the rape of a child's hope

      каково это жить в постоянном страхе и ненависти ко всему окружающему тебя миру? наверное, очень тяжко.

      обычный июльский день, который одаряет этот мир яркими лучами блудного солнца, не скрывающегося за мрачными облаками. девичьи грезы развиваются по ветру и убегают куда-то вдаль, далеко за пшеничные поля и маковые луга, оставаясь несбывшимися. но в них продолжают верить, во чтобы то не стало. где-то там, за теми же полями, где спрятались и уснули чьи-то мечты, горит детская надежда, жестоко вырванная из карих глазок. эти глаза когда-то полыхали неподдельной искренностью и желанием жить, двигаться дальше. мечтали наконец-то уехать из жуткого здания с обшарпанными стенами и осыпающейся штукатуркой в новый, чистый и опрятный дом, на пороге которого тебя ожидают родные родители.       этот маленький человек не помнит, как и по чьей воле оказался в том месте, но, наверное, совершенно случайно и в скором времени он вернется обратно к себе домой. смотрит в старое окно с множественными разводами на улицу и провожает взглядом уезжающие машины, думая над тем, что одна из них принадлежит родителям, которые вот-вот приедут и обязательно встретят мальчишку, извинившись за ожидания.       здесь все какие-то злые и хмурые, но это же не говорит о том, что и маленькому человеку нужно вести себя так же? он уверен, что мать с отцом не этому его учили, а лишь улыбку окружающему миру дарить, чтобы тот менялся в лучшую сторону. вот только с каждой новой лучезарной улыбкой, маленький человек разочаровывался все больше и больше, когда остальные дети новые ссадины на теле оставляли. и эти ссадины источали ноющие и болезненные ощущения, ударяющие не только по физической оболочке, но и по маленькому сердцу, которое желало по прежнему верить…       все слепые и искренние надежды начинали исчезать спустя день, два, неделю, месяц, полгода. тогда лишь понял маленький человек, что за ним не придут. понял, что все эти воспитатели, которые больше похожи на надзирателей, и остальные дети, не желающие так же ярко улыбнуться этому миру — его новая семья. она не такая как у всех, необычная, особенная и… ужасная?       он не знает, как живут в других семьях и как относятся в них к своим детям, но маленькая душа чувствовала, что явно по-другому. это место не должно быть похожим на каторгу, в иерархии которой могут выжить только те, кто оказался сильнее и выносливее. нету места тем, кто свою душу всем оголяет и разрешает голыми руками потрогать, не боясь, что затронуть чем-то острым могут. не знает такого понятия.       взгляд в полуразбитое двойное окно стал печальным и без той самой искорки, которая когда-то внутри тельца жила. дни казались длиннее с каждым новым прожитым и ты ведь даже не знаешь, до чего именно тебе нужно считать недели. до приезда родителей, приемной семьи, выхода отсюда или своей кончины? непонятно. думаешь, что же быстрее случится из вышеперечисленных вариантов и уже не веришь ни во что, кроме последнего.       хочется в один из четырех углов забиться, в клубок свернуться и уснуть вечным сном. желательно, без лишней боли, которой и без того много крохотное сердечко терпело, пока женский грубый голос снова не окликнул по имени.             — Дима, а ну живо отойди от окна и иди за мной, — тут же скомандовал так называемый «надзиратель».       — куда?.. — следом вопрос последовал. очень робкий и тихий, как будто тяжелой рукой боится получить по нежной бархатной коже, на которой пока что еще чистое место имеется, не украшенное синяками и гематомами.       — бегом вышел и пошел за мной. узнаешь, — продолжал диктовать свои правила строгий голос, требуя повиновения.       и хрупкий мальчик не имел права ослушаться, боясь получить новую дозу побоев за непослушание.       торопливо со своего места поднимается и направляется к выходу из маленькой комнаты навстречу неизвестности. идет по длинному коридору, который освещают несколько тусклых лампочек и не смеет проронить ни слова. это молчание пожирает изнутри, подогревая любопытство и опасения одновременно, боясь за исход событий. кажется, даже старается не дышать, пока на пару со страхом идёт непонятно куда за этой женщиной, которая еще год назад просила называть ее «мамой». язык не поворачивается сказать такое, противно сразу же становится.       они подходят к какому-то кабинету и та останавливается, прежде чем зайти. мальчика за футболку дергает, чтобы тот следом остановился.       — когда мы зайдем, веди себя нормально. если эта семья откажется взять тебя под опеку, я с тебя скальп стяну, — пригрозила она и ждала хоть какого-то ответа на свое предупреждение.       Дима еще не знает значения слова «скальп», но по интонации понимает, что его стягивание — это страшное дело, поэтому положительно головой кивает и после этого с чужого разрешения в кабинет проходит, увидев перед собой два совершенно чужих ему силуэта.       эти люди не вызывали никаких эмоций, совершенно никаких. не понимал, с какой целью они сюда пришли и для чего им нужен тот маленький человек, который пытается скрыть за толстой корой безразличия уже покалеченную душу.       — добрый день, вот, воспитанник нашего детского дома — Димочка. прекрасный мальчик, который станет для вас отличным сыном, — сразу же поменявшись в интонации сказала воспитательница и подтолкнула мальчишку навстречу молодой паре, как будто экзотического зверька.       карие глазки тут же радостно загорелись, когда услышали про семью и сына. вот она — надежда, которая не угасает даже под защитной коркой. тут же в головешке начали мысли всплывать, как прекрасно ему будет житься в новой семье, подальше от этого места. был готов поклясться, что сейчас начнет прыгать от радости, но лишь мягко улыбнулся, пытаясь не выдать все эмоции разом.       полгода мечтал о том, чтобы одна из проезжающих мимо машин заехала во двор этой «колонии строгого режима» и забрала его куда-нибудь далеко, чтобы это место лишь в редких кошмарах снилось. уже представлял, что эти люди станут его родителями и именно им он будет показывать свои рисунки несуразные, в которые весь спектр искренних эмоций вкладывает. хочет спокойно полной грудью вдохнуть и иметь свою комнату, выход из которой не будет ограничиваться несколькими минутами.       а что еще нужно маленькому ребенку для счастья, кроме понимающих родителей?       в этом возрасте он не горел желанием иметь богатства и купаться в золоте, уехать в другую страну или купить дом на берегу моря. ему хотелось лишь одного человеческого фактора — любви. чувство, которое изнутри пожирает от своего переизбытка или недостатка. не стоит с ним лишний раз играться и пытаться задеть за живое, когда сердце для новых фибр любви открыто. подобно хрустальной вазе, которая может всю жизнь на полке простоять в целости и сохранности или разбиться в первый же день, если попадет в чужие неумелые руки.       Дима на чужих коленях сидит и следит за тем, как женщина, его так называемая мать с этого момента, бумаги подписывает, мальчика по плечу поглаживая. он еще не умеет читать, но думает, что это точно нужные бумаги и никак иначе. все специально для него, чтобы он полноценным членом семьи стал. видит этот блеск в чужих глазах и у самого карие омуты не меньше от радости сверкают, как два драгоценных камушка.

ну точно, вот она — новая жизнь.

*      *      *

      декабрь снова своей мрачностью пугает. зима только началась и поэтому на улицах снег вместе с грязью мешается, создавая ещё более нагнетающую атмосферу. у кого-то в воздухе уже с первого дня зимы мандаринами и хвоей пахнет, в предвкушении прожить последний месяц этого года правильно, а кто-то просто надеется, что проживёт этот последний месяц.       по разному люди воспринимают визит зимы. кто-то подарки для родственников заранее покупает, а кто-то умоляет, чтобы его хотя бы в канун нового года свежими тумаками не одарили. просто молит из последних сил сорванным голосом, чтобы перестали. грозится на помощь звать старших и те прекращают мордобой.       парень уже со счета сбился, какая его семья пытается за этот год усыновить. кажется, все воспитатели и директор на него злы настолько, сколько в человеке злости и быть не может. все эти взгляды ненавистью едкой пропитаны. причины, по которым от него отказываются, а вернее побеги из семьи — мало кого интересуют. не было еще на их веку работы такого, чтобы от воспитанника их детского дома отказывались в двенадцатый раз всего за пару лет. может быть, пубертатный период очень негативно повлиял, а молодые семьи не готовы справиться с подростком, у которого гормоны шалят. но Дима знал, что причина такого отношения приемных родителей было обосновано совершенно иными действиями. с тремором рук вспоминает те моменты, когда бежал без оглядки из этих семей, даже капли сожаления нет, разве что к себе.       кажется, что на таком горьком опыте он лучше бы выбрал остаться на этой каторге догнивать изнутри, чем тлеть в чужих домах, где тебе никто не поможет, ты совершенно один. в детском доме хотя бы пресекались такие выходки, чтобы администрации не влетало за побитый внешний вид воспитанников, но у них все равно не всегда получалось уследить. хрупкое тело, кожу которого можно было сравнить с дорогущим белым бархатом, все равно украшали множественные ссадины и раны, которые уже просто не успевали проходить и вместе с новыми увечьями превращались в шрамы, в детских мечтах обещающие исчезнуть на заре.       вот только те самые детские мечты были давным-давно разорваны в клочья, прям как и каменное сердце, перебинтованное подручными средствами. их растоптала суровая реальность и вывернула наизнанку. юноша уже даже не горит желанием избавить от шрамов этот мышечный орган, а лишь вернуть себе здоровую психику и избавиться от постоянно чувства жизни в страхе. уже паранойя начинается, что за тобой постоянно следят и в любой момент откроется дверь в собственную комнату, за которой покажется настоящий зверь в человеческом обличии.       вся эта детская обида и страх годами копятся, изнутри пожирают и личность проедают, не оставляя от нее ни кусочка. уже никакой праздник не радует, кроме дня рождения. осталось еще четыре годика потерпеть, чтобы сбежать из этого места и точно сможет уехать подальше отсюда. любой приемной семьи сторожится и отказывается вместе с ними ехать, с порога говоря о том, что однажды подожжёт их дом или квартиру к чертовой матери, но одну семью это не остановило.       снова идет в знакомый кабинет и рукава толстовки еще ниже тянет, хотя кажется, ниже некуда. на стульях офисных его новая пара встречает, но в этот раз чем-то отличается от остальных, более… взрослые что ли? не тянут на молодоженов, которые тянутся вместе со своим максимализмом за новыми ощущениями и пытаются найти себе зверька диковинного в виде ребенка, а не домашнего питомца. в голове даже успевает проанализировать их по внешнему виду и строит свои догадки, на кой черт сюда пришли и почему Диму снова пытаются впихнуть какой-то новой семье.       снова готовится к тому, как скажет свою пламенную речь по поводу дальнейших планов на их жилье, но чувствует в шею суровый взгляд воспитательницы, который буквально кричит о том, что мальчишке стоит свой язык за зубами держать и не пытаться клыки оголять на этих людей, которые в дорогущих одежках сидят. походу, решили спонсировать этот «клуб для сирот», если лучшую игрушку к ним в руки впихнут. тогда он вовсе не понимает, с какой целью приходит сюда именно он. в их детском доме объективно есть девушки покрасивее или парни посильнее, которые больше подходят под эталон чужих ожиданий. а Диму одарили только худобой и ровным рядом зубов, который как ни странно, ещё не успел пострадать за эти года.        но вот только почему-то в этих глазах не видит такой же ненависти или надменности, которые видел в других. может быть, просто радар на плохих людей сломался и он уже устал жить в постоянной гнили, что пропускает его через себя и больше не видит в остальных, или действительно хорошая пара попалась. женщина вроде как очень даже мило улыбалась, а в ее крашенных блондинистых волосах солнечные зайчики бегали. может быть, хоть на этот раз удача улыбнулась? или это очередной сон, из которого ты выходишь из-за того, что тебя снова на пол стаскивают и чем-то увесистым по самой макушке огревают. как вспомнишь — мурашки по телу пробегаются.       сердце уже не пытается подвоха найти. надеется, что в этот раз без всяких лазеек обойдётся и эти люди действительно по его душу пришли, а не по его тело. думает, что вот он, заслуженный подарок на Рождество или Новый год, хотя не особо желает сразу же оголять свой внутренний мир наизнанку, как делал это раньше. да и оголять уже особо нечего. ему бы пропить какой-нибудь курс успокоительных, потому что уже устал панические атаки ловить каждый раз, когда на него голос поднимают. человек с здоровой психикой вряд ли станет без остановки часами рыдать и в постоянной апатии находиться с мыслями о том, что хочется головой стену разнести от ноющей боли в области сердца.       — привет, Димуль, мы — твоя новая семья, — звучит мягко женский голос.       юноша снова оглядывает незнакомцев и пытается понять: «есть подвох? или может быть нет?». не однократно прошлые опекуны здоровались подобным образом, вот только потом от этого образа не оставалось ровным счётом ни-че-го.       — здравствуйте, — тихо здоровается в ответ мальчишка и по прежнему боится ближе подойти, находясь примерно в двух метрах от приёмной семьи.       воспитатель в спину подталкивает, чтобы как сыч не стоял и ближе подошел. и парню явно стоит слушаться этого приказа. делает несколько нерешительных шагов и нос тут же улавливает запах женского парфюма. такого приторного и сладкого, что задохнуться можно. нос рукой потирает и руки за спиной держит, как будто сдаваться собрался.       мужские глаза исследовали сынка, стоящего перед ним. лукаво улыбался, зубы оголяя. мальчишка видит идеальный ряд белоснежных зубов.       "виниры..." - проносится тут же в головешке. эта мысль еще больше закрепляет тот факт, что к ним в эту детскую колонию строгого режима приехали какие-то богатые женатики и Дима шкуру детского дома спасает, снова покидая это место и отправляясь на растерзание в совершенно чужую для него семью.       - ты чего испуганный такой? боишься в неблагополучную семью попасть? - тут же проносится басистый низкий голос из уст того самого мужчины, - не волнуйся, ты попадешь в прекрасную семью и у тебя будут все условия для хорошей жизни. мы не собираемся причинить тебе вреда.

и эта фраза эхом в ветренной детской голове проносится.

      звучит одновременно как угроза или наоборот успокоение для больной детской психики. хочется верить во второй вариант, потому что выбора "отказаться или поехать вместе с ними" у парня конечно же не было. здесь с него бы точно скальп стянули за лишнюю борзость, и участниками этого шоу были бы даже не дети.       - хорошо, - попытался более жизнерадостно выдавить из себя мальчишка, но это получалось крайне абсурдно, поэтому ему оставалось лишь улыбку натянуть, чтобы новые родители не сомневались в своем выборе.

*      *      *

      сотни воспитанников из детского дома Диме черной завистью завидовали, что этого подлеца почти каждая вторая семья выбирает за миловидное личико и краткость характера. не понимали, почему всему миру нужен был зашуганный ребенок, которых здесь было полным-полно и почему не могли выбрать кого-то другого. прямо-таки злость в детских венах кипела, когда тот вещи в рюкзак собирал три года назад и собирался в новую семью вливаться. так еще и слух про состоятельность этих людей мгновенно пополз по всему корпусу, поэтому чужие глаза еще чернее становились под гнетом обычной зверской зависти. даже план продумывали, как бы мальчишку подкараулить где-нибудь за углом, а там уже по обстоятельствам видно будет, что с тельцем хрупким делать. детская злость и обида являются самыми сильными эмоциями. подобны природным катаклизмам, потому что вывести детскую душу на такие эмоции стоит очень многого, а избавиться от этого после - очень сложно.

но, кажется, мальчишка снова оплошал.

             стоит за кухонной раковиной и намывает фарфоровую посуду, пока служанка семьи за столом отдельным сидит и потчества принимает от родителей. у юноши впечатление складывалось, что роль рабочего персонала по большей части доставалась ему, а остальная челядь в этом особняке - обычная массовка, чтобы три этажа дома пустыми не казались и складывалось ощущение, что здесь кто-то проживает.       его уже не пугают эти множественные коридоры, которые напоминали Третьяковскую галерею в центре Питера. и это сравнение будет вполне уместно, потому что денежная ценность многих настенных ковров, картин, резных дверей из натуральных материалов, была просто крышесносной. даже и знать не хотелось, сколько может стоить хоть что-то в этом интерьере, Дима таких цен даже и не знал до поры до времени.       юноше первое время не верилось, что люди могут жить настолько роскошно и ни в чем себе не отказывать. как будто вся валюта этого мира принадлежала лишь одной семье, но зная, сколько таких женатиков есть на все огромное светское общество, было сложно представить, какая сумма могла собраться, если совместить все эти доходы воедино.       обычному сироте из приюта подобные цифры даже и не снились, а сейчас одна из таких сирот проживает в светском обществе, ощутив все тонкости высших кругов. вот только мальчишка был готов все отдать, лишь бы сбежать отсюда. простолюдины посчитают это желание сумасшедшим, ведь каждый человек на этой планете желает жить не просто в достатке, а купаться в золоте. даже если они и отрицают эти грязные мечты при ком-то, то глубоко в недрах сознания черной завистью завидуют, что чья-то ваза для цветов может стоит столько, сколько они ежемесячно получают.

и что же может быть не так в такой обеспеченной семье?

      может быть, не угодил монитор компьютера, стоящий на рабочем столе из резного дерева, изготовленного по заказу, напротив арочного деревянного евроокна из дуба? или может, ковер из бамбукового шелка глубокой переработки волокон не такого цвета? на первый взгляд - это просто идеальная жизнь для ребенка, который на протяжении четырнадцати лет мучился от кошмаров и вечного голода, был настолько морально разбит, что готов при первой удобной возможности кинуться под колеса или повешаться на шнурке от собственного кроссовка. вот только в тихом омуте черти водятся.       пока отец на работе и никого кроме приемной матери и прислуг нету в доме, юноша полной грудью вдохнуть пытается, но всякий глубокий вздох с трудом дается и каждый раз по ребрам болью колющей отдает. пытается дух перевести и насладиться временным спокойствием, потому что почти при первых же признаках появления этого человека дома, тело как будто вовсе слушаться перестает и впадает в состояние панического, зверского страха.       это ужасное чувство, когда начинается тремор рук или ноги ватными становятся, сердцебиение начинает учащаться, и, кажется, вот-вот готово выпрыгнуть, продолжая биться в конвульсиях, а в голову сразу же вспышками воспоминания бьют, очень болезненно по черепной коробке разлетаясь.       торопится как можно быстрее с грязной посудой разобраться и в свою комнату убежать, закрывшись на замок. на сегодняшний день все занятия на дому с личными учителями окончены, а значит до конца вечера его не смеют тревожить.       и даже сейчас кажется, что вот, у ребенка есть абсолютно все для здоровой жизнедеятельности, даже личный психиатр, выписывающий препараты по симптомам, вот только какой смысл от всех этих антидепрессантов и нейролептиков, если окружающие факторы не меняются?       даже человека нет, которому можно было бы довериться. матушка даже если и послушает, то ничего предпринимать не будет, а доверять обслуживающему персоналу или тому же личному психологу юноша перестал давно, горький опыт научил. глаз дергаться начинает, когда вспоминает тот злополучный день. помнит, каким пламенем ненависти горели голубые глаза мужчины и с какой осторожностью и нерасторопностью он дверь в комнату подростка закрывал, проходя внутрь. какая-то птичка нашептала о том, что он уехать отсюда собирается.

      "нет, щенок, отныне ты зависишь только от нас. даже по окончанию учебы ты будешь жить с нами и работать со мной под одним крылом. и только попробуй кому-нибудь пожаловаться, что тебе что-то не нравится. будет хуже, - говорит басистый голос, чуть ли не рыча на пониженных тонах."

      и эту угрозу просто нельзя не выслушать. нельзя сказать, что Дима чувствует гиперопеку от этих людей, нет, скорее наоборот, вовсе не видит, что глава семьи заинтересован в его действиях.       все эти множественные гитары, стоящие в углу комнаты, плакаты с настоящими росписями живых артистов, комбоусилители для каждой гитары — просто подачки. ему никогда не отказывали в покупке той или иной вещицы, стоило даже просто заикнуться о том, что ему хочется что-то купить, как это тут же становится чем-то материальным. возможно, пытаются расплатиться за какие-то проступки или наверстать упущенные четырнадцать лет детства этого маленького человека, но цена за эти вещи слишком высока. Дима не готов пожертвовать своим благосостоянием и телом ради этого.