Чувства и предубеждение в Соборе св. Павла

      Вот уже который год декабрь для мистера Джеймса Монтгомери означал одно — бесконечные горы дел. Требовалось подготовиться к четырём Адвентам, самому Рождеству, а кроме того — подбить все бумаги за год. Иной раз Джеймс оставался ночевать в кабинете на диване. Это создавало определённые неудобства, но задеревеневшая спина казалось меньшей из зол. Впрочем, в этом году архидьякон Джеймс Монтгомери с радостью погрузился в изматывающую работу, едва не набрав дополнительных обязанностей. Причина этого рвения носила экзотическое имя Эсмеральда.       Последний раз Джеймс набирал себе такое количество дел после смерти Эйлин. Рутина, чужие проблемы чужие горести и радости отвлекали его, не давая закопаться в скорби.       Теперь же он занимал себя до изнеможения, лишь бы не видеть, не думать о прекрасной цыганке. Она изредка снилась ему — танцевала и беззвучно смеялась. Он пытался и во сне преследовать её, и во сне она тоже оказывалась проворнее и сбегала. А он просыпался в такие дни в ужасном расположении духа: ему не пристало думать о подобном, тем более об ирландской пейви! Между ними никогда ничего не может быть общего! Он священник, он должен быть примером для своей паствы, но как это возможно, если его мысли заняты прекрасной цыганской бродяжкой?       А Эсмеральда едва ли не каждый день появлялась на площади перед Собором. И едва ли не каждый день он слышал её чудесный голос и видел, как обворожительно она танцует. И видел толпу, пожирающую её похотливыми взглядами. Она так красива, так чиста и невинна, что напоминала маргаритку. Но разве место хрупкому цветку на скотном дворе? Чего стоит какому-нибудь негодяю сломать или растоптать её? Одна мысль об этом ужасала Джеймса.       Наступила уже середина декабря, до Рождества оставалось ещё два Адвента, а работа уже перестала выматывать архидьякона Монтгомери достаточно для того, чтобы не грезить о цыганке. Особенно после того дня, когда он случайно столкнулся с ней на улице. Он уже не помнил, откуда и куда шёл, — только то, что у какой-то лавки заметил знакомую тонкую фигуру с длинными косами, прикрытыми платком. Эсмеральда тщетно пыталась удержать покупки в руках, но другой прохожий толкнул её в плечо, и продукты рассыпались по тротуару. Джеймс, словно сам не свой, наклонился помочь ей и пытался как можно сильнее спрятать лицо в высоком вороте редингота.       — Спасибо, мистер, — сказала цыганка своим нежным голосом и подняла глаза на Джеймса, и тогда благодарность в них резко сменил ужас: — Простите, сэр, извините… Извините, сэр…       — Вы в порядке?       — Что? Да, сэр, спасибо… Извините, сэр…       Она крепче обхватила покупки и поспешно скрылась в толпе.       А Джеймс медленно побрёл дальше. Большие чёрные глаза Эсмеральды, казалось, отпечатались несмываемыми чернилами в его сознании. И её мягкие руки, овал её лица, её голос… Эти образы преследовали его днём и ночью. Её черты мерещились ему в тенях дома, он видел её призрак мелькнувшим в проулок, её танец чудился ему в пламени свечи. А ночами ему снилось, как она смотрит на него своими бездонными чёрными глазами, но уже не со страхом, а с любовью, и он, архидьякон, соединяется с ней, цыганкой, во всепоглощающей страсти.       Теперь попытки избегать Эсмеральду казались совсем уж жалкими. Джеймс задерживался возле неё, когда она танцевала на площади перед Собором, и чувствовал, как кровь вскипает всё сильнее, когда она кружилась, а её юбки оголяли колени, когда выгибала спину или крутила бёдрами. Перед его глазами мгновенно появлялись картины, не пристойные служителю Церкви, и усилием воли архидьякон Монтгомери заставлял себя удалиться. Однако отвлечься от этих мыслей ему удавалось только до момента, когда голова касалась подушки.       Что-то нужно было менять.       Он не мог больше так существовать.       И всё из-за какой-то ирландской пэйви! Это не достойно! Недостойно его как архидьякона Кентерберийского, как дворянина, как джентльмена. Он грезит о какой-то грязной бродяжке, которая вульгарными кривляниями побирается на улицах. Это даже хуже, чем влюбиться в актриску или певичку — пусть от уличных девок их и отличало разве что умение читать. И он даже мог бы завести себе постоянную любовницу из их числа, наведавшись в театр Ковент-Гарден, но эта мысль всё ещё была ему противна. Нет, он всё ещё почитал допустимым только законный брак, но вновь пройти через это… Впервые за долгое время перед ним предстало обескровленное лицо Эйлин. Снова пережить такое мучение? На это он уже не способен. Потому следовало найти другой выход.       Он мог бы отказаться от сана и уехать в поместье выращивать что-нибудь в оранжереях и проводить опыты. И, может быть, преподавать в школе или давать частные уроки. Увы, тщеславие не позволяло ему всерьёз задуматься о таком варианте. Он — архидьякон Кентерберийский! Он! Сын мелкого дворянина! И он должен отказаться от этого из-за какой-то пэйви? Возмущение от одной мысли о подобной глупости захлестнуло его.       Так архидьякон Монтгомери провёл остаток декабря. В жарких фантазиях по ночам, в метаниях днём и в непреходящем ощущении, что он сходит с ума.