, будто она полу гнилая. Не специально, просто от неожиданности. Этот его жест — нечто далекое, из цивилизации, первый бригадир рассказывал. Что-то вроде небольшого залога того, что бить друг друга они в ближайшее время не собираются. Для Рыжего это — вообще дикость.       — Мы на старой базе руки не жали. — выжимает. Чжань, который Чженси, хмыкает:       — Ты не на старой базе. — и рука у него все еще протянута.       Рыжий быстро кивает и сухо пожимает конечность, тут же выдирая обратно. Он не привык трогать людей. Если кого-то «трогали», обычно это не предвещало ничего хорошего. Надменный чернявый ублюдок на миг приклеивается взглядом к их ладоням, и Рыжий это замечает, сжимает зубы от этого его странного взгляда, будто прямо перед ним не руки жали, а загорелся цепоид и превратился в кусок колбасы. Хочется рявкнуть «хули пялишься», но тот утыкается обратно в свою банку с тушенкой, или че он там жрет. Белобрысый тут же тычет мудака в плечо и в моменте кажется, что он прямо сейчас воткнет этому Цзяню вилку в руку, но ублюдок лишь устало вскидывает глаза, будто это должно было что-то объяснить.       — Хэ Тянь. — кидает, не глядя на Рыжего, и вдруг доходит. Фамилия «Хэ», как у той громадной скалы из кабинета с чугунными дверями. Рыжий выдает:       — Брат, значит?       — Все чьи-то братья. — отбивает уебок. Пиздец. Даже отвечают одинаково.       Рыжий косится за соседние столы. Его разглядывают, как диковинный артефакт, который прибыл из 4 кольца Зоны. Конечно, наверное по блокам уже прошла молва, что его подняли наверх после того, как он выколол мужику глаз, и наверное многие считали это пиздец несправедливым. Тут, наверху, должно быть чуть спокойнее, чем внизу, а их глава вытаскивает из кучи зверей, запертых снизу, какого-то парня, который даже смотрит волком. Но, эта привычка «смотреть волком» — не что-то врожденное. Рано или поздно любой нормальный человек здесь ее приобретает.       — Он у нас специфичный. — отбивает белобрысый, недовольно косясь на эту чернявую псину, и перед Рыжим возникает банка с тушенкой. — Поешь, ты же голодный.       Рыжий уставляется на эту банку. Этот Цзянь, видать, недалекий. И с Рыжим законтачить пытается, и этого угрюмого все время поддевает. И жрачку предлагает — что самое стремное, потому что еда рассчитана на каждый рот, и если его подняли снизу, значит, кому-то отсюда не достанется пайка.       — Не голодный. — врет, потому что вторые сутки пошли, как в животе не было ни крошки, но все равно отодвигает банку. Эта херня — не в его характере, вот так брать и хавать чужое. В их время хватает ублюдков, отбирающих то, что им не принадлежит.       Еду. Воду. Неприкосновенность. Чувство достоинства и всего, что делает их людьми.       Чжань поднимает голову от чертежей и роняет:       — Не болтай чушь. Нам нужны солдаты, которые в состоянии держать винтовку и не грохнутся в обморок от голода.       — Я не стану жрать чужое. — рыкает Рыжий. Хочется уйти, хочется скинуть взгляды с соседних столов, которые словно лишний раз напоминали: здесь тебя быть не должно. Ты — отброс, ты — снизу, с ними, с животными.       — Это не чужое. — вдруг подает голос чернявый и поднимается, со скрипом отодвигая стул. И все замолкают — стихает гул, на пару секунд всего, но бошки от Рыжего отворачивают. — Здесь постоянно умирают люди, так что пайки, рассчитанные на них, остаются для новоприбывших.       Он уходит, а Рыжий в след ему смотрит. Пялится в упор на этот черный высокий силуэт в потасканной водолазке, выровненную походку, темные смольные волосы, и думает, как сильно в эту спину хочется метнуть вилку, которую все же нехотя берет в руки. Цзянь тоже странно на него смотрит, потом нагибается через стол, врываясь в личное пространство. Спрашивает полушепотом:       — Так ты откуда?       Рыжий мажет в последний раз по спине ублюдка и смотрит снова на белобрысого. Мельком его оглядывает и из-за такого его положения замечает, что на шее на плотной веревке болтается деревянное солнце, а выше — три сигаретных ожога в ряд. Это пиздец символ. Такой оставляют отщепенцы — солдаты, отбившиеся от баз и основавшие собственные группы. Они бродят по Зоне, живут вне системы и считаются беглецами, поэтому делают, что хотят, а солдаты их истребляют. Эта война идет много лет — Рыжий еще ребенком помнил, как его первый бригадир, тот большой любитель книг и истории, который и не позволил Рыжему звать Зону Алигьери «дырой», выстрелил в своего сына, когда нашел их группу на севере седьмого кольца. Не было выбора, иначе он сам бы стал изменником. Тот, кто идет против системы и решает жить отдельно, автоматически становится преследуемым, потому что базы контролируют количество ресурсов, извлекаемых из Зоны, и все вплоть до 4 кольца подчиняются этим законам. Если солдат попал в плен такой группы — неизвестно, что с ним могут там сделать.       Рыжий понятия не имеет, как этот белобрысый хлюпик выбрался живым, но теперь он уже не кажется таким беззащитным.       — Шань. — Чжань мрачно щелкает под носом, видимо, замечая, что Рыжий зависает на этих шрамах, и от собственного имени дергает уши, — Ответь.       Рыжий щетинится, включаясь.       — С шестого.       Чжань кивает, снова уставляясь в свою тетрадку. Рыжий приглядывается, увидеть, что он там чертит. Круги. То есть, круг, внутри которого другой круг, и таких — 10 штук, а в центре — точка. Он рисует Зону. Охренеть, нетривиально… Хотя, что тут еще рисовать? Ящеров? Кумо? От одних мыслей передергивает.       Рыжий, кстати, не припоминает, чтобы успел представиться, но потом доходит — они же с этим «Ч» братья. Наверняка уже все этому ублюдочному Тяню про Рыжего слил, и номер прибытия, и имя, и всю его блядскую родословную, которая на нем одном и заканчивалась. Рыжий не помнил свою мать — совсем. Не помнил никого, кроме первого бригадира. Наверное, тот в каком-то смысле заменял ему отца.       В те времена он им всем заменял отца, пока не застрелился.       Это была не самая редкая смерть. Здесь частенько такое бывало, только на тот момент Рыжий про это не знал. Он вообще нихрена не знал, когда его выставили на улицу в первый раз, вручили автомат и приказали не возвращаться на базу без добычи. В тот день он чудом вернулся живым, притащив одного цепоида, которого тут же отнесли в общак и поделили на всех. Это кусок не больше мизинца.       После обеда Цзянь показывает ему весь второй этаж, столовую по второму кругу, место, где делают оружие, комнаты бригадиров на случай, если будет срочность обратиться к ним напрямую. Он болтает без умолку, и когда говорит, что «Чэн зверь только к тем, к кому надо, а так-то нормальный», Рыжий отрешенно думает, что нихера этому белобрысому не верит. Ходит по этому забытому богом месту и вообще не хочет верить, что здесь, на пятом кольце, остались адекватные люди. Сюда ссылали последних мудаков, и если верхний и был чем-то лучше, то только условиями. По крайней мере, так Рыжий думает, чтобы быть готовым — лучше держать ухо востро, чем опрометчиво радоваться тому, что тебя достали из задницы, в которой тебя вообще не должно было быть.        Они проходят мимо пустой комнаты и Рыжий вдруг застывает, когда на периферии мелькает что-то знакомое. Отстает от Цзяня, пялится на стену в распахнутой двери, одномоментно чувствуя, как под кадыком начинает густеть слюна.       — Кто здесь живет? — спрашивает, не входя.       — Никто. — говорит Цзянь, прислоняясь к стене рядом. — Раньше жил один парень, тоже вроде с шестого кольца был. Потом его переселили вниз, но он и оттуда сбежал. Такое натворил, некоторые до сих пор боятся той камеры. А его соседи умоляли Чэна разрешить им съехать, потому что решили, что комната теперь проклята.       Рыжий смотрит. Рыжий впитывает и в сознании отрывками всплывают желтые глаза, белые волосы, выколотая чешуя на левой части лица. В Зоне иглы были не чище, чем ботинки, поэтому позже у того ублюдка пошло заражение, которое пришлось прижигать, чтобы не охватило остальную часть тела. Поэтому на его лице чешуя была будто настоящая, прорисованная на воспаленной, полусгоревшей коже, аккуратно вокруг брови и глаза, немного заходя на щеку и дальше — вниз до шеи. Он узнал его блок. Это вообще было в его духе — все эти многочисленные царапины на стене, рисунки и вечно порезанные руки, потому что в Зоне толком не было краски и чернил, а если были — у привилегированных. Он любил рисовать на стенах кровью еще на старой базе.       «Саторуисты — психи, раз считают, что существа с башкой парнокопытных могут спасти их от гибели. Нужно обращаться к Зоне, к самим ее истокам»       Рыжий помнит, как он говорил это, сидя у костра, втирал мелким пацанам, которых на поле-то выпускали раза 2. Помнит, как он, закинув ноги в позу лотоса, жадно откусывал жареную обескровленную ногу сатору и рисовал ее кровью на земле какие-то инициалы.              «Мы — творцы своей судьбы, Рыжий. С Зоной нужно не воевать, а договариваться»       «Она шепнула мне, сколько…»       Рыжий прикрывает глаза, ведя пальцем по красному иероглифу над кроватью и слизывает с кончика пыль и остатки подсохшей красной жижи. Человеческая. Писк в голове растет, обрывками, дрожащей картинкой — его расписанное тело на фоне огня и трупы. Много трупов отщепенцев, сваленных друг на друга.       Рыжий сглатывает, когда понимает, что Цзянь позвал его уже несколько раз. Оборачивается, не успев сбить воспоминания из взгляда, и натыкается глазами сразу белобрысому за спину, где снова стоит этот высокий чернявый ублюдок и пялится так, будто читает мысли. Лезет в душу, ковыряется, изучает сканерами, как грязь, прилипшую к сапогам.       — Знаешь его? — спрашивает засранец.              Смотрит высокомерно, из-под полуприкрытых ресниц и свисающей на лицо челки. В проеме этой камеры он выглядит, как Дьявол. Хотя, Дьявол скорее тот, кто создал это место — одинокое, пустое, заставляющее их всех сбиваться в непонятные кучи ради бессмысленного существования.       — С таким надменным ебалом не удивляйся, если тебе в спину прилетит пуля, — злостно вырывается у Рыжего, и ублюдок в ответ лишь с усмешкой прикрывает глаза:       — Удивлюсь, если не прилетит.       Рыжий отворачивается. Дергает воротник потасканной куртки. Ведет плечом, стряхивая накатившие воспоминания — это было давно, но каждый раз, будто первый.       «...сколько душ ей нужно, чтобы усмирить свой гнев»       — Ты не ответил, — давит голос сзади.       — Нет, — бросает Рыжий, назло не поворачиваясь.— Знаю, что он был психом. — жует слова, медлит. Зачем-то спрашивает, — Где он сейчас?       Этот, который Тянь, ухмыляется, и выглядит это так мертво, что на секунду изнутри переебывает. У него черные глаза и трупно-бледная кожа, а зубы ровные, сука, и не гнилые. И он их оголяет буквально на секунду, но Рыжий успевает залипнуть и сравнить его ебало, до тошноты красивое, с миллионами лиц, у которых таких ровных зубов не было. Выбивали, выдирали. В первом случае — в бою, во втором — если попадаешь в плен к группе язычников-отщепенцев. Последние, особенно на юге, любили делать из них браслеты, бусы и прочую символическую хрень.       — Тебе зачем? — спрашивает снова этот Тянь, будто ищет повод доебаться.       Вернее не будто, а ищет, потому что в глаза смотрит пристально, долго, и как на последний скот. У Рыжего от такого взгляда внутри все клокочет. Хочется подойти и этому обмудку его ровные зубы все до одного пересчитать, вырвать, бусы из них сделать на крайняк. Слишком часто он подобные взгляды видел.       — Интересно знать, кому так охуенно повезло встретить идейного.       Лицо чернявого меняется. Смягчается или что-то вроде, Рыжий не ебет, как иначе назвать склоненную башку и прищур, который из хищного становится задумчивым. Цзянь мечется глазами от него и обратно к Рыжему, чует атмосферу, не иначе, поэтому затыкается.       — Пошли, покажу кое-что. — говорит Тянь и разворачивается. Рыжий не двигается с места и тогда он меняет тон, вполоборота глядя на него себе за спину. Давит. — Идем, четырнадцатый.       Напоминает, кто он здесь. Пришлый, «помилованный» своими «спасителями» и достанный из глубокой задницы. Рыжий стискивает зубы и идет, мечтая перехватить где-нибудь по дороге нож и вбить по рукоять в его прямую спину, обтянутую черной водолазкой. Они минуют уже знакомые коридоры и только тогда до Рыжего доходит, куда чернявый его ведет — снова вниз, в карцер. Туда, откуда его вытащили пару дней назад.       — Че, решил обратно сунуть? Я всегда рад, хоть не буду видеть ваши лощеные рожи. — мрачно кидает Рыжий ему в спину, но Тянь не останавливаясь бросает:       — Я бы с радостью, но, приказы командующего нарушать не могу. — и в этом голосе слышится столько натянутого раздражения, что Рыжий не сразу соображает, где у этого придурка реальное отвращение, а где наигранное. Потому что слышится, что все он может, а «командующий», который «Ч», ему вообще до одного места.       Они проходят мимо камеры, в которую два дня назад кинули Рыжего. Кровавая лужа на полу уже подсохла, мужик с перебинтованным глазом лежит на кровати. Рядом остальные. Кто-то локтем тычет одноглазого уебка в плечо и он приподнимается. Рычит:       — Лисичка, подойди ближе! Дело есть, поговорим.       Рыжий идет молча, зажмурив глаза, сдерживаясь, чтобы не кинуться сквозь решетки на эту падаль, потому что тогда он точно не жилец. Если устроит нечто подобное на базе, определят обратно вниз, а после того, что он сделал — порешат первой же ночью.       Или хуже. Или намного, блять, намного хуже, и от одной мысли об этом Рыжего бросает в холодный пот. Он дикий, но он абсолютно один, и теперь против него настроены как минимум 8 пленников, которые, если и выйдут отсюда, сразу будут знать свою цель.       В спину прилетает:       — Хорошо наверху? Не хочешь говорить с нами? Или при хозяине не осмеливаешься, сучка?       Рыжего трясет. Кровь долбит уже в шее. Он чувствует, как прессуется мозг, как дергается каждый нерв у ключицы, и думает: похуй. Посылает все и разворачивается, не доходя до туда, куда ведет чернявый, успевает сделать пару яростных шагов в сторону камеры одноглазого, как его хватают за шиворот и впечатывают рожей в кирпичную поверхность. Рыжий шипит, морщится от обжигающего тепла чужих бедер, от сбитого дыхания в ухо, гаркает:       — Отъебись от меня! — и вырывается, вырывается, но руку ломит так, что лопатка скоро вспорет кожу и просто вылетит из сустава.       А потом над ухом, слишком близко, опаляющим шепотом, запуская сердце на 220:       — Не нарывайся на проблемы, Рыжий. Если сделаешь что-то, что не понравится главным, тебя отсюда будет уже не достать.       — А тебе-то, блять, какая разница? — рычит, пытается в грязный прием, наступить на ногу и ебнуть затылком об голову, только эта чернявая гнида не пускает. Терпит боль, уворачивается от брыканий и прикладывает Рыжего еще раз об стену башкой, только немного сильнее. Чтоб картинка поплыла, но не померкла.       Отпускает так же резко, как схватил. Облизывается хищно, пытается отдышаться. И словно ебет взглядом — Рыжему сразу хочется отвернуться, отмыться, но Тянь отворачивается первым и снова идет вперед, бросая:       — Почти пришли. — просто берет и подставляет спину так, будто не боится, что в нее реально прилетит удар. Либо дохуя самоуверенный, а с такими Зона бывает крайне жестока, либо просто знает, что Рыжий ему ничерта не сделает. По крайней мере, сейчас.       Голоса мужиков удаляются, камера сменяется камерой и они наконец доходят до самой последней, в углу. И Рыжий теперь понимает, зачем на самом деле Тянь его сюда привел. Она вся в крови — размазанной по полу, всплесками по стенам, засохшими разводами — на кроватях. И над одной из них красуется надпись «И смех, и грех». Будто дьявол повеселился, наследив напоследок, и припеваючи ускакал в самый эпицентр Зоны.       Рыжий сглатывает. Коротко оборачивается по привычке, будто чуя его присутствие, потому что этот псих еще на старой базе всегда подкрадывался незаметно, когда искал сторонников своего ебанутого движения. Однажды он подобрался к Рыжему слишком близко.       — Ты спрашивал, где он. — говорит Тянь, складывая руки, как безэмоциональная машина. — Это последнее место, где он успел побывать. После этого мы его не видели.       — Чья это кровь? — выжимает Рыжий, исподтишка косясь на его ровное уебанское лицо.       — Всех, кто сидел с ним.       — А нахуй вы его вообще наверх подняли?       Тянь поворачивается и врезается в него — Рыжего — зрачками. Улыбку тянет в сторону, как будто не сам, а кто-то за ниточку угол рта дергает. Настолько это получается жутко.       — Он подкупил вашего бригадира, чтобы тот подчистил историю его попадания в D-29. Все думали, что он там тоже по ошибке.       От этого «тоже» по спине бежит странный холодок. Рыжий напрягается — «тоже» это намек в сторону Рыжего, в сторону его ебаной незапятнанной истории, которую бригадир почему-то не подделал, чтобы ему наговнять. А мог бы приписать Рыжему пару несанкционированных убийств, чтобы его здесь до конца дней закрыли. Видимо, в суматохе просто не успел. Наверное, не до того, когда разбитый хрящ разваливается на куски, а кровь хлещет так, что можно задохнуться.       — Мне похуй, че ты про меня думаешь. — повторяет Рыжий, скалится, — Мне никто ниче не подделывал, так что если хочешь рыть под меня, можешь хоть всю жизнь на это потратить.       — У меня нет столько времени, Рыжий. — говорит Тянь и замолкает. Кивает на единственную кровать без крови. — Он спал здесь всего одну ночь после того, как его сверху отправили обратно, а наутро мы нашли истерзанные трупы его сокамерников, эту надпись и все. Где он сейчас — никто не знает, да и уже все равно. Вероятно, помер, с одним ножом по Зоне далеко не уйдешь. Он, кстати, в тот день…       Рыжий вскидывает на него глаза и Тянь хмурится. Залипает в одну точку и мотает головой, типа передумал. А Рыжему похуй. Рыжему надо быстрее отсюда свалить, потому что он очень хорошо представляет то, что здесь случилось, и его собственное воспоминание о «том» дне, который был последним для Змея на базе Рыжего, бьют по черепу. Заставляют крошиться, сглатывать чаще из-за подступающей тошноты, хотя кроме тушенки за несколько дней у Рыжего в желудке ничего не было.       Тянь смотрит на него и, сука, замечает. Говорит:       — Ты знаешь, за что его отправили сюда на самом деле? — специально не торопится уводить Рыжего отсюда, чтобы подольше пожрать глазами трясущиеся руки, то, как он бледнеет и зеленеет по очереди, а потом все-таки сгибается и блюет в угол этой и без того отвратительной камеры, едва успевая согнуться так, чтобы содержимое не заляпало только почищенные берцы.       Выходит вода с желудочным соком, а хуево так, будто Рыжего вывернуло до самых кишок.       — Значит, знаешь. — Ненавистный железный голос звучит где-то сверху и рядом с Рыжим возникает платок. Он бездумно хватает его, опираясь на кирпичи в стене, не торопится разгибаться на случай очередных флешбеков. — Для того, кто прибыл с шестого кольца, ты слишком впечатлительный.       — Отъебись! — рявкает Рыжий, и разворачивается к Тяню всем корпусом, отталкивая его руку, когда тот зачем-то кладет ее на его спину. — Нахуй ты привел меня сюда?! Если тебе пиздец не нравится, что я теперь в вашем отряде, кидай предъявы братцу, потому что я сразу сказал, чтобы отправляли пацана! И если это твой извращенный способ смешать меня с грязью, урод, то ты тратишь много сил, потому что я и так знаю, где мое место! Можешь не тешить себя надеждами сбить мою гордыню. Я вырос в грязи. Я ее часть, ублюдок. Так что засунь себе в жопу свои жалкие потуги!       Тянь смотрит. Снова прожигает глазами, только уже не так спокойно и равнодушно, как раньше, а будто иначе. Будто разглядел в Рыжем что-то такое, в чем хотел убедиться. Он говорит, а Рыжего от одного его тона трясет:       — Я привел тебя сюда, чтобы удостовериться, что ты не такой.       — Удостоверился, блядь?! — орет Рыжий и сам не замечает, как оказывается на непозволительно близкой дистанции, с которой обычно выбивают зубы, потому что это — прямая угроза. А он просто орет этому гандону в красивое его надменное лицо. — Не такой?! А какой?! У меня на лбу написано, что я не псих, который рубит людей, как мясо?! Спасибо, ебать, если так!       — Я не могу доверять всем, кого брат тащит снизу, после того, что случилось. — железно отрезает Тянь и Рыжий замолкает. Выдыхает сквозь сжатые зубы.       Думает: кто он, нахуй, такой, чтобы раскидываться словами о доверии? Здесь никто никому не доверяет. Здесь каждый сам за себя, что на десятом кольце, что на пятом, что наверху D-29, что внизу. Волк в овечьей шкуре — это не то, что не редкость, это, блядь, уже норма.       — Так ты знаешь, за что его к нам отправили? — снова говорит Тянь, и Рыжий вскидывает на него полные ненависти глаза. — В бумажках написано то же, что у тебя. Частые драки, психическая нестабильность, агрессивность. А что на деле?       Рыжий вспоминает: вот почему этот «Ч» сказал, что его, по сути, не ебет, что на бумажках. Ему за каким-то хером надо было послушать Рыжего, и этому уебку с мертвым взглядом — тоже. Рыжий дергает плечом, стряхивая горящее прикосновение со спины. Зачем-то снова трет рот блядским платком, понимая, что уебок не уведет его отсюда, пока он не скажет.       — Он идейный. Решил, что Зона — божество, которое поглощает только тех, кто ей не верен, и выпускает на них мутантов, аномалии, волны излучения и всю хрень, потому что жаждет кровопролития, а Змей…       Осекается. Сглатывает имя на языке, как горькую паленую водку. Последний раз он произносил его четыре года назад, в тот самый день… Трясет головой едва заметно, когда Тянь пилит его черным немигающим взглядом. Рыкает обозленнее прежнего:       — … решил, что Зона требует жертвоприношения. Он говорил, что она шепчет ему, кого хочет себе, и он делал грязную работу своими руками, чтобы ее задобрить, а на нас не обрушился ее гнев.       — А когда его отправили сюда, — произносит чернявый, не сводя с Рыжего голодного взгляда, — что он сделал? Что именно.       Рыжий стискивает зубы, находит в себе силы заглянуть этому уроду в глаза и не видит в них ничего. Пустые и черные, сжирающие, как червоточина, о которой ходят слухи по всей Зоне, но которую никто сам вживую никогда не видел. Рыжий почти уверен, что именно так она и выглядит — просто черная, страшная, и внутри — ничего.       — Не надо. — предупреждающе говорит Рыжий и почему-то знает, что именно сейчас Тянь отъебется.       Так и происходит. Заносчивый говнюк кивает, закрывает двери одинокой камеры, в которую, судя по всему, никого так и не селят, смеривает Рыжего косым взглядом. Говорит ему, будто несмышленому щенку:       — Невозможно держать все в себе постоянно. Поедет крыша, а она на пятом кольце уже начинает шататься.       Рыжий не слышит — делает вид, что не слышит, потому что с этим высокомерным ублюдком сил разговаривать просто не остается и он устало идет за ним, снова проходя мимо мужиков, которые начинают доебываться, но вдруг Тянь поворачивает к ним голову и становится тихо, как на крыше базы в конце третьей четверти незадолго до наступления ночи. Одноглазый косится на чернявого, а Рыжий не видит его лица, потому что Тянь идет снова впереди, снова спиной к нему. И на мгновение мелькает мысль, что он специально постоянно поворачивается спиной, словно это — тоже часть какой-то ебучей проверки, как с камерой Змея. Потому что Хэ Тянь, Рыжий теперь уверен, слишком умен, чтобы опрометчиво поворачиваться спиной, не преследуя конкретных целей.              Проверяет. Как пить дать. Нахуя — Рыжему поебать совершенно, потому что он все равно отсюда сбежит, и нет совершенно никакой разницы, что с ним после этого будет. Сбежит, потому что каким бы классным не был его новый бригадир, это все равно что поводок, а Рыжий за столько лет устал чувствовать себя собачонкой.       У них в Зоне не было собак. Он просто знал, что раньше люди очень любили этих животных, пока они не превратились в подобие облысевших волков, похожих на скелет, обтянутый кожей. Мелких сожрали собаки покрупнее, а тех — еще крупнее. Оставшиеся мутировали до лютых зубастых тварей с текущей из пасти слюной, но некоторые отщепенцы до сих пор умудрялись их приручать и надевать поводки. Создавать иллюзию одомашнивания ровно до тех пор, пока эти твари сыты, потому что как только они почувствуют голод, разорвут на мелкие куски, созвав стаю. Их называют фоксами просто из-за того, что у них часто облазит кожа и медленно заживает, поэтому они всегда частично красные или рыжие до голого мяса. И если ты видишь одну тварь на поле, нужно стрелять в нее как можно быстрее, до того, как она издаст вой, больше похожий на сирену. Стая прибегает в несколько мгновений, потому что они обладают слишком хорошим слухом и могут уловить сигнал с расстояния нескольких километров. Они быстрые, голодные и всегда беспощадные. Больше всего последнее время этих уродов развелось на седьмом кольце, потому что чем дальше от центра, тем больше людей, а значит — тем больше пищи.       Рыжий ничего не искал, ничего не пытался никому доказать, а просто хотел выжить, сколько себя помнил. Основательно — не так долго, на самом деле, потому что остальные воспоминания смазаны. Испорчены этим гадким местом, откуда нет выхода. Они поднимаются в переход, минуя охрану, и остаются одни у входа наверх. Рыжий чуть не плывет с отметок, когда слышит:       — Зачем ты здесь?       Хочется развернуть его, гаркнуть в белоснежное лицо, но он резковато поворачивается сам, и поэтому из губ вырывается лишь сдержанный хрип:       — Где? На ебучей Зоне?       — В D-29, — говорит этот Тянь снова скользящим холодом в голосе. Тем самым, которым принято промывать мозги.       У Рыжего на этот тон аллергия. Пожизненно.       — Ты сам помнишь, что сюда отправляют не по доброте душевной. — огрызается, и в башке буквально на пару секунд всплывает лицо Чэна. Его заостренные скулы, низкий голос, пригвождающий к земле. У этого — такой же, только будто с постоянным подъебом. Словно смотрит именно так, как на уебков снизу — будто на дерьмо. И плевать, что Рыжий теперь вроде как "сверху".       — Помню. — Тянь косится за проходящих мимо верхних и Рыжий машинально оборачивается, — Тебе здесь не рады. В курсе?       — Да и хер с ним, — рыкает. — Я вообще не должен здесь быть. Сказал же, отправляйте мелкого. Мне похуй, я бы остался внизу.       — С этими уродами? — хмыкает бледнолицый. — Заметил, у тебя с ними, мягко говоря, не заладилось. Брат считает, тебе там не место.       — А здесь, по твоему, лучше? — съязвил Рыжий.       — Условия, как ты уже понял. — уклончиво отвечает Тянь. — В целом не особо, так что будь осторожнее.       — Я твоего совета не спрашивал.       — Но я его дал. — снова хмыкает бледнолицый уебок, и Рыжий уже оскаливается, чтобы послать его подальше но потом тот вдруг приближается и понижает голос, — Не только оттуда отправляют сюда, но и наоборот. На случай, если здесь появятся те, кто нарушает порядок. Твоя недавняя выходка внизу не должна повторяться, иначе тебя, как я уже сказал, отправят обратно. После того, что ты сделал, ты не жилец.       Это очевидно. Это Рыжий и сам знает, оттого так и бесит.       — Киньте в другую камеру. Меня везде за своего примут, — огрызается.       — Ты чужой и там, и здесь. В этом все дело, — мрачно цедит бледнолицый, пялясь в упор, и Рыжий яростно оскаливает зубы:       — Не делай вид, что дохуя понимаешь.       — Я понимаю. Только я и понимаю, — давит Тянь и Рыжий не выдерживает, отворачивается, хмуро пялится в стену, лишь бы не на эту бесячую рожу.       А затем чернявый распахивает дверь, не оборачиваясь, и говорит самые жуткие слова, которые Рыжему за последние пару лет приходилось слышать:       — Мы идем на четвертое кольцо. И ты идешь с нами, поэтому воздержись от глупостей, если хочешь жить.