Вкус города

      Чонгук купил мотоцикл.       Припаркованный у их крыльца Харлей выглядит, как космический корабль, закинутый в роман Диккенса случайной прихотью телепорта с мерзким характером и весьма специфическим представлением о сочетаемости некоторых вещей.       Чимин аккуратно трогает его пальцем, с таким лицом, будто ожидает, что Харлей его укусит. От рыка мотора он нервно вздрагивает, и на все уговоры Чонгука прокатиться делает большие глаза и упорно мотает головой.       Намджун любуется мотоциклом издалека, сидя на мшистых, немного влажных после дождя ступенях, пока Чонгук возится с глушителями. Весит эта сверкающая хромом и блестящая черным глянцем красота под четыре сотни килограмм, а Намджуну ничего не стоит уронить ее на ногу любому из них. Лучше не рисковать.       Хосок с горящим взглядом интересуется, насколько чонгуков монстр устойчив, если парконуться в малолюдном месте, и многозначительно шевелит бровями. Монстр оказывается вполне устойчив, на спине Чонгука красуются синяки от крышки бензобака и ключа зажигания, а вести мотоцикл после оргазма – челлендж покруче последнего уровня игры на внимательность. Но Чонгук и с этим справляется.       Юнги ворчит, что инстинкта самосохранения у Чонгука нет от слова “совсем”, но зато отличное воображение по части методов самоубийства.       Тэхён садится ему за спину в ту же секунду, когда Чонгук вопросительно на него смотрит и прижимается тесно, всем телом, превращая поездку во что-то не слишком приличное и потому вдвойне приятное.       Джин, усмехнувшись, дарит Чонгуку именную мотоциклетную куртку с надписью от плеча до плеча, сделанную на заказ.

***

      Утро среды прохладное и солнечное, неожиданно мирное после ночного шторма, когда дождь обрушивался на крышу с таким шумом, что это больше походило на авиационный блицкриг, а не на ливень. Чонгук осторожно выбирается из постели, стараясь не потревожить сопящего Юнги, свернувшегося в одеяле абсолютно кошачьим клубком.       Юнги ненавидит дождливую погоду и в грозу не может уснуть один. Он приполз домой со студии в половине первого, мокрый, вымотанный и абсолютно несчастный. От одного взгляда на посиневшие губы и слипшиеся стрелочки ресниц сердечко Чонгука совершило совсем уж нехороший кульбит. С темных волос и кончика носа на пол капала вода, собираясь в лужицы. Зонт хён с собой конечно же не взял.       Юнги был немедленно засунут в горячий душ, переодет в сухое, накормлен ужином и уложен Чонгуку под теплый бок и мягкие, согревающие поцелуи. Он даже не отбивался. Капитулировал с порога и позволил делать с собой, что вздумается.       Чонгуку от такой непривычной покорности вздумалось многое, но хён выглядел слишком уж замученным, потому пришлось взять себя в руки, как порядочному, взрослому человеку, и дальше поцелуев дело не зашло.       Но будить Юнги с утра на работу Чонгук не станет, пусть хён его потом хоть живьём сожрёт, откусывая по кусочку и растягивая удовольствие. Ему нужен отдых.       В кухне дремлет над тарелкой гранолы с бананом Чимин, расползшийся по стулу так, что видны сплошные голые ноги, ключицы и плечи, непонятно вообще, где футболка, хотя она на нём надета. Сиреневая. С кроликами.       Чонгук иногда думает, что Чимин может зашибать огромные бабки на онлифансе, просто публикуя невинные фотографии в таких вот футболках. Он даже не старается, а все равно выходит круче любых прохаванных вебкамщиков.       Сокджин рядом, – в белой рубашке, синих брюках и типичной позе английского сноба из закрытого клуба для джентльменов с большим самомнением и маленьким членом (последнее в случае Сокджина вопиющая ложь и упомянуто исключительно ради красивого словесного контраста), – читает что-то с экрана телефона, невнимательно жуя тост, густо намазанный бергамотовым джемом. Чонгуку нравится, что после него поцелуи получаются сладкие и с горчинкой.       – Юнги-я? – заслышав шевеление, оживает Чимин. Ложка выскальзывает из ослабевших пальцев и громко ударяется о край пиалы.       Чонгук подходит ближе, чтобы Чимин, сонный и слегка дезориентированный, прижался щекой к его бедру, ерошит мягкие, цвета бледной лаванды волосы.       – Юнги спит, Чимини. Вымок вчера под дождём так, что с него вода лилась. Вернулся поздно.       – Я ждал, что он придет спать ко мне, – поясняет Чимин и возобновляет попытки расправиться с завтраком, не отлипая от чонгуковой ноги. – Он в грозу всегда приходит.       – В этот раз я попался ему первым, прости, хён, – смеется Чонгук, поглаживая теплый затылок, где волоски короткие и немного жестковатые. Чимин, всегда жадный до ласки, подаётся головой в его ладонь. – Можешь попытать счастья после того, как домучаешь еду. Я не стал его будить. Правда, для начала придется провести серьезные раскопки в одеялах.       – У меня работа, – страдальчески стонет Чимин. – Занятие через час.       – У тебя там сонный, наверняка убийственно милый хён с потенциальным риском простуды после купания под дождём, – тоном змея-искусителя говорит Сокджин, оторвавшись от очередной, несомненно сверхважной, херни на экране, и многозначительно смотрит на Чимина. Чонгук хмыкает и отходит к кофеварке. – И возможность взять отгулы хоть на месяц авансом, потому что тебя в студии обожают до трясучки. Пользуйся, пока можешь.       Чимин неуверенно хмурит брови, потом решительно тянется к телефону, зажав ложку в зубах. Джин одобрительно усмехается.       – Как ребенок, честное слово. Всему учить надо.       – Ты-то учишь только полезному, – Чонгук, в ожидании, пока кофеварка закончит передавать сигналы в космос, мигая лампочками, оборачивается к ним и опирается бедрами на кухонную поверхность. – Ну и плохому ещё.       – Плохое – самое полезное, – назидательно поднимает палец Джин. – Кстати, о плохом и полезном. Подкинешь меня до работы, Гук-а?       – У водителя отгул, а у таксистов забастовка? – удивленно приподнимает брови Чонгук, силясь представить вылизанного, как для обложки журнала, Сокджина позади себя на Харлее. Картинка, к слову, хоть и необычная, но весьма интригующая. – И ты в таком отчаянии, что нажопником ко мне просишься?       – Я просто наслушался рассказов Тэтэ о том, какой ты крутой водитель и как с тобой классно ездить, – хмыкает Джин, но в глазах у него пляшут такие черти, что Чонгук невольно вспоминает о мертвой петле. – Решил, чем его дальше слушать, лучше самому попробовать.       – Ты бы ещё Хосока послушал, и не такое попробовать бы захотелось, – ворчит Чимин, у которого от восторженных рассказов Хоупа про секс на мотоцикле разве что волосы на голове не шевелились в ужасе.       – Хосока я тоже слушал, за кого ты меня принимаешь. Я, конечно, любитель экстрима, но не настолько, не переживай, Чимини.       Чонгук, который слишком хорошо помнит эксперименты Тэхёна с обозлённым Сокджином, решает, что сейчас самое время благоразумно промолчать и налить себе кофе.       – Так что, Чонгукки? – тянет Джин таким голосом, что кофе едва не встает поперек горла с последующим фонтанированием через нос. Новый глоток приходится делать предельно осторожно. – Покатаешь меня?       – Я попробую сделать вид, что не услышал в этом ни одного подтекста, – бурчит Чонгук, облизывая губы. Флиртующий Джин хуже стихийного бедствия и минного поля вместе взятых – никогда не знаешь, где ебанет и на сколько баллов. И хер предугадаешь, когда это начнется. – Пальто только надень, что покороче. Иначе неудобно будет. И вещи с водителем закинь. Руки придется занять мной.       – Один-один, малыш, – удовлетворенно отвечает Сокджин, возвращаясь к телефону.       Чонгук таки давится кофе.       – Прическу придется испортить, – с некоторым сожалением говорит Чонгук, протягивая хёну шлем.       – Такую красоту хер чем испортишь, – хмыкает Сокджин, уверенно водружая шлем на положенное место и защелкивая фастекс. – Я пиздат в любом виде.       – И не поспоришь, – вздыхает Чонгук, которому хёновской самоуверенности хоть чуть-чуть хорошо бы отсыпать в карман. Очень пригодится. Упомянутая пиздатость тоже не помешает. Но это уже опционально.       Он садится на мотоцикл, сдвигаясь поближе к бензобаку, снимает его с подножки и балансирует, упершись ногами в асфальт, пока Джин устраивается сзади. На удивление легко и ловко, чего Чонгук от него, честно говоря, не ожидал. Хён прижимается без тэхёновских излишеств, руки ложатся на талию, колени чуть сжимают бедра, естественно и без напряжения.       – Не наваливайся на меня пожалуйста и на поворотах не клонись в противовес, – коротко инструктирует Чонгук. – Мотоцикл тяжелый, если поведёт, может закончиться полной херней. Шансов, конечно, мало, с нашими скоростными ограничениями, особенно в Сити. Но предупрежден, значит вооружен.       – Там половина улиц перегорожена из-за ремонтных работ, как всегда, – глухо отзывается из-под шлема Сокджин. – Будь осторожен.       – Так точно, хён, – усмехается Чонгук и заводит мотор.       Ему нравится чувствовать город вот так. Бегущий, скользящий под колесами бесконечными лентами дорог, трасс и мостов, бьющий ветром в лицо, мигающий огнями светофоров.       Ради всего этого Чонгук и мечтал так отчаянно вырваться из своего родного маленького городка, тихого и сонного. Там жизнь текла так размеренно, так неспешно, словно и не шевелилась вовсе. От этого мозг был как тумане, несмотря на количество сна, уровень кофеина в крови и время суток.       А здесь все несется в вечной спешке броуновским движением во все стороны, отскакивая от стен домов, теряясь в переулках неумолчным эхом. Этот поток подхватывает Чонгука и вертит, крутит, как вихрь – девочку Элли. Мы давно уже не в Канзасе, детка. Здесь намного круче Канзаса.       Чонгук любит город.       Он не уверен, насколько это взаимно.       Чонгук тормозит рядом с Ллойдс, снимает шлем и запрокидывает голову. Здание, мягко говоря, впечатляет.       – Ты работаешь здесь? – спрашивает хёна, не особо пытаясь скрыть удивление в голосе. Вверх-вниз скользят кабинки лифтов, видимые в открытых шахтах. Полукруглые балкончики похожи на огромные металлические шайбы, нанизанные на стержень.       – Нет, милый, – смеется Сокджин, слезая с мотоцикла и тоже стаскивая шлем. Зачесывает пятерней со лба чуть влажные волосы и снова выглядит совершенно отвратительно идеальным. Щеки слегка порозовели. Сволочь, а не хён. – Я работаю напротив, в Виллисе.       И он кивает на сплошную стеклянную стену, уходящую в небо.       У Чонгука слегка кружится голова.       – Хочешь зайти? Из наших офисов половину города видно.       – Ты знаешь, как меня купить, – ворчит Чонгук, чтобы не начать подпрыгивать от восторга, как ребёнок в парке аттракционов, которому выдали рулон билетов на все и сразу.       – Про “купить” я вообще знаю всё, что можно знать, – криво ухмыляется Сокджин. – Но ты тут совершенно ни при чём, Чонгукки.       Стеклянное здание внутри похоже на космический корабль, стойка ресепшн – на командный пункт управления. Везде лед-подсветка, ловко запрятанная в ниши, и люди с серьезными лицами, упакованные в дорогущие костюмы. Чонгуку от этого слегка не по себе, он столько хмурых дядек с замашками хозяев мира и женщин, выглядящих как Мерил Стрип в “Дьяволе” сразу и в одном месте никогда не видел.       Хочется спрятаться за спиной Сокджина, хотя они с хёном примерно одинаковых габаритов, и сделать это не так просто, чтобы не сказать, что невозможно. Чонгук, пожалуй, даже пошире в плечах будет.       Джин улыбается ресепшионистам, улыбается хмурым дядькам и женщинам (язык не повернется назвать их тетеньками) ослепительной улыбкой, которую Чонгук называет “я сожру вас на завтрак без соли и прелюдий”. Непонятно, как все вокруг не пытаются сбежать куда подальше, роняя дизайнерские туфли, едва завидев проблеск этого оскала.       Улыбка адресована не Чонгуку, но даже его продирает неприятной дрожью по спине.       В лифте их вжимает друг в друга и Джин обнимает за плечи, не давая размазаться по гладкой, хромированной поверхности.       – Ты в порядке, Гук-а? – спрашивает негромко у самого уха, обдавая кожу дыханием. Легкое волнение в голосе неподдельное, искреннее.       – Чувствую себя не в своей тарелке, – шепотом сознается Чонгук, сжимая в руках куртку, подаренную хёном. Он её теперь носит, не снимая.       – А ты и не в тарелке, – усмехается Джин. – Со мной ты – на вершине мира, Чонгукки. Буквально, и фигурально тоже. Это остальные в тарелке. У тебя. Можешь выбирать, кого ткнуть вилкой первым.       Он стоит так близко, что Чонгук чувствует его тело по всей длине собственного, от плеч до голеней. Тело теплое, твердое и уверенное в собственном превосходстве настолько, что на них двоих хватит, и остальным пятерым ещё останется.       Если бы не Джин, внезапно думает Чонгук, всего этого бы никогда не случилось. Ни дома номер 7 по Малгрейв, ни семьи, ни любви, ни Харлея, нихрена.       И неизвестно где оказался бы сам Чонгук.       – Расправь плечи, малыш, – тихо говорит Джин, пробегая пальцами по его спине вдоль позвоночника. Чонгук идёт мурашками весь. И от прикосновения, и от слов, и от тона, и вообще от Сокджина в целом. – Когда ты владеешь миром, мир тоже владеет тобой. Это симбиоз, а не игра в одни ворота.       Голос Джина звучит так, что у Чонгука в голове не остается ни одной приличной мысли. Только всякая непотребная хрень про владение миром, городом и самим Сокджином во всех возможных позах, что крайне неуместно в лифте, забитом людьми, в здании, где Сокджин работает.       Чонгук дышит квадратом на четыре, изо всех сил игнорируя жар, расползающийся по телу от ладони, лежащей на его пояснице. Вот и поговорили.       Полупустые коридоры после лифта выглядят почти как Рай на Земле. Даже скучный графитово-серый ковролин с голубыми вкраплениями кажется умиротворяющим. Дышать становится чуточку легче, хотя руку Джин так и не убрал.       – Этаж целиком принадлежит компании, – объясняет тот спокойно, как ни в чём не бывало. Обстоятельный такой, даже вальяжный слегка.       Чонгуку его немножечко придушить хочется.       И, о господи боже блядь, лучше бы он об этом сейчас не думал. Потому что картинка запрокинувшего голову Сокджина с распахнутым ртом, хрипло дышашего под его ладонями на шее – это вообще не то, что может помочь успокоиться. Совсем не то, вот ни разу.       – Мой офис дальше по коридору, там переговорные, а тут конференц-зал, – Джин распахивает дверь в залитую солнцем комнату с длинным столом, окруженным креслами. Безликую и безлюдную, как и остальные пространства.       В окна, огромные и повернутые под углом, как опрокинутые набок ступени лестницы, видно город.       Восхититься от души, даже позабыв ненадолго о неприличных мыслях, Чонгук не успевает.       Джин прижимает его к двери, заблокировав её весом Чонгука, ещё и замком щёлкает, чтобы наверняка. И опускается перед ним на колени.       Мозг от этого вырубает нахрен, куда там хоть каким-то мыслям в принципе. Система зависла, выдала весёлый синий экран, и требует перезагрузки насильственным методом. Ну или не очень насильственным.       Зависит, с какой стороны смотреть.       Когда Джин, – бесяще идеальный в своем синем костюме от портного с Арлингтон Роу, стоимостью с трехмесячную арендную плату за предыдущую комнату Чонгука в общаге, – расстегивает его джинсы из Эйча и тянется к члену, облизываясь самым похабным образом, Чонгук роняет куртку из ослабевших рук и в принципе заканчивается как личность.       У него вместо крови коктейль из адреналина, похоти и нежности, такой густой и тягучей, что непонятно, каким образом вообще движется по венам.       Губы Джина безо всяких прелюдий плотно смыкаются на головке – Чонгук несдержанно стонет и запускает пальцы в волосы, загребая жестковатые пряди в горсть и впиваясь посильнее у самых корней, как тот любит.       – Не стесняйся, малыш, – хрипло, обещающе смеется Джин, отвлекаясь, чтобы широко и чувственно лизнуть по всей длине и заглянуть в глаза совершенно испепеляющим взглядом. Пуф – и нет больше никакого Чонгука. – Звукоизоляция тут отличная.       Чонгук пользуется предоставленной возможностью на полную, этот урок он усвоил с первого раза.       Ему горячо, немного страшно и волнительно, что застукают, но больше всего – хорошо, и «хорошо» затмевает в принципе всё. Пальцы хёна крепко держат бедра, а рот творит те самые вещи, из-за которых Чонгук в два счета превращается в стонущую, скулящую размазню. И ему нихрена не стыдно. Сокджини-хён любит слушать. Лишать его такого удовольствия Чонгук не намерен.       Он тянет Джина за волосы, бестолково и довольно ощутимо, на грани с грубостью, а тот только берет глубже, сжимаясь горлом вокруг чувствительной головки и вызывая взрыв фейерверков в несчастной чонгуковой голове. Хлюпает слюной и смазкой, громко, невообразимо пошло и с таким удовольствием, какого нет даже когда выгодную сделку провернуть удается. Джин любит свою работу и любит чувствовать превосходство. Но секс и превосходство над Чонгуком он любит больше.       Чонгук хнычет отчаянно что-то совершенно нечленораздельное, захлёбывается звуками и чувствами, не в силах оторвать взгляд ни от хёна, ни от города над его головой.       Они словно сливаются воедино – небоскребы, усыпанные блестящим стеклом окон, словно драгоценностями, облитые солнечным светом; бесконечная голубизна неба, бегущие вдаль облака. И Сокджин, такой же солнечный, невыносимо яркий и пылающий, жгущий бесстыдными прикосновениями, словно проходя насквозь.       Чонгуку кажется, что он слегка парит над городом, трогая крыши домов, как фигурки на шахматной доске.       Кажется, он понимает, что там Джин говорил про владение миром.       – Хён, я сейчас… хё-оон…       Джин удерживает его на месте, не давая ни отстраниться, ни сползти на пол, потому что дрожащие колени уже подгибаются. Вжимает в двери чуть сильнее, надёжно, чтобы устоял, потому что от оргазма почти трясёт, и Чонгук вообще не помнит, когда с ним такое случалось в последний раз. Хотя он и имя-то своё сейчас помнит паршивенько. На Ч, вроде.       Он чувствует, как хён сглатывает, вылизывает жадно и тщательно, словно ему мало, помогает себе ловкими пальцами. Потом медленно отстраняется, выпуская его, дразняще длинно мажет языком напоследок и садится на пятки. Смотрит на Чонгука слегка насмешливо, но так нежно, что это тоже навылет – губы покраснели, волосы растрепаны, глаза чернющие, как та Бездна, которая в ответ насмотреться никак не может.       Чонгук в неё ухнул с концами ещё в тот дождливый вечер сентября, когда столкнулся с Джином впервые – зонт-трость, заинтересованный взгляд и пара розоватых капель в ямочке между ключиц. «Ну, привет. Я – Сокджин.»       И с тех пор всё падает и падает, совершенно безропотно, наслаждаясь полетом.       Джин стирает пальцами белесые следы с уголков рта, облизывается и смеется, глухо и сипло. Лучший звук в чонгуковой жизни.       – Я же обещал тебе вершину мира и вид на город, Гук-а.       В обеденный перерыв Чонгук тащит Джина подальше от любимых столетних пабов и уютных ресторанчиков с песком в пепельницах, куда тот привык ходить.       – Моя очередь вид на город показывать, – смеется заливисто, как шкодливый ребёнок радуясь, что у них теперь есть своя, персональная двусмысленность, которая никому больше не понятна. – Минет в парке не обещаю, но тебе понравится.       – Мне с тобой всё нравится, – совершенно серьезно говорит Джин, сплетая их пальцы, несмотря на всех убийственно хмурых дядек в костюмах вокруг. Часть из них вообще на него работает. – Даже если совсем без секса.       – Без секса скучнее, – нежно улыбается ему Чонгук, чувствуя, как щека старшего прижимается к его плечу, обтянутому кожаной курткой. Так хрупко, доверительно. Чонгуково сердечко всё это однажды окончательно не выдержит, честное слово. Но он не против. – Я оценил признание, Сокджин-и. И это, и предыдущее.       Он ведёт хёна в Итсу, толкается с ним плечами в длинной очереди, потому что обеденный перерыв везде в одно и то же время, а вокруг только офисы, что вверх, что вниз, что в стороны. Но мисо-супа по акции им всё равно хватает, это можно считать настоящим праздником.       Все лавочки в округе, конечно же, заняты. Чонгук стелит на траву у собора Святого Павла свою драгоценную куртку, а сам плюхается рядом. Джинсы не жалко, а вот костюм хёна – очень. Сокджин грациозно опускается на куртку и заинтересованно рассматривает еду, которую Чонгук вынимает из бумажных пакетов.       – Тебе правда это нравится?       – Это вкусно, хён. Дёшево – не значит плохо.       – Я не про цену вообще. Просто не знал, что ты любишь японскую кухню.       Джин смотрит на крышку контейнера с мисо-супом, где написано “ешь меня, как на душу ляжет, хоть из чашки серпай” и улыбается.       И вот эта улыбка уже настоящая, теплая, совершенно не страшная. Чонгук такие улыбки бережно коллекционирует где-то в самом укромном уголке памяти. Том, что в сердце.       Малиновое пирожное-моти, – им досталась последняя коробочка на двоих, – цветом как губы Сокджина. Чонгук смотрит на хёна, аккуратно откусывающего кусочек, и подвисает немного. Полупрозрачная пудра смазывается с теста на кожу, стирая и без того тонкую грань визуального различия.       – Чего смотришь, Гук-а?       – Я больше не смогу есть эти пирожные, не думая про твои губы. И всё, что они со мной творят. А пирожные мои любимые, между прочим.       Сокджин негромко, мягко смеется, щурясь и слегка раскачиваясь взад-вперед, плечи подрагивают.       – Мы оба твои любимые, Чонгукки. Что в этом плохого? Малиновым пирожным меня ещё не называли. Ты будешь первым. Мне приятно, что ты думаешь о моих губах.       У припаркованного Харлея в центре Сити Джин целует его долго, нежно и глубоко. Прижимает к себе за талию, перебирает пальцами волосы на затылке, никуда не торопится, не обращая внимания на прохожих и курящих через каждые два шага сотрудников. Он немного сладко-малиновый, немного горько-ментоловый от любимых сигарет. Джин не дразнится, не распаляет, а словно запечатывает в теле Чонгука всё пережитое. Чтобы улеглось, как положено, и никаких сомнений не возникало в принципе.       Сокджин его любит.       Сокджин делит с ним свое место на вершине мира.       Чонгук для этого вполне достаточен как есть. Точка. Никаких тарелок и чужой самоуверенности по карманам. Он и без того пиздат ровно насколько нужно.       – Спасибо за свидание, малыш, – Джин гладит по щеке, отводит за уши длинную, непослушную челку. Такой спокойный, умиротворенный, будто внутренние огненные ураганы улеглись к ногам Чонгука домашним, приручённым костерком. И, ластясь, лижут руки. – Мне стоит почаще спускаться со своей вершины на грешную землю. А у тебя отлично получается это со мной проделывать. Останешься?       – Поеду домой, проверю, как там Юнги. Не то, чтобы я не доверял Чимину…       – Ты волнуешься. Это нормально. Чимин тут ни при чём, – Джин целует его в лоб и отпускает. – Веди осторожно. Я привезу тебе малиновых пирожных.       – Себя привези, хён.       По дороге домой, Чонгук делает крюк и заезжает в Чайнатаун, чтобы взять еды на вынос в любимой забегаловке Чимина.       Место крошечное, просто так его не найти, нет ни вывески, ни названия, за стойкой одна только аджумма почтенного возраста с глазами-полумесяцами. Зато есть пара фотографий аджуммы с Эйтиз и автографы на разноцветных, чуть подвыцветших самоклеящихся стикерах – у них своя трогательная история.       Чонгук думает, что Чимин за историю это место и полюбил. Еда здесь вкусная, но Юнги ничуть не хуже готовит.       Он дожидается заказ, бережно пакует картонные коробочки в кофр, и выруливает на Шафтсбери, проехав под рядами красных фонариков, ритмично качающихся на ветру.       Город пахнет дождем, уличной едой, мутной речной водой и неистребимым, сносящим с ног ароматом косметики Лаш.       В доме стоит тишина, хотя Чонгук был уверен, что рёв его мотоцикла способен поднять даже мёртвых. Мёртвые, очевидно, не Юнги. Нужно менять глушители, толку от этих никакого.       Он относит еду на кухню и, вернувшись в коридор, чтобы стащить тяжелые ботинки, сталкивается с Чимином. Тот стоит на последних ступеньках лестницы в знакомой футболке с кроликами и трет заспанные глаза.       – Хэй, – Чонгук обнимает его, невероятно теплого ото сна и чуть приподнимает, чтобы Чимин обвил ногами его талию. Чимин тычется носом в шею, оплетая и руками тоже. Пахнет уютно, едва уловимо чем-то домашним, родным, как постель, из которой явно только что выбрался. – Я разбудил тебя, да?       – Да я и так уже проспал всё, что мог, – глухо бормочет Чимин ему в плечо. Чонгука размазывает тонким слоем по окружающей реальности. – Сколько времени хоть?       – Обед уже был, – смеется он, бережно сгружая свою ношу на стул в кухне. Чимин с полминуты пытается как-то сгруппировать конечности, чтобы на этом стуле уместиться. Он очаровательно неуклюжий спросонья. Чонгук стоит рядом, помня о сложных отношениях хёна со стульями и гравитацией. Чимин наворачивается с них на ровном месте слишком часто. – Я привез поесть, твой любимый кимчи чиге и ещё всякого по мелочи.       – Я тебя люблю, – проникновенно заявляет Чимин, протягивая руки к коробочкам с умилительным детским восторгом на лице. Потраченные бензин и время определенно мизерная плата за восторг Чимина. – Серьезно, Гук-а, я очень тебя люблю, а в такие моменты – вообще обожаю самым отвратительным образом.       – Это как? – смеется Чонгук, доставая из ящика палочки, чтобы вручить хёну.       – Это так, что мне самому отвратительно, насколько влюбленным идиотом я себя чувствую.       – Эх, ну всё, и куда только подевался милый трогательный Чимини, которого в кухню нужно носить на ручках и сторожить, чтобы со стула не ебнулся?       Чимин отодвигает еду, тянет его вниз, пригибая сильными ладонями на шее, и целует, не утруждая себя словами.       Целует неторопливо, тягуче-сладко, как делает это по утрам, когда глаза ещё слипаются, из одеяла выбираться так не хочется, и можно притвориться, что осталось время до будильника. Они часто притворяются.       Целует вдумчиво, поддевая губы кончиком языка, скользя внутрь и вдыхая в рот теплый воздух. Нега затапливает тело вместе с его дыханием.       Чимин целует так, что Чонгук плавится мороженым на солнце под его полными, мягкими губами, и готов стечь на пол к ногам хёна липкой лужицей. Очень довольной лужицей.       К счастью, Чимин хорошо чувствует, когда нужно вовремя остановиться, чтобы предотвратить смену агрегатного состояния Чонгука с человекообразного на жидкое.       – Засчитано, – хрипло выдыхает Чонгук и коротко целует ещё раз. Потом благоразумно отстраняется. Во избежание. – Ты мне любым нравишься, хён.       – Я знаю, – довольно урчит Чимин, с видом золотоискателя вскрывая коробочки с едой.       После обеда Чимина забирает Тэхён – сходить в Тейт на Кусаму, потому что у него мембершип и два билета забронировано, а они вообще сто лет назад договаривались. Только у Чимина то работа, что съемки, то недосып, то Хосок, то похмелье и всё никак, короче.       Тэхён ждёт его в коридоре, красивый в широких, мешковатых джинсах и свободной черной рубашке, на шее очередное массивное ожерелье от очередного, несомненно талантливого знакомого ювелира.       Чонгук, прислонившись плечом к дверному косяку, в открытую любуется.       От Тэхёна пахнет чем-то пряным, сладким, густым и чувственным. Раньше Чонгук этого запаха не слышал, но ему идёт.       – На выставку тебя не зову, там заранее бронировать нужно, но может хочешь поужинать потом вместе где-нибудь? – Тэхён ерошит свои пшеничные кудри, устраивая на голове ещё больший беспорядок, и стучит носами кроссовок друг о друга. Взгляд из-под длинной челки тяжелый, пронизывающий.       Чонгук его любит до беспамятства просто.       – Не сегодня, Тэтэ. Идите вдвоём, у меня там Юнги вчера под дождём искупался. Я ещё даже проверить не успел, не начал ли температурить.       – Нет у него температуры, я проверял, – говорит Чимин, спускаясь по лестнице и поправляя цепочку сумки. На нём тонкий, нежно-розовый свитер-паутинка и широкие темные брюки, подчеркивающие узкую талию. Умереть можно на месте. Чонгук выживает чудом. – Отоспится и будет как новенький. Начнет убивать прямо с утра.       – А нам-то, конечно, впервой, – хмыкает Чонгук. – Повеселитесь там как следует.       – Это галерея, Гук-а, – закатывает глаза Чимин и оставляет на его губах вишневый привкус бальзама.       – Он просто не был в Тейт, когда туда позвали меня, – улыбается Тэхён и слизывает бальзам с губ Чонгука горячим языком.       Юнги спит, зарывшись в одеяло с головой.       Окна приоткрыты и в комнате пахнет немного городом, немного – уютом разобранной постели, немного – шампунем, кондиционером для белья и почти выветрившейся смесью парфюмов.       Чонгук знает, что будить Юнги – дело неблагодарное, жестокое и порой даже опасное. Особенно – чтобы перепроверить температуру и предложить поесть. Особенно – если у тебя не девять жизней. Дохлый номер. Проще подождать, пока сам проснется.       Он переодевается в мягкие пижамные брюки и футболку, безуспешно пытаясь вспомнить, чья она вообще и как оказалась в его ящике комода. Потом забирается в кровать и аккуратно подкатывается к хёну под бок, обнимая свернувшееся, теплое тельце и стараясь не слишком тревожить перетягиванием одеяла.       –Смена пажеского караула? – хрипло, сонно спрашивает Юнги. Низкие звуки отдаются вибрацией в груди до мурашек. – Куда Чимини делся?       – Его Тэхёни-хён уволок на выставку, – Чонгук подгребает Юнги поближе, разворачивая к себе лицом. Тот не сопротивляется. Даже глаз не открыл, только сопит носом-кнопкой чуть громче, чем во сне. – Как ты себя чувствуешь?       – Как большой неподвижный валун, который каким-то идиотам вздумалось переворачивать непонятно зачем, – он закидывает на Чонгука руку и ногу, зарывается лицом в изгиб плеча. – Ты едой пахнешь.       – Я привез обед, он может быть даже ещё теплый. Хочешь поесть?       – Нет. Лежи где лежишь.       Чонгук хмыкает и гладит хёна по голове. Волосы без укладочных средств мягкие, пушистые и растрепанные. Юнги ещё немного возится, явно пытаясь найти то самое идеальное положение, в котором можно продолжить свое существование неподвижным валуном. Потом успокаивается и поднимает лицо к Чонгуку – под опущенными ресницами блестят полоски глаз, рот чуть приоткрыт, словно в удивлении.       Чонгук считывает Юнги, как Сокджин читает сводки бизнес-новостей по утрам – безошибочно определяя, где смысл и в чём суть. Поддевает пальцами подбородок и целует в губы. Хён, податливый, нежный и по-своему жадный, только распахивает рот пошире, впуская наглый язык.       Чонгук тянет его выше, на себя, чтобы целовать было удобнее. В Юнги веса – всего ничего, пусть хоть спит, развалившись поверх Чонгука – тот не почувствует. Но приятно чувствовать, когда весь этот вес осознанно обвивает конечностями, притираясь поближе, хоть и сонно, а все равно сладко и томительно, и тихо, хрупко стонет на выдохе.       Чонгук выцеловывает горячими касаниями линию челюсти и вниз по шее к выступающим ключицам, мажет языком, медленно, никуда не торопясь.       Хёна хватит ещё минут на пять от силы, потом вырубится обратно – проходили уже не раз. Для Юнги такие прелюдии спросонья – круче любого чая с лавандой, колыбельной и седативного вместе взятых. Он чувствует себя в безопасности и отключается.       Это мило, трогательно, забавно, ценно. И совершенно не обидно. Чонгук потом свое получит, достаточно просто попросить.       Юнги стонет что-то смазанное, неразборчивое. Чонгук сжимает обласканные розовые губы своими, чувствуя уже совсем слабый отклик.       – Спи, хён. Завтра поговорим, если захочешь.       Чонгук думает, что променять крошечный городок на Лондон было одним из лучших решений в его жизни. Даже если любовь к городу у него безответная.       Город пахнет дождем и ветром, кимчи чиге Чимина и новыми духами Тэхена.       Город на вкус как малиновые пирожные, ментоловые сигареты и нежные губы Юнги.