meant to be yours

— Сколько можно? — в глазах женщины не читалось ничего, кроме усталости. В стены домашнего очага ударили осенний ветер, сырость и запах соджу. Ничего необычного, просто иногда отец выпивал: «совсем немножко, в компании лучшего друга и только в четверг», потому что «по пятницам пьют алкоголики, которые ищут себе и своим пагубным привычкам оправдания. А я совсем не такой. Даже выходные провожу не за барными стойками, а в букмекерских конторах, любимая, гордись». — И тебе доброго вечера, мой свет, — попытка сделать приветственный поклон закончилась глухим ударом о дверной косяк и стиснутыми от боли зубами, — Ой… Губы скривила хмельная, но обворожительная улыбка, когда мужчина наконец-то смог поймать равновесие: — Чего не спишь? Миссис Пак не ответила, продолжая смотреть сквозь когда-то близкого человека. А теперь — жестокое напоминание об упущенных годах, бельмо на глазу и бесцветную тень прошлого. Прошлого, где их ещё можно было назвать «счастливыми»: на старых фотографиях сияли искренние улыбки, а в девичьих руках покоился букет из ромашек («Я их лично собирал, во-о-он на том поле, пойдём, покажу!»). На страницах альбома в хронологическом порядке разлагалось пламя юности и любви, прогулок и медового месяца, запал которых постепенно угас — ближе к концу всё стало фальшивым и натянутым, словно лески струн. Теперь на пальцах гнили парные кольца, под глазами появились синяки и первые морщины, а за спинами раскачивалась, как маятник, колыбель с первенцем — ещё одно напоминание об утраченной свободе, синдроме белого кролика и перекрытом кислороде: О том, как совместными усилиями они влетели с ноги в самый первый вагон жизни. Повесили на себя ярлыки успеха, спеша вписаться в общество жертв завышенных ожиданий, и потерпели крах: «Он хотел всего и сразу, а я — ничего. Просто оставаться рядом». Рецепта к долгосрочному, семейному счастью не нашлось ни в одной прожитой эмоции, ни в одном полевом цветке, ни в общем быту: всё стало бессмыслицей. «Мы — бессмыслица». Теперь их любовь — это не больше, чем формальность и насилие над собой. Разноцветные букеты гвоздик, купленные в ближайших магазинах на праздники, дежурные улыбки, объятия и поцелуи. Забота о сыне, труп молодости и карикатура семейной жизни, запечатлённая на фотографиях во втором альбоме: «Поездка на Жёлтое море». «Су-мин идёт на подготовительные курсы». «Поездка в Пусан». «Су-мин идёт в школу». «Поездка в другую страну». «Мин-су». И несколько страниц, вырванных в порыве отчаяния — самой яркой эмоции за последнее десятилетие, встряхнувшей сознание, почти как память о знакомстве или первом свидании. Хронология закончилась материнскими слезами, началом отцовского алкоголизма и потупленным взглядом младшего, никому не нужного ребёнка: «Су-мин исчез без следа».

***

— Мин-су, иди завтракать, — бесцветный, как стационарный шум, голос разрезал тишину, прежде чем в глаза ударил свет солнца. Оно пробивалось сквозь окно и раздвинутые шторы, прожигало кожу, не позволяя вернуться во вчерашний день «ещё хотя бы на пять минут». Холодный и невыразительный поцелуй коснулся лба, прежде чем мать вышла из комнаты, оставляя сына наедине с мыслями. Уснуть этой ночью так и не удалось: в голове плотно, почти железобетонно засели слова Се-ми, которые, не давая покоя, скатывались по вискам каплями пота и пересыхали во рту. «Из тебя выжмут все соки» — так, может, лучше вообще не идти в школу? Покрасить волосы в другой цвет, спрятать глаза в пол и молиться, чтобы Намгю его не нашёл? Проигнорировал в толпе, не обращая внимания, как это происходило обычно? Или последовать примеру брата, просто убежав без оглядки и выбросив визитку клуба — по совместительству, свою очередную причину для бессонницы и стресса. Мин-су часами разглядывал её, словно это восьмое чудо света, обвитое лунным сиянием. Крутил между пальцами, изучая структуру. Сверлил глазами так, что буквы отпечатались на сетчатке и въелись в хрусталик, а цифры — заменили зрачки. Одно из немногих достижений — теперь он наизусть знает номер человека, которому никогда (ни с дулом пистолета у виска, ни в пьяном, полусознательном состоянии — никогда, это принципиально!) не позвонит. Таким не поделишься с мамой и точно не обрадуешь отца: «Ты должен думать об учёбе и экзаменах, а не… постой, откуда ты вообще взял номер работника ночного клуба? Неужели ты…»

«Ого-го, «Pentagon»! Я-то думал, ты хороший ребёнок и идёшь по стопам мамочки, а, оказалось, всё совсем наоборот…»

«Ты тоже хочешь расстроить меня, сынок? Это почти как предательство. Ты единственное, что у меня осталось, пожалуйста, прекрати».

«Мин-су, я явно плохой пример для подражания, завязывай».

Подсознание, говорящее голосом отца, врёт: Мин-су точно, на все сто процентов, с макушки и до самых пят, хороший ребёнок. Несмотря на заурядный ум, он искренне старается получать нормальные оценки, возвращаться строго до 9 вечера и выполнять все домашние задания, включая устные, всегда делится с одноклассниками своими конспектами, посещает дополнительные курсы и выручает, как мать Тереза, каждого, кто просит (Се-ми говорит «тебя просто используют» и, возможно, она права. Но отказать и ненароком задеть чьи-то чувства — страшнее, чем перетерпеть это). В его комнате царит идеальный порядок: поднявшись с кровати, мальчик непременно взбивает подушку, хватается за край одеяла и укрывает им простынь. На столе — ни пылинки, все тетради и книги расставлены в алфавитном порядке, а зеркало протёрто до блеска — это не имеет значения, однако важно для матери, поэтому считается правильным. Мин-су посмотрел на своё усталое отражение, зацепился за растрёпанные волосы и невольно их пригладил. Чёлка лежала совсем не так, как обычно, в очередной раз напоминая, что через несколько часов его школьная жизнь тоже превратится во что-то абсолютно новое: столкнуться с последствиями и определить, экзекуция это или врата в эмпирей, ещё предстоит, но в любом из случаев нужно выглядеть достойно: «По средам — только зелёное» — рука потянулась к костюму-двойке, выбранному заранее. Брюки и пиджак ему, человеку, привыкшему к комфортной одежде, совсем не к лицу: это выглядит странно и вычурно, однако альтернативы в гардеробе нет — до вчерашнего дня он отрицал существование любого цвета, кроме чёрного, избегал делового стиля, как огня, и надевал этот костюм один-единственный раз в жизни… …и то, на день рождения бабушки. Попытка стилизовать одежду ограничилась расстёгнутыми пуговицами и парой-тройкой украшений, которые подарила Се-ми — Мин-су боялся переборщить и выставить себя на посмешище. Теперь нужно что-то сделать с последствиями бессонной ночи (то есть, с укладкой и тёмными, как сажа, синяками): он умывался в разы тщательнее, чем обычно, словно собирался содрать с себя чёрные точки и покраснения вместе с кожей, а потом выдворил из ящичка утюжок для укладки и косметику мамы — он никогда не использовал их и, честно, не думал, что начнёт. Первая прядь зашипела, как озлобленная кошка, сразу, как оказалась под щипцами. подросток испуганно ойкнул, одёрнув руки и случайно задев пальцами раскалённый металл: прекрасно, теперь ему не только страшно, но и больно. Достойное начало, тянет на высший балл. Есть ли смысл пытаться, когда ничего не умеешь? Пульсирующая боль от ожога и запах спаленных волос ответили на этот вопрос доходчиво, после чего Мин-су, признавая поражение, отложил прибор в сторону. Он, конечно, знал, что неудачник, но чтобы настолько? В голове ненавязчиво всплыли цифры из номера Намгю и короткое «звони, если что-то произойдёт» — интересно, входят ли в список «чего-то» проблемы с причёской? Определённо нет, если ещё бережёшь нервы и самоуважение. Но для чего он всё-таки дал свой телефон и какие критерии у ситуаций, которые можно обсудить без страха… — Доброе утро? — Ой! — чувствуя себя, как вор, застигнутый врасплох и пойманный на месте преступления, Мин-су повернул голову и столкнулся с любопытным, чуть прищуренным взглядом. В дверном проёме, облокотившись на косяк и еле сдерживая улыбку, стоял отец, переводя взгляд то на собственного ребёнка, то на принадлежности жены, — Д-доброе… — Мама попросила тебя поторопить, — мужчина, продолжая откровенно забавляться, смотрел на горящие от стыда щёки и уши, но через мгновение сжалился и подмигнул, — Не бойся, я ничего ей не расскажу. Но взамен пообещай больше не выпрямлять мокрые волосы. Это неправильно, ты просто их сжигаешь. Попробуй ещё раз, когда всё высохнет, и я уверен, что получится очень красиво. — Обещаю, — Мин-су неловко улыбнулся, а потом, развернувшись обратно к зеркалу и прождав небольшое количество времени, негромко добавил, — Спасибо, папа… Ответа, ожидаемо, не последовало: подавив чувство разочарования и одиночества, Мин-су зажал палочку от консилера меж пальцев. Несмотря на то, что тон идеально лёг на кожу, он продолжил впиваться, как иголками, в своё отражение. В воспалённые капилляры глаз, бледные губы и хаотичные покраснения на коже, осознавая, что выглядит просто отвратительно. Тихий, как у мышонка, голос, теряющийся на фоне речи Намгю. По-девичьи узкие плечи, на которых бомбер главного спортсмена школы смотрелся как насмешка. Круглое, бесформенное лицо, в подмётки не годящееся аккуратным чертам Се-ми, притягивающим взгляды и парней, и девушек. «Отвратительно». На глазах выступила влага и, чтобы не размазать косметику, пришлось её быстро сморгнуть. Соль разъедает белки и сетчатку, застилая взгляд поволокой, но даже это неспособно исправить самовосприятие: напротив, подмечаешь только больше недостатков. Не пройдёт минуты, как идеальный тон консилера перестанет казаться таким идеальным. На кончике носа обязательно выделится маленький прыщ, а на щеках — раздражение. Едва заметное, но всё-таки раздражение. «Если его не спрятать, то тебя высмеют». — Чёрт, — выругался подросток, опять набирая средство. Кожа станет сухой, а дыхание сопрётся от тяжести, но, по крайней мере, часть изъянов исчезнет. Он захлебнётся каплей из моря, вытащит иголку из стога сена, чтобы решить одну проблему из миллиона. Косметика на лице выглядит неестественно, непривычно и странно, словно подснежник, расцвётший в знойное лето. Тишина, окружённая квадратом. Ну, или кто-то вроде него в компании классных, авторитетных людей. Теперь Мин-су искусственный и похожий на куклу, наряженную в парадное платье: в довершение образа нужно добавить немного пудры и гигиенической помады, как всегда делала мама. Волосы по-прежнему лежали хаотично, словно гнездо, однако теперь это выглядело как идея или задумка — в зазеркалье был совершенно другой человек. Без смертельной усталости под глазами — теперь блестящими в уголках, будто звёздная россыпь. С чистой, шлифованной кожей, ровным тоном лица и лёгким сиянием на губах. Такими, чтобы не привлекать внимания, но и не вызывать отвращения. В сравнении с обычным собой, он видел за кривой стеклянной гладью как минимум айдола, снимающегося для обложки журнала. Знаменитость с экрана телевизора, которая купается в свете софитов и дарит поклонникам улыбки. «Точно, нужно улыбнуться. Гордиться собой, прямо как попросил Генсу» — расправив плечи и вскинув подбородок, Мин-су, подражая голливудским звёздам, скривил губы в подобие улыбки и с треском провалился — «Нет, это выглядит смешно». Чувствуя, как по виску скатывается капля пота, он сглотнул и попробовал улыбнуться снова: теперь, помимо смеха, к горлу стала подступать тошнота. На носогубных складках уже отпечаталась пудра. Бесцветная помада здесь совсем не к лицу. Почему у него настолько ассиметричные ямочки? «Я хочу всё стереть, это… это не я». Мин-су — не какая-то известная, яркая личность с красивой улыбкой, а прореха на теле человечества и карикатура на успех. «Забываться точно не нужно, будет больнее падать». Зеркало трещало по швам, уже впиваясь в глаза кучей эфемерных, пока невидимых осколков: чтобы оно не лопнуло в реальности, размазывая кровь и макияж по коже, нужно уйти. «Наверняка мама ждёт, а еда стынет». Быстро сложив косметику, подросток отвернулся от себя и почти выбежал из ванной комнаты. За кухонным столом царила непривычная атмосфера: вместо шума радио и потоковых реклам по комнате разносился бойкий голос, рассказывающий анекдоты и шутки. Воздух полностью пропах кофе, на фоне которого аромат чая казался бесцветным и лишённым вкуса, а шторы занавесили окна — выходит, даже бытовая жизнь перевернулась вверх дном? Если бы. «Сегодня же среда» — значит, всё осталось в порядке вещей, кроме бдительности Мин-су, убитой стрессом и отсутствием сна. Отец разыгрывает примерного семьянина, душит всех формальными любовью, заботой и вниманием. Без слов извиняется, смотря в левый нижний угол, целует жену в щёку и треплет ребёнка по волосам, прежде чем раствориться в завтрашней ночи, оставляя дом в опустошении — «Но только на один день, он же не какой-то пьяница и лудоман, право!» Оправдания на уровне старшеклассника без домашней работы («Её съела собака, клянусь вашей матерью!»). Ребёнка, найденного около холодильника с упаковкой шоколадки. Или двух прогульщиков, которых поймали прямиком на месте преступления.

***

— И как вы объяснитесь на этот раз? — спросил преподаватель, гневно сжав челюсти. Намгю и Генсу — его персональная головная боль. Их не пробирают ни угрозы, ни наказания: пытаться что-то объяснить юным, уже испорченным деньгами, славой и подростковым максимализмом умам — словно бросать об стенку горох. Многие коллеги закрывали глаза на их проступки, чтобы уберечь нервы — зачем лезть, куда не просят, если это бессмысленно и чревато? — однако мужчина так не мог. Чувство идеализма, моральные принципы и, в конце концов, упрямство не позволяли опустить руки, из-за чего он, из раза в раз надрывая голос, оставлял мальчишек после уроков и даже отводил к директору. — Ой, вам тоже доброго утра, — растянув губы в усмешке и слегка прищурившись, протянул нараспев Намгю, убирая прядь за ухо и незаметно пряча сигареты в карман, — А как вы думаете, что обычно делают в туалетах? Генсу прислонился спиной к закрытой двери, заставив Мин-су вздрогнуть: «он, очевидно, оказался вообще не в том месте, не в то время». Яркий, радостный голос прозвенел в тишине: — Здравствуйте! «Я хочу убраться отсюда! Но если выйти, то, вероятно, накажут и меня?» — в голове прокручивалось миллион вариантов развития событий, каждый из которых сводился к проблемам. Отсиживаться и делать вид, что ты стенка и привидение, больше не получится: только что его нагло рассекретили. Но, вместе с этим, он навлечёт на себя беду и останется в 1 помещении с людьми, которые точно отнесутся к нему недружелюбно, если высунет нос прямо сейчас — «Что вообще можно сделать?» — Не уходите от темы, молодые люди. Что вы тут делаете? — Да так, друга ждём, — сердце Мин-су лопнуло, разлетелось на части и похолодело, когда по дверце кабинки деликатно постучали. «Это уже не проблема: это огромная, как айсберг, катастрофа», — Бедняжка, тебе совсем дурно? Хотелось умереть, лишь бы не ввязываться в эту круговую поруку. Тело онемело, и все слова застряли в горле от такой подставы: ну почему всегда он?! Привлечь внимание (особенно, негативное) Намгю — это сродни смертному приговору. Издевательство, да и только. «Ему-то ничего не сделают, а мне…» — к глазам подступили слёзы, а мысли захлестнула лавина паники. «Нужно решать ситуацию». Глупый, крайне специфичный, но единственный вариант, пришедший в голову — достать старую справку от медсестры, бумагу и ручку, чтобы дрожащими пальцами вывести несколько имён на бумаге: «Генсу», «Намгю», «Пак Мин-су»… В конце концов, он собирался поступать на филологическое отделение — неужели у него не получится подделать почерк? «Прошу отпустить с занятий ввиду плохого самочувствия и для оказания помощи пострадавшему» — фальшивая роспись закрепляет эту ложь. — П-простите, мистер… — подросток наконец-то выглянул из кабинки, чувствуя, как его глаза ещё сильнее наполняются слезами, округляясь, словно щенячьи. Возможно, сейчас это пойдёт даже на руку: проймёт не умом или силой, а жалостью, — Они со мной. На лице Намгю отразилось удивление, и он едва заметно вскинул брови, наблюдая за развитием событий: — Вот, служебная записка… Возьмите, пожалуйста, — взгляд скользнул дальше, по дрожащим пальцам, протягивающим бумажку преподавателю. Вообще-то, он просто шутил: даже если бы незнакомый мальчик остался в туалете, отмалчиваясь до победного, им с Генсу всё равно удалось бы выкрутиться. Что-нибудь наболтать, потянуть время или просто без церемоний убежать, не впутывая в дело других. Откуда в чужих руках какая-то бумажка, которая, как оказалось, идеально подходит по именам и параметрам — весьма любопытная загадка и не простое совпадение. Он обязательно с этим разберётся. — Хорошо, господин Пак. Вам, в отличие от этой двоицы, я доверяю, — преподаватель то опускал глаза на текст, то поднимал обратно, наблюдая за грустной фигуркой, облокотившейся на перегородку и робко поджавшей губы. «Обидеть такого ученика — хуже, чем ударить беззащитного котёнка или младенца» — к огромному неудовольствию пронеслось в голове, прежде чем было принято решение закрыть глаза на ситуацию, — Не болейте. После хлопка двери, на голову Мин-су обрушилось два тяжёлых взгляда, пугая до дрожи в коленках. Осуждение и неприязнь испепеляли на месте, сковывали по рукам и ногам, но неожиданно быстро сменились восхищением: — Спасибо за помощь, дружище! — прокричал Генсу, сжимая чужую ладонь в рукопожатии, — Ой, точно, ты в порядке? У тебя какие-то проблемы? — В-всё нормально, не нужно беспокоиться, — конечно же, он не в порядке! Сердце стучит как бешеное, норовя проломить рёбра, а в ушах звенит от пережитого стресса. Ощущение, словно ты находишься в клетке с хищником, нарезающим круги, совершенно не зная, чего ожидать. Одно неверное движение, и тебя разорвут на части, не оставив даже кусочка, — Это была поддельная справка. — Ты сделал её только что? — в разговор вмешался Намгю, вглядываясь в лицо незнакомца: мягкие, как у совсем маленького ребёнка, щёки, глаза-стекляшки, сияющие наивностью и невинностью, миниатюрный нос — от таких людей вообще не ожидаешь какой-то хитрости. Чистые, как лист бумаги, прозрачные, как ангелы — но слишком идеальные, чтобы быть настоящими, — Покажи-ка. Почерк — совершенная копия. Не придраться ни к наклону букв, ни к тяжести нажатия, ни к слогу — от этого в голове возникало ещё больше вопросов: — Не отличить от оригинала. Почему? — Н-ну, я довольно часто болею, поэтому всегда на связи с медсестрой… Я знаю, как она говорит и пишет, а ещё у меня есть старая справка, которую я использовал в виде образца, и… — Я не об этом, господи, — юноша приблизился к чужому лицу, не позволяя разорвать зрительный контакт. Мин-су опять почувствовал желание провалиться сквозь землю или потерять сознание прямо здесь, на грязном и давно не белоснежном кафеле туалета: с Намгю страшно. Он резкий и острый, похожий на лезвие — если слишком сильно надавит, то просто перережет горло, — Почему ты нам помог? — Эм… — Намгю, ты его пугаешь. — Заткнись, Генсу, — от низкого, агрессивного тона по коже пробежали мурашки, и уйти от разговора не получилось, — Ну так? Ты чего-то хочешь? Или играешь в милосердие, притворяясь паинькой, во что я просто не поверю. Видал уже такое и не единожды. Отвечай! Подросток ощутил, как слёзы обжигают кожу и стыдливо опустил голову: не стоило в это лезть. Он слабый, эмоциональный и совершенно не умеет справляться с давлением, особенно в ситуациях один на один. В которых не удаётся спрятаться за спиной матери, закрывая глаза, словно все трудности — это морок, дым и нехороший сон. Или уткнуться в плечо Се-ми, прикрывая уши, чтобы не слышать громкие звуки, похожие на взрывы петард или собачий лай, на напряжённую музыку из триллеров или крики родителей — на всё, что приносило боль и пугало: — П-пожалуйста, простите… — с губ срывается слабая, хрипящая фраза. — Чёрт возьми, — Намгю закатывает глаза, ощущая осуждение со стороны Генсу, — Ты не мог быть ещё драматичнее? Хватит реветь, ну… Слова возымели обратный эффект: Мин-су вздрогнул, словно его ударили по щеке, на мгновение вскинул глаза, и только сильнее расплакался. Это казалось очень странным и неестественным. Разве так поступают настоящие мужчины? С детства его воспитывали как сильную фигуру, которая в любой момент готова пойти по головам, решить вопросы, применив силу, и сдержать собственные эмоции. Конечно, иногда было страшно. Хотелось сжаться в комок, обнять себя за плечи и разрыдаться от осознания, что в свои семнадцать он — пьяница без настоящих амбиций и будущего, за которого всё решили предки. Его участь — стать управляющим клубов, это предрешено с самого рождения. Значит, нельзя заводить друзей (всех интересуют деньги и выгода), влюбляться (проще обнажить тело, а не душу) или давать себе слабину (ещё более хлипкий предмет, чем его самооценка — это социальный авторитет. На верхушке общества нет места плаксам, фрикам или кому-то неидеальному), иначе сломаешься, как заводная кукла. Нужно следить за языком, ведь у стен есть уши и ножи, чтобы вонзать их в чьи-то спины. Любые неосторожные слова и даже мысли могут быть использованы во вред. Неужели мальчишка, рыдающий в 3 ручья, этого не понимает? Он настолько наивный (не глупый: уж слишком быстро сориентировался в критической для себя ситуации), что к горлу подступил нервный смешок. В голове промелькнула мысль: если чужие слёзы — это не театр погорелого актёра и попытка надавить на жалость, то в мире, кажется, осталось хоть что-то светлое, как лучи июльского солнца, клубничные жвачки или видео с щенятами. «Ох, точно», — взгляд в пол, виновато опущенные плечи, маленький рост и слёзы в уголках глаз. Он действительно похож на щеночка: такого невинного и беззащитного, что хотелось душить в объятиях до тех пор, пока кислорода не станет критически мало. Милая агрессия, диморфное поведение, всё такое — как импульсивная реакция на что-то хорошенькое. Но, вообще-то, Намгю всегда хотел себе собачку или котика — и сейчас перед ним стоит весьма интересная замена. В последний раз окинув взглядом незнакомца, он аккуратно положил руки на чужие плечи: — Эй, перестань. Всё хорошо, — хотелось верить, что его голос звучит хоть немного успокаивающе. Не слишком мягко, но, вместе с этим, без лишней грубости. Лучшим способом завоевать доверие будет или протянутая рука с кормом, или кнут и пряник, а не жестокое обращение, — Генсу прав, я не должен был злиться. Ты здорово нас выручил, а, значит, тебе причитается. Чего ты хочешь? — Ты бы хоть извинился передо мной, прежде чем переобуваться! — квотербек закатил глаза, продолжая смотреть на друга с притворной обидой. Сначала по спине пробежала волна раздражения («Господи, Генсу, захлопнись к чёртовой матери»), однако вскоре рационализм взял верх: возможно, если попросить прощения, то получится укрепить образ кого-то человечного, достойного симпатии в картине мира Мин-су? Конечно, часть принципов взлетит на воздух, но сейчас важнее совершенно другое. — Прости. — Ого… — лицо подростка вытянулось от шока, словно он увидел перед собой пришельца, и Намгю пожалел, что не принёс в школу камеру, — Кто ты и что сделал с моим лучшим другом, ха-ха? Добрые слова возымели двойной эффект: — Мне правда ничего не нужно… — Мин-су робко поднял взгляд, сталкиваясь с внимательными и спокойными глазами напротив, но быстро зажмурился, застыв, будто в ожидании удара, — Я оказался здесь случайно, клянусь. Я не хотел вам мешаться или о чём-то просить. — Нет, ты не понял, — терпеливо повторил Намгю, скользнув ладонями до предплечий. Мягкая, вязаная ткань согревала руки, ощущаясь почти правильно, — Это моё личное предложение. Ты выглядишь очень грустно, поэтому сочти его за благотворительность. Или «услугу за услугу», если так думать комфортнее. Как я могу отплатить тебе за помощь? Подросток сморгнул влагу с ресниц и задумался: это какая-то шутка? Перед ним ужасно хитрый, сложный человек, об углы улыбки которого можно порезаться. Он выше на полголовы и, очевидно, сильнее. В его власти столько денег, что на любую подлость закроют глаза — так почему он продолжает почти с нежностью сжимать руки какого-то изгоя, которого может раздавить, как букашку? Смотреть в глаза, словно перед ним не пустое место, а равноценная личность? Почему Генсу поддерживает это… «Чего вообще я хочу?» Купить ягодное мороженое, закутаться в плед и посмотреть дораму по телевизору. Прикрыть глаза и, совсем не чувствуя тревоги, окунуться во сны. Не в кошмары, ставшие обыденностью, а во что-то по-настоящему доброе, вроде детских воспоминаний или романтической комедии. Возможно, билет на горячие источники, плюшевую игрушку и блокнот для записей? Вспомнилось, как он когда-то вёл личный дневник, но в итоге забросил это: «я не знаю, о чём писать» — и в сферу интересов ворвалось рисование. Выражать эмоции через абстрактные линии, колористику или силу нажима — по-настоящему спокойное и лёгкое, как морской бриз, увлечение. Ты не задумываешься над формой слова, красотой подачи, а просто творишь. Хотелось сбросить с себя лишний груз и ненадолго остановить время, но этого, очевидно, у Намгю не попросить: нужно снизить градус ожиданий. Может, шоколадку? Звучит ущербно даже для Мин-су: за такое его определённо окунут головой в унитаз и засмеют. Сталкиваться с насмешками больше не хотелось. Тогда не спасут ни сладости, ни кинематограф, ни творчество. Он слишком нервный человек, и когда что-то происходит, зацикливается до тех пор, пока проблема не решится. Плывёт по течению, надеясь на волю случая или помощь со стороны, и волнуется за троих. Если сейчас ляпнуть что-то невпопад, можно попрощаться с неприметным, тихим положением в школе. «Пока надо мной издеваются, в жизни не будет спокойствия и стабильности» — так, может… — Р-раньше я совсем не привлекал внимания, но сейчас надо мной стали всё чаще смеяться. Это очень утомляет и расстраивает… — Мин-су чувствовал, как закапывает себя, однако во взгляде Намгю не было никакого осуждения: он внимательно слушал, кивая в такт предложениям, — Я просто хочу спокойно закончить школу. Пожалуйста, помогите мне… Если нет, я всё пойму! Только не бейте, умоляю… Вам даже разговаривать со мной не нужно, я не займу много времени и не доставлю проблем, честно. Просто позвольте провести 1 день в вашей компании… Например, сесть рядом в столовой? Я буду на самом краю, чтобы не мешаться. — Без проблем, — на чужих губах появилась улыбка, не предвещающая ничего хорошего: хотелось верить, что ему показалось, — Это смелее, чем я ожидал. — Ты очень мило выглядишь! Даже слишком, — рассмеялся Генсу, ставя всех в неловкое положение, — А ещё у тебя интересная и симметричная форма лица. Если её правильно обыграть, то ты идеально впишешься. — В-впишусь? — Да, — Намгю крепче сжал чужую ладонь и немного замедлил тон, донося информацию, как до маленького, ещё не видавшего жизни ребёнка, — Генсу прав, для маленького «ничего» у тебя хорошая внешность. Но одной еë недостаточно, чтобы примкнуть к нам. Честно говоря, ты женственнее, чем моя бывшая, и с этим определённо следует что-то сделать. Есть ещё несколько нюансов, которые нужно изменить, прежде чем вместе обедать. Свободная рука потянулась к густым, тёмным волосам, намереваясь их растрепать: в конце концов, ручных собачек принято гладить?

***

Первые уроки шли мучительно медленно: Мин-су чувствовал, как слипаются глаза, не мог сосредоточиться на голосе преподавательницы, но упорно делал вид, что внимательно слушает. Каждая клеточка тела кричала об отторжении и дискомфорте, мечтая о возвращении домой, но самое худшее ещё намечалось — то, что происходит сейчас, подобно затишью перед бурей или антракту в филармонии. Звонок — это смертельный приговор, гильотина и взмах лезвия над шеей. — Привет, Мин-су! — над ухом свистит звонкий голос, из-за чего подросток крупно вздрагивает. Непривычно, что с ним вообще разговаривает кто-то кроме Се-ми: он всегда выполнял групповые проекты в одиночку, сидел на первых партах, как призрак, и не вылезал из собственной скорлупы. Разговор с Генсу — это нечто из разряда фантастики. — Доброе утро… — Выглядишь… интересно, — Намгю задумчиво поджал губы, без слов оглядывая собеседника с ног до головы, из-за чего в сердце опять зародился страх, — Зелёное, спасибо и на том. Но у тебя не нашлось другой одежды? Хотелось зарыться головой в песок и больше никогда не выбираться в общество. — Н-нет, простите. — Значит, купим, — прежде чем Мин-су успел что-то спросить, он добавил, — Ты идёшь со мной на шоппинг. Кстати, тебе к лицу блёстки. — А как же я? — Генсу, твоё чувство стиля заканчивается на бомберах футбольной команды, — Намгю закатил глаза, подавив недовольство, — Это явно не впишется в его эстетику. Атмосфера была практически комфортной: Мин-су казалось, что он попал в компанию к старым друзьям, которые рады встрече — но от этого становилось только страшнее. Что, если его сейчас обманут? Нельзя сдавать позиции и ослаблять хватку, иначе тебя бросят, как сломанную игрушку, продадут за тридцать сребреников, и сделают больно. Они двигались в сторону столовой, и подросток кожей ощущал множество взглядов на себе: заинтересованных, недоумённых, восторженных: «Кто этот милашка?» «Как они вообще познакомились?» «Ого, у него такие милые щёчки!» Ученики, которые вчера кричали ему вслед гадости, уже сегодня делали комплименты или, опустив голову, сторонились — всё было настолько просто? Неужели положение в социуме так сильно зависит от круга общения? Недостаточно быть «хорошим» и «удобным», необходимо поддерживать коммуникацию с правильными людьми, красиво наряжаться и смотреть на всех свысока. От мысли об этом сердце холодело от пустоты и разочарования: общество неисправимо. Но когда ты находишься на его вершине, жизнь становится прекрасной: можно купить кофе с молоком и сиропом, поставить поднос на стол без страха, что его выбьют из рук, и спокойно выдохнуть. — Ну же, улыбнись, — Генсу потрепал его за щёку, в который раз привлекая внимание, — Ты вытянул счастливый билет, а ходишь с таким лицом, будто кто-то умер. Губы Мин-су растянулись в искренней полуулыбке, и неожиданно ямочки в уголках и бледный оттенок стали казаться ему очень красивыми: «У него невероятная улыбка». «Да как его зовут?!» «Малыш, улыбайся чаще!» Чувствовать, что ты важен и любим, купаться в лучах славы и получать комплименты, чудесно. Намгю боковым зрением посмотрел в сторону Мин-су, отмечая, что тот действительно выглядит лучше. Людей красят радость, бриллианты и блеск в глазах: — У тебя есть все шансы стать прекрасным, Мин-су. «Мин-су? Слышали, его зовут Мин-су!» «Ты великолепен, Мин-су!» «Мин-су!» Но неожиданно атмосфера изменилась. Дверь столовой резко распахнулась, с грохотом влетев в стену. Подросток дёрнулся от страха, вырванный из собственных фантазий и мечт, превратившихся в сладкую, эфемерную реальность. В проёме стоял разъярённый учитель, которого они с компанией видели вчера. «Неужели он понял, что это была фальшивая справка?!» — руки затряслись от паники, а голова набухла от множества мыслей. Тишину прервало резкое, незнакомое имя, сотрясая помещение: — Чхве Субон!