Двойное дно

Через неделю его выписывают. Он уже достаточно окреп, чтобы покинуть палату. Ему выдают целый список витаминов и советуют обратиться к врачу сразу, если почувствует недомогание. Сяо Чжань сидит на своей постели. Рядом с ним небольшая сумка вещей, которые каким-то образом накопились за проведённую здесь неделю. Ему не терпится вернуться в свою жизнь и начать разгребать то, что на него свалилось. Всю эту неделю он ждал чего-то. Кого-то. Но никто не приходил. И он покидает палату с непонятной тоской. Мэн Цзыи улаживает все дела с документами и входит в палату в сопровождении медицинского работника. Тот катит перед собой инвалидную коляску. Сяо Чжань, может, и окреп, но недостаточно, чтобы самому преодолеть несколько этажей больницы. На Чжане уже привычная кепка и тёмная маска. Он садится в коляску самостоятельно, потому что у него ещё осталась гордость, понятно? И пусть он довольно сильно похудел, пока лежал под капельницами, тело всё равно кажется неподъемным. Чжань складывает на угловатых коленях свои руки, отмечая худобу запястий. Он никогда не был особо упитанным, но сейчас от собственной хрупкости перехватывает дыхание. Ещё он не понимает, почему его это волнует. Ну ушёл вес и ушёл? Не боролся ли он раньше за острые скулы и неприлично тонкую талию? Когда это было важно для него. Но больше всего его пугает образовавшаяся внутри него пустота. Словно раньше там что-то было, но после случившегося пропало. И Сяо Чжань никак не может понять: чем заткнуть эту дыру. Некое количество персонала больницы вышло посмотреть, как его везут до лифта. Находясь в своей палате, он не контактировал ни с кем. Никто не мог зайти к нему просто так, а, вероятно, желающие имелись. Но деньги, отданные за приватность, сделали своё дело. На лифте они спускаются прямо на парковку, где его уже ждёт большая чёрная машина с раздвижными дверьми. Мэн Цзыи тут же подхватывает его под локоть, когда он встаёт с коляски, и помогает залезть в машину. М-да, с меньшим пафосом его точно не могли забрать. Однако, когда они выруливают с парковки, он говорит мысленно «спасибо» за тонированные в ноль окна. У больницы довольно много людей. И не просто фанатов, а ещё представителей прессы. Чжань видит камеры с большими объективами, словно эти люди собрались на фотоохоту, желая сфотографировать комара на расстоянии в несколько километров. Впрочем, понятно, что все те «пушки» были рассчитаны на то, чтобы запечатлеть его в палате, решись он хоть раз подойти к окну за всё своё пребывание в больнице. Мэн Цзыи морщится, ей, вероятно, эти шакалы порядком надоели за все те дни, что она провела с ним. Ведь ей, в отличие от него, приходилось иногда покидать больницу по своим делам. Домой они едут в молчании. Сяо Чжань жадно всматривается в пейзажи, что они проезжают, пусть это только жилые дома да вывески. Он словно сто лет не был на улице и даже не подозревал, что может скучать об этом. На самом деле, он хотел увидеть так ли всё поменялось, как изменился он сам. И пусть он толком пока не мог объяснить, что же с ним теперь не так, он чувствовал, что прежнего Сяо Чжаня нет. Это пугает и озадачивает. Он не может поделиться этим с Мэн Цзыи, так как опасается, что та не поймет, а ещё подумает: он тронулся умом на фоне своего обморока. И что-то ему подсказывает, что его переживание глубоко личные. Когда он начал закрываться от самого близкого человека? Квартира встречает его тишиной. Свет, реагируя на движение, тут же включается. Чжань видит Орешек, спокойно сидящую у ровной стопки коробок. Да он же был на стадии переезда. Значит начал уже собирать вещи? — Проводить тебе в спальню? Или на кухню? Могу заварить чай. Через час будет готов суп. Сяо Чжань оглядывается на Цзыи и качает головой, отрицательно отвечая на всё сразу. Не без усилий, он стаскивает с себя кроссовки, вешает куртку на вешалку. Подходит к коробкам. Они все подписаны. Ровные иероглифы, выведенные его собственной рукой в другой жизни. Он помнит эти моменты и нет. — Когда я собирался съезжать? — спрашивает он, касаясь пальцем острого края коробки. Мэн Цзыи молчит, но Чжань чувствует исходящее от неё разочарование, жалость и страх. Ей не нравится то, что он не помнит. Её это пугает. Она, вероятно, начинает понимать, что он уже не тот, кем был. И она горюет по потерянному человеку. Сяо Чжаню жаль. Последнее, чего бы ему хотелось, это причинять ей боль и заставлять переживать. Но он не знает, как это исправить. Он даже не может попросить за это прощение. Он не чувствует себя виноватым, и не хочется акцентировать на этих изменениях внимание. — Я не знаю, — отвечает она. — Я собрал все вещи, — говорит Чжань. — Наверное, уже должен был съехать в ближайшие дни. Да? — Я не знаю! — чуть более резко, чем до этого отвечает Мэн Цзыи и уходит на кухню. Орешек трётся об его ноги, издавая тихие «мяв». Чжань наклоняется и поднимает кошечку на руки. Вселенная начинает перезагружаться, когда он снова принимает вертикальное положение. Перед глазами танцуют белые мошки, а пол вот-вот уйдёт из-под ног. Но стоит немного переждать, как все восстанавливается до нормы. Чжань зарывается носом в мягкую шерстку кошки, вдыхая её запах, трется щекой о её спинку. Сердце больно сжимается в груди от необъяснимой тоски, а на глазах выступают слёзы. Он так надеялся, что, оказавшись в квартире, он вспомнит, что с ним случилось. Но ничего. Перед ним словно стена. Чжань проходит в комнату. Тут не сильно всё изменилось, ведь из его вещей тут практически ничего нет. Его рабочее место пустое. Только на кресле лежит сумка, в которой, скорее всего, его компьютер. Он ставит Орешек на диван, подходит к окну. Сегодня хорошая погода, солнце светит сквозь мягкие белоснежные облака. Трава газона ярко-зеленая, уже скошенная, но клумбы ещё без цветов. Отчего-то он испытывает острое одиночество. Обняв себя руками, пытаясь прийти в норму, Чжань старается успокоиться. Он разберётся со временем, не надо торопиться. Всё будет, стоит подождать.