LostMen

      Чуя вскакивает с постели в недоумении, как вдруг его ослепляет свет взошедшего солнца. Парень спал так крепко, что время сна пролетело для него достаточно быстро.       — Будильник потрясающий, ничего не скажешь, — ворчит Накахара, опуская ноги с кровати и подходя к шкафу, в который он вчера положил одежду.       Сегодня Чуе предстоит провести первый полноценный день на новом месте. Проснувшись после вчерашнего, парень ещё сильнее удостоверился в реальности происходящего, так что не время прохлаждаться. Необходимо выяснить больше.       Автор выходит из комнаты и добредает до конца пролёта, который, как оказалось, представляет из себя переход в огромный зал Библиотеки. Накахара пробует увидеть потолок и удивляется, как не свернул себе шею — высота зала внушающая, но ещё грандиозней высота полок, наполненных под завязку книгами. Для кого предназначены те из них, что находятся в самом верху — вопрос. Скорее всего, большая часть не более, чем реквизит или искусная иллюзия, но и это не отменяет того факта, что такое окружение выглядит солидно. Взгляд Чуи приковывают более приземистые вещи — стоящий на открытом пространстве письменный стол и шкафчик со множеством бумаг. Следует посмотреть на их содержимое, вдруг там есть хоть какая-то полезная информация. Чуя усаживается за стол и начинает перебирать содержимое шкафчика.       — «Довожу до Вашего сведения, что финансовые обороты за прошлый квартал составили…», тьфу, ну и бред! — возмущается Накахара, кладя взятый документ в другую стопку. — Может быть, эта окажется интереснее: «Хотим сообщить Вам о том, что отчёт должен быть готов к…». Да что ж такое-то?!       Парень, не переставая фыркать, смотрит следующий документ, и следующий, и следующий. Ни в одном из них нету хоть чего-то не связанного с делами казёнными. Раздосадованный Чуя пытается встать со стола, как вдруг ударяется об угол стула, издавая раздражённый «Чёрт побери!» и садясь обратно, чтобы переждать неприятные ощущения. Через пару минут поэт видит в дверном проёме вчерашнего писателя, спасшего его от книжного демона.       — Ну и чего шумим? — спрашивает тот с ухмылкой, опираясь на стену.       — О! Мальчик-журналист! — воодушевлённо восклицает Чуя, глядя на зашедшего. — Шимазаки, я не ошибся?       — Да, меня зовут Шимазаки, запомнил, — отвечает журналист, задумываясь. — А что ты тут делаешь?       — Да вот, книги с документами сортирую. Кто ещё этим займётся? Хотя знаешь, я ведь не секретарь какой-то, делать это не обязан, — рассказывает Чуя о «собственной инициативе», спонтанно возникшей в ходе короткой беседы.       — Признай, что тебе тоже хочется докопаться до сути, — говорит Тосон, раскусивший замысел автора. — Поверь, я вчера утром занимался тем же, а потом узнал, что нужно тебя спасать. В общем, ничего путного тогда не нашёл.       — А ты у нас видишь людей насквозь, — усмехается Чуя, положив руки на бёдра. — Так и есть. Но ведь должно быть что-то.       — Что-то должно, — повторяет Тосон, вспоминая кое о чём. — Ты не проголодался? Пошли в столовую.       Не дожидаясь ответа от Чуи, Шимазаки отстранённо уходит. Поэт всё-таки хочет поесть, так что следует за Тосоном. И узнать побольше о здешних местах стоит. Да и, как бы смешно не звучало, Чуя не ел с прошлой жизни в самом что ни на есть буквальном смысле.       Столовая оказывается примерно в пяти минутах ходьбы от зала, где оба писателя в разное время стремились к раскрытию истины. По своим размерам столовая намного уступает залу, однако здесь привлекает вполне уютная атмосфера и запах вкусной еды, от которого начинает урчать в животе и появляется инстинктивное желание облизнуться. Да, теперь пришедшие совершенно ясно понимают своё желание поесть, никаких сомнений. Шимазаки приближается к одной из стен комнаты, где висит какое-то объявление, и водит пальцем по надписи. Присмотревшись, Тосон понимает, что перед ними меню этого дня, на завтрак полагается омлет. Авторы подходят к витрине и достают разносы с едой, стоящие за стеклянной дверцей. Столов много, так что им можно выбрать любой. Журналист, не спрашивая своего спутника, отправляется к столу рядом с окном, выходящим во внутренний двор, а Чуе остаётся лишь безвольно идти за Тосоном, ведь, как показывает не слишком долгий опыт, Шимазаки привык делать всё по-своему. Сев напротив друг друга, авторы принимаются за еду, но стоит Накахаре только открыть рот, как он слышит:       — А ты ничего не помнишь о своей смерти?       Если бы поэт жевал что-то, то наверняка бы поперхнулся.       — Чего? — спрашивает тот с недоумением. — Ты в своём уме?       — Да так… Я уже понял, что ты пока, как и я, мало что помнишь. Но меня тема смерти очень интересует, точнее, что находится между ней и тем, что мы сейчас делаем, — Тосон откладывает палочки для еды и, подперев щёку ладонью, поворачивается к окну.       — Ну, я помню лишь то, что я проснулся. Это в плане смерти, а так это не единственное, что я вспомнил.       — То что происходит после смерти сравнимо со сном… Интересная версия, я учту, — писатель достаёт блокнот и записывает в нём что-то.       «Он его всегда носит что ли?!» — удивляется Чуя, но решает больше ничего не говорить, ведь тогда спокойно поесть вряд ли получится, и он окажется завален бесконечным списком вопросов авторства Шимазаки Тосона.       Почти заканчивая с едой, Накахара опускается взглядом на соседний столик, не замеченный никем из присутствующих до этого. На углу лежит конверт, спереди изображена криво нарисованная фломастером лисья мордочка, оранжевый цвет шкурки которой выходит за полупрозрачный контур. Поэт вспоминает о маленьком писателе, увиденном им краем глаза вчера — тот резво носился, крепко держа при этом плюшевого лиса. Должно быть, мальчик рисовал за завтраком и забыл свой рисунок. Чуя подскакивает к столу и бережно берёт конверт.       — Чего это ты так вскочил? — спрашивает Шимазаки, отодвигая тарелку. — Выбросить хочешь?       — Это ведь тот ребёнок нарисовал, — задумчиво произносит Чуя, показывая Тосону конверт. — Да и кто в здравом уме выбросит такое?       — Любишь детей? — спрашивает Шимазаки.       Лицо поэта вмиг меняется, становясь напряжённым.       — Просто отдам ему при встрече, — с серьёзным видом говорит он. — Думаю, стоит спрятать письмо к себе.       «Предпочитает молчать. Любопытно», — думает Тосон, считывая выражение своего нового знакомого.       Чуя сам не до конца понимает, почему так подорвался с места, и из-за чего при разговоре о мальчике ему неожиданно поплохело. Впрочем, как и при вчерашней встрече с ним перед сном у Накахары закружилась голова, но тогда он отмахнулся и списал всё на усталость. Похоже, за этим всем кроется что-то важное, о чём он забыл.       В любом случае, сейчас нужно что-то делать, только никто из присутствующих авторов не знает, что же именно. Даже после завтрака мысли не могут прийти в норму, всё слишком непонятно и не ощущается как то, что имеет место в реальной жизни. Не каждый день оказываешься в каком-то абстрактном пространстве, прекрасно помня, что ты уже мёртв, и встаёшь перед фактом, что тебе нужно решить какую-то чрезвычайно значимую проблему, о сути которой абсолютно ничего не известно. Сейчас они и находятся в этом неясном состоянии — Чуя задумался с конвертом в руке, а Тосон сидит рядом над опустевшей тарелкой.       Вошедший в столовую незнакомец помогает застывшим во времени и собственных мыслях вернуться в эту странную действительность. Хотя, как сказать, его внешний вид может ещё больше запутать кого-нибудь и заставить сомневаться в происходящем. Его рост выглядит особенно внушительно в сравнение с двумя невысокими авторами, костюм абсолютно бел и неполностью спрятан под чёрным плащом, напоминая тем самым шахматную доску или же клавиши фортепьяно своей расцветкой, а образ дополняет высокий цилиндр всё того же белого цвета. Воистину сбежавший персонаж какого-то мистического произведения.       — Так-так, господа, я не помешал вашим раздумьям? — галантно спрашивает он, наклоняясь к авторам и демонстративно снимая цилиндр. — Мы с вами, можно сказать, стали героями какого-то загадочного романа. «Запертые в библиотеке после предполагаемой смерти», хотя подобный приём с запиранием — уже своеобразное клише детективного жанра. Любите ли вы детективы так же, как люблю их я?       — Ты вообще кто? — восклицает очнувшийся от внутренних рассуждений Накахара, не переставая оглядывать неизвестного «фокусника», чем-то напоминающего вчерашнего демона.       — Эдогава Ранпо, — артистично протягивает он, словно ведущий оглашает выступающих. — Рад нашему знакомству, мои невысокие, но почтенные господа.       — Можно было бы обойтись и без дополнений. Я Накахара Чуя, а этот мальчишка в пижаме — Шимазаки Тосон.       Журналист издаёт негромкий смешок. В какой-то степени «мальчишка» звучит как комплимент для Тосона, которому ещё недавно было больше семидесяти.       — И что же ты тут делаешь? — спрашивает Чуя, не прекращая смотреть на яркую брошь Ранпо, сверкающую драгоценными камнями. — Завтракать пришёл?       — Тут, знаете ли, книжка в опасности, — отчеканивает он, продолжая разговаривать на манер актёра столичного театра. — Да и познакомиться поближе с новыми действующими лицами никогда лишним не бывает. Хотя, тут уж я скорее новое действующее лицо, явившееся в сюжет в первом часу ночи благодаря белому тигру, назовём моего спасителя в этой пьесе так.       — Да, надо выдвигаться, — неспешно и вдумчиво проговаривает Шимазаки. — Так у нас есть шансы узнать больше и получить полезный материал.       После того, как поэт относит пустые тарелки обратно, двое авторов следуют за Эдогавой, ведущего их к новому источнику проблем. Ранпо насвистывает какую-то произвольную мелодию себе под нос, не прекращая вертеть цилиндр то в одной руке, то в другой. Журналист озабоченно чертит что-то в тетради. Чуя решает заглянуть туда, но видит там лишь какие-то броские линии. Подумав немного, он приходит к выводу, что Тосон рисует примерное расположение пролётов и дверей.       «И как он вообще разбирается в этой белиберде?» — недоумевает Накахара, прикладывая палец к подбородку и стараясь сохранить равнодушное и отстранённое выражение лица, когда на него оборачивается Шимазаки.

***

      Помещение, куда авторов привёл Ранпо, оказывается тем же, откуда поздним вечером шли Чуя и Тосон. Посередине комнаты стоит, беспокойно притопывая ногой, молодой человек в кожанке и с длинной косой, то и дело смотря на книгу с перепуганным видом.       — История Анго в беде, нам нужно шо-то делать! — возмущается топающий парень, говоря с акцентом.       — …Ты знаешь Анго? — взволнованно шепчет Накахара, чувствуя, что в нём вспыхнуло воспоминание об одном его знакомом, с которым у них когда-то не состоялась драка, затеянная, понятное дело, поэтом.       — Давайте оставим это на потом. Я вас ещё опрошу, — останавливает их Тосон, обращаясь к мужчине с косой. — Надо сначала оценить ситуацию. Ода, нас четверо?       Ранпо оценивает каждого присутствующего и кивает.       «Нельзя стоять и считать людей в комнате, чёрт побери! Пустая трата времени! — восклицает Чуя в своих мыслях. — Мы должны сделать это быстрее!»       Поэт, не дожидаясь какой-либо реакции остальных авторов, без лишних слов распахивает книгу, после чего всю комнату заливает белым светом.       В следующую секунду ослепительно белый сменяется на абсолютно розовый, заполняющий почти всё пространство, оставляя лишь небольшой кусочек неба. Накахара понимает, что это сакуры. Бесчисленное количество сакур, в какой-то степени вызывающих тревогу и дискомфорт. Их слишком много. И, возможно, атмосферы придаёт и тот факт, что в листве может прятаться всё что угодно. А вдруг Анго не сможет найти дорогу? Вдруг они не найдут его, и он останется один? Чуя долго находится в своих рассуждениях и не сразу осознаёт, что и он остался один. Он не видит здесь кого-то ещё. Ни Тосона, ни Ранпо, ни того друга Анго. Парень пытается разглядеть под ногами хотя бы подобие тропы.       — Эй, гегемония, выходи! Я знаю, ты где-то здесь. Небось сидишь в кустах и хихикаешь надо мной, — подзывает он автора книги, но слышит ответа. — Чудак-фокусник, твои происки? Мальчик-журналист? Ответьте!       До Чуи наконец доносится шорох лежащих на земле лепестков. Кто-то идёт сюда. Неужели подействовало?       Серое пятно на пейзаже.       — Чуя-кун, милый! Как я рад тебя видеть! — машет обеими руками Мицуаки. — Скучал по мне?       Поэт стискивает зубы и отскакивает. Он и подумать не мог, что его возгласы приманят не кого-то из авторов, а демона, причём того самого, огретого брошенной Чуей веткой.       — Знаешь, — начинает Мицуаки. — А мне вот за тебя сильно прилетело не только твоей чёртовой палкой, но и от начальства. Кто же знал, что ты у нас такой своенравный?       У Чуи сейчас есть лишь желание подобрать что-то потяжелее той самой палки и с силой швырнуть в сторону этого шута, если бы только на земле лежало хоть что-нибудь помимо опавших лепестков сакур.       — …Но давай оставим эти обиды в прошлом, — продолжает тот. — Не могу не поделиться наиприятнейшей новостью. Мне вернули моих маленьких питомцев. Не хочешь познакомиться с ними поближе?       Как только Мицуаки заканчивает говорить, за ним появляются два огромных и вытянутых силуэта, высовывающих языки и издающих шипящие звук. Чёрные змеи с оголодавшими глазами. Глядя на них, Чуя испытывает непреодолимое чувство презрения и отвращения, и с каждой секундой оно становится сильнее.       Автор вспоминает о том, что у Шимазаки в момент прошлого нападения был лук, и взволнованно трогает то место на поясе, где ремнями была прикреплена книга, нащупывая револьвер. Он быстро тянет его, снимая предохранитель, и целится прямо в глаз одной из змей, но вторая хватает его своим длинным хвостом, поднимая перед собой. Чуя потерял слишком много времени.       — Как же грубо, как же грубо! — возмущается Мицуаки. — Пытаться стрелять в них. Они у меня очень хорошие! Добрые, ласковые, послушнейшие! Выполняют всё, что им скажешь. Например…       Змея, которую Накахара пытался подстрелить, вонзается в него своими острыми клыками, из-за чего поэт моментально вскрикивает.       — …Уничтожить.       Второй хищник бросается и кусает Чую в то же самое место. Парень видит, как у него на груди выступает кровь, гораздо темнее, чем должна быть. Зверь бросает его на землю. Теперь розовое окружение окрашивается бордовыми каплями. Чуя хочет позвать на помощь, но у него выходит лишь глухой хрип — клыки змей задели лёгкие. Накахара ощущает головокружение, становится тяжелее дышать, это удушающее чувство и невозможность вдохнуть кажутся ему уже таким знакомым.       — Признаться, мне жаль, — с наигранным сожалением говорит Мицуаки. — Если бы ты не был упрямым, мог присоединиться к нам. Ну… Или стать частью моей укрощённой коллекции, тут уж не знаю. Но свой шанс, к наиглубочайшему сожалению, ты упустил. Для тебя, как автора, это конец. Но мы можем начать с самого сначала.       «Только вчера вернулся к жизни, чтобы снова исчезнуть», — проносится мысль в голове Чуи.       Вдруг одна из змей падает с оглушительным шипением. Мицуаки подбегает к ней и, оскаливаясь, вытаскивает стрелу, но через секунду другой зверь так же падает, но уже от брошенного клинка.       — Проклятье! Ну зачем же вы лезете не в своё дело?!       Мицуаки впадает в бешенство, глядя на своих поверженных змей, не замечая, как его ногу обвил кожаный кнут. Он затягивается ещё сильнее и валит Мицуаки с ног.       — Так-так! — произносит Ранпо, опуская голову, чтобы увидеть лицо Мицуаки. — И что мы тут устраиваем? И чего это мы тут организовываем?       — Неужели нельзя просто дать мне расправиться с ним? — теряет контроль Мицуаки. — Вы всё равно не справитесь с нами. Так зачем же что-то делать?!       — Шо ты такое говоришь?! — бесцеремонно хватает его за воротник Ода, приподнимая. — У вас, пятен, нет никакой совести! Как вам не стыдно?!       Мицуаки хрипит и размахивает ногами в воздухе, пытаясь сказать что-то ещё, но разозлённый взгляд Оды заставляет его молчать.       — Не дашь мне интервью? — спрашивает Тосон, подходя поближе. Ода и Ранпо переводят на него взгляды в исступлении.       — Думаешь, я так болтлив?! — говорит очень болтливый Мицуаки. — Да я в жизни не…       Мицуаки получает быстрый удар кнутом по своему многострадальному затылку.       — Полагаю, нам нужно перенести интервью, — прерывает их Эдогава, указывая на потерявшего сознание Чую. — Одному из участников представления плохо. И боюсь, что может стать хуже, если мы не прекратим терять время.       — Он смылся! — возмущается Ода, показывая рукой на место, где были Мицуаки и его «питомцы», теперь там никого не было.       — Хм, ты прав, Ранпо, — кивает Тосон, рассматривая Чую. — У меня всё равно есть увлекательный материал.       Поэт лежит на земле, покрытый фиолетовыми пятнами, издавая лишь протяжный стон, мало похожий на дыхание. Именно пятна неизвестного происхождения так сильно заинтересовали журналиста.

***

      Все участники погружения находятся в лазарете, где ещё недавно, по рассказам Оды, был он сам, остальные же видят это место впервые. По сторонам расположено много коек, но одна из них отличается — она немного выше и выглядит гораздо уютнее, к тому же Ода настаивал на том, чтобы Чую положили именно туда, ведь эта койка и помогла Оде вылечиться, когда его ранили. Поэту и впрямь становится лучше — теперь он дышит не так измученно, а пятна постепенно пропадают.       — Ты хочешь остаться? — обращается к Шимазаки Ранпо.       — Мне нужно изучить его.       Фокусник пожимает плечами и уходит с Одой, оглядываясь на журналиста перед тем, как выйти из лазарета. Тосон приближается к кровати и внимательно смотрит на Чую, аккуратно касаясь тех мест, откуда ещё не сошли фиолетовые следы. Непохоже на результат укуса. Ода рассказал Тосону по пути о таком же полученном пятне, только оно было синего цвета. Писатель в очередной раз делает зарисовку, мало напоминающую Накахару, скорее уж набросок медика, нашедшего новую болезнь и старающегося быстрее запечатлеть её. Тосон вспоминает о том, что поэт был ранен в грудь, и решает расстегнуть ему рубашку. Но именно в этот момент Чуя открывает глаза.       — Анго… — шепчет он. — Вы нашли его?       Шимазаки тут же прекращает задуманное и убирает руки.       — Нет. Полагаю, его там даже не было. Наверное, ловушка.       Чуя хочет что-то сказать, но замолкает, отворачиваясь в сторону пустой стены. Сейчас он испытывает тяжесть не только физическую, ведь парень так хотел ухватиться за остаток прошлой жизни. Тосон задумывается, что на месте Накахары тоже был бы огорчён, к примеру, не найдя на погружении своего друга Шусея. Шимазаки видит, как пятна почти пропали, Ода был прав насчёт койки. Она и впрямь обладает каким-то свойствами сродни тому, что происходит в Зале погружений. Это Тосон тоже берёт на заметку, чтобы изучить в дальнейшем. Чуя понемногу приходит в себя, приподнимается и свешивает ноги с кровати, садясь ближе к краю. Накахара отворачивает ворот и смотрит на эпицентр своего ранения, не переставая удивляться своему второму чудесному спасению — от глубокой раны ничего не осталось. Поэт спрыгивает и направляется к выходу, теперь уже писатель беззвучно следует за ним.       Идя по коридору, они не роняют ни слова почти всю дорогу. Эту тишину под конец пути прекращает Накахара.       — Здесь нет никого, кто был со мной раньше, — говорит он тихо, но достаточно, чтобы Тосон услышал его. —…Спасибо, что последил за мной. Я думал, так и помру в одиночестве уже через день, как прибыл сюда.       Журналист молчит, не зная, что нужно сказать в такой ситуации. Он испытывает некоторую неловкость, ведь у него, по правде сказать, не было каких-то благородных целей, когда он решил побыть там — ему просто надо было изучить пострадавшего для материала своего будущего журнала. Шимазаки не думал оставаться там ради человека, кем бы он ни был. Он привык сохранять беспристрастность и хладнокровие в любых делах, относящихся к своим расследованиям. Но Тосон замечает, что Чуя и не требует ответа. Это было даже больше похоже на откровение, адресованное пустоте. Так они доходят до входа в комнату Накахары.       — Я начинаю верить в реальность происходящего, — обращается к Тосону Чуя. — Хей, ты всю дорогу молчал. Может, скажешь что-нибудь на прощание?       Шимазаки встряхивает головой и возвращается из своего подсознания.       — Увидимся, — кротко произносит писатель. — Уже уходишь?       — Я устал, — отвечает Чуя, залетая к себе и отпуская дверь слишком рано. Она издаёт грохот, отдающийся эхом ещё несколько секунд.       Шимазаки задумчиво отходит от двери, не обращая на это внимания. Может, стоит сходить к Катаю? Это признание Чуи напомнило Тосону о том, что у него здесь есть те, кого он знает, и кому он хоть сколько-нибудь нужен.       Чуя тем временем чувствует, как его начинает бросать в жар, а его руки охватывает тряска. По мере ходьбы до комнаты это ощущение нарастало всё больше и больше. Оно напоминает ему чувство одиночества и брошенности, словно в этом мире не осталось никого, кто мог бы его поддержать. Словно те, кто должен был быть рядом, оставили его наедине с собой. Он открывает комод в своей комнате, а затем судорожно оглядывает углы. Здесь почти ничего нет, ведь автор только заселился. Никакого спиртного. Чуе нужно сходить в бар, нужно развеяться. Он ведь делает так всякий раз, когда сталкивается с чем-то стрессовым и невыносимым. И это — не исключение.