Хот-Спрингс

      “Похоронное бюро”, читает Энтони вслух.        — Браво, очень романтично, — в горле бурлит истерический смех. Энтони успел понять, что Алекс немного не от мира сего, но это слишком даже для него. Что они будут делать, выбирать парные гробы?       — Всё не то, чем кажется, mon ami.       Дверь открывает старик с сухим сероватым лицом. Ну прямо картинка из низкопробного “джалло”, иначе не придумаешь. Энтони не может перестать посмеиваться, за что старик грозно шикает на него. Их пропускают в тёмное помещение, после чего закрывают дверь на ключ. Гробы выставлены вдоль стен стройным рядом и только один стоит посередине на широком постаменте. Старик приставляет к постаменту ступеньки, открывает верхнюю часть гроба, а следом и заслонку, которая имитировала дно. Энтони заглядывает внутрь. Вниз ведёт крепкая лестница. Алекс забирается в проём первым и подаёт Энтони руку. Они вместе спускаются ниже, над головами закрывается заслонка, а перед лицом возникает тёмная дверь. Ритмичный стук, и из-за двери рисуется туповатого вида крупный мужик с детским лицом. Громила пропускает их в бешеную феерию подпольного клуба. Энтони даже не знал, что тут такие есть.       Вот где точно не существует никакой 18-ой поправки. Девицы развратного вида пляшут на сцене под бодрую игру джаз-бэнда, мужики эмоционально играют в “Старую деву”, а бармену только и остаётся успевать подливать гостям. Атмосфера запретности и азарта. С такой никакой Southern Club не сможет потягаться, уж точно не с их контингентом уставших мужиков, с важным видом проматывающих чьи-то годовые зарплаты.        Они с Алексом садятся за зарезервированный столик, официант приносит шампанское и разливает по бокалам. Пьют за знакомство, за отпуск… Собираются выпить ещё за что-то, но внимание привлекает мужчина элегантного вида на сцене. Он объявляет начало концерта какой-то местной певицы. На сцену под аплодисменты выходит смуглая девушка в белом. Овации стихают, музыканты начинают свою мелодию. По округлым сводам клуба стелется бархатистый вокал певицы. Энтони вдруг отвлекается от всего, даже от своего спутника, поглощённый её талантом. Джазовые баллады сменяют одна другую, тягучие, чувственные, романтические. Складывается ощущение, будто певица прямо здесь и сейчас переживает всё то, о чём поёт: первую встречу, головокружительную любовь, страсть, предательство, боль расставания, тоску. Одна песня перетекает в другую, создавая целую историю, где лирическая героиня попадает в водоворот эмоций. Слушатели хлопают, Энтони хлопает вместе с ними, сражённый наповал чарующим пением.        Когда основное отделение концерта заканчивается, они с Алексом уже успевают изрядно выпить. Бутылка шампанского кончилась на третьей песне, дальше в ход пошли коктейли. Алекс заказывает Энтони классический “French 75”, а Энтони, в свою очередь, новомодный “Бронкс”. Пока они оба увлечённо посвящают себя алкоголю и коротким разговорам, со сцены начинает звучать “Sophisticated Lady”. Мужчины подхватывают романтические настроение и зовут дам на танец. Алекс зовёт Энтони.        На них наверняка смотрят, но не они одни такие. Алексу, кажется, совершенно плевать, он ведёт Энтони, а тот послушно следует его движениям. Они вместе плавно покачиваются под лиричный мотив, и Энтони забывает обо всём, что происходило все эти дни. Он готов навсегда остаться в этом августовском вечере, танцуя с обольстительным спутником под джазовые мотивы. Соло скрипки сменяет саксофон, придавая моменту какой-то совсем интимный характер. Энтони кладёт голову на плечо Алекса, вдыхая запах его одеколона. В мраке клуба создаётся ощущение, будто никого, кроме них, тут и вовсе нет. Один на один, так близко, что даже неприлично. Энтони топит чувство уникальности момента, он представляет, как они могли бы так же танцевать где-нибудь в гостинной дома на Голд-кост. В ногах бы вился кокер-спаниель или совершенно уморительный бульдог. Песня подходит к концу, и иллюзия растворяется в овациях, отправляемых певице.        — О чём думаешь? — полушепотом спрашивает Алекс, когда они садятся обратно за столик.       — Никогда не любил истории о курортных романах, — Энтони вытаскивает оливку из коктейля и мрачно её жуёт. — Подруга каждые каникулы заводит себе ухажёра и после этого как ни в чём ни бывало возвращается в Чикаго, а я думаю… Ведь если между вами что-то такое было, как можно просто взять и вернуться к обычной жизни?       Алекс лишь задумчиво смотрит. Ладно, Энтони на самом деле ни на что не надеялся, но тоска всё равно накатывает. Он заказывает ещё коктейль, чтобы заглушить это чувство.  Они ещё некоторое время проводят в клубе, напиваются, танцуют под ритмы свинга и много смеются. Алекс и вправду не такая загадочная заноза в заднице, когда этого захочет. Энтони даже забывает про свою тоску, отдаваясь веселью, которое тут, видимо, передаётся воздушно-капельным.       — Расскажи мне про своё вуду. Кто такие Лоа? — спрашивает Энтони, пока они вместе курят у бара.        Алекс выпускает струю дыма, наблюдая за тем, как она растворяется в воздухе. Его глаза мерцают азартом — он явно наслаждается моментом, когда может приоткрыть завесу своей таинственности и продемонстрировать свои навыки рассказчика. Он ведь вроде как радиоведущий.       —  Лоа, — медленно начинает он, словно пробуя слово на вкус, — это не боги, как ты, возможно, подумал. Они не всемогущи, но могущественны. Они посредники между этим миром и тем, что за ним. ​​      Энтони наклоняется ближе, чтобы слышать его через гул музыки и смеха, окутывающих клуб. Алекс обводит зал взглядом и останавливается на мужчине за столиком напротив, которого он, видимо, счёл подходящим примером. Тот сидит в окружении нескольких женщин, хохочущих над его словами, но сам он выглядит отстранённым, его взгляд постоянно возвращается к золотой цепочке, которую он крутит в пальцах.       — Видишь того? — Алекс кивает в сторону мужчины. — Это классический пример кого-то вроде Огума. Воина, защитника. Знаешь почему?       Энтони смотрит на мужчину, потом обратно на Алекса, не в силах сдержать усмешку. Откровенно признаться, он ничего не понимает.       — Это потому что у него есть цепочка?       Алекс усмехается в ответ, кидая быстрый взгляд на Энтони, но в его улыбке нет ни капли насмешки, только увлечённость.       — Потому что он слишком напряжён для того, кто находится в компании. Гляди, как он постоянно что-то крутит в руках, словно готовится к битве даже здесь, Огум никогда не расслабляется. А ещё он покровитель кузнецов, так что про цепочку ты правильно заметил.       Энтони тут же указывают на женщину, исполняющую практически откровенный танец в центре сцены. Её движения лёгкие, почти воздушные, но в них чувствуется сила. Она бросает кокетливые взгляды в зал, и каждый, кто ловит её взгляд, мгновенно попадает под её обаяние.         — А это — Эзили Фреда, — говорит Алекс, выпуская ещё одно облако дыма, которое удивительным образом очерчивает фигурку на сцене. — Она символизирует любовь и страсть. Смотри, как ведёт себя — каждый взгляд, каждое движение рассчитаны так, чтобы заставить всех мужчин в этом зале желать её. Ну, кроме тебя, конечно…       Алекс бегло переводит взгляд на Энтони и осоловело улыбается, подкалывая. Энтони возмущённо вскидывает брови.       — Вообще-то, я…       — Неважно, смотри, вон тот — Папа Легба, — он направляет кончик дымящейся сигареты в сторону мужчины из компании за большим столом — высокого, слегка сутулого, с пышными бакенбардами. Мужчина оживлённо жестикулирует, а его голос перекрывает общий шум. — Этот человек, скорее всего, верит, что он хозяин своей жизни.  Любит повороты судьбы, случайные встречи, открытые двери. В общем, среди Лоа он, скажем так, главный.       Алекс действительно талантливый рассказчик, Энтони заслушивается его голосом, впитывает интонации, действительно начинает видеть в каждом черты этих Лоа. Занимательно. Он замечает мужчину в углу зала, который сидит так, будто весь мир его разочаровал. Стакан почти пуст, спина идеально прямая, но лицо выдаёт усталость.       — А он? — спрашивает Энтони, кивая в его сторону.       Алекс бросает взгляд на мужчину, хмурится, и в его глазах появляется что-то похожее на лёгкую печаль.       — Барон Самеди. Лоа веселья и смерти. В мире никогда нет места только радости или только отчаянию, поэтому он балансирует между этими двумя крайностями.       — Интересная компания, — произносит Энтони, его забавляет эта своеобразная игра. — Давай угадаю: а ты кто, Алекс? Лоа загадочности?       Алекс смеётся, его смех звучит неожиданно мягко.       — Ну вот ты и раскусил меня, mon ami! — он делает ещё одну затяжку. — Я не скажу тебе, кто я, пусть это останется маленькой загадкой.       Энтони закатывает глаза, он не до конца понимает, серьёзно ли обо всём этом говорит Алекс. Может, он и сам не верит. Хотя человек, который не верит, вряд ли бы стал наносить себе столько ритуальных шрамов. Подсознание Энтони вдруг цепляется за это, но, как и с радио, он не может вспомнить почему. Может, он уже думал об этом раньше, мимолётом. Просто не помнит?       — Ты говорил о том, что Лоа — это посредники. Но если они не всемогущи, что им нужно? Почему они вообще вмешиваются?       — Им нужно внимание, mon ami, — он задумчиво смотрит на веселящуюся толпу. — Они живут через нас. Наши молитвы, просьбы, ритуалы — это топливо для их существования.       Энтони, докурив до фильтра, морщится и тушит сигарету о пепельницу.       — И что, каждый из них просто ждёт, чтобы кто-то попросил у них мелкую услугу?       Алекс качает головой, улыбка на его лице становится загадочной.       — Не каждый. Некоторые Лоа гораздо амбициознее. Они ищут тех, кто способен дать им нечто большее, чем просто молитвы.       — Например?        — Например, пустить их в мир живых. — Алекс на секунду отвлекается, чтобы попросить у бармена повторить их коктейли. — Видишь ли, в чём штука, Лоа не могут самостоятельно приходить в наш мир. Им нужен проводник. Ну или тот, кто в состоянии найти проводника, скажем так, настроить его на нужную волну.       — Как радио?       — Что-то в этом роде.        — И что, каждый может вот так помочь какому-нибудь духу и получить взамен, не знаю, полцарства, триста слонов и шахскую дочку в придачу?       Алекс замирает с бокалом в руке и тут же громко смеётся, смотря на Энтони поверх напитка.       — Это была отсылка на “Тысячу и одну ночь”? Bravo, Энтони. Но нет, Лоа — это не джинны, нельзя потереть лампу и получить несметные богатства. Хотя в чём-то они похожи. Они такие же хитрые и ищут во всём выгоду. Вот, например, на дворе голод, — Алекс делает абстрактный пасс бокалом, намекая на нынешнюю ситуацию в стране, — ты обращаешься к Лоа. Говоришь “сделай так, чтобы на всю мою семью хватило еды”. Отдаёшь что-то взамен. А на следующий день трое из твоих детей умирают. Теперь еды на всех хватает. Дух выполнил твою просьбу, и ему неважно, как он это сделал. А всё потому, что надо уметь формулировать эти просьбы. Лицо Энтони кривится. Да уж, жестоко, ничего не скажешь.        — И что, они со всеми так?       — Не совсем, для этого существуют жрецы. Унгано или Мамбо, они умеют правильно проводить ритуалы и договариваться с Лоа. Это что-то вроде католических священников, которые обучаются и посвящают свою жизнь служению.       — О, это как Мари Лаво!       — Всё-то ты знаешь, — Алекс тепло смеётся, берёт ладонь Энтони в свою и касается губами его запястья. У Энтони перехватывает дух. — Пойдём лучше потанцуем.        — Ты просто хочешь, чтобы я задавал поменьше вопросов?       Энтони быстро выпивает ранее заказанный напиток и идёт вслед за Алексом, который вновь тянет его танцевать.       — Ну почему же, мне нравятся твои вопросы. Но, mon ange, разве не приятнее танцевать, чем искать ответы?        И в этот момент Энтони вынужден признать, что Алекс прав. Иногда лучше просто забыть обо всём и наслаждаться моментом.       Они ещё недолго танцуют. Энтони глупо хихикает, когда Алекс подхватывает его под талию и наклоняет над полом. Головокружительно красиво. А потом у Энтони начинают заплетаться ноги. Кажется, он выпил слишком много. Или кто-то подсовывал ему слишком крепкие коктейли. Они расплачиваются и оставляют клуб дальше предаваться танцам и праздности. Энтони не очень помнит, как они обратно поднимались через потайную лестницу, зато весьма отчётливо помнит, как Алекс сажает его на крыло фаэтона и чувственно целует. Энтони обнимает его за шею, зарывается пальцами в уложенные в элегантную причёску волны и не хочет отпускать. Чёрт возьми, как же потрясающе он целуется, Энтони ни разу в жизни никто не целовал с таким напором, так уверенно и глубоко, доводя до жаркого томления лишь одними губами.        Алекс немного отстраняется, проводит губами по шее Энтони, не спеша, растягивая момент, смакует, как сытый хищник смаковал бы честно пойманную жертву. Энтони вдыхает аромат его волос — смесь дорогого одеколона и неуловимого запаха табака, так он себе представляет жаркие ночи в Новом Орлеане. Он чувствует, как внутри растекается тепло, как его тело постепенно растворяется в этом поцелуе, в этом ощущении близости, которое не дает покоя и манит скорее зайти дальше.       — Ты пьян, Энтони, — смеётся Алекс, его голос тихий, совсем неуловимо охрипший и такой соблазнительный, что Энтони готов дать руку на отсечение, что его передачи заворожённо слушает каждая дамочка в Луизиане.        Энтони улыбается, не открывая глаз. Он чувствует, как Алекс касается его губами в самый уголок рта, словно пытаясь наконец оторваться, а потом снова впивается в них, будто желая растворить его в себе. С каждым его прикосновением мир становится всё более далёким и размытым, и только Алекс, его губы и руки, существуют на самом деле.       — Ты сам не лучше, — шепчет Энтони, его дыхание прерывистое, он улыбается в поцелуй. Алекс снова смеётся, его смех звучит как бархат, обволакивающий Энтони и заставляющий его сердце биться быстрее. Он не отпускает его, наклоняясь чуть ниже, сокращая пространство между ними до полного его отсутствия. В его прикосновениях нет ни тени сомнений, только уверенность и желание, которые почти физически ощущаются в воздухе.       — О, ты прав, mon ange, — Алекс, видимо, наконец находит в себе силы оторваться и отступает на шаг. — Поехали, а то ты весь дрожишь.       Господи, как же двусмысленно это звучит, думает Энтони, и голову заполняют разные непечатные мысли. Он соскальзывает с крыла фаэтона и только сейчас замечает, насколько ночь и вправду прохладная.        Спустя время они целуются у двери его номера, пока Алекс пытается попасть ключом в замок. И не то чтобы он настолько пьян, по крайней мере, вёл-то он очень уверенно, просто Энтони не даёт ему это сделать, придурочно хихикая и забираясь руками под пиджак. Алекс наконец расправляется с замком и заталкивает Энтони в комнату, тут же закрывая дверь, чтобы их никто не потревожил.       Энтони стягивает туфли, наступая на них, и кривой походкой проходит к высокой кровати, по пути скидывая пиджак и расстёгивая тонкую летнюю сорочку. Мягкие подушки с радостью принимают его в свой плен, и он откидывается на них, наблюдая за Алексом. Он снимает пиджак, медленно, будто это часть ритуала. Энтони смотрит на него, зачарованный. Каждое движение Алекса словно хореография — выверенное, грациозное, с намёком на скрытую силу. Madonna, как же Энтони любит таких мужчин.        За пиджаком следует жилет, и Энтони уже на этом моменте кажется, что события развиваются слишком медленно, что идеальным вариантом сейчас будет затянуть Алекса в постель, раздеть самостоятельно, не оставляя ему возможности слишком долго красоваться. Но нет, Энтони подождёт, ведь это представление уже точно для него. Алекс закатывает рукава рубашки. Энтони вдруг испытывает на себе, что такое déjà vu. Он трясёт головой, пытаясь скинуть наваждение, но перед глазами образ Алекса, который так же стоит у изножья кровати, только вокруг темнее, и взгляд у него не опьянённый, а отчаянный. Как и любая химера, наваждение быстро проходит, не давая до конца уцепиться за себя. Энтони тут же забывает о том, что так бессовестно и не вовремя подкидывает нетрезвый мозг. Все странные мысли, что крутились на периферии, становятся исключительно неважными. По правде говоря, Энтони вообще ни о чём больше не думает. Хаос поцелуев, прикосновений и жара чужого тела, как промышленная мясорубка, перемалывает все тревоги и переживания, оставляя лишь чувство безраздельной принадлежности, жара и перихорезиса.