Порох и серый рассвет

Тихий не любил вспоминать, почему впервые шагнул в Зону. Не из-за денег, как у большинства, не из-за адреналина и дешёвого героизма. Его туда вела тоска, такая, что давила на грудь, словно свинцовая плита. И ещё — боль, тихая, въедливая, как ржавчина, разъедающая изнутри. Тогда он был ещё не Тихим. Просто Костя Лебедев, пацан из заводского посёлка, где будильник — это вой цеховых сирен, а мечты — что-то для чужих. Он ломал спину на заводе, поднимая тяжести, чтобы не провалиться под весом своей жизни. Но даже этих сил оказалось недостаточно, когда врачи поставили диагноз младшему брату. Артём… Костя помнил его таким живым, шустрым. А теперь мальчишка сидел бледный, будто из него вытянули все краски, даже голос стал тонким, почти прозрачным. Болезнь редкая, слова врачей звучали как приговор: «Нужна операция. И дорогостоящая терапия». Костя тогда посмотрел на отца — тот молча отвернулся. На мать — у неё в глазах стояла немая мольба, горькая и страшная. Он пытался. Брал подработки, срывал спину, но деньги утекали. Время шло, а Артём становился всё слабее. В какой-то момент Костя заметил: мальчишка уже не жалуется, даже не спрашивает, когда станет лучше. Только лежит, тихо, почти без движения. Тогда кто-то из заводских приятелей, парень с залихватской улыбкой и прокуренным голосом, усмехнулся, похлопал его по плечу: — Слушай, Лебедев. Знаешь, где деньги водятся? В Зоне. Артефакты, понимаешь? Принесёшь штуку — и всё, на всю жизнь обеспечен. Главное — вернуться живым. Костя тогда лишь отмахнулся. В Зону? Да он её даже на карте толком не знал. Но вечером, когда снова увидел, как мать поправляет одеяло на Артёме, руки дрожат, глаза красные, — что-то внутри хрустнуло. Раздавило. Выбора не было. Он просто больше не мог сидеть и ждать. Той ночью он почти не спал, а под утро вытащил старую спортивную сумку из шкафа, сунул в неё пару сменных вещей и вышел. Едва скрипнула дверь, как мать прошептала из темноты: — Ты куда? — Деньги достану, — голос сорвался на хрип. — Костя… не надо… — но в её голосе не было уверенности. Только страх. Он не оглянулся. Просто ушёл, сжимая ручку сумки так, что побелели костяшки.

***

Костя стоял у ржавого забора, будто укоренился на месте. Воздух здесь был плотным, тяжёлым, как перед грозой. Сырость смешивалась с запахом железа и чего-то другого — тревожного, но неуловимого. Под ладонями вспотевших рук холодел грубый ремень рюкзака. Сердце стучало, как молот. Тихий пытался дышать ровно, но вместо этого ловил воздух рваными глотками. Казалось, что всё вокруг давило, будто Зона уже знала: перед ней новичок. — Первый раз? — голос сбоку был неожиданно спокойным, почти будничным. Костя резко повернулся. Мужчина лет двадцати пяти, с лицом, на котором жизнь уже успела оставить свои следы. Тёмные круги под глазами, короткая щетина. Куртка потрёпанная, из-под неё выглядывал армейский бронежилет. На плече висел автомат, такой же потертый, как его хозяин, а в уголке губ играла странная, почти добрая улыбка. — Ага, — коротко ответил Костя. Голос предательски дрогнул, но он тут же сжал челюсти. Мужчина качнул головой, будто усмехнулся. — Ничего. Все когда-то были зелёными. Я Лис. Если советы нужны, спрашивай. Четвёртая ходка. Не ветеран, но жив пока. Лис протянул руку. Костя замер на секунду, глядя на неё, потом пожал, чувствуя, как грубые мозоли царапают кожу. — Костя. — Ну что, Костя, добро пожаловать в ад. Костя украдкой осмотрел остальных. У забора стояло ещё трое. Один, коренастый и угрюмый, перебирал автомат, сидя на перевёрнутой бочке. Он выглядел так, будто любые вопросы были для него лишними. Второй, высокий и худой, с длинным шрамом на щеке, смотрел на Костю, как на муху, которая случайно попала в комнату. Третий был совсем молодым, почти мальчишкой, но его взгляд дёргался, будто он уже знал, чего бояться. — Новичок, — хлестнул голос шрамоватого, резкий и холодный. — Сам сюда приполз, или кто-то притащил? — Сам, — ответил Костя, стараясь выдержать взгляд. — Пусть живёт. Зона своё возьмёт. — Не слушай его, — Лис хлопнул Костю по плечу, слишком сильно, так, что тот чуть не пошатнулся. — Это Волк. Бывает резкий, но спину прикроет. Если, конечно, решит, что ты этого стоишь. Костя промолчал. Волк действительно смотрел на него так, будто уже оценивал шансы, что этот новичок вообще переживёт первую ночь. — А это Димка, — продолжил Лис, кивая на молодого. — Курьер местный. По окраинам мотается, артефакты таскает. — Да ладно тебе, Лис, — буркнул Димка, отворачиваясь. — В третий раз пошёл всего. Артефакты… ха. — Ага, — усмехнулся Лис. — А потом не говори, что я тебя не хвалил. Он снова повернулся к Косте, на этот раз уже серьёзнее: — Слушай, пацан. Главное правило — не геройствуй. Держись ближе к нам. Если видишь что-то странное — стой. Если слышишь что-то странное – стой. Если чувствуешь, что сейчас сдохнешь… тоже стой. Костя кивнул, сжимая ремень рюкзака, как спасательный трос. — Понял. — Ну и отлично. Волк поднялся, глухо вздохнув, и молча пошёл к воротам. Лис жестом подал знак остальным. Костя шёл последним, чувствуя, как с каждым шагом воздух становился гуще, тяжелее. Лис вдруг остановился у ворот, оглянулся на всех: — Последний совет. Если кого-то затянет в аномалию, не геройствуйте. Никто вас не спасёт.

***

Костя всё ещё ощущал шершавую ткань ремня рюкзака на ладонях, когда началось. Они прошли через ворота. Ржавая петля скрипнула, словно предупреждая, но никто не обратил внимания. Лис шёл первым, с таким видом, будто знал дорогу до последнего камня. Волк держался чуть позади, безмолвный, сосредоточенный. Его автомат был наготове, взгляд — цепкий. Димка плёлся в стороне, нервно оглядываясь. Глаза блуждали, будто он пытался найти что-то, видимое только ему. — Стой, — бросил Лис коротко, резко подняв кулак. Они замерли. Костя, стараясь унять дрожь в руках, задержал дыхание. — Что-то не то, — выдавил Димка, его голос звучал слишком громко в тишине. Волк бросил на него ледяной взгляд — того хватило, чтобы парень закусил губу. И тут раздалось — хрип. Звук, похожий на сухой вздох, словно кому-то резали горло. Лис медленно повернул голову, подняв ладонь, показывая не двигаться. — Кровосос? — прошептал Димка, но Волк приложил палец к губам. Ответ был очевиден. Все знали. Мгновение повисло в воздухе, растянувшись в вечность. Костя смотрел на других. Волк стоял напряжённо, глаза метались. Лис неподвижно держал руку на рукояти автомата. Димка был бледен, его губы подрагивали, будто от мороза. Хрип повторился. Ближе. Лис поднял руку, собираясь подать сигнал отступать, но не успел. Из кустов вырвалась тень. — Ложись! — заорал Волк, и грохнул выстрел. Костя рухнул на землю, прижимая голову к сырой траве. Автоматы затрещали, пули рассекали воздух. Кровосос оказался перед Лисом. Лис дал очередь, стараясь держать тварь на расстоянии, но её движения были слишком быстрыми, размытой вспышкой проскальзывая между деревьями. — Убирайся, Лис! — рявкнул Волк. Но Лис не двигался. Он продолжал стрелять, пока тварь не прыгнула на него. Автомат вылетел из рук. Лис успел ударить прикладом, но кровосос с лёгкостью сбил его с ног. Крик — короткий, хриплый — оборвался. Лис больше не шевелился. — Чёрт! Лис! — Волк закусил губу так, что выступила кровь. Его автомат изверг новую очередь. — Уходим! Сейчас же! Костя поднялся, ноги предательски дрожали. Волк рывком подтолкнул его вперёд. Димка бросился первым, но едва сделал шаг, как воздух вокруг него задрожал. Земля будто исчезла, и он взлетел вверх. — Волк! Помоги! — истошный крик рвал уши. Костя смотрел, как Димку скручивало в гравиконцентрате. Кости ломались с отвратительным хрустом. Волк, стиснув зубы, отвернулся. — Прости, парень, — прохрипел он и снова потянул Костю за руку. — Беги! — Нет! Мы не можем! — Костя пытался сопротивляться, но Волк оттолкнул его и шагнул к кровососу, который вновь появился из темноты. — Живи, идиот, — сказал он и, отбросив пустой автомат, вытащил нож. Костя застыл. Ноги будто приросли к земле. Волк метнулся на монстра, движение точное и отработанное. Лезвие мелькнуло в воздухе, но Костя не видел, чем закончилась схватка. Он бежал. Корни и мокрая трава скользили под ногами. Позади слышались последние звуки борьбы: крик, удар, тишина. На поляне он упал на колени. Горло сдавило, сердце вырывалось из груди. Одиночество навалилось, будто невидимая стена сомкнулась вокруг. Он остался один.

***

Тихий лежал на продавленном диване, уставившись в потемневший потолок. Его тело казалось чужим: каждое движение отзывалось глухой, ноющей болью. Глаза были широко раскрыты, но перед ними плавали размазанные тени, будто остатки кошмаров никак не могли покинуть его сознание. Дыхание было поверхностным, рваным, а в груди разливалось неприятное ощущение пустоты, смешанное с едва уловимой тревогой. В голове бушевал хаос. Шум, похожий на раскат грома где-то за горизонтом, перекрывался шёпотами, неразборчивыми, но настойчивыми. Эти голоса пронизывали его мысли, ломали их, мешая собрать воедино хоть одну ясную идею. Зов. Он был вездесущим, как ритм пульса. Он не утихал, а напротив, нарастал, проникая глубже. Иногда он звучал как тихая песня, обещающая утешение, а иногда — как режущий слух приказ, вызывающий озноб по всему телу. Тихий сжал пальцы в кулаки, но быстро разжал: от усилия ладони начали дрожать. Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от беспорядка в голове, но это только усугубило его состояние. В темноте вспыхивали образы: лица — странные, искажённые, размытые. Некоторые были спокойными, другие — кричащими. Они мелькали так быстро, что их невозможно было различить, но каждый оставлял след — липкий, мерзкий. В горле пересохло. Он открыл глаза, резко вдохнул и сосредоточился на потолке, будто хотел проткнуть его взглядом, вырваться за пределы этого пространства. Но потолок был безмолвным, безучастным. Это молчание давило, как груз, усиливая ощущение беспомощности. Дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошёл Гнедой. Его обычно угловатая фигура казалась ещё более осунувшейся, как будто он сбросил последние килограммы вместе с остатками сна. Глаза в тени — красные, воспалённые, но цепкие. На щеках небритая щетина, похожая на наждак. Куртка слегка перекошена, один рукав заляпан чем-то мутным, наверняка следы Зоны. В руках он держал кружку — настоящую, фарфоровую, с облупившимся краем. Чайный пар тянулся в воздухе тонкой ниткой, наполняя комнату едва уловимым запахом. — Ты как? — спросил Гнедой, голос хрипловатый, будто прогорел на углях, но сдержанный. В его взгляде скользнуло что-то, похожее на беспокойство, но тут же исчезло за привычной маской безразличия. Тихий не сразу ответил. Его взгляд скользнул на кружку, задержался на мгновение. Это был редкий жест. Чай. В Зоне? Когда Гнедой успел обзавестись таким «роскошным» атрибутом? Да и зачем он вообще таскает его сюда? — Чай? — озвучил Тихий, голос сиплый, как у человека, который давно не говорил. Гнедой слегка дёрнул плечом, словно это был совсем неважный момент. — Ага. Подогрел остатки. Не хватало, чтоб ты тут совсем без сил слёг. Он подошёл ближе и, заметив, как Тихий отводит взгляд, поставил кружку на скрипучий стол рядом с диваном. — Пей, а то кранты тебе, — сказал это с привычной резкостью, но голос выдавал что-то другое. Как будто сам был не уверен, кому больше нужна эта кружка — Тихому или ему. — Заботливый ты сегодня, — хмыкнул Тихий, но взгляд его оставался настороженным. Гнедой сел на старый, скрипучий стул, устроившись так, чтобы видеть лицо Тихого. Глаза скользнули по фигуре собеседника, выискивая признаки — нет ли у того желания вскочить и бежать. — Спрашиваю по-хорошему: ты как? В голове порядок? — на последних словах голос стал чуть тише, но в нём появилось едва уловимое напряжение. Тихий задержал на нём взгляд. Вопрос прозвучал вроде бы невзначай, но глаза Гнедого выдали истинный интерес. — А что, не похоже? — Тихий говорил почти равнодушно, будто силы на эмоции давно иссякли. — Или ты что-то другое надеялся увидеть? Гнедой чуть склонил голову, уголок губ дёрнулся, но не до конца. — Скажем так, ты последнее время сам не свой. — Сильно интересуешься, — буркнул Тихий, опираясь локтями о диван. Боль прокатилась волной, но он проигнорировал её, сосредоточив внимание на собеседнике. Слова Гнедого скользнули мимо, как будто сказаны кому-то другому. Мысли вязли, будто туман застилал разум. — А что мне делать, по-твоему? — Гнедой вдруг посмотрел прямо в глаза, взгляд стал жёстче. — Я вчера еле дотащил тебя сюда. Сегодня опять соберёшься на свои хреновые подвиги? Может, начнёшь уже думать головой, а не тем, что зовёт тебя куда-то в жопу Зоны? Тихий вздрогнул, но лишь слегка. Его взгляд на миг ожил, будто прорезавшийся сквозь мутную пелену. Он молчал, разрываясь между желанием ответить и ощущением, что любое слово не имеет значения. Гнедой резко выдохнул, словно сам удивился собственной вспышке. Он отвёл взгляд, потер переносицу и слегка наклонился вперёд, уперев локти в колени. — Ладно, чёрт с тобой, — глухо произнёс он, голос стал ниже, спокойнее. — Я понимаю, это не ты. Ну, не совсем ты. Этот... зов, или что это там, чертовщина какая-то. Тебя держит, не отпускает. Тихий молчал, изучающе глядя на него. Медленно, будто с усилием, его пальцы дрогнули на диване, затем крепко сжались в кулак. Что-то, похожее на гнев или боль, мелькнуло в глазах, но тут же потухло. — Знаешь, надо что-то решать. Потому что ты так долго не протянешь, — продолжил Гнедой, уже тише, почти вполголоса. — И мне не очень хочется тащить тебя за шкирку по всей Зоне, как хромую собаку. Тихий наконец откинулся на спинку дивана, шумно выдохнул, будто вытеснял из себя накопившуюся тяжесть. — И зачем ты вообще это делаешь? — спросил он хрипло, едва слышно. Голос был полон усталости, но взгляд не отрывался от Гнедого, острый и требовательный. Гнедой медленно поднял голову, их взгляды встретились. На мгновение между ними повисло молчание, тяжёлое, как свинец. — Может, я сам уже не понимаю, — ответил Гнедой устало. В его голосе было больше правды, чем он собирался выдать. — Но бросить тебя здесь... это было бы хуже. Для нас обоих. Он замолчал, бросив взгляд в сторону, будто там могла появиться подсказка, как быть дальше. — Тут ещё одно дело... — он поднял глаза на Тихого, чуть замявшись. — Горца встретил. Тихий чуть нахмурился. — Горца? Он-то тут с какой стати? Гнедой кивнул, бросив взгляд в сторону двери, как будто опасался, что тот может услышать. — Этот дом, похоже, его временная берлога. Встретил его, пока тебя тащил. Странный тип. С виду вроде как обычный, но что-то с ним не так. Слишком... спокойный, что ли. И смотрит — будто насквозь тебя видит. Тихий продолжал молчать, но его поза изменилась. Он немного выпрямился, взгляд стал острее. — Он что-то сказал? Гнедой коротко хмыкнул: — Сказал... Если это можно так назвать. Половина намёками, половина загадками. Но явно знает про этот твой зов. Говорил, мол, надо держать голову холодной, а ещё, что это не просто какая-то прихоть Зоны. Будто есть причина, зачем всё это происходит. Тихий нахмурился сильнее, губы сжались в тонкую линию. — Ты ему доверяешь? Дверь в комнату приоткрылась, и тишину разорвал скрип петель. На пороге появился Горец. — Чай понравился? — его голос был спокойным, но в этом спокойствии таилась сила, будто каждое слово взвешивалось прежде, чем прозвучать. Тихий, не отрывая взгляда от Горца, поднял кружку на пару сантиметров. — Говорят, помогает «разобраться в себе». Пока не разобрался. — Это не сразу, — ответил Горец, закрывая за собой дверь. Его движения были размеренными, уверенными. Он подошёл к очагу, где теплился огонь, и медленно присел на низкий табурет. — Но ты уже на пути. Гнедой фыркнул, будто не верил ни единому слову. — Слушай, философ, ты б лучше прямо сказал, что с ним. А то твои загадки... Горец взглянул на него спокойно, почти с любопытством. — Что с ним? — он указал на Тихого кружкой. — То же, что и с другими, кого Зона выбрала. Её зов не просто шёпот. Это призыв, который мало кто может игнорировать. — Ты говоришь, как будто сам это пережил, — тихо вставил Тихий, чуть поднимаясь на локте. Его глаза цепляли каждое движение Горца, но в голосе не было страха — лишь осторожность. — Пережил, — коротко бросил Горец. — Только Зона меня не взяла. Но я видел таких, как ты. Кто-то идёт до конца, кто-то ломается. А кто-то... теряет себя. Гнедой нахмурился, слегка подавшись вперёд. — И что ты предлагаешь? Оставить его тут, пока не сорвёт крышу? Или отвести, как на заклание? — Я ничего не предлагаю, — Горец сделал глоток чая. — Это его путь. Но если вы хотите дойти до конца, лучше держать голову холодной. Зона проверяет. — Проверяет? — повторил Тихий. В его голосе мелькнула усмешка, но она была скорее горькой. — Проверяет на что? Горец задумался, опустив взгляд в кружку. Когда он заговорил, его голос стал тише. — На то, насколько ты готов отказаться от себя ради её ответов. На то, что ты готов оставить позади. Зона всегда что-то берёт. Вопрос в том, сколько ты готов ей отдать. Тишина снова повисла в комнате. Только слабое потрескивание огня напоминало, что они всё ещё здесь, а не где-то в глубинах Зоны. — Ты много говоришь, — бросил Гнедой, вставая и глядя на Горца сверху вниз. — А что знаешь на самом деле? Горец посмотрел на него в ответ. В его глазах не было злости, только странное спокойствие. — Знаю одно. Те, кто идёт туда, никогда не возвращаются прежними. Если возвращаются вообще. Тихий приподнялся на диване, его взгляд впился в Горца. — Чего ты хочешь от нас? Горец усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли радости. — Ничего. Я уже видел свой путь. А вы... решайте, как жить дальше. Но если соберётесь идти — подумайте, зачем. Он встал, его фигура в тусклом свете казалась почти призрачной. Горец прошёл к двери, но, прежде чем выйти, остановился. — Тебя, Тихий, она не отпустит, пока ты не поймёшь, что ищешь. А ты, — он бросил взгляд на Гнедого, — не отворачивайся, если увидишь, что его зовёт. Зона всегда берёт больше, чем кажется. — Ты много знаешь, — сдавленно ответил Тихий. — Почему? Горец обернулся, его взгляд был холодным, но в то же время живым, полным непонятной силы. — Потому что я уже там был, — сказал он. Его слова прозвучали как глухой удар, отзываясь эхом в комнате. Тихий приподнялся на локте, чувствуя, как кровь стучит в висках. — И что там? Горец не ответил сразу. Он только повернул голову, глядя куда-то вглубь комнаты, словно мог видеть то, что недоступно остальным. — Там конец. Или начало. Иногда это одно и то же.