Проклятье фараона

Нещадно палящее солнце обрушивало свой гнев на воды священного Нила, превращая могучую реку в змеящуюся ленту расплавленного золота. Два корабля, словно хищные звери, готовые вцепиться друг другу в глотки, медленно сближались. Карийская триера, стройная, парящая, с высоко поднятым носом, украшенным фигурой грифона, гордо рассекала волны. Нубийская же ладья, приземистая и угрожающая, с оскаленной львиной головой на носу, казалась воплощением дикой, необузданной ярости этих древних черных земель. Капитан Дарданий острым взглядом осматривал воинов, которые в своих сверкающих бронзовых доспехах и шлемах с высокими гребнями готовились к битве. Он вглядывался в их лица, обожженные солнцем и ветрами дальних странствий, выражали решимость и спокойную уверенность людей, привыкших полагаться на свое мастерство и храбрость. — Братья! — громовым голосом обратился он к своей команде. — Сегодня нам предстоит сразиться не просто за золото или славу. Мы сражаемся за честь нашего народа, запятнанную похищением сына фараона. Мы — воины, которые издавна славились силой меча! И пусть эти дикари узнают, что значит гнев истинных воинов! Ответом ему был слаженный рев сотен глоток, эхом пронесшийся над водами Нила. На нубийском судне царила тишина. Воины, с телами, покрытыми ритуальными шрамами и боевой раскраской, были будто подвешены в воздухе. Их ноги не касались земли, их глаза, затуманенные дурманящими травами, горели безумным огнем жажды крови. Тела воинов разошлись, и вперёд выступила фигура женщины. Её тело, покрытое узорами из хны и змеиными амулетами, медленно двигалось к носу ладьи. Она прищурилась и сжала в руке жезл, увенчанный черепом павиана. — О, великий Апедемак! — начала она, повернувшись к огромной голове льва. Свободной рукой она прошлась по деревянной гриве. — Сегодня я напою твои клыки кровью карийцев. Пусть их крики боли станут сладчайшей музыкой для твоих ушей! Пусть их смерти приведут сюда сотни, тысячи подобных им… вся земля твоя, Апедемак, будет пропитана кровью. Будет проклята… Бахира щелкнула пальцами и глаза огромного мужчины по имени Тахарка, с телом, покрытым шрамами бесчисленных битв, зажглись огнем. Нубийский вождь поднял свой огромный двуручный меч и громко рыкнул: — Воины Нубии! Сегодня мы принесем богатую жертву нашим богам! Пусть воды Нила окрасятся кровью этих бледных псов! Дарданий, услышав эти слова, не мог сдержать горькой усмешки. Он обратился к своему ближайшему помощнику, молодому омеге Лидосу: — Видишь, мой друг, с кем нам приходится сражаться? Они думают, что их дикие боги и безумные ритуалы дадут им победу. Но они забывают, что настоящая сила — в мастерстве и храбрости воина, а не в кровавых жертвоприношениях. Нубийцы и египтяне так похожи… Лидос кивнул, его юное лицо было серьезным: — Говорят, их жрица владеет темной магией, способной вселять ужас в сердца самых храбрых воинов. — Магия? — Дарданий презрительно сплюнул за борт. — Единственная магия, в которую я верю — это мой меч и крепость наших щитов. Готовься, мой друг. Сейчас начнется настоящий кровавый ритуал. Корабли сближались, и теперь можно было разглядеть каждую черточку на лицах противников. Воздух, казалось, загустел от напряжения, став вязким и тяжелым, как смола сикоморы. И вдруг, словно по невидимому сигналу, обе стороны одновременно бросились в атаку. Первыми в ход пошли дальнобойные орудия. Нубийские пращники выпустили град камней, взвывших в воздухе подобно разъяренным шершням. Карийские лучники ответили залпом стрел, их наконечники зловеще посвистывали, рассекая горячий воздух. Дарданий, прикрывшись щитом, выкрикнул: — Держать строй! Не разрывать линию щитов! Карийские воины, обученные сражаться как единый организм, мгновенно сомкнули ряды. Их щиты образовали непроницаемую стену, о которую разбивались атаки нубийцев и закрывали не только воинов, но и гребцов. Камни и дротики отскакивали, не причиняя серьезного вреда. На нубийском корабле Бахира начала свое зловещее колдовство. Её глаза закатились, показывая лишь белки, а тело содрогнулось в экстатическом трансе. Она выкрикнула слова на языке, древнем как сами пирамиды: — Пусть ярость наполнит сердца наших воинов! Пусть их руки разорвут врагов на части! Внезапно небо потемнело, и над рекой пронесся порыв горячего ветра. Воды Нила забурлили, словно в его глубинах пробудилось древнее чудовище. Нубийские воины взревели от возбуждения, видя в этом знак божественного благословения. Дарданий, наблюдая за этим жутким спектаклем, почувствовал, как по спине пробежал холодок. Но он быстро взял себя в руки и обратился к своим людям: — Не бойтесь их фокусов! Это всего лишь трюки, призванные напугать нас. Помните, что с нами великий Аполлон, покровитель воинов и защитник справедливости! Его слова придали карийцам уверенности. Они крепче сжали оружие, готовясь к неминуемой схватке. Корабли сошлись борт к борту с оглушительным треском. Брызги воды и щепки разлетелись в стороны. Нубийцы, взвыв как стая голодных шакалов, бросились на абордаж. Их дикие крики, казалось, могли напугать самих богов. Первым на карийскую палубу запрыгнул огромный нубиец, его мускулистое тело было покрыто татуировками. В каждой руке он сжимал по короткому изогнутому мечу. С диким ревом он обрушился на ближайшего карийца. Но его встретил Лидос. Молодой омега двигался с грацией танцора. Он ловко уклонился от первого удара нубийца и нанес молниеносный ответный выпад. Его меч оставил глубокую рану на бедре противника. Нубиец взревел от боли и ярости. Он закрутился на месте, его мечи превратились в сверкающие полумесяцы смерти. Лидос едва успевал отражать удары, медленно отступая под натиском врага. — Держись, Лидос! — крикнул Дарданий, пробиваясь к своему другу сквозь хаос битвы. Но помощь пришла неожиданно. Один из карийских лучников, выпустил стрелу прямо в спину нубийца. Наконечник глубоко вошел между лопаток, и гигант рухнул на палубу, как подкошенный. Лидос, тяжело дыша, кивнул в знак благодарности лучнику и снова бросился в гущу схватки. Тем временем Дарданий сошелся в поединке с нубийским вождем Тахаркой. Это было столкновение двух титанов. Тахарка возвышался над карийским капитаном как скала, его огромный двуручный меч со свистом рассекал воздух. Но Дарданий был быстрее и техничнее. Он уворачивался от ударов нубийца, нанося в ответ точные уколы своим коротким мечом. — Стой и сражайся, трус! — прорычал Тахарка, его лицо исказилось от ярости. — Я не трус, — спокойно ответил Дарданий, парируя очередной удар. — Я просто умею думать. Эти слова, казалось, только сильнее разозлили нубийского вождя. Он взревел и обрушил на капитана серию мощных ударов. Альфа едва успевал отражать их, его руки дрожали от напряжения. Но вдруг Тахарка оступился на скользкой от крови палубе. Этой секундной потери равновесия хватило Дарданию. Он сделал молниеносный выпад, и его меч глубоко вошел в бок нубийского вождя. Тахарка издал утробный рык, больше похожий на рев раненого зверя, чем на человеческий крик. Он отшатнулся, прижимая руку к ране, из которой хлестала кровь. — Это… еще не конец, — прохрипел он, отступая к борту своего корабля. Дарданий не стал его преследовать. Вместо этого он обернулся к своим людям: — Карийцы! Вперед! Покажем этим дикарям, что значит настоящее воинское искусство! Вдохновленные примером своего капитана, карийские воины с удвоенной силой бросились в бой. Их строй, подобно стальному клину, вбивался в ряды нубийцев, сея хаос и смерть. Но нубийцы, несмотря на ранение своего вождя, не сдавались. Их ярость, подпитываемая темной магией Бахиры, казалось, не знала границ. Они бросались на карийцев с голыми руками, когда теряли оружие, кусались и царапались как дикие звери. Бахира, видя, что битва складывается не в их пользу, достала из складок своего одеяния маленький мешочек, наполненный черным порошком. Бросив щепотку в огонь небольшого жертвенника, установленного на палубе, она начала нараспев произносить древние слова проклятия: — Владыка тьмы и ужаса! Яви свой лик этим нечестивцам! Пусть их разум помутится от страха, пусть их сердца остановятся от ужаса! Дым от жертвенника внезапно потемнел и начал принимать форму огромной львиной головы с горящими глазами. Этот жуткий призрак навис над кораблями, и его рев, казалось, сотряс само небо. Некоторые из карийских воинов, увидев это чудовищное явление, застыли в ужасе. Их руки задрожали, а лица побледнели. Нубийцы, воодушевленные этим зрелищем, бросились в новую атаку с удвоенной яростью. Дарданий не поддался панике. Он выскочил на возвышение на палубе и громовым голосом крикнул своим людям: — Воины Карии! Не верьте глазам своим! Это всего лишь иллюзия, порожденная темной магией! Вспомните, кто вы! Вспомните о доме, о наших семьях! Мы сражаемся не только за себя, но за весь мир против этого варварства! Его голос — настоящий альфий зов, полный силы и уверенности, прорезал завесу страха, окутавшую карийцев. Один за другим, воины начали приходить в себя. Их глаза, еще секунду назад расширенные от ужаса, теперь наполнились решимостью. Лидос, сражавшийся рядом с капитаном, первым пришел в себя. Он поднял свой меч и крикнул: — Вперёд, братья! Этот клич подхватили другие воины, и вскоре вся карийская команда скандировала эти слова, перекрывая рев призрачного льва. Дарданий, видя, что его люди вновь обрели мужество, решил нанести решающий удар. Он указал мечом на Бахиру, все еще стоявшую у своего жертвенника: — Вот источник их колдовства! Уничтожьте ведьму, и их магия развеется! Группа карийских лучников, услышав приказ капитана, тут же натянула тетивы. Стрелы взвились в воздух, устремляясь к нубийской жрице. Бахира, поглощенная своим ритуалом, слишком поздно заметила опасность. Она попыталась укрыться за жертвенником, но одна из стрел нашла свою цель. Наконечник глубоко вошел в плечо жрицы, и она с криком боли упала на палубу. В тот же миг призрачный лев над полем битвы задрожал и начал рассеиваться, словно утренний туман под лучами восходящего солнца. Нубийские воины, лишившись поддержки своей жрицы, на мгновение растерялись. Карийцы с новыми силами бросились в атаку. Их строй, подобно отточенному лезвию, врезался в ряды нубийцев. Мечи сверкали в свете заходящего солнца, кровь лилась рекой, окрашивая воды Нила в багровый цвет. Лидос, сражаясь бок о бок с капитаном, демонстрировал чудеса храбрости и мастерства. Его меч, казалось, был везде одновременно — парируя удары, нанося смертельные раны, защищая товарищей. — Берегись, капитан! — внезапно закричал омега, бросаясь наперерез огромному нубийцу, занесшему копье для удара в спину Дардания. Лидос успел подставить свой щит, приняв на него удар, предназначавшийся капитану. Удар был настолько силен, что щит треснул, а сам Лидос отлетел на несколько шагов назад. Но прежде чем нубиец успел нанести второй удар, меч Дардания пронзил его грудь. — Спасибо, друг мой, — выдохнул альфа, помогая Лидосу подняться. — Ты спас мне жизнь. — Мы — братья по оружию, капитан, — ответил Лидос, морщась от боли в ушибленной руке. — Мы защищаем друг друга. Палубы обоих кораблей были залиты кровью, усеяны телами павших воинов. Воздух наполнился звоном металла, криками боли и ярости. Тахарка, нубийский вождь, несмотря на свою рану, все еще продолжал сражаться. Его огромный двуручный меч сеял смерть среди карийцев. Но с каждым взмахом его движения становились все медленнее, а дыхание — тяжелее. Дарданий, заметив это, решил, что настал момент для решающей схватки. Он начал пробиваться сквозь хаос битвы к нубийскому вождю. — Тахарка! — закричал он, перекрывая шум сражения. — Хватит прятаться за спинами своих воинов! Сразимся один на один, как подобает истинным вождям! Нубиец обернулся на голос, его глаза, налитые кровью, встретились с холодным взглядом Дардания. На мгновение на лице Тахарки промелькнуло выражение сомнения, но оно тут же сменилось маской ярости. — Ты смеешь вызывать меня, чужеземец? — прорычал он. — Что ж, пусть твоя кровь напоит пески Нубии! Два капитана сошлись в центре палубы, и вокруг них словно образовалось пустое пространство. Воины обеих сторон на мгновение прекратили сражаться, завороженные этим поединком титанов. Тахарка нанес первый удар. Его огромный меч со свистом рассек воздух, целясь в голову Дардания. Но карийский капитан был готов к этому. Он ловко уклонился, позволив клинку пройти в считанных дюймах от своего лица. — Слишком медленно, нубиец, — усмехнулся альфа, нанося быстрый укол в бок противника. Тахарка зарычал от боли и ярости. Он начал наносить удар за ударом, вкладывая в каждый всю свою чудовищную силу. Но карийец двигался словно ртуть, уворачиваясь от атак и нанося в ответ точные, выверенные удары. Постепенно ярость Тахарки начала уступать место усталости. Его движения стали медленнее, дыхание — тяжелее. Кровь из многочисленных ран окрасила его темную кожу в багровый цвет. Дарданий, видя, что противник выдыхается, решил закончить поединок. Он сделал ложный выпад в голову, и когда Тахарка поднял меч для защиты, молниеносно изменил направление удара. Клинок карийца глубоко вошел в живот нубийского вождя. Глаза Тахарки расширились от шока и боли. Его огромный меч выпал из ослабевших пальцев и с лязгом упал на палубу. Нубиец рухнул на колени, зажимая рану руками. — Это… невозможно, — прохрипел он, глядя на Дардания снизу вверх. — Как… как ты смог победить? Альфа покачал головой: — Дело не в силе, Тахарка. Дело в умении и дисциплине. Вы сражались как дикие звери, полагаясь только на ярость и жестокость. Мы же сражались как воины, используя наш разум и мастерство. С этими словами Дарданий поднял свой меч для последнего удара. Но в этот момент раздался крик: — Стой! — раздался внезапно голос Бахиры. Карийец, занесший меч для последнего удара, замер. Боль в плече Бахиры была невыносима, стрела все еще торчала из него. Но несмотря на свое ранение, она смогла подняться на ноги. Её лицо было искажено болью, но в глазах горел странный огонь. — Довольно крови, карийец, — сказала она, с трудом удерживаясь на ногах. — Мы… я предлагаю перемирие. По палубе пронесся удивленный шепот. Нубийские воины переглядывались, не понимая, что задумала жрица. Дарданий на мгновение заколебался, но затем медленно опустил меч. — Мудрое решение, жрица, — сказал он. — Хватит крови на сегодня. Он повернулся к своим людям: — Карийцы! Битва окончена! Воздух наполнился радостными криками карийских воинов. Они поднимали мечи и щиты, празднуя свой триумф. В тот же миг лицо Бахиры исказилось в жестокой усмешке. Молниеносным движением она выхватила из складок одежды ритуальный кинжал и вонзила его в спину Дардания. — Ты проявил себя достойным противником, фараонов пес из Карии, — прошипела она. — Позволь скрепить наше перемирие древним нубийским обычаем. Карийский капитан вскрикнул от боли и неожиданности. Он попытался обернуться, но ноги его уже подкашивались. Последнее, что он увидел перед тем, как упасть на залитую кровью палубу, было торжествующее лицо Бахиры. — Глупец, — прошептала она. — Ты думал, что можешь победить силы, древние как сам Нил? Не теряя ни секунды, Бахира воздела руки к небу и начала произносить заклинание на древнем языке. Её голос, усиленный магией, разнесся над водами Нила: — Прими эту жертву, Владыка, и яви свою мощь! Пусть воды Нила поглотят этих чужаков! Внезапно небо потемнело, и над рекой пронесся порыв горячего ветра. Воды Нила забурлили, словно в его глубинах пробудилось древнее чудовище. Карийский корабль начал содрогаться, словно попав в невидимые тиски. Лидос, увидев падение своего капитана, бросился к нему с криком отчаяния. Он успел сделать нескольких шагов и прыгнуть в воду прежде, чем палуба под его ногами начала трескаться и разваливаться. Карийские воины в панике заметались по разрушающемуся кораблю. Некоторые пытались прыгнуть в воду. Тахарка, несмотря на свои раны, поднялся на ноги. Его лицо исказилось в жестокой усмешке: — Вот она, истинная сила Нубии! — прорычал он. — Пусть эти чужеземцы познают гнев наших богов! Корабль карийцев начал быстро погружаться в воду. Воздух наполнился криками ужаса и мольбами о помощи. Но нубийцы лишь наблюдали за этой сценой с мрачным удовлетворением. Бахира, стоя на носу нубийского судна, продолжала свое заклинание, её глаза горели неземным огнем. Вокруг её фигуры, казалось, клубился темный туман, принимающий очертания огромного льва. Через несколько минут все было кончено. Карийский корабль полностью скрылся под водой, унося с собой жизни всех, кто находился на борту. Поверхность Нила, еще недавно бурлящая от магического шторма, начала успокаиваться. Солнце, клонившееся к закату, окрасило воды Нила в кроваво-красный цвет. Казалось, сама река оплакивала погибших, смешивая свои воды с их кровью. Бахира медленно опустила руки, её лицо было бледным от истощения, но в глазах горел огонь триумфа. — Свершилось, — прошептала она. — Владыка принял нашу жертву. Тахарка подошел к жрице, его массивная фигура отбрасывала длинную тень на палубу. — Гниющий пёс, — рыкнул он и толкнул тело Дардания в воду. — Что дальше, Бахира? Твоя хитрость и могущество принесли нам победу. Жрица повернулась к вождю, её взгляд был полон мрачной решимости: — Это лишь начало, Тахарка. Пусть весь мир узнает о силе Нубии. Мы соберём флот и отправимся в Фивы Нубийский корабль медленно поплыл вниз по течению, оставляя позади место кровавой битвы. На песчаный берег великой реки, сгорбившись под тяжестью ноши, двигалось хрупкое тело. Лидос вынес из кипящих магией вод своего капитана. Упав на землю рядом с альфой, омега шумно вдохнул. — Они вернуться… и мы должны успеть предупредить Дафниса, — омега облизнул потрескавшиеся губы. Альфа рядом прохрипел. — Дарданий? — омега поднялся на локтях и посмотрел на капитана. — Тебе крепко досталось, друг мой, но ты сильный альфа, выживание — твой дар. Он снова откинулся на песок и закрыл глаза. Омега чувствовал как медленно засыпает. — Нейтикерт… — прохрипел альфа. Ночь накрыла карийцев своим тёмным полотном, усыпанным миллиардами звезд. *** Первые лучи Ра прорезали густую пелену ночи над Фивами, словно золотые копья, пронзающие тьму. Город, погруженный в объятия Нут, богини ночного неба, медленно выскальзывал из её лона, готовясь встретить новый день. Но в священном Доме Счастья при храме Амона время, казалось, застыло, как муха в янтаре. Тончайшие льняные занавеси, прозрачные, как крылья богини Исиды, колыхались от легкого бриза, проникающего через арочные окна. Этот ветерок, казалось, нес с собой шепот древних богов, смешанный с ароматом папируса из садов храма. Воздух был напоен магией — древней, как сами пирамиды, и такой же непостижимой. Хасни пробудился от глубокого сна, его сознание медленно, подобно лотосу, распускающемуся на поверхности Нила, просыпалось. Первое, что он ощутил, был божественный аромат — что-то неуловимо сладкое, что могло принадлежать только его омеге. Тэхён. Альфа открыл глаза, и его взгляд тут же прикипел к спящему рядом возлюбленному. Сердце Хасни забилось с удвоенной силой, словно крылья священного ибиса. Омега лежал рядом, погруженный в объятия мирного сна, лицо его было безмятежным, как гладь священного озера в храме Карнака. Хасни приподнялся на локте, не в силах оторвать взгляд от своего омеги. Тэхён спал, утопая в мягкости тканей роскошного ложа. Его стройное тело, подобное творению самого Птаха, было лишь частично скрыто тончайшим покрывалом, которое обвивалось вокруг его ног, как воды Нила вокруг священных островов. Каждый изгиб, каждая линия тела Тэхёна заставляли сердце Хасни трепетать. Его кожа, гладкая и золотистая, мерцала в полумраке комнаты, как будто внутри омеги горел божественный огонь. Хасни чувствовал, как его альфа-сущность рвется наружу, желая вновь овладеть, освежить метку, что мерцала на его шее. Но он сдерживал этот первобытный порыв, наслаждаясь моментом тихого созерцания. Длинные ресницы Тэхёна отбрасывали тени на его щеки, создавая узор, подобный иероглифам на стенах древних гробниц. Хасни хотелось разгадать этот узор, словно в нем скрывалась тайна вечной жизни. Губы омеги чуть приоткрылись во сне, и Хасни ощутил почти непреодолимое желание коснуться их своими, вдохнуть аромат своего возлюбленного, впитать его сущность. Пальцы альфы невесомо скользнули по плечу Тэхёна, наслаждаясь шелковистостью его кожи. Это прикосновение было лёгким, парящим, но оно отозвалось в теле Хасни разрядом, словно сам Сет послал молнию, пронзившую его насквозь. Воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на него, затопляя сознание образами, звуками, ощущениями. Он вспомнил, как Тэхён отдавался его ласкам, как стонал его имя, словно произнося молитву древним богам. Как их тела сплетались в единое целое, подобно тому, как сплетаются стебли папируса. Как аромат возбуждения Тэхёна, сладкий и пьянящий, словно лучшее вино из погребов фараона, сводил его с ума. Как узел набухал внутри омеги, связывая их крепче, чем любые клятвы. Тонкие струйки дыма поднимались от почти погасших курильниц, наполняя комнату ароматом мирры и ладана. Этот запах, священный и древний, как сама земля Кемет, смешивался с феромонами их недавней страсти, создавая уникальный аромат, который Хасни хотел бы сохранить навечно. Ему казалось, что этот запах мог бы привести его душу обратно из Дуата, если бы он вдруг потерялся в царстве мертвых. Здесь, в этом святилище любви, не было места жестокости и смерти. Здесь царили покой и гармония, словно сама Маат, простерла над ними свои крылья. Тэхён слегка пошевелился во сне, и покрывало соскользнуло еще ниже, обнажая его грудь. Хасни затаил дыхание, любуясь игрой света на его коже. Золотистые лучи, проникающие сквозь занавеси, ласкали тело омеги, подчеркивая его божественную красоту. Казалось, само солнце благословляло их союз, одобряя выбор Хасни. Альфа почувствовал, как его наполняет благодарность за столь ценный дар. Он мысленно вознес молитву Амону. В этот момент он был готов отдать все сокровища мира за возможность остаться здесь навсегда, в этом коконе любви и блаженства. Легкий ветерок усилился, принося новую волну ароматов из сада. Запах свежераспустившихся цветов смешивался с терпким ароматом пальмового вина, оставшегося с вечера в золотых кубках на низком столике у ложа. Хасни глубоко вдохнул, позволяя этому букету запахов заполнить его легкие. Он знал, что до конца своих дней этот аромат будет ассоциироваться у него с самым счастливым утром в его жизни. — Он очень красив, — альфа резко обернулся на голос и прикрыл собой омегу. — Не бойся. Я не претендую на него. Я выбрал его брата — Ноэля. Он не такой воинственный как Тэхён. Хасни посмотрел на Тэхёна и вновь вернул взгляд к незнакомцу. — Кто ты? — Его бог. — мужчина указал взглядом на омегу и присел на край ложа. Альфа удивился тому, что под его весом даже простыни не натянулись. — Я — Зевс Лабрандский, — заметив на лице Хасни вопрос, божество прикрыло глаза и махнуло рукой. — Наверное ты не знаком с богами, что далеки от стен твоего дворца-гробницы… эм. Я перейду к делу. Ты не против? Не люблю когда сюжет повествования затянут. Хасни продолжал молчать, но кивнул в знак согласия. — Среди твоих богов есть тот, кто мне интересен. И я бы хотел, чтобы ты передал ему весточку от меня. — Разве вам не проще это сделать в вашем мире? — Хасни даже облегченно, радостно осознав, что может говорить. Ему на мгновение показалось, что дар речи им безвозвратно утерян. — Нет. Не проще. У ваших богов есть ритуал призыва. Бог приходит на зов человека. — Я тебя не звал. — А я и не твой бог. — улыбнулся Зевс. — В общем. Мне нужно, чтобы ты передал Амону, что дитя двух родов зачато. — последнюю фразу он произнес нарочито величественно выпячивая грудь вперёд и разводя руки в стороны. Но потом добавил расслабленно, — ну и встретится нам с ним нужно. Его оазис в пустыне вполне подойдёт. Я буду ждать его там. — Дитя двух родов? — уточнил Хасни. — Да. — Зевс с улыбкой и нежностью посмотрел на Тэхёна. — Твой омега понёс этой ночью. Ваш ребёнок — светоч. Он станет тем, кто примирит великие роды на земле и небесах. — Зевс поднялся и направился к окну. — Либо станет тем, кто их уничтожит, освободив дорогу новым. Ему никто не помешает. Мы все будем зависеть от его выбора. — лицо божества стало серьезным. — Береги их Хасни. Не позволь злу убить омегу или дитя в нём. Сейчас в его лоне — наш спаситель. — Есть тот, кто хочет его убить? — Конечно, — божество нахмурил лоб, отчего резко превратился в древнего старца. — Ты думаешь Апедемак выкрал тебя случайно? — Я считал это из-за отца. От смеха Зевса содрогнулись стены. Хасни посмотрел на Тэхёна, боясь, что этот смех спугнет его сон, но тот будто не слышал его вовсе. — Твой отец желает омегу твоего. А ты для него — инструмент продления власти. — Ему для этого больше подходит Нехо. Вступил бы с ним в брак и всё. — Хм… твой брат — омега-доминант. Он оттолкнул фараона от себя. Но тот все ещё жаждет вашего брака. И знает, что тебе омега не навредит. — И почему он стал таким… — обреченно произнес альфа. — Потеряв любимую жену и запечатав тебя в замке-гробнице, он сошёл с ума! Он верит в цель свою — объединение Египта и передача его в руки сильных правителей из рода своего. — божество присело на невысокий подоконник и альфе показалось, что солнечные лучи проходят сквозь него. — Он стал фанатично преследовать её, пока на его пути не появился Тэхён. Здесь твой отец потерял разум. — Ты хочешь сказать, что его планы разлучить нас — это простая похоть? — И власть над Египтом его дома. Не думай, что он настолько мелок. — Зевс вздохнул. — Пока их двое. Апедемак — который преследует цель убить омегу и дитя, и твой отец — желающий омегу себе, твое дитя не выживет в его руках. Я видел о чем он думает, когда смотрит на Тэхёна. — на лице Зевса скользнуло отвращение. — Альфа, прими на себя обет не позволить им это сделать. Сохрани жизнь омеги и его ребёнка. Твоего омеги и твоего сына. — После этих слов божество растворилось в лучах Ра. Хасни, думая о словах Зевса, вернулся к созерцанию любимого омеги. Внезапно ресницы Тэхёна дрогнули, словно крылья бабочки, готовой взлететь. Хасни замер, боясь пошевелиться, словно охотник, заметивший прекрасную газель. Медленно, будто нехотя расставаясь со сном, Тэхён открыл глаза. На мгновение в них отразилось замешательство, как будто он не мог поверить, что это не сон. Но затем, увидев Хасни, омега улыбнулся. Эта улыбка озарила комнату ярче, чем восходящее солнце. Она была прекраснее, чем все сокровища в гробнице фараона, сладостнее, чем мед диких пчел, и драгоценнее, чем все золото Нубии. В этот момент Хасни понял, что отдал бы все — свой титул, свою жизнь, даже надежду на вечную жизнь в полях Иалу — лишь бы видеть эту улыбку каждое утро до конца своих дней. — Доброе утро, муж мой, — произнес Хасни, его голос был хриплым от переполнявших его чувств. Каждое слово, слетевшее с его губ, было пропитано любовью и обожанием. Он наклонился и нежно коснулся губами губ Тэхёна. Этот поцелуй был легким, как прикосновение пера птицы к глади священного озера, но в нем была вся нежность и любовь, все обещания и клятвы, которые Хасни мог дать своему омеге. Тэхён ответил на поцелуй, обвивая руками шею альфы. Его прикосновение было словно прохладный бриз в разгар знойного дня, освежающему и животворящему. Когда их губы разъединились, омега прошептал: — Доброе утро, возлюбленный мой. Пусть боги благословят твой день и мою любовь к тебе своей силой. Хасни улыбнулся, услышав эти слова. Он провел пальцами по щеке Тэхёна, наслаждаясь её мягкостью. Кожа омеги была теплой, словно нагретая солнцем пустыня. — Ты прекраснее, чем сама Хатхор, — сказал он, его голос дрожал от переполнявших его чувств. — Я готов молиться тебе, как молюсь великим богам Египта. Ты — мой личный бог, мой амулет, моя защита от всех зол этого мира. Тэхён опустил смущённо взгляд, а румянец разлился по его коже, словно разлив Нила по полям Египта, неся с собой жизнь и плодородие. — Не гневи богов такими речами, мой альфа, — мягко упрекнул он Хасни, но в его глазах плясали искорки удовольствия. — Поверь они знают как я им благодарен за каждый момент, проведенный вместе, за каждый вздох рядом с тобой. Он снова поцеловал Тэхёна, на этот раз более страстно. Его язык скользнул меж губ омеги, исследуя, пробуя на вкус, словно путешественник. Тэхён ответил с не меньшей страстью, его тело выгнулось навстречу Хасни, словно лоза, тянущаяся к солнцу. Тяжело дыша, Хасни оторвался от Тэхёна, прижавшись к нему лбом. — Я хотел бы остаться здесь с тобой навечно, — сказал он, проводя пальцами по плечам и груди Тэхёна. Его прикосновения были легкими, почти благоговейными, словно он касался священной статуи бога. — Забыть о войнах и политике, о долге и богах. Просто быть с тобой, любить тебя, наполнять тебя, каждое мгновение своей жизни и после, в полях Иалу. Тэхён улыбнулся, но в его глазах мелькнула тень грусти. — Мы оба знаем, что пока это невозможно, мой альфа, — мягко сказал он. — На наших плечах лежат обязательства перед богами. Мы не можем забыть о своем долге, как бы ни хотели этого наши сердца. Хасни вздохнул, признавая правоту своего омеги. Он крепче прижал к себе Тэхёна, словно пытаясь защитить. Он целовал его тело. Ласкал его. А добравшись до красивого рельефа мышц пресса остановился и одними губами прошептал: — Здравствуй, дитя двух родов. Это я — отец твой. *** Солнце скрылось за горизонтом, и ночь укрыла Мемфис, древнюю столицу Та-Мери, своим покрывалом. Лишь в обители Великого Дома — дворце фараона Псамметиха — жизнь била ключом, подобно разливу благословенного Хапи. Колонны, высокие, словно стволы священных сикомор, поддерживали своды тронного зала, светильники и факелы, развешанные по стенам, отбрасывали причудливые тени. Фараон Псамметих возлежал на ложе, инкрустированном золотом Нубии. Его тело, умащенное благовониями Пунта, блестело в свете масляных ламп. Двое юных омег-наложниц, чьи одеяния были прозрачнее утреннего тумана над рекой, массировали тело владыки Та-Мери. Третья омега, грациозная, как газель в долине, подносила к устам фараона чашу с вином, красным, как закатное солнце. На столе из черного дерева земель Та-нехеси, несмотря на поздний час, раскинулось пиршество: жареная антилопа, начиненная плодами инжира и орехами; рыба из священных вод Хапи, политая соусом из зерен граната; финики, сладкие, как мед диких пчел, и золотистые лепешки из пшеницы полей Та-Мери. Воздух был напоен ароматами, способными вскружить голову даже самому искушенному царедворцу. — Хармахис, я слышу твой запах. — лицо владыки исказилось будто он учуял что-то кислое. — Вельможа из земель Куша не должен скрываться в тени. Тучное тело Хармахиса, облаченное в тончайшие одежды, выкатилось из-за колонны, оно колыхалось при каждом шаге, заставляя золотые украшения громко звенеть. — О, Псамметих, да живешь ты вечно, подобно вечному Нилу! — произнес Хармахис голосом, сладким, как финиковое вино. — Я принес вести, которые заставят твое сердце петь от радости. Фараон лениво взмахнул рукой. Одна из наложниц в этот момент начала массировать его стопы, и Псамметих прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением. — Говори, черный змей. Надеюсь, твои слова ценнее золота Нубии и не заставят меня пожалеть о прерванном отдыхе, — проговорил фараон, не открывая глаз. Хармахис приблизился еще на шаг, его маленькие глазки блестели в полумраке зала, словно драгоценные камни. — О, владыка Верхнего и Нижнего Египта, ты видишь — все, как было предначертано. Жрица сотворила чудо, и несокрушимые карийские воины пали под её магией. Бахира одержала победу, достойную песен великих сказителей! Псамметих медленно открыл глаза, и острый взгляд упал на Хармахиса. — Ты удивил меня, — ответил он, и в его голосе звучала смесь удовлетворения и презрения. — Карийцы столько лет служили мне верой и правдой. Они были непобедимы. Но Дафнис, видно, возомнил себя равным богам. Фараон сел на ложе, отстранив наложниц. Его лицо исказилось гримасой гнева. — Он отказал мне отдать своего сына-омегу, — фараон алчно облизал губы, чувствуя, как от одной мысли о Тэхёне по телу разливается жар, подобный палящему солнцу пустыни. — Помешал моим планам на моего сына — Хасни. Хармахис, почувствовав гнев фараона, склонился еще ниже. — Позволь послать в его дворец теней Бахиры, — прошептал вельможа, его голос был подобен шипению змеи в зарослях папируса. — Они перережут глотки каждому в его доме. Ни его дети ни его омега рассвета не увидят. Псамметих некоторое время молчал, словно сфинкс, хранящий свои тайны. Затем он взял с подноса гроздь винограда и начал медленно есть ягоды, смакуя каждую. — Еще рано, — наконец произнес он. — Нужно убедить его в том, что наши договоры крепки, как камни пирамид. Ведь карийское войско Дафниса все еще служит мне — фараону. Он встал с ложа и подошел к огромному окну, выходящему на Нил. Его силуэт четко вырисовывался на фоне темнеющего неба. — Нам нужна атмосфера заговора, — продолжил он, глядя на город внизу, раскинувшийся, как сеть рыбака на берегу Нила. — Пусть Дафнис чувствует угрозу, но не может понять, откуда она исходит. Пусть боится каждой тени, каждого шороха. Хармахис подошел к фараону, его дыхание было тяжелым от волнения и жары. — Мудрость твоя подобна глубинам Нила, о великий, — произнес он. — Но как долго мы будем ждать? Время утекает, подобно песку в клепсидре. Псамметих повернулся к вельможе, его глаза сверкнули в полумраке. — Терпение, Хармахис, — сказал он. — Мстить нужно с холодным, как воды Нила в сезон Перет, разумом. Мы будем действовать медленно, но верно. Каждый шаг должен быть продуман, каждое действие — выверено. Фараон вернулся к ложу и снова возлег на него. Наложницы тут же принялись за свою работу, массируя его тело и подавая вино. — Расскажи мне больше о Бахире, — потребовал он. — Что за магию использовала жрица? Хармахис, довольный интересом фараона, начал свой рассказ. Его слова лились подобно благовониям из алебастрового сосуда, описывая сцены магического ритуала. Он говорил о том, как жрица призвала духов пустыни; как песок поднялся стеной и ослепил карийцев; как их оружие стало бесполезным против невидимых врагов. Псамметих слушал, время от времени прикрывая глаза от удовольствия — толи от рассказа, то ли от умелых рук наложниц. Воздух в зале становился все более душным, запах благовоний смешивался с запахом феромонов и вина. — Интересно, что с Дафнисом? — произнес фараон, когда Хармахис закончил свой рассказ. — Как он отреагировал на поражение своих воинов? Хотел бы я знать, чтобы насладиться его горем. Вельможа ухмыльнулся, обнажив желтые зубы. — Что он может делать? Его непобедимые воины лежат на дне Нила, сраженные врагом. Псамметих рассмеялся, и его смех эхом разнесся по залу. — Пусть почувствует вкус поражения, горький, как желчь крокодила. Пусть поймет, что его сила — ничто перед волей фараона. Фараон сделал знак, и одна из наложниц поднесла ему чашу с вином. Он выпил ее одним глотком и отбросил пустой сосуд в сторону. — А теперь, Хармахис, — продолжил он, устраиваясь поудобнее и впиваясь острым взглядом в нубийца. — Расскажи мне о своих планах. Как именно ты собираешься использовать эту победу? А главное… что ты поешь своему другу - старому шакалу Канахтену. Никита, богиня ночи опускалась на Мемфис, окутывая город тьмой. Но во дворце фараона огни продолжали гореть, освещая сцену, где разворачивались политические интриги и личные амбиции. В воздухе висело предчувствие грядущих перемен, и каждый, кто находился в этом зале, понимал — игра только начинается.