@Life.Net

      Металлическая ручка плавно опускается вниз, и в дверном проёме появляется голова доктора.       — Господин Чон, — он быстро оглядывает помещение, чтобы убедиться в том, что его ночной визит не помешает Чонгуку, и обнаруживает мужчину, сидящим возле окна. — Только смог вырваться к вам, — голос звучит совсем тихо, словно Чимин боится разбудить Йени, хотя это, конечно же, невозможно. — Сегодня к нам поступил сложный пациент, сначала сделали операцию, а теперь мальчик лежит в соседней палате, — он проходит внутрь, также тихо прикрывая за собой дверь. — Вот, держите, — и протягивает бутылочку с банановым молоком.       Но Чонгук не торопится принять её – вообще не смотрит в сторону гостя, – как не торопится и с ответом. Более или менее уверенное состояние утром сейчас сменилось апатией: пустой взгляд направлен в никуда, бледное лицо с осунувшимися щеками сливается с цветом стены, к которой Чон прислонился, сидя на стуле.       — Господин Чон?.. — вновь окликает мужчину врач, и тот, как робот, протягивает руку, а после того, как Чимин отдаёт напиток, возвращает её обратно на бедро. — Что-то случилось?       — Йени сегодня... — сухие губы шевелятся еле-еле. Чонгук почти шепчет, что заставляет доктора Пака подойти поближе. — Мы занимались с кисточками для рисования, и у него мышца дёрнулась, знаете? — Чон опускает взгляд на свою руку, несколько секунд гипнотизирует её, как будто она принадлежит не ему, а затем тычет пальцем на сгиб локтя. — Вот тут. На какую-то долю секунды я поверил, что весь этот кошмар остался позади. Всё было так реально… — он подносит трубочку ко рту и делает глоток. Скорее не от жажды, а от желания заполнить паузу. И после продолжает: — Я впервые за долгое время видел, как мой сын отвечает на прикосновения. Пусть это была всего лишь кисточка для рисования.       Чимина пугает несвойственный для ситуации спокойный тон чужого голоса. Как будто отвечает не живой человек, а искусственный интеллект, который читает заранее заготовленный текст. Сухо. Равнодушно. Пусто.       — Я как ненормальный звал медсестру, звонил врачу, перепугал его своими криками… они все примчались сюда… — мужчина прикрывает глаза и замолкает, не в силах больше продолжать рассказ.       Тишина в палате опускается на плечи. Она давит неподъёмным грузом на человеческую душу, которая медленно, секунда за секундой, тускнеет, постепенно превращается в тонкий лист рисовой бумаги. Глядишь ещё немного и перестанет существовать совсем. Чимину, привыкшему за долгий стаж работы в больнице, видеть разное, становится физически не по себе от того особенного тихого отчаяния, в котором сейчас находится мужчина. Он делает ещё пару шагов и протягивает руку. Кладёт ладонь на чужое плечо и чуть сжимает его. Даёт почувствовать, что Чонгук не одинок, что не брошен со своим горем один на один.       От неожиданного прикосновения Чон вздрагивает, будто бы перед погружением набирает побольше воздуха в грудь, задерживает дыхание, а после шумно выдыхает и опускает голову вниз. Крутит бутылочку в руках, цепляется ногтем за шов на этикетке, какое-то время царапает его, будто хочет разорвать.       — Я чуть с ума не сошёл… — шепчет в конце.       — Тонус мышц? — несколько секунд спустя Чонгук всё же кивает в знак согласия, а у доктора вырывается вздох разочарования — Это моя вина, я должен был предупредить вас, о том, что может быть такая реакция организма.       — Это уже не важно, доктор Пак. Вы ни при чём, — мужчина впервые за всё время разговора пытается улыбнуться. Кончики губ слегка поднимаются вверх, но ровно на секунду: на большее у него сейчас нет сил. — Я готов был придушить доктора Хвана собственными руками, когда он сказал мне, что такое часто случается. Что это обычная реакция организма. И что мой сын не пришёл в себя. Мне кажется, я действительно начинаю сходить с ума, — повторяет он снова. — Становлюсь одержимым параноиком.       — Вы просто устали, — констатирует Чимин, а его взгляд падает на чужие руки. С близкого расстояния в блёклом свете от настольной лампы он замечает следы крови на сбитых костяшках. Но спрашивает совсем не об этом: — Господин Чон, давно вы так сидите?       — Не знаю. Может, полчаса. Или час, — брови задумчиво сходятся на переносице. — После вечерней капельницы.       Чимин прикидывает время посещения медсестры и проверяет наручные часы. Почти час ночи. А это значит, что Чонгук просидел в одном положении больше четырёх часов. Потеря во времени, вспышки иррационального гнева, которые сменяются апатией, не сулят ничего хорошего, и доктор понимает, что не может оставить утратившего всякую надежду родителя в таком состоянии. Он старается быть более аккуратным – движения становятся медленнее и плавнее, рука исчезает с плеча, а сам доктор делает пару шагов назад, оставляя мужчине его личное пространство.       — Господин Чон, — голос врача звучит успокаивающе. — У меня через пятнадцать минут будет окно. Я вернусь ненадолго, и мы с вами поговорим о том, что произошло сегодня, — Чимин ждёт, пару секунд молчит, а после добавляет: — Если вам этого хотелось бы, конечно, — Чонгук, пусть и не сразу, но согласно кивает. В его руках пустая бутылка от бананового молока превращается в смятый кусок уродливого пластика.       Доктор Пак кидает быстрый взгляд на кровать мальчика, несколько мгновений смотрит на бледное лицо, а затем возвращает внимание мужчине. Тот не меняет позы, не поднимает глаз, да и в целом больше вообще никак не реагирует, словно кроме него и Йени в палате никого нет. Но врач всё же пытается достучаться:       — Господин Чон, может вам что-то необходимо? Вы ели сегодня? Давайте я принесу что-нибудь из аппарата с закусками? — Чимин снова делает паузу, в этот раз на порядок дольше предыдущей, но так и не дожидается ответа. Поэтому он решает больше не задавать вопросов и тихо подходит к двери. А когда уже тянет её ручку вниз, снова оборачивается. — Пятнадцать минут, господин Чон.       Тихий щелчок дверного замка выдёргивает Чонгука из оцепенения. Он поворачивает голову в ту сторону, где минутой ранее стоял доктор Пак, и несколько секунд пытается понять был ли это сон или врач действительно заходил к ним с Йени. И только пластиковая бутылка, по-прежнему находившаяся в руках, совершенно точно даёт понять, что мужчина не сошёл с ума окончательно. Что с ним действительно разговаривал реальный человек, а не разыгравшееся воображение. Чон вновь с силой сжимает бутылку в кулаке, и кожа, содранная об кафельную плитку, жжёт. Ему было необходимо выпустить то напряжение, которое скопилось за все эти дни, и мужчина еле сдерживался до того момента, пока медсестра закончит с вечерними процедурами и оставит их одних. Он выплёскивал на стену всю боль, злость, усталость и отчаяние. И надеялся, что после этого наконец наступит долгожданное облегчение, но на смену всем этим уничтожающим изнутри эмоциям пришла лишь пустота. Одна огромная чёрная дыра. Которая с каждым мгновением превращала Чонгука в подобие живого человека, в его полую оболочку. Будто бы не осталось ничего, совсем ничего, что могло бы помочь найти в себе силы продолжать двигаться дальше.       Чон из последних сил делает рывок и поднимается с места. На затёкших ногах бредёт к раковине, выбрасывает бутылку, а затем открывает кран и принимается мыть руки. Смывает с кожи красные следы, запёкшиеся багровые пятна. Трёт ладони с каким-то маниакальным упорством и сдирает подсохшие корки. А в следующее мгновение замирает, молча смотря на льющуюся воду. Стоит так, сам не знает сколько времени. Затем словно приходит в себя, складывает руки лодочкой, и прохладная струя льётся внутрь, наполняет ладони. И это, казалось бы, простое действие помогает ему немного привести мысли в порядок. Найти в себе остатки здравого смысла, даёт силы продержаться так необходимые сейчас пятнадцать минут. Чонгук цепляется за слова доктора, как за единственную связь с реальностью. Ему нужно всего лишь пятнадцать минут до чего-то. Пятнадцать минут, чтобы продолжать жить и бороться.       Мужчина делает несколько глубоких вдохов, набирает полные ладони и умывается – смывает дорожки слёз со щёк. Кончики волос на чёлке мокнут, капли с них текут по лбу, скулам, холодят кожу и в конце концов, прячутся за воротом футболки. Выпрямившись, Чон отмечает, что тупая боль в висках, мучившая его последние несколько часов, немного ослабла, хоть и не прошла до конца. Чонгук облегчённо выдыхает, срывает с держателя пару бумажных полотенец, промакивает ими лицо, ладони. А когда задерживается на сбитых костяшках, морщится от неприятного жжения.       — Вы поднялись, это хорошо, — неожиданно раздаётся со спины, и мужчина разворачивается.       — Умылся, чтобы прийти в себя, — голос звучит сипло, и Чон прокашливается несколько раз.       — Господин Чон, присядьте ненадолго, давайте обработаем ваши раны, — доктор Пак пододвигает стул, присаживается на его край и приглашающим жестом просит занять место в кресле напротив. Сам же пока отточенными движениями расставляет на журнальном столике всё необходимое. И в этот миг перед Чонгуком находится не молодой мужчина в больничной форме, а профессионал с серьёзным выражением лица.       — Я уже помыл руки, — Чон кидает быстрый взгляд на содранную на костяшках кожу. – И смыл кровь, через недельку заживёт.       — Не бойтесь, щипать не будет, — с искоркой в глазах пытается пошутить врач.       — Вы уверены, что это необходимо? Мне не впервой.       — Господин Чон, я не кусаюсь.       — Я просто не хочу доставлять вам лишние хлопоты, — со вздохом признается Чонгук. — У вас полно своей работы, а тут еще я…       Чимин ухмыляется, качает головой и молча смотрит на мужчину. Ждёт. Он не понимает, из-за чего Чонгук так упрямится, но разделять с ним коварный план по издевательству над собой точно не собирается.       Чон, всё ещё стоящий возле раковины, в какой-то момент тушуется и прячет руки в карманы. Надеется, что таким образом ситуация сойдёт на нет и, что доктор Пак не будет настаивать, но грубая джинсовая ткань царапает кожу, а строгий взгляд врача не оставляет и шанса на отказ. Виноватая улыбка трогает губы, и мужчина вынуждено капитулирует. Он успевает сделать несколько шагов по направлению к журнальному столику, но ноги всё еще плохо слушаются. Его несильно кидает из стороны в сторону, а выражение лица Чимина с каждой секундой становится всё более хмурым.       Но как только Чон наконец присаживается в кресло и вкладывает ладонь в протянутую руку, доктор Пак смягчается. Больше не давит тяжестью карих глаз, а лишь опускает мужскую ладонь на своё колено и начинает обрабатывать ссадины.       Чон ощущает приятное тепло, которое исходит от рук врача, наблюдая за его действиями. Пальцы Чимина мягкие, немного пухлые, но очень проворные. Доктор дезинфицирует раны ватным диском, смоченным антисептиком, подсушивает кожу, а после тянется за тюбиком с заживляющей мазью. Действует деликатно, делает свою работу быстро, но аккуратно. Бережно придерживая ладонь второй рукой, распределяет мазь по костяшкам.       — Сразу видно, что вы – детский врач, — Чонгук не скрывает восхищения. — Вы всё делаете так аккуратно, — они сталкиваются взглядами, и мужчина дарит доктору ещё одну виноватую улыбку. — Милая уточка, — кивает он на значок жёлтой птички с ярко-красным клювиком на груди доктора Пака.       — Пациент подарил, — Чимин машинально тянется к халату и улыбается, вспоминая потешного мальчугана с невозмутимым лицом. — Ну как подарил. Одел мне значок перед операцией и сказал, что уточка будет следить за тем, как я буду его лечить.       — Серьёзный пациент.       — Мальчик, ровесник вашего Йена. Дети сейчас очень быстро развиваются, за ними сложно успевать.       Чимин убирает обработанную руку с колена и кладёт вторую. Ладони мужчины холодные настолько, что это чувствуется сквозь ткань брюк униформы. Доктор хмурится, но всё-таки задаёт вопросы, которые волнуют его сейчас намного больше, чем сбитые костяшки.       — Господин Чон, вы один присматриваете за Йеном? Вас никто не подменяет?       — Вы имеете в виду маму Йени? — Чон сразу догадывается, о чём именно хочет спросить доктор. — Мы живём с ним вдвоём. Мои родители сейчас далеко, да и к тому же в их преклонном возрасте уже не просто углядеть за активным ребёнком, как Йени. Так что да, доктор Пак, я один.       Пока Чонгук делится подробностями личной жизни, Чимин чувствует, как по коже бегут мурашки, а по телу проносится лёгкий озноб - его страшная догадка подтвердилась. Он поднимает взгляд, и их глаза встречаются. Это всего лишь короткое мгновение, но достаточное, чтобы осознать: у каждого внутри огромное количество собственных тайн и боли, которое не так уж легко рассказать первому встречному.       Под пристальным взором широко раскрытых карих глаз Чон теряется, пожимает плечами, чтобы хоть как–то оправдаться, хотя сам до конца не понимает, за что и почему чувствует такую острую необходимость в этом. Ему просто нужно. Нужно вот так безмолвно передать сидящему напротив парню, что, чёрт возьми, он сожалеет. Ему жаль! И это ещё одна ошибка в копилку и так огромного груза вины перед своим ребёнком.       Чимину хочется кричать: из него рвётся наружу, но застревает комом в горле чувство несправедливости этого грёбанного мира. Как он может пройти мимо? Остаться безучастным, и позволить себе отмахнуться от чужого пациента и еле знакомого ему мужчины, который заперт в больничной палате наедине со своей беспомощностью.       Будь это кто-то другой: сломанный системой лечащий врач Йена, ещё слишком молоденькая и неопытная медсестра или равнодушная сиделка, было бы ничего страшного. Для них нет в том, что происходит с отцом, ничего такого, что вызвало бы беспокойство. Но Чимину слишком хорошо знакомо то, что может случиться с людьми, которые считают жизнь любимых и родных важнее собственной. Их некому остановить, им некому напомнить о важности своей души. Вырвать из трясины ответственности, в которую они самостоятельно зашли и с каждым днём вязнут в ней всё глубже и глубже. Она давит, душит, лишает трезвости суждения. Чимин видит в этом мужчине то, что хотел отчаянно забыть, но оно упрямо возвращалось ночными кошмарами и криками беспомощности. Он видит в этом мужчине себя в прошлом. И это чертовски больно.       Время спрятало эти воспоминания в самые дальние уголки сердца, запечатало, навесило десятки замков, оставив после себя лишь горькое послевкусие вины, которое теперь всегда будет следовать по пятам. И куда бы Чимин ни шёл, что бы не делал, зловещий мерзко-скрипучий голос будет раз за разом напоминать ему о том, что тогда он проиграл. Это случилось по его вине, и так часто ему кажется, что он просто слабак и трус, не имеющий право на искупление. На второй шанс.       Чимин заканчивает с обработкой кожи. На одну сильно глубокую рану наклеивает пластырь с голубыми мишками, стараясь не обращать внимание, на собственные дрожащие пальцы.       — Это, должно быть, довольно тяжело и крайне опасно для вашего здоровья, господин Чон, вот так выматывать себя, — врач поворачивает ладонь тыльной стороной вниз и нащупывает на запястье пульс. Считает количество ударов, недовольно хмурится и отпускает руку. – Вы ели сегодня?       — Завтракал, — Чонгук сначала задумывается, а потом продолжает: — Кажется. Я второй месяц живу как в дне сурка, всё смешалось, я уже не помню, что и когда делал.       — Я понимаю вас, но заработать анемию, это последнее, что вам сейчас нужно, — доктор пытается пожурить мужчину. — Йен придёт в себя, а вы в обмороке, вот картина-то будет.       Чон при упоминании сына сразу кидает на него взгляд, а затем тянет еле заметную улыбку.       — Он скажет: ”Папа, тебе интересно на полу валяться? Можно с тобой?“ — Чон шепчет и пародирует голос сына. Хмурит брови, повторяя мимику ребёнка.       — Ага, и будем его лечить ещё и от простуды.       — Нет уж, спасибо, нам больницы на две жизни вперёд хватит, — хмыкает Чонгук. — Осталось выбраться отсюда, — добавляет чуть позже.       Чимин поднимает глаза, замечая с какой нежностью и любовью мужчина смотрит на сына. Этот взгляд пробирает до мурашек по линии позвоночника. Несмотря ни на что, несмотря на собственную жалость, усталость и истощение, Чон произносит эти слова тихим, но уверенным тоном. И доктор искренне желает ему не сломаться окончательно в этой ожесточённой борьбе. Он видел, как безысходность и отчаяние уничтожает стойких, как гранит, людей, слышал столько криков и мольбы о помощи, что и не счесть. А то, как Чонгук старается справиться со всеми испытаниями, которые выпали на его долю, не может не вызывать уважения.       — Я оставлю вам мазь, она очень хорошая, обрабатывайте раны утром и вечером, — доктор встаёт со стула, делает несколько шагов и кладёт тюбик на тумбочку возле кровати. — Господин Чон, давайте оботрём щёчки Йени.       Чон опускает взгляд в пол – ему немного совестно, что доктор Пак видит его ребёнка таким. Хотя это не идёт ни в какое сравнение с чувством стыда за ту минуту, когда он сидел у кровати Йени. Гладил бледное лицо израненными пальцами, в который раз просил прощения и умолял вернуться к себе. Мужчина молчит – слова бессмысленны, и никому из двоих взрослых людей, находящихся сейчас в этой палате, не нужны оправдания. Чимин тоже ничего не говорит, а протянутая рука, в которой держит смоченный ватный тампон, дарит немую поддержку. Чимин позволяет Чонгуку самому позаботиться о том, что он натворил. Не обвиняет в безответственности и риске нанести вред ребёнку своим импульсивным и необдуманным поведением. Он понимает отца, он принимает его боль, он позволяет быть слабым и не ждёт от поломанного человека взвешенных и адекватных поступков, не пытается навязать новое чувство вины.       Чон трясущимися пальцами принимает ватный диск и придвигает стул к кровати. Пытается быть аккуратным, стирать кровяные следы побыстрее, чтобы не оставить ожог от антисептика. Старательно обходит кислородную маску, боясь повредить её крепление неуклюжим движением.       — Не беспокойтесь, — слышится за спиной, как только Чонгук всё-таки задевает маску и тут же одёргивает ладонь. – Вы не можете её повредить, только если специально снимите.       Чонгук полуоборачивается к врачу, принимает новый диск и продолжает обтирать вторую щёку.       — Спасибо, доктор Пак, — мужчина встаёт со стула, мнёт в ладони использованные диски, намереваясь выкинуть их. — Сегодня вы… — хочет сказать многое, но слова путаются, как и сознание, а голова взрывается новым приступом.       Путь до урны превращается для него из нескольких метров в нескончаемый маршрут мучения, из-за того что каждый следующий шаг отдаёт тупой болью. Чон едва успевает выбросить мусор, как его подкашивает, и лишь стена, по счастливой случайности оказавшаяся рядом, спасает от падения. Чонгук жмурится, трёт виски, пока перед глазами пляшут жёлтые пятна. К горлу подступает ком.       — Господин Чон, — он не замечает, когда врач успел подойти ближе. Крепкая рука поддерживает за талию и в следующую секунду ему помогают опуститься в кресло. — Вы слышите меня?       Чонгук откидывает голову на спинку и тяжело дышит - приступ накрыл его неожиданно, застигнув врасплох. Ещё бы мгновением позже, и он бы просто сполз по стенке вниз, но уже не в первый раз за этот вечер ему не дали “упасть”. Поддержали. Подставили плечо.       — Всё хорошо, — врёт Чон. Не из вредности, конечно, просто хочет успокоить врача. — Голова закружилась.       — А я ведь хотел только пошутить про обмороки, но, видимо, уже не до шуток, да, господин Чон? — на этот раз укоризненный тон слышится откуда-то сбоку. Чон инстинктивно поворачивает голову, но тут же жалеет об этом - сильная волна тошноты накатывает снова, с каждой секундой подступая всё выше.       — Сейчас пройдёт, — шепчет еле слышно. Почувствовав что-то мокрое в районе губ, он тянет руку, стирает тоненькую струйку под носом и пытается рассмотреть, что это, но взгляд плывёт — Чёрт, кровь.       — Господин Чон, — тяжелый вздох перебивает звук открывающейся молнии. — Что же вы творите с собой? — звучит как-то разочарованно с ноткой горечи.       Каждый шорох, звук или движение сейчас слышится Чонгуку в разы громче, будто бы по наковальне бьют металлическим молотком. В какой-то момент ему даже хочется закрыть уши ладонями, но мужчина терпит и лишь сжимает губы.       — Всё… — хочется сказать “в норме”, но на самом деле ни черта не в норме. Хоть головная боль и утихает, как только кровь начинает течь из носа, в остальном ему также паршиво. И в первую очередь в душе. Физическое состояние заботит его намного меньше – будь то обмороки, трясущиеся руки или головная боль, плевать! Где-то на подсознательном уровне Чонгук даже надеется, что всё это рано или поздно сможет затмить ту боль внутри, с которой он пока не в силах справиться.       Что-то холодное касается его переносицы, а в руку вкладывают влажную салфетку. Мужчина хочет поднять голову чтобы посмотреть на доктора Пака, но тёплая ладонь останавливает его – аккуратно ложится на лоб, не сильно прижимая к спинке кресла.       — Не двигайтесь, — врач придерживает мокрый платок на переносице. — И помолчите, пожалуйста, — говорит мягким, но в то же время строгим тоном.       Чонгук послушно смыкает губы, так и не успев сказать ни слова. Дыхание выравнивается, и ему действительно становится значительно лучше, только сухость во рту никак не проходит. Он пытается откашляться, но в ту же секунду чувствует, как его очень аккуратно приподнимают за затылок, а губ касается горлышко бутылки. Чон делает несколько мелких глотков, потом ещё пару и благодарно мычит. Не понятно, что именно – мягкая ладонь доктора или вода – успокаивает бешено бьющееся сердце, и жёлтые пятна перед глазами превращаются в одну сплошную темноту.       — Господин Чон, — тепло исчезает, и голос вновь слышится где-то сбоку. — Соберите все свои силы, пожалуйста. Это очень важно. Вам необходимо поесть.       Чонгук открывает глаза – комната всё ещё плывёт, но уже не так, как несколькими минутами ранее. Это позволяет ему приподняться в кресле и сесть ровно. Он проверяет салфеткой нет ли больше кровотечения и, убедившись, что та сухая, вытирает испачканные пальцы.       — Я не могу, тошнота мучает и нет аппетита, — говорит честно. На столе перед ним уже расставлены несколько контейнеров и термос с парой бумажных стаканчиков. Но при одном только виде на еду Чонгука снова мутит. — Не хочу, спасибо.       Доктор Пак, казалось, не слышит, что ему говорят - молча наливает в стаканчик горячий чай из термоса и протягивает его мужчине.       — Через не хочу, господин Чон, маленькими глотками, — и вновь его тон твёрдый и не терпящий возражений. — Это зелёный чай с ромашкой. Он поможет. Пейте. Вы, видимо, решили полежать рядом с Йени?       Стаканчик согревает ледяные пальцы, и Чон какое-то время держит его двумя руками. Наблюдает над завитками пара, которые поднимаются от поверхности и после тут же растворяются в воздухе. Первые глотки даются очень тяжело, желудок будто скручивает в узел. И Чонгук отставил бы стаканчик в сторону и бросил эту затею, но доктор не сводит с него хмурого взгляда, готовый в любой момент отчитать как маленького упрямого ребёнка.       — Отлично, теперь мы немного поедим, — врач протягивает тарелку, как только Чон убирает наполовину пустой стакан. — Я выбрал самое безопасное для вашего желудка в данной ситуации. Не густо, конечно, но вам этого вполне хватит.       Чонгук медлит, тошнота становится практически невыносимой, и он еле сдерживает себя от того, чтобы выскочить из-за стола.       Доктор недовольно цокает, в который раз борется с чужим упрямством и продолжает стоять на своём:        – Господин Чон, мне покормить вас с рук? Не думайте, что я не смогу. Опыт у меня есть.       — И давно это врачи сами кормят пациентов? — Чон давит улыбку и принимает тарелку. Оценивает её содержимое и цепляет палочками маленький кусочек тушёных овощей. Нехотя жуёт, с трудом глотает и тут же запивает новой порцией чая.       — Я не всегда был врачом, и у каждого из нас полно своих скелетов в шкафу, господин Чон, — теперь, когда мужчина ест, доктор Пак сам принимается за ужин. В палате на какое-то время виснет тишина.       — А это вкусно, — пытается заполнить неудобную паузу Чонгук. — Явно не из больничной столовой.       — У друга был день рождения, и он собрал мне с собой много разных вкусняшек.       Чимин зверски устал за день, не ел уже больше восьми часов, боролся последние полчаса за здоровье одного очень упрямого мужчины, поэтому сейчас с удовольствием жуёт жареное мясо с овощами. Чон же честно пытается впихнуть в себя всё то, что ему положили на тарелку.       — У Йени тоже был день рождения, — неожиданная фраза заставляет врача отвлечься от еды и перевести внимание на Чонгука. — Я подарил ему детский квадроцикл, он катался на нём по двору, — мужчина тяжело вздыхает. Воспоминания болезненно режут сердце, дышать становится тяжело, и он опять замолкает. Доктор Пак ничего не говорит, просто сидит в тишине и ждёт, уже примерно представляя, что ему расскажут дальше. — Он просто упал с машинки. И ударился. Головой, — Чонгук делает паузы - каждое слово даётся ему с неимоверным трудом. Несмотря на то, что они в больнице уже второй месяц, ему всё ещё тяжело поверить, что такая нелепая случайность может так круто изменить жизнь. — Мы даже не успели отметить его день рождения. Гости ждали нас, звонили. А я… — мужчина отставляет тарелку и берёт стакан с чаем, который врач немного ранее ещё раз наполнил до краев. Обхватывает его двумя руками, дует на пар. — Я не знал, что им всем говорить. Думал… — голос сипит, и Чон закрывает глаза, в который раз проживая события того дня. Наказывает себя воспоминаниями, вскрывает ими вены, до боли, до судорог. Выворачивает душу, спрашивает про себя, в чём он так провинился перед небесами. — … думал, что это обморок. Что сейчас ему сделают перевязку и всё будет хорошо. Но потом врач сказал, что Йен без сознания и нужно ждать, пока он придёт в себя, — последние слова звучат уже шёпотом, но и без этого всё уже давно понято. Чонгук делает ещё один глоток горячего чая и с силой ставит стакан на стол, обжигая расплескавшимся напитком пальцы. — Чёрт, как же я виноват перед ним. Это всё из-за меня. Мой сын здесь из-за меня.       — Господин Чон. Не стоит загонять себя в ловушку чувством вины. Это самое неблагодарное занятие, которое только может придумать себе человек. Уж поверьте тому, кто испытал это всё на себе, — доктор Пак достаёт из упаковки влажных салфеток одну и тщательно вытирает каждый палец. Он отлично справляется с ролью психолога для других, но абсолютно бесполезен для себя. И то, что он сейчас находится здесь, в этой палате, а не в своём отделении, прямое этому доказательство. — Если вы будете сжирать себя этими мыслями, вы всё равно не вернётесь в прошлое и не сможете предотвратить то, что произошло. Не тратьте энергию попусту. Йен придёт в себя, тогда попросите у него прощения, если для вас это действительно важно, — аппетит пропадает вместе с навязчивыми мыслями, и Чимин больше не прикасается к тарелке, лишь допивает уже остывший чай. — Я уверен, что сын простит вас, потому что вы – замечательный отец. Это очень хорошо видно со стороны.       — Видимо, не такой уж и хороший, — горько ухмыляется Чонгук. — Спасибо вам, доктор Пак, — мужчина от всей души хочет поблагодарить врача, но проходит несколько мгновений прежде, чем он находит правильные слова: — Я знаю, что вам покажется, будто ничего особенного не произошло, ведь вы каждый день помогаете людям, — он чуть запинается, хочет быть искренним в ответ на доброту. — Но вы даже не представляете, как помогли мне сегодня.       — Я просто накормил вас, — смущённо улыбается Чимин. Сначала тушуется, а затем принимается немного суетливо собирать баночки с остатками еды в сумку. — Вы, кстати, доедайте давайте и зубы мне не заговаривайте. У нас не так много времени осталось.       — Да, конечно. Извините, что задержал вас.       Чон отставляет было тарелку в сторону, намереваясь завершить их импровизированный ужин, но строгий взгляд врача и его вопросительно поднятая бровь не оставляют ему шансов.       — Доктор Пак, вы правда настоящий детский врач, — мужчина вновь берёт палочки в руки. — Я так обычно смотрел на Йени, когда он пытался улизнуть со стола раньше времени.       Они тихо смеются, и Чонгук доедает всё, что осталось на тарелке.       — Всё, я доел, – демонстрирует он пустую посуду. — Вы довольны? — его мутит, и желудок отзывается болью, но Чонгук пытается побороть неприятные ощущения и быстро допивает чай.       — Я буду доволен, когда вы будете есть три раза в день нормальную взрослую порцию, — Чимин заканчивает упаковывать контейнеры с едой и отставляет сумку в сторону. — Господин Чон, послушайте меня сейчас внимательно, пожалуйста.       Чонгук, не ожидавший от врача этих слов, недоумённо поднимает голову. Перебирает в памяти их сегодняшний разговор, пытаясь понять вдруг он чем-то обидел доктора Пака или пропустил какую-то важную информацию. Но в ответ звучит совсем другое.       — Сейчас вам нужно немного поспать. Ваше состояние на самом деле не очень хорошее.       — Конечно, я немного подремлю, как только…       — Господин Чон, вы не поняли. Я заберу вас с собой, — Чимин не даёт договорить. — В моём отделении есть комната отдыха для врачей. Там стоит вполне сносный диван и есть тёплый плед. Вам нужен нормальный сон.       — Но я не могу оставить Йена, — Чонгук, сам того не замечая, повышает голос — сейчас его буквально вынуждают оставить Йени одного, а он никогда даже не допускал мысли об этом.       — Господин Чон. У вас есть дежурная медсестра, она посидит с Йени, — в который раз за ночь доктор использует запрещённый приём – его обманчиво мягкий голос, тихая речь успокаивают мужчину. — А я всё равно ещё пару раз приду проверить своего пациента в соседней палате и буду заглядывать сюда. Ничего не случится. Вы доверяете мне?       Чонгук разрывается между ребёнком и словами врача. С одной стороны, доктор Пак вызывает чувство уважения, по крайней мере, он выглядит как настоящий профессионал, и ему хочется доверять. Но с другой, Чон привык за время нахождения в больнице быть всегда рядом с сыном и лично контролировать его состояние. Уставший мозг понимает, что доктор прав, но родительское сердце не готово отпустить контроль.       — Доктор Пак, лучше я отдохну на кресле… Да что же вы смотрите на меня как на провинившегося ребёнка? — не выдерживает строгий взгляд и тихо возмущается. — Так не честно. Это манипуляция, вы в курсе?       — Конечно, — доктор пытается оставаться серьёзным, но напускное недовольство мужчины заставляет его улыбнуться. Он действительно похож на надувшегося ребёнка, которого заставляют оставить свое занятие и идти спать. — А как вы думаете, ещё можно убедить этих маленьких дьяволят нормально лечиться и соблюдать режим?       — Ну я же не они! — бурчит Чонгук и недовольно отворачивается к окну.       — Уверены? Я бы поспорил, — вновь давит смешок Чимин. – Ведёте себя сейчас как самый настоящий упрямый маленький мальчик. Господин Чон, серьёзно, вам нужен хороший сон в нормальных условиях, — заканчивает с нажимом, видя, что мужчина хочет сказать что-то ещё.       — Вы будете лично проверять Йена? Обещаете?       — Честное врачебное, — поднимает ладонь вверх Чимин. — Господин Чон, всё будет хорошо. Мы будем в пяти минутах ходьбы от Йени. Отделение на этом же этаже, только в другом крыле. И медсестра ни на минуту не уйдёт из палаты, пока вас не будет. И я лично буду проверять вашего сына. Вы сказали, что доверяете мне, помните? — доктор берёт сумку со столика и подходит к двери. — Давайте же, решайтесь. Это необходимо для вашего блага.       Несколько метров, которые Чонгук идёт до постели Йени, оказываются самыми сложными. В одно мгновение мужчина уже хочет извиниться и отказаться от предложения, он даже оборачивается к доктору Паку, но, заметив его строгий взгляд, всё же сдаётся. Лишь кладёт ладонь на голову сына, проходит по волосам и гладит бледную щечку.       — Малыш, я всё равно буду рядом. Если что-то произойдёт, доктор Пак обязательно меня позовёт. Не волнуйся, ты не один, — наклоняется к кровати, целует Йени в лоб и только потом направляется к двери.