My dearest man

***

На причале творилась суета, бегали люди. Началась погрузка грузов на паром. Алана нигде не было видно, и я боялся, что он вообще не приедет. Разные мысли лезли мне в голову. Он опоздал на рейс, или рейса больше не было в тот день, или его не пустила жена! Но все же вскоре в толпе людей я увидел его, узнал бы его из тысячи. — Алан! — крикнул я и помахал рукой. Он меня увидел. — Привет! Слава Богу, ты приехал! — Ну да, конечно! Я же обещал тебе! — Ну, мало ли! Может, рейса не было на сегодня! — озвучил я ему один из своих страхов. — Его и не было. Я арендовал частный самолет! — Ясно. Я записал нас на рейс как волонтеров от Красного Креста. У меня не было твоего паспорта, нам нужно тебя зарегистрировать! Пошли! Я схватил его за руку, и потащил к сотруднику, с которым я разговаривал вчера. — Здравствуйте! — крикнул я ему. — Вот мой родственник, о котором я говорил вам вчера! Он на меня посмотрел огорошено. Типа, кто ты такой, я тебя вообще впервые вижу. Я уже почти подвергся отчаянию, что все мои усилия снова будут напрасны, как он воскликнул: — А! Вы были вчера в нашем офисе, так? Ваша фамилия — Вуканович, — сверился он со списком. — А это? — показал он на Алана, — это ваш родственник, которого вы тоже хотели записать на рейс? — Именно так, сэр! Его зовут Алан Уайлдер! Алан, покажи ему паспорт! Сотрудник Красного Креста на меня посмотрел, как на придурка, видимо, размышляя над тем, почему у хорватского парня родственник вдруг имеет английское имя и британский паспорт. И я подумал, что если он сейчас нас обоих пошлет на хер, то у него будут все основания! Но он переписал данные из паспорта Алана и выписал нам пропуск. — Ваша каюта номер пять. При входе на паром покажите это удостоверение, вам выдадут ключи. Мы так и сделали, расположились в каюте на нижней палубе, затем присоединились к погрузке. Нас было с Аланом всего человек пять или семь. Руками мы таскали ящики с провизией и палеты с водой, коробки с лекарствами, и к моменту отплытия парома я уже не чувствовал ни рук, ни ног, ни спины. Гуманитарки оказалось столько, что была заставлена вся верхняя палуба. Потом один парень сказал Алану, что он ему напоминает одного из музыкантов из группы Депеш Мод. — Боже сохрани, — засмеялся Алан. — Вам показалось! Хотя мне многие говорят об этом сходстве! Наконец, погрузка была закончена, и мы растянулись на жестких лавках в своей каюте, чтобы хоть немного разгрузить спину. — Этот парень скоро гордиться будет, что волонтерил вместе со знаменитостью, — сказал я. — Думаешь? По-моему, он просто повелся на мою ложь, — ответил Алан. — Когда-нибудь он поймет, что ты его на.бал, — ответил я. — Но будет поздно! — Не страшно, — ответил Алан. — Он уже забыл об этом! Я почувствовал вибрацию и увидел в иллюминатор, что по нашему борту оказался причал Триеста, от которого мы стали отплывать. — Слава Богу, — сказал я. — Мне даже не верится, что скоро я увижу своих! Надеюсь, что в этот раз мы уже доплывем до самого Дубровника, а не развернемся назад. — Ты лежи, — сказал мне Алан, — а я подышу воздухом наверху. Душно что-то здесь! — Сиди здесь, — сказал я ему. — А то вдруг тебя еще кто-то узнает! Лишнее внимание нам сейчас ни к чему! И потом, там развернуться негде! — Да, ты прав, — сказал Алан и тоже растянулся на своей полке. Мы причалили в порту Дубровника уже около 8-ми вечера. В городе было темно, и вокруг стояла гробовая тишина. Черная вода тихо плескала в борт парома. Когда глаз привык к темноте, я разглядел сгоревшие скелеты яхт и кораблей. Это было жуткое зрелище — такой оживленный в любое время дня и ночи причал был сейчас мертв, как и весь город. На берегу не было ни огонька, все было в кромешной тьме. Но пугаться и шокироваться было некогда, нужно было начинать разгрузку гуманитарки. Нас встречала группа людей. Среди них я узнал одного из школьных учителей, и ещё несколько знакомых, но они, меня, конечно, уже не узнали. При свете корабельного прожектора мы сгружали гуманитарку на берег еще часов до полуночи, и я все же решил попытаться пробраться к себе домой. — Может быть, подождем до завтра? — испуганно прошептал Алан. — Комендантский час как-никак! А если нас подстрелят? Давай сейчас пойдем в отель, куда сказал идти этот человек из Красного Креста, к миссис Мара. Он сказал, что предупредил ее, что мы придем. А завтра утром сходим к твоей маме! — Я ждал больше месяца, Алан, — сказал я ему. — Еще одну ночь я не выдержу! Если хочешь, иди сам в отель, или нет! Оставайся на пароме вместе со всеми! Я не могу рисковать еще и тобой! — Нет, я иду с тобой! Я тебя не оставлю! — Нет, Алан, это действительно очень рискованно! Я не могу тебя так подставлять! — Ты меня не подставляешь! Это мое решение! И мы идем вместе — всё! Сказал, как отрезал. — Не беспокойся, — сказал я ему. — Ребенком я облазил все окрестности. Обещаю, что проведу тебя (и себя заодно) задними дворами! Козьими тропами, в кромешной тьме, мы стали подниматься в город. Мое чувство осязания и зрение обострилось в десятки раз. Мы держались за руки, чтобы не потеряться. При малейшем шорохе мы замирали, или падали на землю, вжимаясь в каменистый грунт или прятались в какие-то щели. Мой дом был недалеко от порта, и когда мы задними дворами и огородами вышли на свою улицу, я ее не узнал, и сначала подумал, что мы заблудились в темноте. Улица была усыпана обломками, камнями, битым стеклом. Черные выбитые глазницы домов пялились на нас. Казалось, в этих домах не осталось ни одной живой души. Где-то залаяла собака, ударив меня током по нервам, и мы снова замерли на месте. Идти было очень тяжело, мы то и дело спотыкались и производили шум, и я молился про себя, что хоть бы с нами ничего не случилось. Но все же до моего дома добрались благополучно, я толкнул белую калитку и поднял голову. Наверху, где была наша квартира, точно также было пусто и мертво. На нас смотрели черные выбитые окна, наши и соседей. — Пришли, — шепнул я Алану. В темноте я снова нащупал его руку и крепко сжал ее. Так, рука в руке, мы практически наощупь поднялись к нам в квартиру. Дверь была распахнута настежь, в доме гулял сквозняк. Пахло гарью. — Мама, — негромко позвал я. Но стены отозвались молчанием. — Здесь, наверное, никого нет, — прошептал я Алану. — Пошли отсюда! Они, наверное, в другом месте. Честно говоря, покидал я свой дом с облегчением. Уж слишком гнетущее впечатление оставила некогда оживленная улица, где все всех знали и запросто ходили в гости друг к другу. Я был абсолютно уверен, что мои женщины в безопасности, и вниз мы практически бежали, молясь только об одном — как бы не переломать ноги. В отель «Аргентина» в порту, где находилась Сара, нас не пустили. Вернее, на стук даже никто не вышел. — Ничего удивительного, — сказал Алан. — В такое время может шляться или сумасшедший, или… Он не договорил. — Пошли на паром, — сказал я. Охрана порта долго изучала наши паспорта и пропуск, но все же пропустили нас. С удовольствием я растянулся на своей «банке», как назывались корабельные полки. — У меня до сих пор коленки дрожат, — сказал Алан. — Еще немного — и пришлось бы менять штаны! Это мерзкое чувство страха — врагу не пожелаешь! — Человеку свойственно бояться за свою жизнь — сказал я. — Стесняться здесь нечего! Сейчас мы, слава Богу, в безопасности! И мои женщины, надеюсь, тоже! Я засыпал на этой жесткой лавке без подушки, без всякой постели, просто на голом дермантине. Чувство облегчения разливалось в моей груди, клоня в сон. Засыпая, я как будто услышал раскаты грома вдалеке. — Что это, Алан, — спросил я. — Гром в ноябре? — Это не гром, это пушки, — сказал он. — Спи! Тебе нужно отдохнуть! Он сел на мою лавку и сказал: — Я подожду, пока ты уснешь. И так и держал меня за руку, пока я не заснул. На следующее утро, как только комендантский час был снят, мы спустились на берег. В порту было уже людно, гуманитарку грузили на машины и собирались везти в город. Обгоревшие скелеты кораблей и яхт при дневном свете выглядели еще страшнее. Когда мы попали в «Аргентину», увидели, что в отеле тоже очень многолюдно. Народ растекался из отеля в город, в свои дома, пользуясь временным затишьем. Я вглядывался в лица людей — и уже не увидел ни одного знакомого лица. Это потом я узнал, что в «Аргентине» тоже были беженцы, прибывшие из приграничных с Сербией районов, которые вынуждены теперь бежать еще дальше. Наконец, нам удалось разыскать Сару Мара и ее мужа. Это была миловидная улыбчивая брюнетка средних лет. Они занимали комнату на первом этаже и хозяйка предложила нам чай с засушенным в сухари хлебом. — Это все, что у нас сейчас есть, — сказала она. — Надеюсь, с прибытием «Славии» положение с продовольствием станет получше. Почаще бы давали такие гуманитарные коридоры! Я только одного понять не могу, почему должно страдать гражданское население? Женщины, дети? — Этот вопрос не имеет ответа с тех пор, как человечество воюет, — ответил Алан. — Я вас знаю, — сказала миссис Мара Алану. Вы музыкант вроде! И причем довольно известный! — Точно так, вы угадали, — сказал ей Алан, улыбаясь. — Я был в этом прекрасном городе до войны. Здесь я и познакомился с Милко! — Отдыхал? — Работал! Эта непринужденная беседа, чаепитие с сухарями смягчали напряжение и создавала иллюзию мирной жизни. Вроде и не было никакой войны. — Миссис Мара, — сказал я. — Я разыскиваю свою мать. Ее зовут Милица Вуканович. И свою сестру Карин. Вы что-то знаете о них? Я увидел, как она изменилась в лице. Чашка выпала из ее рук и разбилась, расплескав остатки чая по моим ногам. — Что… Что с ними? Не молчите, скажите пожалуйста мне! Они что, погибли? — Я знала твою мать, сынок. И сестру. Они вдвоем были в этом отеле! Здесь много винных погребов, везде подземные ходы. Здесь сделали укрытие, нашли приют от обстрелов сотни горожан. Милица помогала мне… А Карин занималась детьми. Она придумывала сценки, организовала кукольный театр. Они делали все, чтобы дети не чувствовали, что над их головами идет война. Когда отправляли первый паром, они отправили на нем первую партию беженцев… — Почему же они сами не уехали? — простонал я. — Почему? — Милица не хотела уезжать! Она говорила, что здесь она родилась, здесь и умрет, и проживет столько, сколько ей отмерил Бог, и она будет знать, что уйдет с достоинством! — А Карин? Могла бы ее отправить хотя бы! — Не осуждай их, сынок, — тихо говорила миссис Мара. — Это их выбор! Карин тоже хотела быть полезной здесь! — Как это случилось? — При обстреле. В тот день он был особенно сильным… Я едва ли понимал, что она говорит! Слова просто не доходили до меня. Мне не верилось до конца, что их больше нет! Казалось, что моя мамочка, живая и здоровая, сейчас войдет в эту комнату, улыбнется и обнимет меня, как раньше! — Хочешь, я покажу, где они похоронены? Я только кивнул, уже не мог говорить до самого кладбища, пока мы шли. Алан вел меня под руку, все боялся, что я упаду. А меня перестали слушаться ноги! И я шел туда, как зомби. Кладбище разрослось. Над группой свежих могил в центре развивались флаги Хорватии, в них были захоронены защитники города. Но Сара повела чуть в сторону и остановилась у одной из могил. На ней была кучка свежевыкопанной земли и в изголовье простой деревянный крест — все, что осталось от моих женщин… — Мама! — закричал я и упал на колени лицом в эту землю. Я сжимал эту землю в руках и рыдания разрывали мне грудь. Я не успел всего лишь на пару дней! — Ужас какой, — сказала Кира. — У меня прямо мурашки по коже идут от твоего рассказа! — Я составил завещание, — сказал я. — В нем просьба похоронить меня там, вместе с ними. Там меня уже ждет место… — Что было дальше? — Я почувствовал, как чьи-то руки поднимают меня с земли. Это был Алан. — Милко, мальчик мой, — прошептал он одними губами и прижал меня к себе. Я уткнулся ему в грудь, рыдания все еще сотрясали меня. Он меня просто гладил по голове, давая выплакаться. Когда я увидел его лицо — в его глазах тоже были слезы! Он тоже плакал, вместе со мной! Мы пошли обратно в «Аргентину», причем у меня настолько ослабели ноги, что они почти несли меня на руках. У нее в комнате меня усадили на стул, я привалился головой к стене, чтобы немного прийти в себя. — Мне нужно уходить, — сказала Сара. — Вашему другу нужна поддержка, побудьте с ним немного здесь, — обратилась она к Алану. — Эх, сейчас бы ему валерьяночки бы не помешало! Жаль, что у меня практически никаких лекарств уже не осталось! — Нет, — твердо сказал я. — Не нужно мне валерьянки. Мы будем тоже помогать! Я думаю, моя мама бы поступила точно также! Я смогу, я справлюсь! — Ну, хорошо. Тогда пойдёмте. — Ты точно можешь идти? — спросил Алан. — Я в порядке! Вот только… Я бы хотел ещё раз наведаться домой. Если мы с вами больше не увидимся, миссис Мара, я бы хотел вас поблагодарить от всего сердца! За маму и сестру. — Я знаю, что у твоей мамы была крупная сумма на счету в банке. Когда все закончится, ты можешь приехать и забрать эти деньги! Эх, мама, мама… Это, наверное, те деньги, что я посылал ей. Она почти ими не воспользовалась! — Нет! — сказал я. — Я хочу, чтобы эти деньги пошли на восстановление города. Тем, кто потерял свое жилье! — Хорошо. Обязательно свяжись со мной, когда появится такая возможность! Я снова взял в руки альбом с фотографиями. — Мы обнялись с Сарой на прощание, и снова пошли в город. От увиденного у меня сжималось сердце. Эти обугленные дома, обломки, и люди, растаскивающие их с улиц в кучи. Под ногами хрустело выбитое стекло и кирпич. На центральной площади были вывешены списки погибших и пропавших без вести. Люди толпились около этих информационных досок. Через несколько лет мне попались в одном из журналов фотографии Паво Урбана, моего одноклассника, который стал знаменит на весь мир. Он сделал такое фото. Он тоже погиб при обстреле, когда снимал уничтожаемый город! И стал знаменитым посмертно, какая ирония судьбы… Около дома я встретил соседей, поговорил с ними немного. Они соболезновали моей потере и шли дальше заниматься своими делами, озабоченные и хмурые. Мы поднялись ко мне. Квартира представляла собой пожарище. Валялись обгоревшие и знакомые мне с детства вещи… Я переворачивал их ногами, и понимал, что здесь уже побывали мародёры. Всё то, что оставалось более менее ценного, было вырвано с мясом и растащено. И тут я увидел этот альбом. Он валялся раскрытый, ветер переворачивал листы туда сюда… Фотографии валялись кучкой рядом. Для мародеров это не представляло никакой ценности, я же все аккуратно собрал и устроил этот альбом под курткой, поближе к сердцу. — Пойдем отсюда, — сказал я Алану, и мы направились в порт, куда уже стекались беженцы с вещами. Вскоре началась погрузка на паром — то ещё зрелище, вой и плач уезжающих от своих мужчин женщин, детей. Мужчины, которые отправили уже свои семьи на паром, стояли кучкой в стороне и тоже еле сдерживали слезы. Вдруг начали бахать пушки, очень громко, причинив панику, которую еле-еле удалось разрулить, иначе людей бы просто раздавила толпа. Нашу каюту заняли эвакуировавшиеся европейские наблюдатели, и мы пристроились на верхней палубе среди беженцев. Я уже настолько ослабел, что просто сел, привалился головой к стенке и так сидел всю дорогу. Холодный ноябрьский ветер обрушился на паром в открытом море, люди кутались во что было можно, и прижимались друг к другу, чтобы согреться. Мы с Аланом тоже понатягивали капюшоны аж до самого носа и жались друг к другу. Но в Триесте я сошел на берег с большим облегчением. Алан тоже находился в шоковом состоянии после всего увиденного, и какое-то время мы стояли в ступоре, не зная, что нам предпринять. Он был бледен, и под глазами снова растекались эти серые круги. — Ну что, едем к Пино? — неуверенно спросил он. — Заберём у него вещи и домой, в Лондон! — Нет, твердо сказал я. — Сейчас же летим в Лондон! Ни минуты больше не хочу здесь находиться! И ты плохо выглядишь, не сможешь столько ехать! И я, тем более не смогу! — Да уж, — сказал Алан. — Надолго запомнится эта поездка! Тогда нужно ему позвонить, может быть, позже я слетаю за вещами сам. — Мы сделаем это вместе! — Ок… Так и сделали. Позвонили Пино, вкратце описав нашу поездку. Расписывать в красках не было сил, может быть позже, мы соберемся с мыслями. А пока, решили снять стресс. Валерьянки у нас не было, пришлось довольствоваться баром аэропорта. Алан попросил два «дринка» по 150, но в меня почти ничего не влезло. Он тоже влил с себя эту дозу с большим трудом. Мы вяло пожевали предложенную закуску в виде салатных листьев, и решили, что хватит. — Черт, — сказал он. — Даже спиртное не берет! И пили практически же без закуски! — Нужно время, — сказал я. — Не так все это просто! Дальше мы утрясли вопрос с Пино, который выслушал наш краткий рассказ довольно эмоционально, взяли билет на рейс с пересадкой в Барселоне, потому что не было прямых рейсов, и частных авиакомпаний, у которых можно было бы арендовать борт, тоже. Алан почти весь полет (и в Барселоне в транзитном зале) спал на моем плече, падая головой мне на грудь, его дыхание щекотало мне в вырезе рубашки. Я не беспокоил его, давая ему отдохнуть, только старательно поправлял его голову, чтобы она лежала на мне поудобнее. А ко мне сон не шел. Когда я закрывал глаза, всякий раз перед возникал разрушенный город и свежая могила моей матери. Но слез уже не было, плакать было нечем. К вечеру добрались до Лондона, черный «кэб» такси довез нас до моего дома. Алан остановился перед входом, не решаясь войти за мной. — Милко… — неуверенно позвал он. Я остановился. — Ты хочешь, чтобы я сегодня остался с тобой? — Нет, Алан! Я хочу побыть один. — Я понимаю… Хорошо, я уйду! И он уже повернулся и хотел уйти. — Алан! — окликнул я его. — Да, черт возьми! Я хочу быть с тобой! И не только сегодня! И он вернулся. Мы поднялись в квартиру вместе.

***