Stranger For You

I know I've done wrong, Знаю, что поступил неправильно, I'll pay for it И я заплачу за это.

      Чонгуку не нравится искусство.       Он не видит в картинах ничего особенного. Краски, давно утратившие свой первозданный вид, всеобщий восторг касательно очередного "шедевра", якобы знающие своё дело люди искусства — всё это ему претит. Скульптуры, холодные и отчуждённые, стоят на своих местах, и эти неподвижные камни не вызывают никакого восторга. Во время разговоров о подобном Чон отстраняется от мира, поглядывая на наручные часы в ожидании. Взрослый мужчина ни черта не смыслит в высоком, ему больше нравится видеть, как счёт в банке с каждой выгодной сделкой пополняется.       По окончании банкета у него вечером очередной самолёт. Затем очередные переговоры, последующий успех и возвращение в квартиру.       Чонгук погряз в своих делах, давно перестав мечтать о высоком. Он всё позабыл, и что самое важное – по собственному желанию. Вырвал из сердца с корнем и устремился на Олимп, к власти, дающей безграничную силу и бесценную возможность поступать так, как хочется самому.       Иногда кажется, что внутри всё зажило. Покрылось толстой коркой, стало одним из многочисленных рубцов, уже не вызывающих боль, но всё ещё сидящих кривыми воспоминаниями на коже. Выживает не сильнейший и не слабейший, а способный приспособиться. Можно научиться жить с болью, и Чонгук в этом по праву считается профессионалом.       Есть мастера спорта по дзюдо, по лёгкой атлетике, есть учёные с докторской степенью. Чонгук бы с гордостью носил титул приспособившегося выживать с дырой в груди, если бы такой существовал.       Не болит. Но ему так только кажется.       Отель, где и будут следующим вечером происходить переговоры и сделки, оформлен в лучшем виде. Всегда счастливые люди, учтивый персонал, белозубые улыбки – в этом идеальном мире Чон чувствует себя как рыба в воде. Он хорошо знаком с правилами. Знает, когда нужно улыбнуться и сделать ответный комплимент, похвастаться будущей женой, промолчать или не подать виду. В этом Чонгук тоже мастер.       Его идеальный образ существует вот уже восемь лет без единой трещины. Он – надёжная конструкция, никогда не рухнет и не рассыпится. Чон профессионально улыбается, держит маску.       А затем видит его.       — Я в искусстве полный ноль, давай лучше пойдём в парк, — ныл недовольный Чон, плетясь по дорожке к автобусной остановке.       Студенческие годы наглухо впечатались в памяти неизгладимым периодом, изменившим слишком многое.       — Мы с тобой познакомились на выставке по артхаусу, Чонгук, — Ким развернулся и скептически посмотрел на него, приподняв левую бровь.       Гук этот жест выучил наизусть и вальяжно улыбнулся.       — Тэ, я в этом ничего не смыслю. Я на ту выставку ради тебя пошёл. А все эти модерны, оттенки...       Непоколебимая стена, возведенная после нестерпимой боли от потери, готовится рухнуть ему в ноги клубами пыли и изломанных обломков, к сожалению, снова не уничтожив его окончательно. Чонгук знает: нет в жизни более страшного немилосердия, чем отсрочка смерти для умирающего в агонии.       — Смотри, Чонгук, — восторженно шептал Тэхён, сев позади своего возлюбленного и прислонившись к его спине своей грудью крепко-крепко. Сердцем к сердцу.       И Чонгук смотрел.       Перед ним на экране планшета была изображена инсталляция Феликса Гонсалеса-Торреса, известная как дань уважения его ВИЧ-позитивному партнёру Россу Лейкоку. Она состояла из двух идентичных синхронизированных часов, изображающих два пульсирующих сердца. Покуда у одного не разрядится батарея и, следовательно, жизнь, второй не умрёт.       — "Не бойтесь часов, это наше время, оно было так щедро к нам. Мы запечатлели время со сладким вкусом победы. Мы покорили судьбу, встретившись в определенное время, поэтому мы отдаем должное там, где это необходимо: времени. Мы синхронизированы, сейчас и навсегда. Я люблю тебя..." – это цитата из письма Гонсалеса-Торреса своему Россу в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году. Красиво, правда?       Коря себя за роковое желание поужинать не в номере, Чонгук проходит за предложенный стол, который, как назло, является соседним с тем, за которым сидит ни на миг не изменившийся в лице Тэхён. Они не здороваются вежливыми кивками, а взгляд, брошенный Кимом, можно охарактеризовать как полнейшее безразличие.       Гуку приносят меню, предлагают выбрать специальное блюдо от шефа на этот вечер. Стремясь отделаться от официанта, чтобы никто не заметил внезапной дрожи в голосе, он даже не замечает, как наспех соглашается на бутылку дорогого вина. Беспокойный взгляд то и дело возвращается к чужой фигуре.       Тэхён отныне – это строго прямая осанка, золотые украшения, со вкусом подобранная одежда, профессиональная укладка. Ничего общего с запечатлённым в памяти образом свободного студента с мелочью в кармане и живым блеском в глазах.       Люди, коих в ресторане отеля немерено, довольно улыбаются друг другу. Чонгук им даже отчасти завидует. Завидует незнанию о том, через что прошли два некогда близких человека.       — Он тебе совершенно не подходит, Чонгук, — прошипела мать, хлопнув без того хлипкой дверью. — Когда ты прекратишь позорить семью, мы ждём тебя обратно.       Чон ревностно, желая уберечь от злых слов собственной семьи, обнимал застывшего в кухне Тэхёна. Неожиданное нашествие родителей в их тайную совместную квартиру перевернуло всё вверх-дном. Руки тряслись у обоих, ведь карты вскрыты. Сын известной компании Чонов – гей, любящий человека, которого всем представлял как лучшего друга.       Сердце пропускает удар, а кровь в венах по ощущениям становится на несколько сотен градусов выше.       За соседний стол садится хорошо знакомый Чонгуку мужчина. Красивый человек в чёрном костюме, сидящем по статной фигуре, принимается за еду, весело смеётся, гладит холодного даже с ним Тэхёна по руке и наслаждается этим.       — Ты с ним? — это выходит у Гука хрипло и неслышно, как от удара под дых.       После выпуска из университета Ким не пошёл на стажировку в компанию возлюбленного. После разгоревшегося скандала касательно ориентации единственного наследника его там никто не ждал, это было ясно. Самого Чонгука никто не ждал, чего уж там. Тэхён подал заявление в другую развивающуюся компанию, решив пробиваться с нуля. "Ведь какая разница, кто где работает, верно?" – легкомысленно спросил Чонгук, искренне поздравив с первой настоящей должностью.       Знали бы они, какой ценой им всё обойдётся.       И спустя два года спокойной семейной жизни и кропотливой работы под носом самого начальника Тэхён, ставший секретарём, медленно сходил с ума от события, разрушившего сладкое счастье.       Его кабинет, столь бережно хранимый, был разнесён в результате собственного приступа бессилия. Бумаги разметались по полу белыми пятнами, спутавшись. Неяркий свет настольной лампы служил единственным источником освещения.       Чонгука могли посадить. Ему грозили годы в тюрьме за найденные прошлой ночью в клубе наркотики. Откуда взялись в его кармане несколько пакетиков с порошком, почему нагрянувшая полиция подошла именно к нему, будто действуя по наводке, что теперь делать – эти вопросы разрывали раскалывающуюся голову. Абсолютно все родственники Чона не стали помогать, сказав расхлебывать свои проблемы самостоятельно.       Впоследствии Гука задержали и поместили в изолятор до суда.       У Тэхёна ничего не было. Ни связей, ни семьи, ни возможностей спасти родного человека.       Скрипнула дверь. Перед ним на колени опустилась массивная фигура, загородившая Тэ от света лампы. Начальник с участливым беспокойством осмотрел его залитое горькими слезами лицо, красные от долгого плача глаза.       — Извините, я уберусь, — пообещал заикающийся Ким, сидя на полу у стола.       — Что-то случилось? — с неподдельной заботой в голосе.       — Это... личное.       Господин Джонатан Роджерс, славившийся хорошим нравом и отзывчивостью, тепло улыбнулся. Потрепал по взъерошенной макушке и снова спросил:       — Эй, мы же договорились быть друзьями?       Как же легко сломать человеческую жизнь. Достаточно поставить свои желания выше всего остального и использовать имеющуюся власть, чтобы подчинить чужую волю.       — Я могу помочь твоему другу, — ласково сказал тогда Джонатан, гладя пальцами по влажной щеке. — Но не просто так.       Предвкушения в его глазах умирающий от моральной боли Тэхён, проклинавший своё отчаяние и низкое положение, в тот момент не заметил.       — Чего вы хотите?       — Тебя.       Оленьи глаза, доверчивые и большие, по-детски округлились от непонимания. Тэ будто плыл в затуманенном сознании, готовый на всё ради любимого человека. Губы беззвучно повторили полученный ответ, пытаясь вникнуть в смысл.       — Мне хочется тебя себе, Тэхён-и, — начальник, ранее казавшийся добрым и хорошим человеком, стал пугать. Все предыдущие активные жесты внимания, расцениваемые как обыкновенное подбадривание молодого сотрудника, обрели совсем иное значение. — Я сделаю так, что с твоим другом всё будет в порядке. Но взамен заберу тебя. Насовсем.       — Я должен буду оставить его... — опустив голову и зажмурив глаза с вновь подступающими слезами, наконец понял Ким.       Голос Джонотана раздался над самым ухом:       — Ничто в мире не делается просто так, Тэхён-и.       Человек в отчаянии способен на безумство. Ведь он загнан в угол. Раненый зверь, окружённый стаей противника, защищается из последних сил.       Теперь, спустя много лет, Тэхён знал ответы на свои вопросы. Он каждую ночь делил постель с человеком, ставшим причиной разрушения его маленького счастья. Каким образом ему довелось узнать пугающую правду об этой одержимости – тайна, которую он унесёт с собой в могилу. В мире, где деньги стали основополагающей мерой справедливости, он стал вынужден жить в соответствии с желаниями Джонотана. Ради сохранения той частички, которую на короткое, но самое счастливое время в жизни ему удалось иметь.       — Высокое – это любовь, Чонгук, — едва слышно произнёс Тэхён, сжав чужие чёрные волосы на затылке и зажмурившись на особенно глубоких толчках.       Чон подмахивал бёдрами, толкаясь в любимое тело, отдаваясь без остатка, и зарылся носом в чужую шею.       Ничего не видеть, не есть, не слышать, не иметь. Утратить всё до последней копейки, стать нищим и просить подаяние в рваных лохмотьях. Потерять связи в обществе и статус наследника огромной компании, лишиться всех карьерных планов. Только бы не отпускать Тэхёна, оставаться с ним в объятиях и иметь возможность дышать им. Гук весь состоит из возлюбленного. Ему больше ничего не нужно, честное слово, только не забирайте единственно дорогое.       — Ты ведь умеешь любить? — спросил Ким, взяв его лицо в свои руки и нарочито медленно приближаясь к опухшим от поцелуев губам. — Значит, знаешь о высоком.       У Чонгука выдержка ни к чёрту, потому всегда проигрывал в этих играх на расстояние. Он бросился изголодавшимся зверем вперёд, захватывая своими губами чужие, вторгаясь языком. Крепко подхватывил сильными руками округлые ягодицы партнёра и приподнял, чтобы снова опустить на себя, выбивая из Тэхёна новый стон. Яростное желание укрыть в своих объятиях от всего мира просыпалось в обоих, отдавая в руки страсти.       — Мне кроме тебя никто не нужен, только останься рядом. Тэ, — выдохнул, мажа губами по щеке, — мой Тэ...       — Злющим ты стал, Чонгук, — Чон, пытающийся прикурить с помощью зажигалки на морозном воздухе ноября, дёргается от неожиданности.       Он бросит курить. Обещает себе и снова закуривает, чтобы не вернуться в ресторан, откуда сбежал через чёрный ход для прислуги выпустить пар, и не продолжить выжигать оставшиеся внутри крупицы чувств, как идиот ревнуя человека, который ему больше не принадлежит.       — Я ведь с Чимином тогда... — всё это время стоявший у мусорного бака Хосок в синей одежде уборщика не договаривает, кашляя.       Чонгук кивает на упоминание бывшего близкого друга и в данный момент ненавидит свою идеальную память на имена и лица. Сколько лет прошло, а он так ничего не позабыл. Чон Хосок и Тэхён были приятелями, учились на одном курсе, жили в одной общажной комнате. Никогда лучшими друзьями не считались, но последним кусочком хлеба всегда делились. Бедность двух сирот сближает, голод – практически роднит.       — Как он там? — поддерживает беседу ради приличия, ощущая стремление отделаться от призрака прошлого.       Уж слишком много сегодня знакомых лиц. Почему столько ушедших друг от друга линий пересеклось именно в этом злополучном отеле?       — У нас не срослось.       У этих тоже. Любовь вообще имеет счастливый конец? Или на счастье априори не обречены те, кто рано или поздно умрёт?       Хосок шатается, припадает к кирпичной стене и с усилием облокачивается на неё, глядя на собеседника в упор. Чонгук едва ли не отшатывается при виде расширенных зрачков и наглой ухмылки с бессмысленным взглядом.       — Ты что, до сих пор под кайфом?       Тот вопроса не слышит. Смотрит в глаза и качает головой, медленно сползая на пол. Так выглядят люди, уже потерявшие важный пазл, утратившие свет в тёмном лесу. Заблудившиеся.       — Вы, ебаные богатенькие детишки, взяли тогда от нас всё, — с ненавистью шепчет Хосок. — Вас, блять, любили, а что хорошего мне или Тэхёну эти чувства дали?       — Ты бредишь, — поморщился Гук. — Чимин бросил тебя за твоё наркоманство. Тэхён же сам меня оставил.       Чонгуку с прожигателем жизни не о чем говорить. Ему нет дела до чьей-то драмы, своей по горло хватает. Он бросает недокуренную сигарету и разворачивается, намереваясь вернуться, когда в спину со смехом доносится:       — Что, всё ещё думаешь, будто тебя тогда влиятельный папаша отмазал? А Тэхён в один момент изменился, да? Он тебя предал, да?       Внутри всё леденеет. Это же не правда?       Этот вопрос по срочном возвращении в ресторан адресуется и Тэхёну напрямую, едва только Чонгук усаживается на стул напротив. Джонотана нет, есть шанс поговорить. Без приветствий и вводных фраз на тему новостей и дел, без разглагольствования о погоде и минувших днях.       — Скажи, что снятие обвинений в моём деле с тобой не связано. Это ведь не правда? Я потратил почти десять лет на самостоятельно взращенную к тебе ненависть. Скажи, что Хосок солгал. Мне казалось, что я отныне пуленепробиваемый, но на самом деле тело – сплошное решето. Откажись от контрольного выстрела. Умоляю, Тэхён.       Но бывший любимый человек мольбы не слышит. Люди часто бывают убийственно жестоки именно к тем, кого ценят больше всего на свете. Это неоспоримый факт: чем сильнее любишь, тем больнее ранишь. Тэхён прислоняется спиной к стулу в стремлении найти желанную опору. Он не отнекивается, не сыплет глупыми отговорками, мол, не знаю, о чём ты тут говоришь.       — Что, ты думаешь, я должен был сделать тогда? Позволить тебе отправиться в тюрьму? Дать тебе разрушить всё, к чему ты так долго шёл? Твою карьеру, положение в обществе, достижения. Весь твой жизненный путь канул бы в лету. А твоя мать? Считаешь, она справилась бы с такой ношей?       Чонгук не шевелится. Ему кажется, что его заставляют умирать. С каждым словом медленно и мучительно, будто заливая свинец во внутренние органы и затем мифическим способом продлевая агонию, не давая испустить последний вздох. Ему не позволено лечь и больше не дышать, он ведь сам осуждает неудачников, которые вечно ноют и жалуются. Вот только это не стандартное человеческое "я устал". Это нестерпимое ножевое прямо в грудную клетку, аккурат меж рёбер. Внутри всё плавится и жжётся. Он пока не понимает, что именно так разрывает сердце по-настоящему. Не в дешёвых фильмах, где их вырезают ножами, не в книжках, где пронзают кинжалами. В жизни всё происходит наживую и без наркоза.       — Посмотри на себя сейчас. Ты многого достиг. У тебя есть должность, связи. Ты наслаждаешься жизнью. У тебя замечательная будущая жена.       Чон не выдерживает. Жизненно необходимо видеть, что больно не ему одному. Он, превозмогая себя, поднимает взгляд на любимые глаза, которым не сумел найти ни одной репродукции, как раз в тысячу лет случается с картинами, которые невозможно создать дважды. Смотрит и не может дышать.       Глаза Тэхёна отчуждённые. Мёртвые. Как неживые скульптуры.       — Я принял верное решение, — произносят губы, которые Чонгук не успел поцеловать достаточно. — Что бы ты ни думал об этом.       Даже в иной жизни этого "достаточно" не случилось бы.       — Тэ, я свободен! Обвинения сняты! — крикнул покинувший изолятор Чонгук, прерываясь на весёлый смех, почти что истерический.       Ему, счастливому и готовому в результате этого прилива энергии повторить все подвиги Геракла, о которых рассказывал недавно Тэхён, было плевать на дождь. Он гордо шёл, намокая по нарастающим мелким ливнем, изредка пританцовывал и усмехался.       — Думаю, он побоялся, что отец станет бороться, привлечёт его прошлое...       Тэхён, мокрый и молчаливый, несколько дней назад радовался бы этой новости больше всех остальных. Нынешний Тэхён никакого предвкушения будущего уже не ощущал. Для него это слово теперь означало золотую клетку без права выбраться на свободу.       Он свою свободу отдал Чонгуку.       — Давай расстанемся.       Лицо Чонгука ещё хранило остатки торжества, когда его исказила гримаса боли.       — Ты чего это? Что за глупая шутка, Тэ...       — Я хочу построить карьеру. А за связь с тем, кто прославился наркотиками, мне светят только трущобы с убитой репутацией и должность мальчика на побегушках, — выговорил по буквам Тэхён. — А меня уже тошнит от запаха бедности.       Он, произнося всё это, уже знал, что чувствовал. Сердце разрывалось, вот только парадокс в том, что после потери этого органа Ким продолжит жить.       Будет жить долго, очень долго. И жизнь эта станет его страшным наказанием.       Тэхён первым покидает ресторан, расплатившись картой. Порой шептались, что он – главный злодей истории любви, не выдержавший проверку жизненными трудностями. Никто не задумывался о том, каково пришлось ему самому. Джонотан забрал его, окружил прислугой и своей любовью, наслаждаясь, что получил всё желаемое. Джонотан купил его, потому что Тэхён позволил. Он самолично сделал себя дорогим товаром, за приобретение которого не жалко дать взятку полиции и вывернуть сфабрикованное дело наизнанку.       Тэ бежит от случайно встреченного Чонгука, зная, как опасно находиться в близости к тому, кто заставляет жить. Он железно держит себя в руках, срастившись со своей маской непоколебимого супруга мистера Джонотона. Но так происходит только по одной причине: Гука нет рядом. Он далеко-далеко, в родной Корее, куда Ким поклялся не возвращаться. Пока их разделяют тысячи километров, Тэхён может собирать остатки себя воедино и вставать с кровати, в которой спит с нелюбимым человеком.       Насколько же изощрённой может быть судьба, раз заставляет двоих вновь пережить свою историю спустя почти десяток лет.       Пустой лифт отеля должен укрыть от самого страшного: от любви. Но вместо этого становится ловушкой.       Залетевший следом Чонгук бросается вперёд, к Тэхёну, теряя всякие тормоза. Больше не имеют значения никакие нормы морали и этики. Всё пустое, глупое, не существующее в данный момент. Как можно отказываться, когда любовь вот она, до неё рукой подать? Ему невдомёк, потому и целует с жаром, кладёт руки на бока, с жадной тоской оглаживая некогда зацелованные вдоль и поперёк сантиметры. Тело родное, вот только худое и чересчур лёгкое.       Тэхён словно постепенно исчезает, стремясь стать прозрачным. Как крылья у самой красивой бабочки.       В это мгновение, уместившее в себе целую вечность, кажется, что не было почти десяти лет. Не было разлуки. Ничего не прошло, не зажило. Всё проходит, всё! Кроме настоящей любви, уж её пылающий костёр никогда не затухает. На секунду хочется верить, что отвечают с неменьшим пылом и жаром.       Так кажется до тех пор, пока Тэхён не отстраняет Чонгука от себя настойчивым движением ладоней.       — Я состою в отношениях с другим человеком. И даже с тобой не стану опускаться, — мне больно, всё ещё больно, Чонгук! И никогда не переставало болеть... — Завтра рано утром мы возвращаемся в Штаты.       Чон засовывает руки в карманы. В нём со дна поднимается самое страшное, самое сокровенное и честное. Клубы похороненного в песке навеят чёрную бурю и утопят в бесконечной боли, предзнаменуя новый глухой вой по ночам и тоску по тому, что в теории могло быть, но уже никогда не сбудется. В голове царит одна-единственная мысль.       Всё должно было быть по-другому.       — Женись, Чонгук, — искреннее пожелание, исходящее из развороченной грудной клетки, — вот она тебе действительно подходит.       Тэхён уходит, как ушёл тогда. Не оборачивается, не бросает прощальный взгляд. Вырванное сердце едва-едва дышит.       Чонгук поднимается дальше, прислонившись затылком к стенке лифта. Он вспоминает жаркий шёпот, цитирующий выученное наизусть письмо Гонсалеса-Торреса: "Мы синхронизированы, сейчас и навсегда. Я люблю тебя".       Покуда жив один, второй никогда не умрёт.

This time was true В этот раз всё было по-настоящему. Tell me that I'm unknown Скажи мне, что я незнаком To you Тебе.