Пока смерть не рассмешит нас

      В общей сложности он «тонул» сорок один раз. Сорок два. Сорок три. После сорок четвёртого Тайлер сбился со счёта.       — Кто заказал Флембэри? — на ответ давали полминуты и, не получая желаемого, снова окунали лицом в какую-то ёмкость, заполненную водой. Затылок сводило от жёсткой хватки. Нос саднило после встречи с чугунным днищем. Он ничего не видел, знакомился с окружением через оплеухи и синяки.       В свободное от побоев время ему почти не позволяли спать. Редко давали есть. То, что силой запихивали в рот, по вкусу и консистенции напоминало резину – жевать это было невозможно. Ублюдки ржали. Обращались с ним как с псиной, но не хотели, чтоб он, как эта самая псина, подох. Им нужна была информация, а Тайлеру нужно было выжить, продержаться любыми способами. Стискивая вряд ли уцелевшие зубы, он цеплялся за надежду, что вскоре его найдут, и, даже когда начал ощущать себя кашей из боли и ужаса, ничего не рассказывал.       Даже когда перестали давать еду. Даже когда не мечтал ни о чём, кроме глотка воды. Даже когда горло пересохло, желудок выжгло, когда от холода отвлекало лишь жжение ссадин. Когда, по ощущениям, несколько суток никто не приходил, словно забыв о его существовании, и только безмолвный «сокамерник» развлекал его редкими стонами – даже тогда. Тайлер молчал, а они, вероятно, воспринимали попытки заставить говорить, как соревнование.       — Кто заказал Флембэри? — у первого была тяжёлая рука и, скорее всего, несчастливая жена. Если он бил её так же, не снимая кольца с пальца, то несчастливой она была уже на том свете.       — Сука, думал, будешь спокойно шляться по приюту Вольфа, и мы тебя не найдём?! — второй шумел больше всех и наслаждался процессом тоже сильнее, чем прочие. Именно он сейчас следил за тем, чтобы Тайлер с лихвой наглотался воды, а в остальное время смолил в лицо часами напролёт. Терять ему, вероятно, было уже нечего.       — Хватит.       О третьем, самом молчаливом, Уолш представления практически не имел. Может, тот был добрее остальных, а может, ему попросту выпала задача не позволить заложнику сдохнуть. Как бы там ни было, именно он останавливал других.       — Не расслышал? Вытаскивай его, пока не посинел.       Отброшенный навзничь, Тайлер содрогался от кашля всё отведённое на передышку время.       — Эй, а может того, ещё разок его?       — Не сейчас.       — Да чё ты заладил!       — Правильно говорит, второй труп нам не нужен, — последний, любитель ножей и лезвий, скучающе зевнул. — Пока что. А ты не скалься, — тот вмиг оказался рядом, и Тайлер вынужденно задрал голову: под подбородок ему упёрся ботинок. — Зубы лишние? Исправим, попроси.       — Пошли вы… все… — от кашля резало горло, он с трудом говорил, больше хрипел.       — Да куда ж нам. Мы с тобой, считай, на веки вечные. Но в твоих силах сократить этот срок, — ботинок исчез, и, судя по приблизившемуся голосу, этот мудак присел и теперь разглядывал его мокрое от воды и грязное от кровоподтёков лицо. Тайлеру не нужно было видеть себя, чтобы понимать, что выглядит отвратительно.       Тем временем любитель ножей щёлкнул одним из своих раскладных. Раз, другой. Щелчки то приближались к шее, то отдалялись от неё. Он действовал медленно, явно рассчитывая на испуг, но Тайлер не дёргался, не желая доставлять ему ожидаемого удовольствия.       — Ты ж не надеешься, что кто-то придёт и спасёт тебя? Нет, не надеешься? Так упорно молчишь. А знаешь, ни на что не намекаю, но вон тот, который сосед твой, с нами полгода почти, полгода, прикинь. Его всё ищут, ищут. И не находят, ага, представь себе. А ищут хорошо. И тебя не найдут, чем ты отличаешься от него? Не найдут, не-а. Так что мучайся, не мучайся – всё равно расколешься, когда сдохнуть захочешь. Вот я и предлагаю, — лезвие коснулось воспалённой царапины на скуле, словно в планах у ведущего монолог было сковырнуть её, — окажи услугу и нам, и себе. Знаешь, я резал свиней. Сделаю быстро, ты нам навстречу – мы тебе навстречу. Договорились?       Наконец-то заткнулся.       Будто перед тем, как выложить всё подчистую, Тайлер поджал губы. И от души плюнул ему в лицо. Дёрнувшись назад, ублюдок не совладал с ножом. Секундой позже по лицу заскользила тёплая жидкость. Тайлер чувствовал, как крупные капли скатываются вниз по подбородку; не видел рану, но ощущал нарастающее жжение; слышал, как зашевелился кто-то вдали.       — Закончили. Вы трое, прочь.       Самый тихий не был самым добрым. Он был главным. Пастырем среди козлов.       — Не нарывался б ты так, — раздалось на расстоянии пары шагов, когда металлическая решётка захлопнулась где-то там, далеко. Тайлер лежал в том же положении, в котором его оставили, и пытался понять, насколько глубокой порез ему подарили. — Дай посмотрю.       — Отвянь.       — Это не просьба, — реально, что могло ему помешать? — Так, лежи здесь и не дёргайся.       До чего же абсурдный приказ… Ну глупо же. Глупо. Так глупо. Всё это. Чем он заслужил? Глухая усмешка незаметно перетекла в скулёж, которому всё это долгое время не позволяли вырваться из грудины.       Связанный, не видящий света, ориентирующийся на звуки, он провёл здесь неизвестно сколько дней, и неизвестно, сколько ещё проведёт. У него была жизнь – красивая, чудесная – и вся эта жизнь существовала теперь в далёком прошлом. В настоящем был холодный подвал. В подвале – персональный ад. И всё это из-за чёртового Флембэри Вольфа, о котором они все – весь, мать его, спецотдел! – с чувством выполненного долга забыли. Как Грэм мог не предусмотреть, что за ублюдка вздумают отомстить?..

Его не найдут. Тайлер так отчётливо понял это. Его не найдут.

      — Чего разнылся?       На порез хлынул какой-то поток горючего, лицо будто вспыхнуло, горло запершило от крика. Не дожидаясь, пока Уолш сомкнёт губы, неизвестный плеснул огненной жидкости ему прямо в рот.       — Не думай, что я помогаю, — сухо добавил тот.       И стряхнул последние пару капель на губы.       Тайлер не смог заставить себя ответить. Ему казалось, что пол снова слабо трясёт. Или это тело дрожало от бессилия, стресса, воспаления, холода, обиды – причиной могло служить что угодно. Его не трогали, милостиво позволяя отдышаться. Спирт иллюзорно согревал. По звукам удаляющихся шагов он замедленно осознал, что с секунды на секунду останется в одиночестве.       Неизвестно, на сколько.       И что будет ждать его потом?       Когда проскрипел металл, Тайлер выждал какое-то время и с трудом перевернулся на левый бок. Кости под ним казались целее, чем на противоположенном. Он давно оставил попытки избавиться от повязки, верёвок, цепей – бесполезно, зафиксировано на совесть. Конечности постоянно онемевали, и он бы уже не чувствовал их, если бы верёвки периодически не меняли на наручники и обратно; одно непонятно, зачем? Чтоб говорить, ему не понадобились бы руки и ноги. Ступни, по идее, должны были распороть сразу же, дабы исключить вероятность побега. Даже самое банальное – ногти – всё ещё были на месте. Забыли прикупить швейный набор? Тайлер не уточнял, опасаясь подкинуть мучителям лишних идей. Но не с дилетантами же он столкнулся?       Что-то не складывалось.       Его словно хотели сломать, но не до конца. Именно его. Среди окружающего бетона и металла был ещё один заложник, и с ним, очевидно, не церемонились. Тот, кажись, давно потерял рассудок. Скулил и стонал. Стонал и скулил. Возможно, он был немым или смог-таки откусить язык, но чудом не помер от потери крови, и теперь служил ублюдкам предметом для растерзаний.       Хотя какое же это чудо? Проклятье. И Эшли… ей ведь тоже пришлось через всё это пройти.       От мыслей о ней становилось так дерьмово, что Тайлер старался не допускать их вовсе. Но о чём бы ни думал, они – мысли – стекались к тому, что Эш прозябала здесь неделями, месяцами, пока никто в целом мире не пытался её искать. Он и сам… Чёрт. Тайлер сжал зубы до скрежета. Он и сам! Занимался всякими глупостями. В Аргентине горами любовался, загадки деда Астора разгадывал, жизнью наслаждался… А Эшли мучилась здесь.       Тайлер старался не думать о ней, но всё, что у него теперь оставалось – собственное имя и мысли.       Он невольно представил. В темноте это было легче лёгкого. На ней разреза́ли платье. Её кожу медленно превращали в бесформенные лоскутки. И она, возможно, звала его. Тихо. Потухшим, сорванным голосом: «Тайлер». Её глаза тоже пекло от воды, крови и соли.

Вот чем он всё это заслужил.

***

      Мысли… мысли… мысли… тик-так… К тому моменту Тайлер Уолш уже ни о чём не думал. Целая вечность прошла с тех пор, как мир погрузился во тьму.       Тик-так.       Он сидел на полу. Перекладывал комок ткани из руки в руку, бренча короткой цепью, связующей металлические кольца вокруг запястий. Туда и обратно.       Тик-так.       Его больше не били ни кулаками, ни током. Поблизости не курили. Не угрожали. Не кряхтели. Он давно не слышал ни плача, ни стонов. Но лучше бы слышал. Потому что…       Тик-так.       Невыносимый звук был не часами, а метрономом.       Тик-так.       Метроном сводил с ума.       Он уже не надеялся, что они тоже чокнутся от бесконечных ударов маятника. Им было нормально. Иногда к двери узкой камеры подходил кто-то из четверых. Предлагал рассказать. Что-то и о ком-то.       Тик-так.       Тайлер с трудом вспоминал, о чём речь.       Зачем во встроенном в дверь отсеке появляются свёртки с сухой едой, бутылки с водой – зачем?       Зачем снимать повязку, если вокруг всё равно так темно, что хоть глаз выколи?       Комок ткани – платье – туда-сюда, из ладони в ладонь, тик-так.       Зачем его держат в живых?       Всё это изводило его, но не имело ни малейшего смысла.

***

      Он бил по стенам и двери. Не чувствовал, как костяшки превращаются в кровоточащее рваньё. Как напрягаются осипшие, уставшие от крика связки.       Она стояла позади. Она смотрела на него. Она тихо звала.       Он не видел её, но обострённо ощущал, как она улыбается.

***

      Они сели на пол. Между ними бренчал метроном. Он протянул ей платье, а она покрутила его в руках, пожала плечами и отбросила в сторону. Он оскалился:       — Ты сдала меня им.       — А ты бросил меня.       Они говорили впервые после случившегося на «Магнифике». Долго, с упрёками и без, говорили обо всём на свете:       — Вот я и ушёл от него.       — Да ну?       — Ага.       — Так и сказал? Ничего-то ты и не значишь для меня?       — Типа того.       — Но он тебе нравился!       — Он не хотел, чтобы для меня всё закончилось так. Надо было…       — Надо, надо.       — Надо.       — Ага.       — Уже неважно.       — Жалеешь?       — Может и так. Мэриан будет плакать.       — Мэриан будет плакать.       — Астор не будет.       — Нет?       — Ему уже всё равно.       — Как и остальным.       — Никто не придёт, да?       — Никто. Всем плевать на тебя.       — Всем на меня плевать.       — Астору не было.       — Он не хотел, чтобы для меня всё вот так закончилось.       — Он любил тебя.       — Только он и любил.       — Может быть, если б ты не занимался всем этим...       — Может.       В его объятиях было теплее, чем под одеялом и тремя пледами. За окном опускались снежинки. Кружились, тая в свете уличного фонаря. Тогда, далеко в прошлом, у них была целая вечность. Вечность, не омрачённая мерным постукиванием маятника. Тайлер не помнил, в какой день и в какой месяц ему не нужно было никуда торопиться, а Астор смог организовать себе незапланированный выходной, но это был лучший день лучшего месяца лучшего времени года.       Но одеяло тогда полетело прочь. И ладонь, сжимающая плечи, была отброшена в сторону.       — Прошу, давай полежим ещё немного, — лицо Астора было расслабленным, складка сбившейся наволочки забавно отпечаталась на его щеке.       А он отмахнулся:       — Отойду позвонить, ты лежи.       Удивительно, сколько всего совсем не ценил. Сейчас, здесь, сидя в кромешной тьме, говоря только с расплывчатым образом Эшли, многое бы за то спокойствие отдал. За то, чтобы единственным «тик-так» в его жизни было тихое стрекотание часов с лунными фазами, которые Астор случайно забыл снять перед сном. За то, чтобы смотреть по утрам в окно и иметь возможность «полежать ещё». За то, чтобы дышать свежим воздухом, вести беседы о вине, встречать новый день с восходом солнца. За то, чтобы выбраться отсюда.       — Он любил меня.       — Только он и любил.       — Может быть, если б я не занимался всем этим...       Эшли улыбалась ему тепло и ласково.

Стучал, стучал сводящий с ума метроном.

***

      — Как тебе тишина?       В ушах звенело.       — Эй, ау!       Потянуло вниз.       — Что ты там мямлишь?       Осесть, обхватить голову. Казалось, от крика её вот-вот разорвёт.       — Убейте меня, — одними губами прошептал Тайлер, едва вспомнивший своё имя. Человек, в теле которого он себя обнаружил, бесконтрольно пытался выдернуть из верёвок истёртые запястья. Сзади грубо толкнули, и он рухнул на пол.       — Мы уже говорили об этом, помнишь? Расскажи всё, и я, так уж и быть, избавлю тебя от мук.       Он не понимал, кто из четверых стоит позади, а кто говорит; будто всё ещё слышал шум метронома, и голоса искажались, отбиваясь от барабанных перепонок острее и громче. Он так давно не слышал настоящих человеческих голосов, что мог бы даже порадоваться им, если бы самое страшное не прозвучало ни в тот миг, ни в какой бы то ни было:       — Слушай, я не поклонник подобных методов, не-а, но терпение, знаешь, не безграничное всё-таки. Скучно становится, понимаешь? Подумалось мне – ну так, гипотетически, – может, родственников твоих пригласить на огонёк?       — Они ничего…       — Но ты-то! — его перебили. — Ты-то знаешь, но, кажись, тебе не хватает этой, как её – а, точняк! – мотивации. Да не трясись, мы с твой мамочкой ласково.       Ублюдок… приберёг шантаж на конец.       — Зашевелился, смотри-ка. А я говорил: давно пора.       — Вы её не...       — Тронем, ещё как тронем. Даже тебе поглазеть позволим.       Внезапно стало плевать, на всё плевать. На себя, на спецслужбы, на клятвы верности Королеве и Великобритании. Всё это того не стоило. Его мучения того не стоили. Жизнь Мэриан того не стоила. Кларенса. Все они, не только он один, были в заложниках у этих четверых.       Правда в том, что никто их не вызволит.       — Я расскажу.       — Слышали? Расскажет, — затылок кольнуло подошвой, но он не дёрнулся. — Я победил. А, блин. Где диктофон?       — Надо сначала…       — Нашёл! Ну, говори, — щёлкнула кнопка. — Кто?       — Правительство.       — Бред не неси!       — Я работал на правительство.       — Стоп, — требовательно остановил тот, который имел на это право. Ненадолго повисло молчание. — Тот мужик велел звонить, если… Короче, ведите его обратно.       — Ещё чего, а если передумает!       — Куда ему, он вон уже. Готов.       О нём говорили что-то ещё, пока поднимали на ноги, но Тайлер толком не вслушивался. Он провёл в заточении полгода, не меньше, и, если бы велись хоть какие-то поиски, это место бы уже нашли. А его не искали. Или искали лениво, для галочки. Пусть уж лучше обнаружат здесь только его труп. Это всё, что он мог сделать для живых родителей на прощание.       — А я не сдалась так просто, — прошелестел голос Эшли в привязавшемся гуле маятника. — И ты не сдавайся.       Тайлер едва шевельнул непослушными губами, вынуждая голос заткнуться: «Плевать».       Он ни о чём не думал и не сожалел во время перехода из одного помещения в другое. Смертный приговор был подписан. Дурацкая надежда, глупая и хрупкая, тлела напрасно; напрасно взывала к нему голосом Эшли – он всё это отгонял.       Опустив голову, Тайлер смиренно шёл вперёд, как вдруг ведущий его – плевать, который, – вынудил остановиться. Раздался грохот. Далеко по правую сторону кто-то бежал.       — Ты, тварь, а ну стоять! — оглушительным эхом отлетело от стен.       Тайлера мигом швырнули в сторону, и он, будто очнувшись, напрягся всем телом. Завертел головой, словно через повязку смог бы что-нибудь разглядеть. Тем временем что-то происходило, кто-то откуда-то спрыгнул. Раздалось очень близко:       — Тебе, блять, жить надоело?!       Какофония шагов прервалась. Прогремел выстрел, но за полсекунды до этого он отчётливо расслышал изумлённое, вырвавшееся словно случайно, кряхтящее и озлобленное:       — Тайлер… Уолш?       Бах.       Метрах в десяти с грохотом рухнуло уже не имеющее возможность продолжить фразу тело. Тайлер вжался в стену, и вовремя: стрелявший решил для верности разрядить обойму.       — Так тебе, гнида!       — Идиот, что ты наделал?!       — Я?! Да он совсем из ума выжил, сукин сын! Я его отлить отвёл, отвернулся, а он как рванул!       — Что у вас происходит?       — Вот же срань! И меня не позвали!       — Так, этого уводи.       Теперь все четверо были в сборе, но Тайлер не вникал в суть их перепалки. Сползая спиной по стене, не мог отдышаться, будто тем, кто пытался сбежать из плена, был не погибший, а он сам.       — Эй, поднимайся.       Кто-то дёрнул его за плечо, но Уолш не подчинился, за что заработал крепкий удар ботинком. Он скривился, но не от боли, а от ужасающего осознания: нарвавшийся на пули «сокамерник» откуда-то его знал. И этот голос… смутно, отдалённо знакомый голос, не вызывающий в памяти никаких ассоциаций. Кто он? Почему остановился и потратил последнюю секунду жизни на то, чтобы выплюнуть его имя со жгучей ненавистью?       Ни с кем из МИ-5 Тайлер не ссорился. Или не мог вспомнить. Думай, думай… Он давно перестал задавать себе какие-либо вопросы, происходящее впервые за долгое время по-настоящему взволновало его.       — Чего встал? А ну пошёл!       Пришлось волочить ноги в направлении пункта назначения. Почему-то его старались увести с места происшествия как можно скорее, а потом очень нервно и суетливо приковать. Прежде они так не паниковали, убийство того парня совершенно точно не входило в их планы.       Способность анализировать, задушенная щелчками маятника, вернулась, но ненадолго.       Метроном запустился вновь.       Он хотел бы взвыть, но вместо этого сел на пол и уронил голову на скованные спереди руки. Зажал уши, хотя по опыту знал, что это всё равно бы не помогло. Вот если б оглохнуть… Всё тело передёрнуло от попытки проткнуть ушную мембрану отросшим зубчатым ногтем. Гадство. Должно быть, нужно полностью и бесповоротно рехнуться, чтобы переступить через инстинкт самосохранения и намеренно причинить себе настолько сильную боль.       Метроном шумел. Метроном отмерял последние часы-минуты. Тайлер ждал, что за ним придут, но никто не приходил. Сознание стало вязким, и он встряхнул головой, пытаясь сбросить липнущий к коже морок. А затем вскочил на ноги, рванул в сторону. Шаг, другой. Приподнял руки – они были свободными, он видел каждый палец. В рассеявшейся тьме разглядел кого-то. Ребёнка, сидящего у стены в той же позе и положении, что и он сам мгновение назад.       «Сон», — догадался Тайлер. Он не чувствовал собственного тела, лишь долгожданное умиротворение и спокойствие.       — Что ты делал в колодце?       Точно... Ему тогда было около девяти, не больше. Уолш обернулся: Эшли морщила нос от сырости и куталась в тонкую кофту, которую он ей когда-то подарил. Не дожидаясь ответа, она вскинула взгляд, и он тоже посмотрел наверх. В круглую скважину проникал рассеянный лиловый свет – обрезок неба был таким ярким, каким видишь его только в детстве.       — Ждал, — отозвался вместо него ребёнок, не отлипающий от каменной кладки.       — Сбросили? — не боясь промочить ноги, Эш прошествовала по мокрому дну и опустилась перед его уменьшенной версией, распутала ладонью прилипшие ко лбу волосы. — Бедняжка.       — Да я сам спустился, — вздохнул Тайлер и продолжил, наткнувшись на вопросительное «зачем»: — Леннарду помочь хотел. Вот, помог.       Он указал на маленький мяч, плавающий на поверхности лужицы. Эш улыбнулась и шутливо погрозила кулаком двум детишкам, заглянувшим внутрь колодца, тем самым перекрыв свет наверху.       — Ты же плод моего воображения. Значит, знаешь всё. Зачем спрашиваешь?       — Я скучаю, Тайлер, — Эшли присела рядом с ребёнком, обняла усыпанные синяками колени и склонила голову набок. — Расскажи всё ты.       Возможно, это был последний сон в его жизни, так что Уолш старался не искать из него выход. Из альтернатив у него был лишь метроном, а тут, в безвременье, он не был вынужден сходить от него с ума. Вот бы сновидение продолжалось вечно… Даже такое, какое ранее он счёл бы кошмаром, сотканным из воспоминаний из детства. Тех, где он спускался по верёвке на дно, то и дело пугаясь, когда кроссовки скользили по заросшим мхом стенам. Где Ленни – Леннард Кавендиш – и его приятель из престижной частной школы подбадривали, кричали: «Давай, давай! Быстрее!» — а после, когда настало время выбираться, перерезали верёвку и отказались помогать.       Эшли чихнула. Вытерла озябший нос рукавом летней кофты и прошипела: «Маленькие подонки, а потом из них вырастают…»       Тайлер сдавленно усмехнулся:       — Не копируй Джозефа.       — Я-то что? Это ты перекладываешь его слова на меня. А Леннард – козёл! Козлёнок! И ведь не извинился!       — Будто он помнит.       Ребёнок у стены всхлипнул: «Почему он меня бросил?» — Эшли мигом притянула его к себе и защебетала что-то ласковое, похожее на «ну, ну, не надо плакать». Уолш вздохнул. Как объяснить себе прошлому, что Леннард не виноват? И его приятель из «Чартерхауса» тоже. Виноват был отец того мальчишки, каждые каникулы избивавший сына до полусмерти. Слуги в его доме, за достойный гонорар привыкшие ничего не замечать. Не он был виновен в том, что рос озлобленным, желающим выпустить накапливающуюся агрессию на всех и вся. Кто-то душит куриц, кто-то прокалывает брюшки жабам, а кто-то учится быть харизматичным ублюдком, обзаводится легко внушаемой свитой, «случайно» бросает мяч в колодец и ждёт, когда за ним полезет кто-нибудь добренький, кого можно будет оставить там, на дне.       Кому можно будет передать часть боли.       — Дети не виноваты в том, за что некоторых взрослых нужно отстреливать, — озлобленно зашептала Эш.       — Ты опять ему вторишь.       — А ты опять забываешь, что я в твоей голове.       — Забываю, — Тайлер ещё раз взглянул вверх, но кусочек неба уже не был таким лиловым и ярким. Всколыхнув воду, он сел рядом с иллюзорными спутниками по несчастью, и Эшли опустила голову ему на плечо. — Прости, что не был рядом, когда ты в этом нуждалась.       — Если и не прощаю, всё равно буду рядом с тобой, — она коснулась его ладони, и Тайлер сжал её пальцы, холодные и мокрые. — До конца.       — Жаль, мне недолго осталось.       — А я всё равно буду.       — Я говорю сам с собой…       — Ну а с кем ещё тебе говорить, Тай?       Закрывая глаза, он чувствовал, что сон рушится. Что днище колодца слабо вибрирует, что-то скрежещет, и издали слышится подбирающееся всё ближе «тик-так», «тик-так», «тик-так».       Вокруг была тьма. Метроном постукивал, отмеряя оставшееся ему время. Всё было в точности так, как до того, как он утонул в сновидении, кроме ладони – холодной и мокрой – которую он по-прежнему сжимал в руке.       Тайлера пробрало до костей: ладонь была грубой, мужской. Он едва не залез на стену, но короткая цепь забренчала и не позволила ему далеко сдвинуться.

Рядом с ним, почти вплотную, лежал мертвец.