LostMen

      «Как думаешь, как скоро он очнётся? И очнётся ли вообще?»       «Без понятия…»       «Наш приятель в самом деле решил свести счёты с жизнью?»       «Без понятия…»       «Скажешь ли ты что-то помимо своего "без понятия"?»       «Без понятия…»       Чуя открывает глаза и понимает, что эти голоса принадлежат Тосону и Ранпо.       — Ну и перепугал ты нас, — говорит стоящий неподалёку Эдогава, оборачиваясь к поэту. — Повезло, что свалился на один из выступов. Иначе, скорее всего, погиб бы.       — Ещё и кричать ни с того ни с сего начал. Ты у нас так и будешь ввязываться в неприятности? — усмешливо спрашивает Тосон, наклоняясь над койкой.       Чуя несколько секунд смотрит на Шимазаки и непроизвольно начинает моргать. Слёзы текут сами собой, неподвластные Накахаре.       — Хэй, ты чего?       Кажется, что последний вопрос Тосона только сильнее выводит Чую из равновесия. Поэт испытывает дрожь, всё в его теле сжимается. Хочется только одного — спрятаться, чтобы никто не увидел. От этого желания Накахара находит в себе силы вскочить, схватить с тумбочки шляпу и направиться к выходу.       — Идите к чёрту! — в сердцах вскрикивает Чуя, скрываясь за дверью раньше, чем Тосон мог бы что-то сказать.       В комнате висит неловкое молчание.       — И что это с ним? Головой стукнулся? — риторически спрашивает Шимазаки, глядя на захлопнувшуюся дверь. — Или это с того момента, как он сам с собой в книге заговорил?       — Оставь его, — на удивление серьёзно произносит Ранпо. — Ему сейчас нужно побыть одному.

***

      Чуя стремительно шагает по коридору, с силой ударяя подошвой по полу, пряча лицо руками. Нужно найти свою комнату, и как можно скорее. В данный момент это единственная волнующая его вещь. Кажется, коридор бесконечен. Ну когда же уже он увидит заветную дверь?!       Тяжело дышать. Становится сложнее идти, мутнеет в глазах. Перед ним то самое кладбище. Человек в костюме. Всхлипы. Холодное тело. Чуя думает, что вот-вот упадёт и останется лежать, вновь вернётся к увиденному воспоминанию, застрянет в том моменте, переживёт его снова и снова. И неизвестно, когда этот ад закончится.       Дверь в его комнату, наконец-то!       Чуя открывает её с такой силой, что ещё немного, и он бы выломал ручку с куском дерева, оставив зияющую дыру посередине. Накахара запирается и использует взявшиеся из ниоткуда остатки силы, делая рывок в сторону кровати, которая под таким напором издаёт отвратительный скрип. Теперь-то Чуя, сидя на кровати, может сделать то, на что не осмелился бы там, в лазарете.       Поэт плачет. Даже не плачет, рыдает. Поднимая голову к потолку, высвобождая всё то, что он держал в себе. Чуя захлёбывается, кашляет, прикладывает ладони к лицу, пытаясь стереть слёзы. Он не знает, как скоро прийдёт в себя. Не знает, прийдёт ли вообще.       Да, он хотел вспомнить своё прошлое, он догадывался, что узнает что-то, что стоило забыть. Но разверзнувшаяся правда оказалась слишком болезненной. Ещё несколько часов назад он поверил в то, что у него есть дом, есть близкие, и эта вера так быстро осчастливила его. А сейчас эту веру словно с мясом вырвали из него, безвозвратно и мучительно. Чуе хочется кричать, но он не может, спирает дыхание, словно он вот-вот задохнётся и свалится замертво. Накахара вдавливает ладонь в грудную клетку, пытаясь уловить собственное сердцебиение. Ему кажется, что там лишь пустое пространство, бесшумное и холодное.       Такое же бесшумное и холодное, как…       Нет! Поэту хочется ударить себя чем-то тяжёлым. Лишь бы вытравить эту отвратительную ассоциацию. Пусть даже и таким способом.       В голове парня сейчас одна мысль, от которой он бессилен избавиться:       «Тебе здесь не место».       Слёзы катятся по щекам с новой силой, он опускает голову, закрываясь руками и трясясь как лист на ветру. Накахара чувствует, что ему нужно успокоиться любой ценой, иначе он сделает что-нибудь непоправимое. Он собирается с силами и глубоко вдыхает, пытаясь удержаться и довести вдох до конца. Затем он с дрожью в голосе выдыхает, выпуская весь воздух. Второй подход даётся ему чуточку легче. Вдох за выдохом, выдох за вдохом. У автора начинает получаться, хоть и не сразу. Спустя пять минут выполнения этих действий Чуя немного возвращается в реальность, навязчивые мысли отступают. Но он ощущает, что ему стоит быть осторожнее, ведь эти эмоции могут вернуться и накрыть его в любой момент сильнее прежнего.       Поэту ничего не хочется. Только лежать у себя в комнате и ждать неизвестного. Но это чревато замыканием в собственных рассуждениях, что может обнулить все его старания, снова вернуть его в нестабильное состояние. Чуя неуверенно сползает с края кровати и ставит ноги на пол, боясь не устоять. Шаг за шагом, Накахара медленно приближается к запертой двери и отворяет её, боязливо высовываясь. Как бы ему не хотелось увидеть напротив знакомого лица и узнать, что кто-то слышал всё то, что происходило в комнате. Увидеть иную его сторону, столь непредсказуемую и слабую. К счастью, коридор призрачно пуст, кажется, что до ушей едва доносится свист сквозняка, пронизывающего весь пролёт.       Чуя вспоминает, что на самом деле произошло в книге, отбрасывая собственные видения. Выходит, что погружение окончилось его падением в обрыв, которому предшествовали ещё падения, а Тосону удалось вытащить Чую и переместиться с ним в Библиотеку. Следует узнать об исходе миссии побольше, хоть Накахару в данный момент это не слишком интересует, но ему следует побороть собственное стремление вернуться в комнату. Его походка становится увереннее, быстрее, размереннее. Поэт задумывается, где бы он мог встретить остальных, наверняка они уже ушли из лазарета. Чуя решает обойти уже известные ему места, вряд ли авторы отправились на новое погружение столь быстро, так что они всё ещё в пределах Библиотеки.       Накахара блуждает по коридорам, попутно заглядывая в каждое знакомое помещение. Так он обходит Зал погружений, столовую, бар, постукивает в дверь комнаты Тосона, но не получает никакой реакции. Второй Зал погружений вновь оказывается заперт на ключ. На всякий случай Чуя наведывается и в лазарет, но видит там лишь Мори.       — Извините, а Вы не видели Тосона и Ранпо? — спрашивает Чуя доктора.       — Я бы хотел что-нибудь тебе подсказать, но именно тогда я ушёл на перерыв. — виновато отвечает Огай, поворачиваясь к Накахаре.       — Ладно, всё равно спасибо, — говорит Чуя, уже спеша покинуть помещение.       — А, я услышал о том, что ты упал с обрыва, — добавляет Мори вслед. — Мне жаль, что всё так вышло. Если тебе нужна помощь…       — Да всё в порядке! Мне уже лучше! — стремительно перебивает Огая Чуя, опасаясь, как бы сказанное дальше не привело к каким-нибудь последствиям.       Поэт выскакивает из кабинета даже быстрее, чем он мог предположить. Признаться, Чуя пока не представляет, как будет говорить с остальными. Тем более после своего эмоционального возгласа. Но найти их определенно нужно. Правда, Накахара обыскал уже все знакомые ему места и сейчас бредёт, куда падает взгляд. Пройдя мимо очередной двери, Чуя слышит мало различимые голоса. Недолго думая, автор отворяет дверь, чтобы увидеть источник звука.       Судя по внешнему виду, это одна из жилых комнат. И, глядя на двух присутствующих, Чуя складывает в голове, кому именно она принадлежит.       — Ах, приятно вновь видеть тебя в добром здравии, дорогой друг! — с неизменной почтительностью приветствует Ранпо. — Неловко, конечно, демонстрировать тебе и Шимазаки столь необжитое помещение. Однако же пока не успел обустроить, а уж со всеми этими ненастьями.       Чую радует, что Ранпо не завёл разговор о случае в лазарете, ведь этого он боялся больше всего. При виде Накахары Тосон на секунду меняется в лице, но Эдогава покашливает, чтобы не позволить начавшемуся разговору пойти наперекосяк.       — Пожалуй, стоит ввести тебя в курс дела, приоткрыть завесу тайны, — обращается к Чуе Ранпо. — Погружение мы завершили, но вскрылась одна неприятная деталь. Сие представление с детективом оказалось ловушкой. Вы с Шимазаки проделали такой путь, чтобы посмотреть их старательно выполненную постановку. Истинная цель демонов была иной. Выяснилась проблема посерьёзнее. Книга Тосона в большой опасности. И сейчас мы обсуждаем, как же её спасти.       Услышанное выбивает Чую из колеи. Значит, монстр в книге Льюиса был лишь приманкой. Увидев его, авторы ринулись искать виноватого, но невольно стали частью плана демонов. Сходу поверили незнакомцу, притворившемуся автором. Потратили столько времени только ради того, чтобы поэт вспомнил свою личную трагедию, и земля выбилась у него из под ног. Это так несправедливо. У Чуи сжимаются кулаки, а он сам чувствует, что сейчас как никогда близок к тому, чтобы показать все те эмоции, что он так тщательно пытался скрыть всю дорогу сюда.       — Мне тоже стоит погрузиться? — спрашивает Чуя после паузы.       — По поводу этого, — с неуверенностью в голосе отвечает Ранпо. — Мы решили, что тебе следует остаться в библиотеке… Не хочу поднимать эту тему и смущать тебя, но сейчас тебе следует отдохнуть. Так будет лучше.       По правде сказать, Накахара даже испытывает облегчение, услышав эти слова. Кажется, ещё одно погружение он сегодня не переживёт. Ему в самом деле нужна передышка.       — Удачи вам, — прощается он, прежде чем покинуть комнату.       «Чем же занять себя до конца дня?» — озадачивается Чуя, идя по коридору. По своим внутренним ощущениям, пить он сегодня точно не намерен. Ему бы хотелось сбежать от проблем, но почему-то именно сейчас, как назло, он полностью лишился этого желания выпить. Однако Чуя не представляет себе, что может заменить алкоголь в такой тяжёлой ситуации. Автор просто не видит иного выхода из своего упадочного состояния. Так было и в его прошлом. Порой в голову не шло ничего иного, как выпить чего-нибудь. А все другие способы снятия стресса казались ещё более глупыми и неэффективными.       «Может зайти в бар и всё равно напиться вусмерть, вдруг прокатит?» — задумывается автор, не находя прочих вариантов, таких же действенных.       Решено — Чуя зайдёт к себе за шляпой и отправится в бар. Там-то поэт и снимет напряжение, попробует выпить немного, а потом посмотрит, как сам на это отреагирует. С этой идеей он добирается до входа в комнату. Но что-то поменялось. Прямо под дверью лежит свёрток с воткнутой запиской. Чуя с непониманием опускается на корточки. Кто и когда успел подкинуть ему это? Эдогава и Шимазаки так и остались в комнате, а Дазаю точно бы не хватило смелости на подобную дерзость, ведь ответ Чуи долго ждать не заставит. Подозрения падают, разве что, на Мори, обеспокоенного недугами авторов. В любом случае внятное объяснение Накахара получит, лишь прочитав записку.       «Просто съешь это. Всяко лучше, чем запивать проблемы».       Как лаконично. Настолько, что совершенно не разъясняет ситуации. Автор озирается в надежде увидеть кого-то, спрятавшегося за пролётом или одной из соседних дверей, но здесь нет ни души. Некто, оставивший свёрток, явно осведомлён о воображённых планах поэта на остаток дня. Чуя нерешительно поддевает кончиками пальцев подарок от таинственного незнакомца, и лёгкий узел распутывается, демонстрируя содержимое свёртка. Глубокая тарелочка, в которой пестреют нарезанные на кубики продукты, с ложкой для супа. Чуя не может определить, что именно лежит в посуде, но стоило ему открыть свёрток, как по округе разнёсся чарующий аромат трав и благовоний. Отправитель неизвестен, но блюдо, как ни странно, всё равно внушает доверие. Накахара задумывается, что в Библиотеке нет такого человека, который хотел бы совершить над ним злой умысел. По крайней мере, на данный момент.       — Очень наивно думать, что я прямо сейчас съем это и не пойду в бар, — произносит Чуя с усмешкой, заходя к себе и прикрывая дверь. — Пусть станет прологом моей пьянки.       Накахара садится на край кровати напротив тумбочки и вертит тарелку в руках. Затем автор зачерпывает ложкой часть содержимого и отправляет в рот. Чуя морщится от остроты и сразу же тянется за стаканом с водой, стоящим на тумбе, обильно запивая. Немного погодя Накахара продолжает свою трапезу — блюдо оказалось специфичным, но весьма сносным. Тем более, если рассматривать его как закуску перед спиртным.       Реакция не заставляет себя долго ждать. Чуя испытывает непонятное ощущение. Словно все те страшные эмоции, затаившиеся в глубине души и готовящиеся атаковать его в любой момент, развеялись и улетели в неизвестном направлении. Чуя не может поверить в происходящее. Да, за несколько дней он убедился в том, что Библиотека — странное местечко, где возможно многое. Но как кто-то мог создать что-то настолько сильное, что позволило Накахаре так быстро избавиться от тревоги? Пытаясь разобраться в ситуации, Чуя не замечает, как его глаза слабеют и не выдерживают напора век, а он сам постепенно подаётся спиной назад, на застеленную кровать.       Пустая тарелка остаётся на тумбочке, а в комнате слышится лишь тихое сопение.

***

      — Чего это было…? Сколько я провалялся?       Видя, как потемнело, Чуя тут же вскакивает с кровати в замешательстве. Сияние недавно взошедшей луны заглядывает в окошко, бросая на пол сверкающие тени, а из прикрытой двери на порог комнаты пробивается тонкая полоска света коридорной лампы.       — Тц, сходил в бар, называется… — бурчит Накахара, приводя в порядок запутавшиеся волосы. Его взгляд останавливается на оставленной им посуде. — Я должен вернуть это в столовую, полагаю?       И это не единственный повод сходить в столовую — поэт чувствует, как его живот сводит, и вспоминает о том, что сегодня даже полноценно не пообедал, а дело близится к ужину. И, кажется, у Чуи впервые за день по-настоящему пробудился аппетит, а вместе с ним и интерес к тому, как продвигаются дела с погружением. Следует выведать больше, если Накахара столкнётся с кем-нибудь. Парень хватает близлежащую шляпу вместе с тарелкой и спешно выходит из помещения, торопясь в столовую.

***

      В столовой пустынно. Настенные часы показывают девять. Если учесть малочисленность обитателей Библиотеки, а также их режим сна, становится понятно, почему никого нет. Либо все желающие уже поели, либо пока не считают нужным ужинать в такое время. На раздаче стоят подносы с жареной курицей. Чуя берёт один из них и оставляет на том же месте тарелку с ложкой, садясь за стол.       Приём пищи проходит без происшествий, и чувство голода наконец отступает. Но стоит Чуе встать для того, чтобы вернуть поднос, как он замечает в дверном проёме ярко-красную макушку, которую трудно спутать с кем-либо ещё.       — Эй, ублюдок персиковый! — окликает зашедшего Накахара. — Тоже поесть пришёл?       Осаму практически подпрыгивает от неожиданности.       — Чуя, что ты тут…?! — осознавая странность задаваемого вопроса, писатель тут же смущённо одёргивает себя. — Да я п-перед погружением зашёл перекусить.       — А? Перед погружением? — переспрашивает поэт. — Эт ты в книгу Тосона намылился?       — Ну да, — отвечает Дазай, параллельно беря поднос с едой и садясь за то место, которое вот-вот покинет Чуя. — Я не знаю, как пятна делают что-то подобное, но в эту книгу могут погрузиться только четыре автора, и все они должны быть представителями разных направлений. То есть поэт или автор сказок, натуралист, писатель «чистой литературы» и автор популярных романов. Они отличаются и оружиями. Заражение тяжёлое, поэтому я согласился пойти. Я, кстати говоря, третий из сказанных мной типов. Это моё первое погружение! Ранпо — это последний, и есть ещё Тосон, натуралист.       — А ты стабильно не бережёшь свою жизнь, — подмечает Чуя с издёвкой, как вдруг его голову посещает пугающая мысль. — В книгу идёшь ты, а также Тосон и Ранпо. Тогда четвёртый кто?       Осаму нерешительно смотрит на Чую, словно не желая выкладывать ему всё, но тот напор, с которым задаёт вопрос Накахара оказывает на автора слишком большое влияние, которое он просто не в силах выстоять. Дазай думает, как его болтливость сыграла с ним злую шутка.       — Льюис.       — Что?!       Поэт опирается ладонями о стол, заставляя его издать грохот. Дазай успевает лишь испуганно дёрнуться.       — Он же только сегодня при смерти был!       Писатель старается сделать вид, что не понимает, о чём идёт речь, но Чуя, взбешённый его поведением, хватает автора за галстук, стискивая зубы.       — Говори же! — шипит Чуя, устремляя взгляд на Дазая. — В чём дело?!       На глазах Осаму начинают поблёскивать слёзы, будто его под дулом пистолета принуждают признаться во всех грехах.       — Я… я…. — начинает Дазай, подрагивая. — Дело в том, что у нас только три человека первого типа в Библиотеке — ты, Льюис и Нанкичи. Ниими слишком мал, ты не можешь сражаться, как мне сказали. Вот и выбрали из трёх зол!       Зрачки Чуи сужаются. Он ослабляет хватку и выпускает галстук Осаму из рук. Писатель замирает в полусогнутом положении.       Да, Чуя сегодня пережил слишком много. Столкнулся со своим самым страшным кошмаром, который, к сожалению, оказался реальностью. Поэт в самом деле не рассчитывал на ещё одно погружение после всего этого. Но разве это оправдывает отправление раненного Льюиса в книгу? Того Льюиса, которые ещё утром отчаянно хватался за свою жизнь, став жертвой собственного персонажа? Того Льюиса со столь детской внешностью?       Нет. Накахара не может позволить этому случиться. Если он — единственный взрослый автор из всех подходящих, то он и должен отправиться на погружение. Ни Льюису, ни Нанкичи не стоит идти бороться с этими монстрами.       «Если этот мальчик погибнет — его кровь будет на моих руках».       «Тело ребёнка на моих руках».       Ещё одну смерть Чуя видеть не намерен.       — Как поешь, отведёшь меня к Тосону и Ранпо, понял? — требовательно обращается Накахара, меняя свой шок на ригоризм.       Дазай ничего не отвечает, сползая на край стула и начиная неловко орудовать палочками, то и дело роняя кусочки курицы. Его прядка на протяжение всего процесса оказывается прижата к затылку, лишь пару раз вздрагивая от звуков, издаваемых нетерпимым Чуей, который из-за собственного негодования закидывает ногу на стол и демонстративно сверлит взглядом часы, время от времени вставая и сверля взглядом уже Осаму.       — Что ж, думаю, я поел, — говорит писатель, отодвигая тарелку, в которой ещё было достаточно еды.       — Только быстрее, нельзя терять время, — резко произносит Чуя, топчась на месте и всем видом показывая, насколько срочно им нужно идти.       Дазай поднимается из-за стола и стремительно выходит из столовой, направляясь к согласованному с остальными месту встречи. Накахара не отстаёт и, кажется, если бы он знал, куда Осаму ведёт его, то давно бы обогнал его, и писатель вынужден был бы поторапливаться уже за ним. Чуе знакомы эти пролёты. Хоть все события с пробуждения в лазарете до приёма загадочного лекарства и затянувшегося сна смешались в голове в одни тяжело контролируемые ощущения, он помнит, что уже ходил тут сегодня. Дазай подходит к одной из дверей и осматривается, пытаясь удостовериться, что не ошибся. Благодаря многозначительному взгляду Чуи, эта проверка проходит на удивление быстро, и Осаму мягко отворяет дверь.       «…Неловко, конечно, демонстрировать тебе и Шимазаки столь необжитое помещение. Однако же пока не успел обустроить, а уж со всеми этими ненастьями…»       Сидящий за столом в углу комнаты Тосон реагирует на приход авторов первым, моментально поднимая голову. Ранпо, скучающе читающий какую-то книгу на софе, не сразу понимает, что к ним пришли. Журналист делает три коротких и ритмичных щелчка ручкой, словно оповещая его, на что фокусник тут же оглядывается, выпрямляя спину.       — О, Чуя! А ты разве не отдыхаешь? — спрашивает Ранпо в сильном смятении. — Дазай?       — Ребят, меня заставили… — опечалено протягивает Осаму, не зная, как ещё оправдываться в ситуации, на которую полностью повлиял страх перед Накахарой, тянущийся из далёкого прошлого.       — Ближе к делу, — обрывает Чуя. — Вы тут, как я погляжу, новенького не жалеете.       Ранпо растерянно поворачивается к Тосону, ища поддержки у него, но журналист молча смотрит в ответ своими безжизненными глазами, словно застывший.       — Понимаешь, Чуя, — начинает Эдогава, осознав, что от Шимазаки он помощи не дождётся. — Ты сегодня, как бы выразиться помягче, не в самом стабильном состоянии. Поэтому мы решили, что отдых пойдёт тебе на пользу…       — Поэтому вы решили отправить на погружение ребёнка. Раненного ребёнка, который может не пережить эту миссию, — произносит Чуя, чувствуя, что при произношении последнего предложения его голос начинает дрожать, а пульс учащается. Поэт на секунду задумывается — если бы не снадобье, он бы точно не довёл мысль до конца. Ему нужно поскорее перейти к замыслу. — Я пойду сам, и это не обсуждается.       В сознании Накахары появляется ещё больше аргументов.       — И вообще, я хочу вернуть должок Тосону. Ты спас мою жизнь, приятель, — обращается он к Шимазаки, на что тот не выражает никаких эмоций, всё ещё занятый записанным материалом.       — Мне без разницы, — между делом отвечает Тосон, откладывая тетрадь в угол стола, под выключенную лампу. — Только нужно выслушать остальных.       Дазай после этих слов начинает нервно кивать, словно согласный абсолютно со всем и не готовый вступать в конфронтацию в любом её проявлении. Ранпо несколько секунд молчит.       — Для меня честь бороться бок о бок со столь благородными людьми, — произносит он в адрес всех присутствующих, с почтением прикладывая руку к груди. — Выдвигаемся прямо сейчас?

***

      Время, потраченное авторами на исследование иностранных книг, явно сказалось на «Нарушенном завете». Иначе никак не объяснить, почему мир книги пришёл в столь сильную непригодность. Чем дальше идут авторы, тем больше их взорам открывается весь ужас очернения произведения.       Первое, что бросается в глаза — преобладание серого и чёрного цветов, словно кто-то забрал отсюда все прочие краски. Многие и без того ветхие домишки покосились ещё больше. Складывается впечатление, что они могут обрушиться от малейшего дуновения ветра, но даже он покинул это место, тем самым придав книжному пространству мёртвый вид. На небе то там, то тут вырисовываются белёсые разрывы с небрежно расчленёнными иероглифами внутри. Такие же разрывы есть и на земной тверди. В разных уголках снуют знакомые Чуе долговязые чудовища — безобразные овцы. Некоторые из них склоняются к дырам в пространстве, беззвучно поедая его, тем самым медленно, но верно делая разрывы ещё колоссальней. Если бы произведение было человеком, то сейчас оно предстало бы перед авторами до ужаса изувеченным трупом.       — Я… Даже не знаю, что сказать… — прерывает непроглядную тишину Ранпо. — Всё хуже, чем я думал.       Договорив, Эдогава обеспокоено оборачивается к Тосону, создателю книги. Тот пошатывается, держась за голову. Фокусник подскакивает к нему, помогая вернуть устойчивость. Эдогава замечает на лице журналиста неудачно прикрытый ужас.       — Мои воспоминания… Кажется, что-то пропало, — шепчет Шимазаки, снова хватаясь за голову. — Что-то связанное с сюжетом книги.       Хоть Тосон и произнёс это тихо, остальные всё равно услышали — тут чересчур тихо. Дазай замирает, затаивая дыхание, а Накахара в свою очередь стискивает зубы и сдавливает оружие так, что его руки начинают болеть.       — Нам нужно что-то сделать! — восклицает Осаму, указывая на черношёрстых созданий. — Может убьём этих?       — Их слишком много, — произносит Ранпо. — По-моему, за ними кто-то стоит. Раз тот демон из книги Анго управлял змеями, овцами наверняка тоже кто-то управляет.       Авторы молча переглядываются и сразу после идут вперёд по искривлённой широкой тропе. Окружение сохраняет тот же внешний вид, но беззвучие сменяется на шумы неизвестного происхождения. Они напоминают то скрежет, то монотонный гул, то помехи на старом телевизоре, звуки которого знакомы остальным погружённым авторам, но не Чуе. Чем дальше в недры книги проходят литераторы, тем громче и чаще становятся эти звуки. Долгий путь авторов оканчивается возникновением на гиблом пейзаже вытянутого худощавого силуэта в высокой шляпе, сопровождаемого другим силуэтом, огромным и непостижимым. Заприметив идущих ему на встречу, силуэт в шляпе снимает её и кланяется. Чуя и Ранпо не встречают его жест тем же, вместо снятия головных уборов лишь сильнее хватаясь за своё оружие.       — Что-то вы припозднились, — начинает неизвестный, бережно держа одной рукой верёвку, соединяющую его со вторым силуэтом. Когда они подходят ещё ближе, Ранпо подмечает, что это привязанное нечто напоминает огромную и вытянутую овцу с черепом ворона вместо головы и длинными окостенелыми ногами.       — Кто ты, мать твою за ногу, такой? — вскрикивает Чуя.       Тосон треплет Осаму за плечо и шепчет ему что-то. Дазай осторожно протягивает руки вперёд, зажмуривается, а после этого чуть не падает от тяжести возникшей в его руках металлической косы с частями красного цвета. Это первый раз, когда писатель видит своё оружие. Он не ожидал, что оно будет таким громоздким и ярким. Дазай удивлённо смотрит на косу и пытается выцепить взглядом оружия остальных, сравнивая между собой.       — Хотите знать моё имя…? Другие пятна зовут меня Рейджи, — представляется незнакомец. — Но это не так важно. Ведь сегодня я — Ваша Смерть.       Он тут же отпускает верёвку, и чудовище рвётся в сторону авторов, издавая ужасающий рёв. Тосон с силой толкает Дазая и отскакивает сам, но Осаму всё равно достаётся — монстр успел задеть его по ногам, из-за чего писателя сковывает. Кажется, будет не одна гематома. Ранпо заносит кнут и успевает ударить создание в бок. Останавливаясь, оно оборачивается к фокуснику и несётся уже к нему, раскрывая пасть. Накахара дрожащими руками снимает предохранитель и выстреливает в монстра, отчего существо вскрикивает, скалясь. Тосон готовится выстрелить чудищу в морду из лука и мигом осуществляет задуманное. Этот выстрел заставляет монстра издать мерзкий скрип и рассыпаться в пепел.       — Да как вы, ублюдки, посмели?! — шипит Рейджи, до этого уверенный в силе своего монстра.       Демон озлобленно достаёт свой длинный кнут с металлическим наконечником и, пользуясь случаем, метает его Тосону, смотрящему на место, где был монстр, в спину, пронзая одежду и кожу натуралиста и возвращая орудие себе. Шимазаки охватывает дикая боль, от которой на глазах выступают еле заметные слёзы. Этот удар словно разорвал его мышцы. Начиная со спины, по всему телу разливается жар. Не в силах устоять, журналист падает на колени, сжимаясь от полученного увечья. Осаму, стоящий неподалёку, бросает косу и хромает к Тосону, смотря по сторонам. Ранпо тут же подбегает к авторам с поднятой косой наперевес и одёргивает Дазая, чтобы тот держал оружие поблизости.       — Чёрт! Это больно… — выдавливает из себя Шимазаки, не поднимая головы.       Чуя разъярённо мчится в сторону пятна, метясь тому в голову и с криком выстреливая. Однако Рейджи со спокойствием уклоняется.       — Довольно смело! — усмехается демон, готовясь парировать атаку.       Он делает мощный взмах кнутом, заносит его над поэтом и с силой отпускает. Накахара успевает только зажмуриться. Но он не чувствует никакой боли.       Открыв глаза, Чуя видит перед собой стоящего к нему спиной Ранпо, расставившего руки. Ноги фокусника начинают подкашиваться, но у него хватает сил обернуться к Чуе. Лицо и грудная клетка Эдогава залиты кровью.       — Что ж, мой дорогой друг, — хрипит Ранпо, глядя на заслонённого автора через полностью побагровевший монокль. — Было приятно сотрудничать с тобой. Жаль, что так мало…       Ранпо валится с ног, но Чуя успевает ухватить его и медленно опустить. Цилиндр какое-то время продолжает катиться по земле, пока не повторяет судьбу своего владельца и тоже падает.       — Ты заплатишь за это! — в ярости кричит Накахара.       Чуя обессиленно кидается на Рейджи, пытаясь ударить его револьвером по голове, но демон пинает его в живот, откидывая в направлении, противоположном тому, где лежит Ранпо. Пистолет вылетает из рук. Под ногами Рейджи оказывается шляпа, которую он раздавливает каблуком.       Накахара переворачивается и приподнимается на колени, но его охватывает приступ тошноты. Поэт заливается кашлем, и после этого на земле оказывается лужа крови. Чуя смотрит на ладони и обнаруживает, что они стремительно окрашиваются в синий цвет. Практически как и в тот раз. Чуя делает усилие, чтобы взглянуть на Ранпо. Те его части тела, что не закрыты одеждой, выглядят в свою очередь сиреневыми. Похоже, операция по спасению книги Шимазаки провалилась. Единственное, что успокаивает Чую — на его месте не ребёнок. С этой мыслью автор медленно закрывает глаза, слегка улыбаясь. Сейчас он точно воссоединиться со своей семьёй. Вернётся к сыну, увидится с женой. Но как же жаль, что и он со своим творчеством в скором времени будет забыт.       — А если бы не лезли под руку, может и выжили бы, — ухмыляется Рейджи, направляясь к свалившемуся Осаму, который пострадал меньше всех, чтобы добить и его.       Прямо перед Дазаем Рейджи останавливается, услышав какой-то иной звук, отличный от шумов умирающей книги. Демон в пол-оборота глядит назад, чтобы не терять раненого писателя из виду.       Истекающий кровью, почти полностью покрытый тёмными сиреневыми пятнами, с застывшим на лице безумным оскалом. Тосон впивается в Рейджи налитыми злобой глазами.       — Теперь ты расскажешь мне, каково умирать! — вскрикивает журналист, натягивая тетиву так быстро, что демон не успевает ничего понять.       Рейджи опускает голову и видит наконечник стрелы, выглядывающий из его груди. У демона начинает выступать кровь.       — Ты! — шипит демон, хватаясь за поражённое место. — Да я тебя в порошок сотру!       Рейджи разворачивается, но Шимазаки выпускает вторую стрелу. Кажется, что в каждом из выстрелов сконцентрирована вся ненависть Тосона. Автор, невзирая на раны, подходит всё ближе, не собираясь останавливаться, подобно хищнику. Осаму хоть и знает Тосона не так давно, но он и представить не мог, что Шимазаки может настолько перемениться. Осаму хочет как-то помочь, но из-за подвёрнутых ног не может подняться. Рейджи, сгорающий от злобы, сжимает свой кнут, чтобы оборвать жизнь Тосона окончательно, как его пробивает мощный удар от затылка до пояса. Мощный удар другого кнута.       Ранпо, воспользовавшись случаем, подскочил к демону со спины, чтобы отплатить той же монетой.       — Полагаю, это твоё финальное представление! — восклицает фокусник что есть силы.       После этих слов Эдогава опускается на колено, заливаясь кашлем. Рейджи, с трудом держащийся на ногах, заливается истерическим смехом.       — Хорошая попытка! — произносит он после смеха, меняясь в лице. — …А теперь я прикончу вас!       Рейджи медленно идёт к склонившемуся Ранпо. Тосон снова начинает натягивать тетиву, но его руки дрожат и роняют лук. Силы раненых авторов всё ещё ограничены. Дазай хватает себя за ногу, чтобы хоть как-то приподняться, но боль в мышцах снова даёт о себе знать, отчего писатель вскрикивает. Происходящее заставило Чую приоткрыть глаза. Хоть сознание и затуманено, поэт всё ещё видит, что разворачивается перед ним.       «Они всё ещё сражаются… — задумывается он. — Их поразило сильнее меня, но они всё ещё сражаются…».       «Ты тоже должен сражаться».       Эта мысль проносится в его голове, заглушая адскую боль. Чуя приподнимает голову и замечает свой пистолет неподалёку. Накахара тянет к нему посиневшую левую руку и хватает его. К парню будто вернулись остатки энергии. Он встаёт на ноги, преодолевая желание раскашляться, и метится в почти дошедшего до Ранпо монстра. Демон, заслышав подъём Чуи, оборачивается к нему. Лицо поэта искривляется в безумной улыбке, демонстрирующей окровавленные от кашля зубы.       — Отправляйся в царство мёртвых! — рычит он, пронзая Рейджи пулей в живот.       Изо рта демона начинает течь чёрная кровь. Он не успевает ничего сказать, как рассыпается, подобно своему чудовищу.       В это сложно поверить, но следом за Рейджи стремительно исчезают и многочисленные овцы. Предположение Ранпо подтвердилось — весь процесс очернения был вызван демоном, руководящим всем прочим. Сидящий Осаму осматривается и видит, как зарастают разрывы в небе и на земле, как в этот мир возвращаются краски.       — Получилось! — восклицает Чуя, так же заметив перемены. — Мы смогли!       Авторы не успевают досмотреть исцеление книги, как их озаряет знакомая вспышка. Все четверо оказываются лежащими в Зале погружений.       — Ну наконец-то вы… Какой ужас!       Накахара помнит этот голос, он точно слышал его раньше. Взгляд поэта устремляется на его источник. Парень с аристократичной внешностью и розовыми волосами.       — Я позову Шигу! Вы только подождите!

***

      — Чуя-кун, потерпи немного, сейчас будет намного лучше.       — Всё ещё жжётся! Эй, Тосон, прекрати так на меня смотреть!       — Извини, но всё ради журнала.       Ранпо тем временем встаёт с койки обновлённый, даже его одежда, от цилиндра до ботинок, возвращается к исходному состоянию. Ранпо подходит к зеркалу и облегчённо вздыхает, не видя на лице ужасающего шрама, который вполне себе мог остаться после рокового удара. Эдогава — второй автор, прошедший лечение. До него на этой же койке на протяжение двадцати минут лежал Шимазаки, раненный сильнее всех, а Мори давал Ранпо обезболивающее и прижигал открытую рану. Сейчас Огай делает то же самое, но по отношению к Чуе. Завидя освободившуюся кровать, Мори указывает на это поэту, приглашая пройти туда.       — Дазай-кун, — подзывает Мори. — Давай теперь разберёмся с твоими ногами.       Ранпо подходит к Осаму и помогает ему дойти до кушетки и усесться. Накахара занимает койку без чьей-либо помощи — спасибо вколотому обезболивающему. Автор решает прикрыть глаза, предварительно грозно посмотрев на сидящего неподалёку журналиста, к которому вернулось былое любопытство, на что тот чуть заметно улыбнулся. Ни один участник погружения не покидает лазарета.       Лишь спустя ещё полчаса четыре автора забирают все свои восстановившиеся вещи и уходят вместе, поблагодарив Мори за бесценную помощь и попросив передать слова благодарности и Муше.       — Так-так, — привычно говорит Ранпо, прерывая молчание. — Мы теперь, господа, можно сказать связаны этим погружением.       — Пф, не то слово, — произносит Чуя с усмешкой. — Этот ублюдок нас знатно потрепал. Нескоро я соберусь на ещё одно такое погружение.       — Да, они достаточно сильны, — добавляет Тосон. — Мне очень интересна их сущность, да и сам факт очернения как такового. Всё это поддаётся внятному объяснению... И да, спасибо. Вы спасли мою книгу.       Интонация Шимазаки немного меняется. В ней прослеживается что-то напоминающее радость, что удивляет остальных.       — Ух, как меня бесят эти пятна! — комментирует Осаму, сжимая кулак. — Вот зачем им наши произведения портить? Нет, чтобы чем-то полезным заняться. Надо ведь нас трогать! Что мы, авторы, им сделали?!       — Звучит невероятно, но я впервые с тобой согласен, — саркастично подмечает Чуя, сразу после нахмуривая брови и думая о пережитом. — Расправиться бы с ними всеми за это.       — Да, те ещё преступники, — говорит Эдогава, зевая. — Но нам всем сейчас явно стоит отдохнуть. Особенно тебе, Чуя. Мало того в одной книге свалился, так ещё и в другой получил.       — Везения мне не занимать… — соглашается поэт и с содроганием сердца вспоминает свои сегодняшние видения. Его взгляд становится отстранённым. — Ты прав. Давайте разойдёмся по комнатам и отдохнём.       Три автора кивают, и все продолжают идти молча, уставшие от этого насыщенного дня.       Они не знают, что свидетелем их короткого разговора был кое-кто ещё.