Проклятье фараона

Безжалостное солнце палило нещадно, раскаляя пески до невыносимых температур. Воздух дрожал и плавился над бескрайними барханами, создавая причудливые миражи на горизонте. Караван медленно продвигался по пустыне, оставляя за собой извилистую цепочку следов, которую ветер тут же заметал, стирая всякие признаки человеческого присутствия в этом царстве песка и зноя. Принц Тэхён, закутанный в льняные одежды, защищавшие его от палящих лучей, ехал на своем карийском скакуне. Его взгляд был прикован к фигуре старого Хаммона, восседавшего на верблюде чуть впереди. Морщины на лице старика, казалось, стали еще глубже под воздействием безжалостного солнца и сухого ветра. — Как вы себя чувствуете, Хаммон? — окликнул его Тэхён, прищурившись и подняв голову, чтобы лучше видеть собеседника. Старик повернулся к принцу, его выцветшие глаза светились спокойной мудростью. — Ох, мой принц, — ответил он, слегка наклонившись в седле. — Я, хвала Амону, в полном порядке. Пески Нубии и Египта — мой истинный дом. Тэхён заметил, как морщинистая рука Хаммона легла на шею верблюда, словно черпая силы у животного. — Знаете, мой принц, — продолжил старик, его голос звучал тихо, но отчетливо в раскаленном воздухе, — я был совсем маленьким, когда меня забрали из родного дома и отправили с караваном в область белой антилопы. Там был могучий сепе, предводитель каравана. Однажды мы попали в ужасающую песчаную бурю. Песок был везде — в глазах, во рту, в складках одежды. Я думал, что сам превратился в песчинку, затерянную в этом хаосе. Но я выжил. А сейчас, мой принц, просто жарко. Тэхён усмехнулся, поправляя платок на лице. Пот струился по его вискам, впитываясь в ткань. — Судя по тому, что пустыня начинает спускаться вниз, мы скоро достигнем берегов Нила, — произнес он, вглядываясь вдаль, где линия горизонта едва заметно изменила свои очертания. — Скорей бы, — раздался скрипучий голос Гиласа позади них. — Тащимся еле-еле. Тэхён обернулся, бросив взгляд на своего друга. Сердце омеги сжалось при виде измученного лица альфы, некогда веселого и беззаботного юноши. — Зачем же ты так… что случилось с тобой, друг? — тихо произнес Тэхён, обращаясь больше к себе, чем к Гиласу. — Ты волен пустить своего коня вскачь, но боюсь, он не выдержит. Он не верблюд. Гилас дернул поводья, останавливая коня. Его глаза сверкнули, когда он процедил сквозь зубы: — А я не Хасни. Тэхён напрягся, чувствуя, как атмосфера между ними накаляется сильнее, чем воздух пустыни. — Прекрати. Ты не знаешь, о чем говоришь, — тихо, но твердо произнес омега. — Отчего же… — Гилас подъехал ближе, его голос стал едва слышным шепотом. — Думаешь, я слеп? Я вижу, как ты смотришь на него, как твой запах меняется в его присутствии. Тэхён глубоко вдохнул, стараясь сохранять спокойствие. — Гилас, не начинай. Я не был тебе обещан, чтобы отвечать перед тобой как перед мужем. Ты мой друг, и лишь это важно. Глаза Гиласа сузились, в них читались горечь и гнев. — А ему был обещан? Тэхён, он чужак, он будущий фараон Египта. Неужели ты думаешь, что его отец одобрит подобный выбор? — альфа почти шипел. — Они дикари, берущие в жены своих дочерей, матерей и сестер. А ты — принц Карии, смиренно станешь его шлюхой? Тэхён почувствовал, как гнев поднимается в нем волной. — Не забывайся, альфа! — его голос обрел силу и властность. — Я твой будущий царь. — Так веди себя подобающе! — парировал Гилас. — А не теки при одном только взгляде на него. Твой запах учуют хищники. Лицо Тэхёна окаменело, он выпрямился в седле, возвышаясь над Гиласом. — Я рядом с ним буду вести себя как хочу, друг мой, — его голос стал ровным и холодным, как лезвие меча. — Он мой истинный. С этими словами Тэхён ударил коня пятками и устремился вперед, оставляя Гиласа в клубах пыли. Песок взметнулся из-под копыт, на мгновение окутав фигуру омеги золотистой вуалью. Гилас смотрел вслед удаляющемуся Тэхёну, чувствуя, как сердце пылает от ярости и ревности. Сомнений больше не осталось — план Псамметиха будет выполнен. Хасни никогда не получит Тэхёна, даже если для этого придется окрасить пески пустыни кровью. Караван продолжал свой путь под безжалостным солнцем, неумолимо приближаясь к берегам Нила. *** Знойный полдень опустился на величественные Фивы. Солнечные лучи, словно копья Ра, пронзали воздух, заставляя камни дышать жаром. В просторных покоях Дома радости, украшенных фресками с изображениями богов и героев, прохлада казалась благословением Исиды. Высокий, крепко сложенный альфа, командир отряда карийцев, стоял на балконе, высеченном из белого известняка. Его мускулистая фигура, облаченная в льняную тунику, четко вырисовывалась на фоне лазурного неба. Взгляд карийца был прикован к панораме города, раскинувшегося у подножия дворца. — Фивы днем прекрасны, — произнес он, не отрывая глаз от величественного зрелища. Голос его был глубоким и звучным, как рокот Нила в сезон разлива. — Принц Нехо, я обдумал все, что вы мне рассказали, и принял решение. Альфа повернулся и поставил на инкрустированный слоновой костью столик кубок с темным нубийским вином. Он обратил свой взор к омеге, сидевшему в тени колонны. Альфе был приятен принц Нехо. Этот омега облаченный в тонкий шелк, расшитый золотыми нитями отличался ото всех знатных особ, что альфа встречал в землях Египта. Его глаза, подведенные сурьмой, блестящие сейчас интересом, его готовность рисковать и говорить правду приводили Дардания в восторг. «Таких омег нужно делать царями» — подумал альфа. — Я с нетерпением жду когда вы поделитесь им, — мягко произнес омега. — Я отправил гонца моему царю, — ответил кариец, его лицо оставалось бесстрастным, но в глазах читалась решимость. — Дафнис должен знать о том, что за игры ведутся в семье фараона. Вы понимаете, что мы обязаны защитить власть фараона Псамметиха и его семью. Нехо понимающе кивнул. Он ценил прямолинейность карийцев, их открытость и честность. Эти качества были редкостью в извилистых коридорах египетской политики. Внезапно тишину нарушил звук шагов. В дверном проеме появилась стройная фигура женщины, чей силуэт казался высеченным из золота в лучах послеполуденного солнца. — Брат мой, я хочу пригласить тебя… — начала она, но осеклась, увидев карийца. — Ох. Прошу простить меня, я не желала помешать вам. Нейтикерт, застыла на пороге. Её взгляд, подобно змее, скользнул по фигуре альфы, задержавшись на широких плечах и сильных руках. Омега шумно вздохнула. Нехо прищурился, заметив реакцию сестры. Он вспомнил, как вчера она не сводила глаз с карийца — и на пристани, когда корабль причалил, и за вечерней трапезой в Большом зале. Омега улыбнулся, в его улыбке читалась лёгкая ирония. — Капитан Дарданий, — произнес он с нажимом, — думаю, вы не будете против присутствия моей сестры, жрицы бога Амона? Альфа, казалось, не слышал слов Нехо. Его взгляд был прикован к Нейтикерт, словно она была воплощением самой Хатхор. Кожа жрицы, цвета золотого песка пустыни, сияла в лучах солнца. Глаза, подобные синеве небес над Нилом, смотрели с загадочной улыбкой. Тяжелые косы, украшенные золотыми подвесками, покоились на груди, едва прикрытой полупрозрачным льном. Дарданий сглотнул и кивнул, не в силах произнести ни слова. Нехо, заметив реакцию альфы, решил вернуть разговор в деловое русло. — Итак вы рассказали все царю Дафнису. Как думаете, чью сторону он примет? — спросил омега, его голос звучал спокойно, но в глазах читалось напряжение. Кариец, словно очнувшись от наваждения, выпрямился и ответил с уверенностью. — Он примет сторону своего сына. И в этом я уверен без каких-либо «но». Царь не отправил бы нас без ориентиров в пустыню, чтобы найти и привезти его домой. Карийцы ценят своих омег. Каждый омега для нас равен альфе. — И снова без всяких «но»? — игриво уточнила Нейтикерт, на её голос отозвался звон бусин в её волосах. — Безо всяких «но», жрица Амона, — альфа склонил голову с почтением, но его взгляд оставался прикованным к лицу женщины. — Я оставлю здесь часть команды для защиты принца Нехо. Сам же с остальными отправлюсь на поиски принцев. — Если принц Тэхён прислушается к Хаммону, то они пойдут по караванному пути, — задумчиво произнес Нехо, его пальцы рассеянно поглаживали амулет Уаджет на груди. — Сестра моя, ты можешь сопроводить капитана Дардания в храм и предоставить ему карты, дабы облегчить его поиски? — Конечно, — Нейтикерт грациозно повернулась к выходу. Её движения были плавными, а от волн, что рисовали бедра, казалось, могло укачать. — Следуйте за мной, великий воин Карии. Дарданий бросил быстрый взгляд на Нехо, словно спрашивая разрешения. Омега едва заметно кивнул, и альфа, выпрямившись, последовал за жрицей. Когда их шаги стихли в коридоре, Нехо подошел к балкону. Его взгляд скользнул по величественному храму Амона, по лабиринту узких улочек, по зеленой полосе садов вдоль берега Нила. Омега глубоко вздохнул, вдыхая аромат лотосов и мирры. Судьба Египта, его династии, его собственная судьба — все сплелось в сложный узор, подобный тем, что украшали стены гробниц. И нити этого узора сейчас были в руках его младшего брата и карийского принца, затерянного где-то в песках пустыни. *** Караван остановился у небольших скал, возвышавшихся посреди бескрайних песков подобно окаменевшим волнам древнего моря. Палящее солнце безжалостно царило в небе, превращая воздух в раскаленное марево. Путники с облегчением укрылись в тени, благодаря богов за удачно найденный колодец. Тэхён прислонился к прохладному камню, чувствуя, как пот струится по его коже. Его светлые одежды, пропитанные дорожной пылью, казались тяжелыми и неудобными. Хасни присел с ним рядом и нежно коснулся раскрасневшейся кожи на плече Тэхёна. Прикосновение было легким, но оно отозвалось во всем теле омеги. — Египетское солнце не щадит вас, принц, — произнес Хасни, его голос был глубоким и мелодичным. Тэхён улыбнулся, его глаза, обрамленные длинными ресницами, блеснули озорством. — А мне показалось, что оно меня любит, так горячи его объятия, — ответил он, поднося к губам бурдюк с водой. Живительная влага освежила его пересохшее горло. — Принц Хасни, у меня не было времени сказать вам, что в бою с тенями вы себя прекрасно проявили. Хасни выпрямился, его лицо осветилось гордостью. — Я боялся подвести своего учителя, Тэхён, — произнес он, легко и непринужденно называя омегу по имени. Это простое обращение вызвало в теле Тэхёна волну жара, более сильную, чем палящее солнце пустыни. Омега с трудом сдержал желание прильнуть к альфе, ища защиты и близости. — Это приятно, не скрою, — тихо ответил он, его голос дрогнул от сдерживаемых эмоций. Их глаза встретились. Сознание Хасни пронзила неожиданная мысль: «Приятно было бы почувствовать ваши губы». Она слегка напугала его, и он нахмурился, пытаясь скрыть свое смятение. Тэхён, заметив перемену в альфе, встревожился. — Что случилось? — спросил он, его глаза наполнились беспокойством и любопытством. Хасни на мгновение задумался, затем решительно произнес. — Мне нужно быть честным. Я не могу быть рядом с вами таким, каким бываю с омегами из моего гарема. Тэхён подался вперед, его любопытство разгорелось еще сильнее. — А каким вы с ними бываете? — спросил он, его голос звучал почти по-детски наивно. Хасни внутренне усмехнулся. «Ох, любопытный ты зверёк… неужели не чувствуешь опасности?» — подумал он, но вслух сказал. — Смотря чем мы заняты. Вам интересно? Рассказать? — в его голосе появились нотки вызова, хотя уверенность начала таять под пристальным взглядом карийского принца. — Очень. Я хочу знать. — выдохнул Тэхён, его язык непроизвольно скользнул по губам, оставляя на них влажный след. Хасни глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. — Гарем мне подарил отец, когда мне было десять лет. Первую омегу ко мне привели в четырнадцать. Она была старше меня и учила всему. Потом Хаммон привел омегу-парня, чтобы я мог понять и почувствовать разницу. Техена смущало то, о чем говорил принц, но ему было так интересно, что он замер вслушиваясь в слова Хасни. — Потом я привык к тому, что не разговариваю с ними, а просто выбираю ту, что ублажит меня ночью и разбавит своим присутствием моё одиночество. — Чонгук посмотрел в глаза омеге. — Я не смотрю им в глаза, чтобы увидеть свет звёзд, я не учу их язык, чтобы понимать их или суметь сказать им о своих чувствах, что мешают думать и мешают дышать. Он развернулся к омеге всем телом. Его глаза жадно скользили по лицу Тэхёна, пытаясь запечатлеть каждую черту. — Я не мечтаю дышать с ними одним воздухом. Не смотрю на их губы, думая о том, что я, наверное, сойду с ума, когда их коснусь. Тэхён замер, его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он набрался смелости и тихо спросил. — Хотите проверить? — Что? — Хасни опешил, не веря своим ушам. — Вот это… — прошептал Тэхён и, преодолевая последние сантиметры между ними, прижался своими губами к губам альфы. Поцелуй был робким, невинным, неопытным, но в нем горел огонь, способный затмить даже жар египетской пустыни. Через мгновение Тэхён отпрянул, его лицо залилось румянцем. — Простите, — пробормотал он, пытаясь отступить. — Постойте, принц Тэхён, — голос Хасни звучал хрипло. — Я не должен был, принц Хасни, — Тэхён опустил глаза, не в силах встретиться взглядом с альфой. — Да. Не должен, — согласился Хасни, но в его голосе послышались властные нотки. — Это должен был быть я. Но вы куда смелее, чем я, мой истинный омега. Он больше не хочет просто смотреть, он не хочет думать верно ли это все. Только эти глаза что прикрывают золотые кудри, имеют значение, Только этот человек значит больше, чем целый мир. Его руки потянулись вперёд, привлекая Тэхёна в объятия. Губы альфы накрыли губы омеги требовательным, страстным поцелуем. Мир исчез, остались только они двое, затерянные в песках времени, объединенные чувством, которое было сильнее любых границ и традиций. — Боги, я так желал этого, — шептал Хасни между поцелуями, его слова на родном языке звучали как древняя молитва. — Ты прекраснее любого сокровища Египта. Тэхён отвечал с не меньшей страстью, его руки скользнули по широким плечам альфы. — Я не понимаю, что вы говорите, Хасни, но это что-то красивое, — выдохнул омега, когда они наконец оторвались друг от друга. Жаркое марево пустыни окутывало их, создавая иллюзию уединения среди бескрайних песков. Тэхён и Хасни сидели, прижавшись друг к другу, их дыхание смешивалось, а сердца бились в унисон, подобно ритму древних барабанов. Хасни отстранился первым, его глаза, темные как воды Нила в ночи, внимательно изучали лицо Тэхёна. Пальцы альфы нежно коснулись щеки омеги, очерчивая контур скулы. — Ты прекрасен, как сам Хор, — прошептал он. Тэхён прильнул к ладони Хасни, его ресницы затрепетали, как крылья ибиса над Нилом. — Хасни, я… — начал он, но слова застряли в горле. Внезапно резкий окрик разрушил их уединение: — Принц Тэхён! — голос Гиласа прозвучал как удар хлыста. — Нам пора двигаться дальше если хотим к закату добраться к Нилу. Тэхён вздрогнул и отпрянул от Хасни, словно обжегшись. Его глаза, полные тревоги, метнулись к приближающемуся Гиласу. Хасни выпрямился, его лицо мгновенно приобрело царственное выражение, скрывая все эмоции за маской спокойствия, достойной самого фараона. — Мы готовы продолжить путь, — произнес он ровным голосом, обращаясь к Гиласу. Гилас остановился в нескольких шагах от них, его взгляд перебегал с Тэхёна на Хасни и обратно. В воздухе повисло напряжение, густое и тяжелое, как смола священных деревьев. Он видел раскрасневшиеся губы омеги слегка припухшие и он понимал, что это означает. — Принц Тэхён, — вновь заговорил Гилас, его голос звучал напряженно, — ваш конь готов. Позвольте помочь вам. Тэхён кивнул, не в силах произнести ни слова. Он бросил последний взгляд на Хасни, в котором читалась смесь сожаления и невысказанного обещания. Хасни остался стоять у скалы, наблюдая, как Гилас помогает Тэхёну. Его руки сжались в кулаки, когда он увидел, как пальцы Гиласа задержались на талии омеги чуть дольше необходимого. Караван начал собираться. Воздух наполнился криками погонщиков, фырканьем верблюдов и шелестом песка под ногами. Хасни глубоко вздохнул, позволяя прохладному воздуху наполнить легкие, и направился к своему скакуну. Когда он оказался в седле, его взгляд вновь нашел Тэхёна. Омега сидел прямо, его профиль четко вырисовывался на фоне золотистого песка. Он выглядел как воплощение бога — прекрасный и недосягаемый. Караван тронулся в путь. Верблюды медленно двинулись вперед, их мерная поступь напоминала движение волн в бескрайнем море песка. Хасни ехал чуть позади Тэхёна, не сводя с него глаз. Его мысли были подобны бурному Нилу в сезон разлива — неукротимые и непредсказуемые. Он знал, что этот поцелуй изменил все. Его судьба была неразрывно связана с судьбой карийского принца, и эта мысль одновременно пугала и восхищала его. Гилас, ехавший рядом с Тэхёном, то и дело бросал настороженные взгляды на египетского принца. Его лицо было мрачным, как грозовая туча над пустыней. Тэхён же, казалось, был погружен в свои мысли. Его глаза были устремлены вдаль, туда, где горизонт сливался с небом в единой линии, словно он искал ответы на вопросы, которые еще не успел задать. Так они продолжали свой путь через пустыню, каждый погруженный в свои мысли и чувства, а вокруг них простирался бескрайний океан песка, хранящий тайны тысячелетий и безмолвно наблюдавший за новой историей, которая разворачивалась под палящим солнцем Египта. *** В роскошном зале дворца нубийского вельможи Канахтена, расположенном в самом сердце древних Фив, царила атмосфера неги. Стены, украшенные фресками с изображениями богов и сцен из жизни нубийских фараонов, отражали блики масляных светильников, создавая причудливую игру света и тени. Воздух был наполнен ароматами благовоний и свежих лотосов, плавающих в небольших бассейнах по углам комнаты. Хармахис нервно расхаживал по залу. Его короткие ножки быстро перебирали по прохладному мраморному полу, оставляя за собой влажные следы от сандалий. — Ты говорил, что мы объединим свои силы с его детьми. Чего тянешь? — выпалил Хармахис, его круглое лицо покрылось испариной от волнения и духоты. Канахтен, погруженный по грудь в просторную купель из алебастра, лишь слегка приоткрыл один глаз. Его темная кожа блестела от воды и масел, которыми его умащивал юный наложник. Вельможа выглядел воплощением спокойствия и неги, резко контрастируя с взволнованным Хармахисом. — Жду ответа от Бахиры, — произнес Канахтен голосом, напоминающим низкий рокот волн. Его пальцы лениво скользнули по плечу наложника, вызвав у того легкую дрожь. Хармахис резко остановился, его лицо исказилось гримасой гнева и недоумения. — Что? Зачем тебе эта тварь?! Она же предала нас! — воскликнул он, плюхнувшись на груду шелковых подушек, расшитых золотыми нитями. Канахтен медленно открыл глаза. — А мне кажется, что она больше, чем кто-либо на нашей стороне, — протянул он, касаясь иссохшими пальцами подбородка мальчика-наложника. Юноша замер, подобно статуе Амона, боясь пошевелиться под пристальным взглядом господина. — Её сын… он сожрал… Рахоферхахтова, — начал Хармахис, но Канахтен прервал его резким жестом руки. — Ой, прошу тебя. Не начинай! Он сам виноват. Нечего было строить из себя главного, — вельможа потянул омегу к себе и выдохнул ему в губы опиумный дым. Юноша затрепетал, его глаза затуманились от дурмана. — С бывшей наложницей нельзя говорить свысока. Тем более она — жена бога. Уважение и преклонение — вот чего ждёт Бахира. Канахтен притянул паренька ближе, усаживая его на себя. Его руки скользнули по мягким бедрам омеги, вызывая у того тихий стон. Хармахис наблюдал за этой сценой с смесью отвращения и невольного вожделения. Его голос взвился до визгливых нот: — Ты собрался ей поклониться? Канахтен усмехнулся, не прекращая своих ласк. — Я собрался? Нет. Бахире я сделал предложение, шикарное и нетривиальное. Я потешил ее желание мести. Теперь ход за ней. — Я не верю, что ты до этого опустился, — покачал головой Хармахис. Его лицо выражало глубокое оскорбление, словно такое пренебрежение к памяти друга было личным оскорблением. Канахтен на мгновение прекратил свои ласки, его взгляд стал острым и пронзительным. — Мы нубийцы, Хармахис. Апедемак — наш бог войны. Мы сейчас на войне. Не ему ли мы должны приносить жертвы? Хармахис поник, словно увядший лотос. А Канахтен потянулся к своей любимой трубке, инкрустированной драгоценными камнями, и сделал глубокую затяжку, прежде чем передать ее омеге. — Дети фараона пытаются переманить на свою сторону Дафниса, — продолжил он, его голос стал деловым и собранным, несмотря на интимную обстановку. — Нам нужны змейки Рахоферхахтова в Мемфисе. Хочу знать, что на уме у Псамметиха. Внезапно он громко крикнул: — Заби! В зал бесшумно вошла наложница. — Приготовь Сабинтсхет. Подарим этот прекрасный цветок фараону, — приказал Канахтен. Затем, толкнувшись вперед и проникнув в тело наложника, он добавил: — И пригласи кого-нибудь, чтобы сняли напряжение с нашего гостя. Омега на его коленях ахнул, его тело выгнулось дугой. Канахтен откинулся назад, позволяя юноше двигаться самостоятельно. Вода в купели взбилась пеной, а стоны наслаждения эхом отразились от стен. Хармахис фыркнул, но его взгляд, полный неприкрытого желания, был прикован к дверному проему, откуда уже доносились торопливые шаги приближающейся наложницы. — Старый извращенец, — пробормотал он, но в его голосе слышалось больше зависти, чем осуждения. Канахтен лишь усмехнулся, его глаза были закрыты от наслаждения, но ум продолжал работать, плетя сложную паутину интриг, которая должна была опутать весь Египет. В этот момент он был уверен, что подобен самому Сету — коварному и непредсказуемому, готовому пожертвовать всем ради власти и могущества. *** Жаркое нубийское солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо над величественным храмом Апедемака в оттенки пурпура. Древние каменные стены, испещренные иероглифами и барельефами, хранили тысячелетнюю историю этих земель. В воздухе витал терпкий аромат благовоний, смешанный с запахом пыли и песка, принесенного ветром из бескрайних пустынь. — Где мой сын?! — громогласно кричал Апедемак, его голос, подобный раскату грома, разорвал тишину зала для жертвоприношений. Массивные колонны, украшенные изображениями львиноголового бога войны, казалось, содрогнулись от его гнева. Факелы на стенах затрепетали, отбрасывая причудливые тени на алтарь из черного гранита, на котором еще виднелись следы недавних подношений. — Ты же бог. Найди его, — усмехнулась Бахира, ее глаза сверкнули в полумраке, как два черных опала. Она стояла, гордо выпрямившись, в своем церемониальном одеянии из тончайшего льна, расшитого золотыми нитями. На ее шее переливалось массивное ожерелье из лазурита и сердолика, символ ее высокого положения. — Не язви, жена моя! — прорычал Апедемак, сжимая кулаки. — Мне кажется, ты не понимаешь… ему еще рано уходить! Он не готов! Бог-воин начал расхаживать по залу, его шаги отзывались глухими ударами от каменных стен. Каждое его движение было исполнено силы и грации хищника, готового к прыжку. Мускулы перекатывались под бронзовой кожей, а в глазах полыхал огонь ярости и беспокойства. — Подумай сам, что подтолкнуло твое дитя к этому шагу, — шипела Бахира, ее голос был подобен шелесту песка в песочных часах. — Твое семя проросло в моем чреве, великий бог, я породила его. Но что у Змея было, кроме моей любви? Она сделала шаг вперед, ее лицо исказилось от горечи и гнева. Длинные черные волосы, заплетенные в сотни мелких косичек, украшенных золотыми бусинами, зазвенели при каждом ее движении. — Ты забываешься, омега! — прогремел Апедемак, его львиная голова склонилась к Бахире, обнажая острые клыки. — Нет! Это ты забылся, муж мой Апедемак, — парировала жрица, не отступая ни на шаг. — Ты бог! А положил всю свою мощь к ногам мальчишки, безродного омежки. Своего истинного, — она скривилась, вспомнив белые кудри юноши. — Забыл, что война — твоя жизнь, война — твое имя. Апедемак молчал, но его тяжелое дыхание отражалось от стен храма, носящего его имя. Воздух в зале, казалось, сгустился от напряжения между двумя могущественными существами. — Ищи своего сына сам. Если он захочет, чтобы ты нашел его, — произнесла Бахира, разворачиваясь к выходу. Уходя из храма, жрица улыбалась, и ее глаза горели триумфом. Мало кто мог бы увидеть за этой улыбкой боль, которая медленно растворялась в черной, как нубийская ночь, душе этой женщины. Как же она хотела, чтобы ее месть отразилась от небес и обрушилась на землю кровавым дождем. Чтобы умылись кровью все, кто причинил боль маленькой Бахире. Воспоминания о прошлом жгли ее изнутри, подобно раскаленному песку пустыни. — Заложите корабли! — приказала она теням, скрывавшимся в колоннаде храма. — Нам нужно встретить гостей. Сюда идут карийцы. В ее глазах горело пламя безумия, смешанное с холодной решимостью. Она приняла решение. Она не будет больше ждать. Ее сын справится в песках. Чиновники в Фивах разберутся с детьми Псамметиха. А она окрасит воды Нила в красный цвет. — Альфы слишком слабы, погрязшие в пороках они не видят истинной цели. — прошептала Бахира, глядя на закатное солнце, медленно тонущее в золотистых песках пустыни. — Нубия вновь обретет величие, и это я встану у его истоков! Ее фигура, одинокая и гордая, вырисовывалась на фоне вечернего неба, словно воплощение древней и грозной силы, готовой изменить ход истории. *** Величественный храм Амона в Фивах возвышался над городом, его массивные колонны и пилоны отбрасывали длинные тени в лучах заходящего солнца. Воздух был наполнен ароматом благовоний и свежесобранного лотоса, смешанным с запахом пыли, принесенной ветром из пустыни. В святилище храма, скрытом от посторонних глаз, царила атмосфера тайны и сакральности. — Проходите сюда, капитан Дарданий, — промолвила Нейтикерт, легкой походкой проплывая мимо альфы. Ее длинное льняное платье, расшитое золотыми нитями, мягко шелестело при каждом движении. — Здесь всё, что вам нужно. Альфа жадно втянул воздух небольшой комнаты, так сильно по своим размерам отличавшейся от остальных помещений Дома радости. Запах папируса и пыли смешивался с ненавязчивым ароматом мирры и шафрана, создавая пьянящую атмосферу. Дарданий почувствовал, как его сердце начинает биться чаще, а дыхание становится глубже. Капитан медленно подошел к огромному каменному столу, занимавшему центр комнаты. Его пальцы, огрубевшие от многих лет владения мечом, теперь осторожно скользили по папирусу, проходя нежными касаниями по иероглифам, отметкам и линиям, нанесенным на свитках. Каждое прикосновение к древним картам словно открывало перед ним новые горизонты. — Карты невероятно подробны, — произнес Дарданий, его голос звучал хрипло от волнения. В трепещущем пламени факелов его лицо, испещренное следами бывших боев, казалось зловеще мужественным. Шрамы, пересекающие его скулы и подбородок, придавали ему вид бывалого воина, прошедшего через множество испытаний. Нейтикерт зачарованно наблюдала за ним, медленно обходя огромный стол. На каменной поверхности которого были искусно вырезаны очертания башен Фив и дворцов Мемфиса, пирамид Нубии и Египта, стоянок малых племен и храмов богов. Через всю столешницу тянулась четкая вьющаяся линия — Нил, жизненная артерия их мира. Жрица двигалась бесшумно, почти не дыша, ее глаза блестели в полумраке комнаты. — Что за распри у вас с Кушем? Они кажутся странными, — внезапно спросил Дарданий, оторвавшись от изучения карт. — Что смущает вас? — Нейтикерт приблизилась к воину, наслаждаясь усиливающимся запахом аниса, исходящим от его кожи. Ее сердце забилось чаще, когда она оказалась в непосредственной близости от мощной фигуры альфы. — Ваша названная мать — нубийка, — ответил капитан, стараясь сконцентрироваться на разговоре, но манящий аромат омеги начинал затуманивать его разум. — Все верно. Куш поклоняется Амону. Не удивительно, что она — жена Амона. Что же до меня. — она на мгновение остановилась и задумалась. — А я — лишь инструмент моего отца в политической игре, — в голосе Нейтикерт прозвучала нотка горечи, которую она тут же постаралась скрыть. — Вы так спокойно говорите об этом, — Дарданий невольно залюбовался гордой осанкой жрицы. — Это всего лишь смирение, — ответила она, но в ее глазах мелькнул огонек, говорящий об обратном. — Раз столько сходств у ваших народов, почему они выкрали вашего брата? — капитан подошел ближе, чувствуя, как напряжение между ними нарастает. Нейтикерт глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Ее рука невольно коснулась груди, где под тонкой тканью платья скрывался амулет-скарабей. — Он только повод для беседы. — Нейтикерт сдала губы. — Сотни лет назад нубийцы несли фараону дань — золото. В то время Куш достиг процветания, ведь торговый обмен между Египтом и Нубией расширился, — она провела рукой по столу, там, где был нанесен золотой рисунок. — Нубийцы переняли много наших обычаев и традиций. Тогда к ним и пришел Амон. Они были нашей колонией. — Что пошло не так? — Дарданий невольно залюбовался грациозными движениями омеги. — Египет был слаб, и нубийцы воспользовались этой слабостью. Тогда нубийскому царю Каште удалось восстановить независимость своей страны, — в голосе Нейтикерт звучала гордость за свои знания. — Вы отлично знаете историю, — альфа старался сконцентрироваться на столе и свитках, но манкий аромат омеги сводил с ума и заставлял мечтать о ее теле. — Мне больше нечем заняться, как только изучать историю, читать труды тех, кто давно уже в царстве Анубиса, — ответила жрица, и в ее глазах мелькнула тоска. Нейтикерт поравнялась с воином и присела на стол перед ним. Ее длинные ресницы отбрасывали тени на щеки, а губы, покрытые красной охрой, казались еще более соблазнительными. — Как, наверное, интересно это все для вас, — произнесла она тихо, и их взгляды встретились. Воздух между ними, казалось, заискрился от напряжения. — Вы — карийцы, бороздите волны морей и рек, мы — египтяне, бороздим сушу, разрезая пески. Можно сказать, что это наши народы похожи как братья, — продолжила Нейтикерт, ее голос стал глубже, более чувственным. — Я бы не хотел быть вам братом, — хрипло ответил Дарданий. Альфа больше не сдерживал себя, и его широкие ладони легли на бедра омеги. Кожа Нейтикерт была гладкой и теплой под его прикосновениями. — В моем мире это не возбраняется, — в глазах омеги сверкнуло пламя, отразившееся в глазах Дардания. Руки Нейтикерт, словно плющ, обвили шею воина. — Позволишь мне приручить тебя, воин? Альфа тяжело дышал, сминая одежду жрицы и открывая ее тело, покрытое ароматными маслами. Его пальцы скользили по гладкой коже, вызывая дрожь удовольствия у Нейтикерт. — Я не паду на колени, — прошептал Дарданий, его губы были в миллиметрах от губ омеги. — Посмотрим, капитан Дарданий. Нубийцы тоже думали, что больше не покорятся, — ответила Нейтикерт, ее дыхание участилось, а зрачки расширились от возбуждения. — Значит, я буду тем, кто сможет усмирить жажду египетской жрицы, — альфа притянул омегу ближе, чувствуя, как их тела соприкасаются. — Без всяких «но»? — Нейтикерт провела пальцем по шраму на щеке Дардания, ее прикосновение было легким, как перышко. — Без всяких «но», — ответил капитан, и его губы наконец встретились с губами жрицы в огненном поцелуе. И анис укутал мирру, а пламя факелов затрепетало, отбрасывая причудливые тени на древние стены, хранящие тайны веков. В полумраке комнаты, освещенной лишь мерцанием масляных светильников, Нейтикерт и Дарданий предавались древнему как мир танцу страсти. Их тела, умащенные благовонными маслами, сплелись подобно лозам священного винограда Осириса. Жрица Амона, воспитанная в храме познавала силу и жар воина-чужеземца. Ее пальцы, привыкшие к нежным прикосновениям папируса и ритуальных предметов, теперь исследовали рельеф мускулов и шрамов на теле Дардания. Капитан, закаленный в боях и морских походах, открывал для себя новый мир чувственности в объятиях египетской омеги. Ее кожа, гладкая как полированный алебастр, контрастировала с его загрубевшей от соли и солнца плотью. Их единение было подобно слиянию Нила с морем — неизбежное, мощное, несущее в себе как благословение, так и опасность. Нейтикерт тихо стонала, ее голос напоминал мелодию систра в храмовых ритуалах. Дарданий же, привыкший сдерживать эмоции в гуще сражений, теперь отпустил себя, позволяя древним инстинктам взять верх. Воздух комнаты, напоенный ароматами мирры и аниса, казалось, вибрировал от напряжения их страсти. Каждое движение, каждый толчок, каждый вздох был наполнен сакральным смыслом, словно их союз был предначертан самими богами. В этот момент не существовало ни политических интриг, ни войн, никого. Были лишь мужчина и женщина, альфа и омега, объединенные в извечном ритуале продолжения жизни. *** Ночь раскинула свои звёздные объятия над Мемфисом, погружая один из величайших городов Древнего Египта в таинственный полумрак. Мягкое сияние звезд отражалось в неподвижных водах Нила, создавая причудливую игру бликов и отсветов на зеркальной глади. Великая река текла себе в ночной тиши, издавая лишь негромкий плеск у песчаных берегов. Временами налетал прохладный ветерок, и тогда поверхность воды начинала покрываться мелкой рябью, заставляя звёздные отблески танцевать в безмолвном хороводе. Казалось, в этот ритуальный танец небесных светил были вплетены приветы и тайные знаки от самих богов — покровителей Чёрной Земли. В роскошном дворце фараона Псамметиха, царила напряженная атмосфера. Комната для аудиенций, освещенная десятками масляных ламп, была наполнена ароматом благовоний и свежих цветов лотоса. Псамметих, облаченный в белоснежное льняное одеяние и массивные золотые украшения — символ его власти над Верхним и Нижним Египтом, стоял у высокого окна. Его силуэт, увенчанный двойной короной, четко вырисовывался на фоне звездного неба. Фараон смотрел в эту ночь своим тяжелым взглядом, пытаясь понять, какой шаг делать теперь. — Ты уверен в том, что говоришь? — голос фараона был тяжёлым, в нем слышались нотки усталости и тревоги. — Вы сомневаетесь во мне, великий из людей? Разве я когда-нибудь позволял усомниться в себе? — нубиец Хармахис вальяжно сидел на низком диване. Он поставил себе на живот тарелку с виноградом, небрежно перебирая сочные ягоды своими пухлыми пальцами. Псамметих медленно повернулся к вельможе, его лицо, испещренное морщинами мудрости и власти, выражало смесь раздражения и задумчивости. Глаза фараона, подведенные темной краской, сузились, внимательно изучая собеседника. — Ты хорошо устроился, Хармахис, — произнес Псамметих, делая несколько шагов к дивану. Звук его сандалий эхом отражался от мраморного пола. — Но помни, что твое положение зависит от моей милости. Хармахис, не теряя своей расслабленной позы, слегка наклонил голову, признавая власть фараона. Его темная кожа блестела в свете ламп, а в глазах играли искорки хитрости и амбиций. — Вкус пищи знает тот, кто ест… — ответил нубиец, поднося к губам виноградину. — А я, о великий, лишь подношу блюдо к вашему столу. Псамметих нахмурился, его пальцы невольно сжались на рукояти церемониального кинжала, висевшего у пояса. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бурю эмоций, бушевавшую в его душе. — Значит, мои дети решили восстать против меня… — проговорил фараон, его голос был тих, но в нем слышалась сталь. — Что ж, позволим им себя проявить. Хармахис поднял бровь, внимательно наблюдая за реакцией правителя. Он понимал, что сейчас решается судьба не только царских отпрысков, но и всего Египта. В воздухе повисло напряжение, густое и тяжелое, как воды Нила в период разлива.