Чувства и предубеждение в Соборе св. Павла

      В сущности, это была даже не цыганка, а обычная пейви. Она плясала на брошенном на мостовую ковре, а рядом паренёк с гитарой играл что-то не то цыганское, не то испанское, не то ирландское. Тяжёлые и тонкие браслеты на её руках и ногах звенели в такт музыке.       Но преподобный Джеймс Монтгомери не замечал ничего из этого, кроме, пожалуй, её мелькавших ног и запястий с браслетами. Он медленно подошёл к толпе, окружившей девушку, и встал чуть поодаль, чтобы не привлекать внимания. Каждое её движение отзывалось в его сердце уколом и болью, как при болезни. Он, затаив дыхание следил, как вспархивают её юбки, как сплетаются причудливо тонкие руки, как изгибается её стан. Судорога прошибла его тело, и Джеймс вдруг осознал, что вновь с ним случилось то, чего не происходило уже давно. Он сжал кулаки и про себя взмолился о пощаде. Нет, это не то, чего он хочет, избави его Бог!       Тем временем цыганка закончила танцевать и, сев на ковёр, запела. Вот тогда Джеймс почувствовал, как его ноги окончательно приросли к земле, он не мог пошевелить и мизинцем, словно околдованный. Ее голос был ещё прекраснее её танца. Когда она ненадолго прервалась, Джеймс обвёл взглядом столпившихся вокруг неё горожан: казалось, будто им явилось истинное чудо. Он прошёл вперёд, оказавшись в первом ряду, но цыганка его не заметила. Она приготовилась снова танцевать, и Джеймс, желая сказать совсем иное, произнёс:       — Презренная развратница!       Цыганка обернулась, и её длинные чёрные косы с вплетёнными лентами взметнулись, и она со страхом посмотрела на него. Джеймс же, не в силах больше оставаться, резко развернулся и удалился в собор.       Долгие дни и ночи он гнал от себя всякую мысль о прекрасной цыганке.       «Нет, — думал он, — она совсем не похожа на Эйлин. Ничуть не похожа».       Да, эта цыганка, чьего имени он не знал, внешне немного напоминала его жену. Но мало ли в благословенных пределах Англии миниатюрных черноволосых девушек? Не так уж и мало, если задуматься. Но, что важнее, как думал Джеймс, — Эйлин была подлинным домашним ангелом, а эта цыганка словно всем своим существом воплощала огонь.       Но никакие упорные самоувещевания не могли остановить Джеймса от того, чтобы вечером накинуть плащ и, встав чуть поодаль от толпы, наблюдать за цыганкой. И с каждым разом она казалась ему ещё более прекрасной, её танцы — ещё более причудливыми, а пение — ещё более завораживающим. Даже её имя — однажды он случайно услышал, как другой пейви позвал её, — Эсмеральда — придало ей ещё больше загадочности в его глазах. Тогда Джеймс подумал, что живи он во времена Николы Фламеля, то непременно бы решил, что эта девушка поможет разгадать секрет Великого эликсира.       Когда же она танцевала и пела, Джеймс забывал, что она всего лишь пейви, — она становилась волшебным существом, случайно попавшим на землю, феей, потерявшей крылья. И после её выступлений он подолгу бродил по вечерним улицам. Из-за его жестоких грубых слов, раз за разом срывавшихся с его языка, цыганка стала его бояться и быстро заканчивала танец или песню, если он подходил слишком близко. Об этом он тоже размышлял во время своих блужданий. Ведь ему вовсе не хотелось её оттолкнуть, но почему же он делал всё для этого? И ответа он не находил.       Но ещё больше терзало его душу непонимание, почему же он обратил свой взгляд именно на эту пейви с испанским именем? Ведь она совершенно точно ему не ровня, их разделяет пропасть размером с океан! Разве мало вокруг него все эти годы вилось молодых и прекрасных девушек? Утонченных, прекрасно образованных, красивых, обходительных, с не менее мелодичными голосами и не намного менее грациозных? Но почему же, Господи, его мыслями завладела какая-то нищая цыганка? Это недостойно!       Архидьякон Джеймс Монтгомери стал ещё мрачнее и строже, что пугало священников и викариев, подчинявшихся ему. Казалось, он растерял последние остатки дипломатичности. А кроме того, теперь он оставался в своём кабинете до позднего вечера, вникая во все мелочи, которые прежде полностью поручал помощника, — словно искал, чем бы заняться, лишь бы не возвращаться домой. А это, в свою очередь, немало нервировало его кучера, которому предстояло ехать по спящим тёмным улицам и опасаться, как бы из-за угла не выскочила очередная банда.       И это беспокоило Томаса. У бедного юноши не было никого ближе приёмного отца. Его стараниями несколько лет назад Томасу досталась должность звонаря в Соборе святого Павла, и здесь он стал немного общаться с другими звонарями, причетниками и прочими, однако, конечно, никто из них не мог заменить Томасу приёмного отца. И так сблизившись с ним за эти годы, Томас ощущал его боль как свою. И незнание, невозможность помочь мучила его.