Black and white

Красные фонарики раменной тускло освещают барную стойку. Вокруг тишина, скрип старых половиц на кухне и мелодия из старого радио. Джаз, плавно разлетающийся по каждому углу богом забытого помещения. Две чашки вкусного, уже испробованного рамена, окутал пар. Лапша всплывает на поверхность горячего бульона, разбавленного соевым соусом. Коко мерно размешивает порцию палочками, готовясь внимать рассказу Инуи. — Если честно, я давно никому ничего подобного не говорил. — На лице Сейшу возникла тень смущения и неуверенности. — Мне кажется, что даже не вся компания знает эту историю. Коко, размешивая порцию, ощущает волнительный трепет. Предчувствуя долгий личный рассказ, он чувствует себя…важным? Что-то теплое щекочет его сердце, и ему приятно брать эту ответственность внимательного и чуткого слушателя чужой истории. — Ты не любишь делиться чем-то подобным? — Просто такое делят далеко не со всеми, Коко. Инуи бросает внимательный взгляд исподлобья. — Мне кажется, я все ещё не до конца отошёл. — Как же ты любишь тянуть. — Бурчит раздраженный висящей интригой Коконой, тряхнув чёрными кольцами кудрей. — Говори, какой бы она не была. Первая долька нарезанного лука успешно затоплена в бульоне деревянной чашки Коко. Палочки ловко цепляют кусочки остывшей еды. Тихую мелодию сменяют череды редких колючих слуху помех. — Моя сестра, все начиналось с неё… — Лёгкая, почти незаметная пауза повисает между ними, прежде чем голос Сейшу станет чуть тверже, — Аканэ, знаешь, она невероятная девушка. Наверняка она бы тебе понравилась. Момент, когда мы ещё жили вместе с матерью и отцом. Все шло своим чередом ровно до одного дня.

В груди у Сейшу — страх. Он боится каждого лишнего слова. Страх, что его не воспримут в серьез, что опять посмеются и забудут.

Инуи хочет почувствовать себя важным. Этим глазам необходимо видеть, что Коко внимательно слушает; кивает головой, дожевывая рамен за щекой. Сейшу отчаянно хватается за надежду быть понятым, и почему-то он уверен, что только Коко может в полной мере понять его. — Дом внезапно загорелся. Я очень плохо помню тот день. Все пылало, пахло дымом, мне застилала глаза чёрная пелена. Когда я пытался найти сестру, обломок деревянной крыши упал прямо на меня сверху. Это все, что я запомнил, потому что потерял сознание сразу после падения. В груди у Коко что-то кольнуло. Прикинув, насколько страшно бродить и пытаться найти выход среди горящих комнат, Хаджиме поёжился. Быть может, этот пожар мысленно коснулся и его, потому что каждое слово Сейшу — отбрасывает языки пламени. Рука Сейшу машинально коснулась розоватого шрама на лице. Зажмурив глаза, будто бы заново переживая момент падения горящего обломка, Инупи вспомнил гадкий запах гари. Казалось, что пятно до сих пор горит огнём того злосчастного дня. — Этот шрам… — Заворожённый историей Коко чуть тянет руку в сторону собеседника, слегка подрагивая, будто боясь спугнуть. — Да. Чуть отведя скованный фантомой болью взгляд, Инуи не спеша продолжил. — Я очнулся в больнице. В тот же день мне сообщили о гибели матери. — Его голос слегка дрогнул на последнем слове, — Но сестра… Аканэ была в тяжёлом состоянии. На операцию по пересадке кожи нужна была огромная сумма, невероятно огромная, которую мы ещё на тот момент не могли себе позволить. Хаджиме чувствует каждое слово и нарастающую дрожь в голосе. Эти слова хрустом отдаются в голове, их грань неприятно колется острыми шипами. Коко хочется сказать, что все уже позади, но разве он способен повернуть время вспять? Коко не в силах изменить то, что уже не вернуть. Ему самому не просто отпустить прошлое, и страшно думать о том, что испытывает Инуи, неся за своими плечами такие горькие воспоминания. Он цепляется за последнее, что может как-то разбавить повисшую тревогу. Инуи сложно, его нужно чуть направить в нужную сторону, подтолкнуть. — Разве твой отец не богач? — Коко изумлённо, не мигая глядел на хмурого и серьёзного Сейшу. Казалось, он проживает каждое слово и каждую деталь истории на себе, также болезненно, как когда-то пережил Инуи. — Насколько я понимаю из прошлого рассказа, его возможности более чем позволяли. — Было бы все так просто. — Саркастично усмехнулся Сейшу, выдыхая и сводя руки в крепкий замок. — На тот момент моя семья ещё не владела бизнесом, а у отца была совершенно другая работа. Инуи, сделав вдох, хотел было продолжить, но словил на себе настороженный и чуткий взгляд. Его голос дрожал, глаза бегали из стороны в сторону. Будто Сейшу все это время пытался зацепиться глазами за что угодно, лишь бы не читать тень сочувствия в тёмных глазах Хаджиме. Почему-то от жалости к себе ему становилось только хуже, а потому он предпочитал как-то справляться с этой болью потери в одиночку, не взывая и не крича о помощи. Тихо, незаметно убивая голыми руками своё огромное горе. Никто не обязан разделять его участь, разве стоит так напрягать окружающих своим рассказом? Инуи вновь умолк, задыхаясь от подступающего к горлу комка стыда и страха. Среди этой жгучей грудь, застилающей глаза чёрным дымом тревоги раздаётся короткое и чувственное: — Я подожду. Голос Коко тихий, не такой протяжный и игривый как днём. Коко — совсем не такой, как в присутствии других людей. Прищуренный взгляд сменяется на спокойный и рассудительный, и Хаджиме терпеливо ждет, пока Сейшу подберёт нужные слова. Где-то в глубине души Коко чувствует, что именно сейчас Инуи как никогда надо дать время. И они молчат. Совершенно одни в пустом, забытом помещении, когда-то служившем неплохой конструкцией под бар, они делают маленький, но значительный шаг в сторону друг друга. Это понимание и чуткость, это внимательность и развеянный страх отчуждения и насмешки. Это они, которые готовы уступать, если нужно. Это Коко, который чувствует все новое тонко и остро, вместе с Инуи, который делает огромный шаг для себя — решается открыться новому. Пар все также медленно поднимается вверх. Коко продолжает помешивать блюдо, надеясь, что рамен как можно скорее остынет. — Аканэ умерла через неделю. К тому времени я уже выписался, и мне сообщили об этом дома. Помню, как отец не мог найти себе места. Я впервые видел его таким подавленным. Первый раз видел, как он плакал на кухне в одиночестве. У него остался только я. Он плакал так громко, что даже заперевшись в комнате, я мог слышать эти слёзы, его боль. Но я был слишком мал и совершенно ничем не мог помочь. Он сделался тихим, потом черствым, и что-то навсегда замкнулось в нем. Однажды, он ушёл на весь день, а вернулся совсем другим человеком. С того дня многое поменялось. Я больше не видел его так часто. Вскоре я понял, что он нашёл работу. При том он постоянно ночами что-то писал в блокнот и искал на компьютере. Свет в его комнате подолгу горел, он ложился спать лишь под утро. Доходы начали расти. Все это время, перебиваясь у родственников, мы ждали выплаты. Получив деньги, он тут же переехал в совершенно другой район. Купив дом, отец навсегда забыл о прежней жизни. Он нанял прислугу, стал строг со мной. Мне казалось, что я живу в какой-то тюрьме. За малейшую провинность мне доставалось в двойне: и от прислуги, и от него. Все свои поступки и чрезмерную внимательность к каждому моему вдоху он оправдывал одной и той же фразой: «Я о тебе беспокоюсь, потому что люблю тебя». Вскоре я понял истинный смысл этой фразы. Он боялся потерять меня так же, как маму и Аканэ. Я не понимал его любви и его беспокойство было мне ни к чему, потому что я сам погружался в воспоминания того дня. От каждого действия с его стороны мне хотелось разбить окно и сбежать туда, где меня никто не достанет. Я сбежал, и меня не искал никто. Мы перестали общаться как отец с сыном. Наши отношения больше напоминали деловую встречу, где начальник отчитывает своего подчиненного. Всегда для него я был недостаточно хорош, всегда я мог подвергаться опасности. Он старался отгородить меня от всего, запрещал даже общаться с детьми в школе. Сейшу вновь сделал глубокий вдох. На одном дыхании, совсем не запинаясь и с сухостью в голосе он выдал так много, что теперь ему снова нужно подождать. Страх, который все еще витает в воздухе, постепенно рассеивается. Стена, которая годами строилась, наконец разрушается. Сейшу выдыхает. Ему легче. — Потому я и держался один. Я всегда был один. При таком знакомом и вяжущем язык слове у Коко под сердцем что-то кричит, шевелится, готовое вот-вот выпрыгнуть наружу. Точка соприкосновения, понимание, которого так жаждет душа каждого. — Так мы… — Да, Коко. Мы похожи. Момент, когда происходит первый маленький сдвиг, когда искры сыпятся в разные стороны. Они смотрят друг на друга и видят отражение себя в зелёных и чёрных глазах. Они отражают друг друга. Они, как могут, понимают друг друга. — Но в школе мне все же удалось столкнуться с кое-кем, кто потом пришёл ко мне на помощь. — Майки? — Почти. Его старший брат — Сано Шиничиро. Сбежав из дома, я устроился к нему в магазин. Иногда мы чинили байки у него в гараже. Сано частично знал мою историю и, как мог, вошёл в мое положение. Взамен я активно помогал ему в любой работе, так что если бы не он, меня бы сейчас здесь не было. — Майки ты узнал там же? — Да, он залетал в гараж, разносил все, дразнил Шиничиро и убегал. Потом старший часто возвращался, таща на спине Манджиро. Каким-то чудом нам удалось подружиться. Так я, зачастую возясь с байком Майки, познакомился и с остальными. — Значит, они все примерно твои ровесники? — Да, но из всех нас младше была только Эмма — сестра Манджиро. Теперь, похоже, один лишь ты. Коко усмехнулся, наигранно закатив глаза и высунув длинный язык. Красные огни не потухнут ещё долго, потому что Коконой захочет доесть чужую порцию, захочет разделить ещё несколько минут здесь, где царит понимание и тишина, изредка разбавляемая приятной мелодией. — У тебя хотя бы есть отец. — Коко, чуть помедлив, добавляет, — Знаешь, не мне судить, но тебе следовало бы почаще заглядывать к нему. Будь у меня кто-то по мимо матери, кто знает, чем бы я сейчас занимался. — Знаю, знаю. — На удивление тихо и спокойно отвечает Сейшу. — Но я примирился с ним. С горем пополам, но как-то мы это уладили, да и часть бизнеса теперь лежит на моих плечах. — Торговля дурацкими тяжеленными дисками? — Усмехается Коконой, по привычке высунув язык. — Нет, это так, для души. Я просто их очень люблю. — Как можно любить группу, в которой разные альбомы поют совершенно разные вокалисты? Инуи удивленно хлопает глазами и внутри что-то приятно откликается этому глупому замечанию. Улавливая смесь удивления и восхищения, Коко смущается. — Не смотри на меня так, я не сказал ничего удивительного. — Удивительно то, что ты смыслишь что-то в этих тяжелённых дисках. — Ничего я не смыслю! — Защищается Хаджиме, пряча руки в карманы и отодвигая порцию. — Я наелся, пошли домой. Бар закрывается, стоит светлому и чёрному пятну покинуть его. Снаружи их встречает рассвет и первые лучи июльского солнца. Розоватое небо, запах шин и выхлопов на дороге. Неоновые вывески прекращают гореть, все постепенно возвращается в привычное русло. — Просто я удивлён, что кто-то тоже слушает подобное. Даже Чифую моего вкуса не разделяет. — Это тот, от которого не отлипает тот громила, как его…Баджи? Инуи активно кивает головой. — Да, все правильно. Обычно он зачитывается мангой и постоянно сутками рубится в видеоигры. Без шуток, все считают, что это какая-то мания. — Это просто увлечение, пускай живет своей жизнью. Солнце пестрит бликами на листах деревьев. Вокруг тихо, слышен лишь топот их ног и завывания теплого ветра. Коко забирается на бордюр и растопыривает руки в стороны, стараясь сохранять равновесие. — Может быть, у меня тоже мания. — Денег? — Почему бы и нет? Инуи иступлено молчит, пиная чёрными кроссовками попавшийся под ноги камень. — Цифры начинают много значить для тебя, когда жизнь загоняет в рамки. За свободу надо платить, а как и чем — это уже другой вопрос. Коко ловко перепрыгивает на каменное ограждение повыше, все также расставив руки в стороны, ловя на себе яркие утренние лучи. Солнце играется с золотыми завитками Сейшу, освещает шрам и зелёный блеск задумчивых глаз. — Почему ты так стремишься к свободе? Солнечный диск вяло и сонно проскальзывает на холст багрового горизонта. Синева неба окрашивается румянцем. Коко внезапно останавливается, едва не слетев с тонкой бетонной дорожки. Вопрос озадачивает его, и он не может и шагу дальше ступить, не обдумав ответ. Свобода, что это такое? Независимость? Уверенность? Материальный достаток? Где кроются корни у этого вопроса? Хаджиме упорно старается отыскать ответ в самом себе. — Потому что я не хочу оставлять своих близких на произвол судьбы и по уши в долгах, Инупи. Коко поворачивается, смотря сверху вниз на друга. Золотой диск обрамляет его чёрную смоль кудрей, подсвечивает края футболки и шорт. Хаджиме отбрасывает лучи, потому что он сам — ходячее пламя. — Это последний шанс, чтобы исправить все ошибки того болвана, называющим себя моим отцом. Сейшу смотрит на эту чёрную густую волну, на эту смоль и уверенность, читающуюся во взгляде. Солнце обжигает лучами бледную кожу, просвечивает сквозь тонкие пальцы. Этот парень, с невероятной харизмой и пытливым, хитрым прищуром чёрных глаз собирает в себе весь свет раннего июльского утра. Инуи улыбается, ни капли не жалея, что поделился частичкой своей жизни с этим парнем в огромной чёрной футболке. — Ты всем докажешь Коко. Обязательно докажешь, что стоишь чего-то большего. Снова искры рассыпаются в разные стороны. Их улыбки синхронны, их трепет в груди сливается в одно большое щекочущее теплое чувство, которое пока никто из них не осознаёт до конца. Хаджиме улыбается, сверкая острыми клыками и снова высовывает длинный язык. Коко ещё долго будет прокручивать каждое сказанное слово. Он уснёт под утро, проскользнув незаметно через окно на первом этаже. Прокрадётся на цыпочках, чтобы не будить спящую в гостиной мать. Коко, напрочь забыв про режим и прежнюю скучную жизнь, будет долго смаковать события ночи, не оставляя места другим мыслям. Коко хочет вновь заглянуть в этот старый бар, снова съесть несколько порций и слушать разъяренный крик Баджи, чтобы потом в тишине болтать с Инупи обо всем. Ночь, проведённая в тихом и забытом баре со старым радио изменит его навсегда. Как прежде не будет — эту мысль повторяет в голове каждый из них, когда крепко стиснув руки прощается и уходит по домам. Скомканный провод белых наушников так и остаётся лежать в кармане белых шорт Сейшу. Они напрочь забывают о том, для чего встретились изначально. Солнечный диск восседает над линией горизонта. Наступает утро.