8000 дней без тебя

Леон.   — Милый, Вики недоступна, а мы договаривались с ней встретиться, я беспокоюсь. Никогда такого не было, — этим заявлением Кэтрин я ошарашен в свой долгожданный выходной. — А куда вы собирались в десять вечера? — смотрю на часы, привстав с дивана. — Сейчас не об этом, я ей тринадцать раз позвонила. — Что ты предлагаешь? — Поедем к ней, вдруг что случилось. — Ладно. Но после того, как мы найдем нашу непутевую, ты обязательно мне расскажешь, куда ты собиралась в этой майке, — смотрю на жену с прищуром, потому что меня не устраивает этот непотребный на ней наряд. Она серьезно в этом бы пошла?! — Это платье! — так возмущается, только ногой топнуть осталось. — Ага. Модель микро-мини? — Ну Леон! Мне хотелось надеть что-нибудь красивое, мы в рестик планировали пойти. — Мой ангел, чтобы пойти в рестик, как ты выразилась, тебе не нужно надевать такие короткие платья. И не из-за того, что я ревную, — вру, я дико ревную. — А потому что и без этого ты потрясающе красивая, — тут не вру, моя жена действительно самая прекрасная женщина на свете. И смотреть на ее бесконечно длинные ноги в таких «платьях» буду только я. — Макграт, ты неисправим, — закатывает глаза, улыбаясь при этом. — Переоденусь и поедем. Я правда волнуюсь.   Через десять минут мы уже выезжаем на шоссе. Сначала заедем к Бейкерам, чтобы оставить Энджелу у них. Дети, помимо всего прочего, ведь еще и очень большая ответственность. Нужно думать о них в первую очередь. И, оставив дочь у друзей, мчимся по адресу. Кэт не прекращает попыток дозвониться до подруги, но, судя по ее хмурому выражению лица, тщетно.   — Абонент недоступен, — резким движением блокирует телефон, переворачивает экраном вниз. — Не нервничай. Уже почти приехали.   Вики дома не оказывается. Непрерывно стучим и звоним уже минут пять. Кэтрин даже во все окна пошла заглядывать — тихо. И, что странно, лай собаки не слышен. Конечно, щенок может еще не гавкать на шум в дверях, но что-то мне подсказывает, что все собаки так делают. Инстинкты все же.   — Я позвоню Мальбонте, он ведь должен знать, где его девушка, — и как меня сразу не посетила эта очевидная мысль. — Звони. — Тоже недоступен, — услышав механический голос в трубке, сбрасываю. — Слушай, может они оба просто укатили куда-то, ну или предаются разврату и выключили телефоны, чтобы их никто не беспокоил? — Вики бы меня предупредила, а потом только выключила телефон, тем более так уже было. Сейчас что-то случилось, я чувствую.   Кэт закусывает губы, теребит на себе жакет, видно, что волнуется. Надо ее как-то успокоить.    — К Ребекке ехать бессмысленно, даже не откроет. — Поехали в бар к Гевара? — Думаешь? — Если и там не будет, буду пробивать его место жительства.  — И как я не узнала раньше, где он живет. Вот теперь по всему городу мотаемся. — Ничего страшного. В конце концов, они взрослые люди, Кэт. Мало ли что там, не переживай, — целую жену в макушку и садимся в авто, дальше искать нашу бедовую.   ***   В баре пусто. И это крайне странно. Почти полночь, должен быть самый разгар. А здесь сейчас даже персонала нет. Ни на входе, ни за барной стойкой. Никого. Музыка только грохочет и неоновые лампы сверкают под бит.   — Где у него кабинет, ты знаешь? — громко говорит мне почти в ухо Кэтрин, видимо, сделав такие же выводы. — Прямо по коридору, он в день нашего с ним «знакомства» оттуда выходил. — Пойдем!   Взяв меня за руку, сама меня ведет, словно сейчас раскидает тут всех и вся. Бойкая такая, обожаю.    Но запал Кэт пропадает, когда мы открываем и так не запертую дверь, и видим совершенно неожиданную картину: вся мебель раскурочена, стулья и кресла раскиданы по углам, везде осколки, диван и стол вверх тормашками, на полу — все его содержимое, включая технику. А посреди всей этой вакханалии с бутылкой в руках сидит хозяин. Рядом с ним — белая маленькая чашка с черным кофе. Такое акцентное пятно во всей этой картине.   Я молча подхожу ближе, облокачиваюсь на перевернутый диван. Оцениваю обстановку. Бутылка выпита не полностью, но уже больше половины. Хороший купажированный виски. Кофе еще дымится, значит он в таком состоянии относительно недавно. Замечаю в чашке что-то желтое. Присматриваюсь.    — Лимон? Кто пьет черный кофе с лимоном?! — Вики, — отвечают чуть ли не хором, вдвоем. — Она пьет только такой, — добавляет Кэт к сказанному.   Буду знать.    Сейчас испанец как раз поднимает на меня глаза. Словно только очнулся и увидел чье-то присутствие. Долго так рассматривает, молча, хмыкает, и вдруг берет эту самую чашку с кофе и с размаху бьет об стену. Кэтрин взвизгивает.   — Кэт, возьми ключи от машины, пожалуйста, поезжай домой. У нас с мистером Гевара намечается мужской разговор. Долгий. Не ждите меня, ложитесь спать. — А ты как? — Я на такси доеду, не волнуйся, — подхожу к жене, передаю ключи, целую в лоб. — Поезжай. — Хорошо. Напишешь, как закончите?  — Конечно. Люблю тебя. — И я. Будь аккуратнее.   Провожаю Кэтрин на улицу, жду, когда она развернется и выедет на шоссе, и со спокойной душой возвращаюсь в кабинет Мальбонте. Уверен, мне сейчас предстоит узнать, что стряслось, вытаскивать из болота и направлять на путь истинный. В таком виде и состоянии — точно дела сердечные. Плавали, знаем.   — Поругались? — сажусь рядом с ним на пол, снимаю джемпер.  — Расстались, — Мальбонте протягивает мне бутылку, я делаю глоток, переваривая информацию. Мда… — Как? — Я ее бросил. — Еще лучше. Из-за чего? — Из-за бара. Из-за вот этого, мать его, ебучего бара, — обводит руками помещение, как будто демонстрируя. — Он мне дороже! Вот.   Ничего не понимаю, совершенно. Несет какую-то ахинею.   — В смысле? — А сейчас сижу один, ну, вернее, уже с тобой, пью дорогущий вискарь, потому что могу себе позволить, блядь.  — Ты нормально можешь объяснить? — Ты знал, мой друг, что я знаю Ребекку? Так вот…   Мальбонте мне рассказывает о сделке с Ребеккой Уокер, влиятельной женщиной Нью-Йорка, и по совместительству матерью Вики. Я слушаю о том, что она дала ему в долг, помогла выкупить бар, он исправно отдавал ей нужную сумму, как она была против их отношений с Вики, что предложила покрыть ему всю сумму и уйти восвояси взамен на…дочь. А я сижу и думаю:   — Ты совсем идиот? — Бар — моя мечта. Моя цель. Я так долго к ней шел. Теперь он целиком и полностью мой. — И что ты, счастлив? Судя по виду, не очень. — Я всех выгнал, представляешь? Вот как только Вики с матерью вышли из кабинета, так я сразу со всеми попрощался. Вернее, на хер послал.  — Зачем ты это сделал? Так жестоко, да еще и при ее матери. Она теперь там с горя с ума сходит. Бедная девочка…   Мальбонте молчит, сжимает бутылку виски, ведет подбородком.    — Неужели этот бар действительно важнее?  — Эта сука все равно бы рано или поздно забрала Вики, у меня нет столько связей и возможностей, как у нее. Усыпила там, не знаю, выкрала. Судя по Ребекке, ей даже лютая дичь не чужда. И тогда исход был бы еще хуже. Пусть лучше Ви меня ненавидит. Найдет еще свое счастье. Тем более, ей там мамаша уже отыскала какого-то нового жениха. — И ты со спокойной душой отпустишь ее к этому «новому»? Свою женщину? Ты нормальный?  — Ты совсем ни хрена не понимаешь? — Нет, такого я не понимаю, — понижаю голос до хрипоты, закипаю уже. До него реально не доходит? — Ладно, с матерью там давно все понятно, в ней нет ничего святого. А ты? Прищучили тебя. Бар бы Уокер-старшая забрала, да? Лицензии лишила? Проверку натравила? И ты сложил лапки и лег на спину, молодец. Слабак. Я был о тебе лучшего мнения. — Раз ты такой умный, скажи, что мне надо было сделать? Как поступить? — срывается на крик, резко встает.  — Масса вариантов: не соглашаться на ее условия, отдать ей бар, а вам с Вики уехать в другой город, в другую страну, да куда угодно. Или взять в банке кредит, выплатить ей остаток и пусть катится.  — Я не могу взять кредит, у меня еще нет гражданства США.  — Попросить у родителей. Есть у тебя родители? — Мне почти двадцать девять, просить у родителей? Серьезно? Позорище. — Лучше бедной девочке сердце разорвать, конечно. Гордый, что пиздец, — не люблю мат, но тут другого слова не подобрать. — У меня бы попросил. Уверен, нашлась бы необходимая сумма. — Еще лучше, — закатывает глаза. — Все, давай заканчивай, я уже протрезвел даже. — В конце концов, попросил бы меня разрешить ситуацию. Ребекка — далеко не всемогущая. Не хочу хвастаться, но у меня «связей и возможностей», как ты выразился, в разы больше. Пара звонков — и проверка будет уже у нее. А всего один звонок моему другу Ходжу, так и на компромат наберется. У него, правда, не всегда легальные методы решения вопросов. Я их не поддерживаю, но для благого дела, как говорится… — Не хочу я скидывать свои проблемы на других. Реально, взрослый мальчик уже. — Это называется взаимопомощь и взаимовыручка. Так делают друзья. — Спасибо за объяснение, — фыркает, прикладываясь уже ко второй бутылке. — Будешь? — Давай, с тобой разговаривать можно только под градусом, — перехватываю у него бутылку, делаю глоток. — Это дружба называется, седовласка.  — Классное прозвище, сам придумал? — О да! Когда первый раз тебя с Вики увидел, так в порыве ярости и назвал, а потом уже как-то прижилось и…вот, — разводит руками. — Не обижайся только, а то я не знаю, что там у вас, у пожилых людей, считается обидным, — чокается со мной в воздухе, выпивает.   А я смеюсь. Хороший он мужик, мозги только на место надо поставить.   — Хочешь быть в близком кругу, кому можно шутить про мой возраст? Предупреждаю, там жесткий кастинг.   Теперь смеется он. И хорошо, а то я думал уже вызывать похоронную процессию, такая гнетущая атмосфера последние минут двадцать.   Отпиваем снова по очереди из бутылки. Я уже сам начинаю хмелеть, про Мальбонте и говорить нечего.    — Ты же любишь ее, — больше не тяну с самым главным. Для себя я уже решил, что надо бы приструнить Уокер. Эта женщина просто-напросто портит жизни.  — Любовь — это пиздец как больно. Без нее лучше.   А вот это уже интересно.   — Расскажешь?     Мальбонте.     Может, завтра я пожалею об этом, но сейчас хочется обо всем рассказать. Сбросить этот балласт, который душит меня уже столько лет. Может, даже легче станет…если поделиться с кем-то. А Леон внушает доверие. Я знаю на сто процентов, что он болтать зря не будет, выслушает и поймет. Он умный мужик. Да и к тому же, количество выпитого спиртного прибавляет уверенности.    — Ее звали Амелия, — нахожу в кармане сигареты, и закуриваю. Рассказ предстоит долгий и трудный. — Мне было двадцать, и я был влюблен по уши. Вернее, даже не влюблен, а жизни не видел без этого человека. Влюбился сразу, с первого взгляда, с первого слова. Никогда не списывал это на незрелый возраст. До сих пор уверен, что любовь так и выглядит. Когда действительно не представляешь, как это — без нее. Два с половиной года мы были вместе. Планировали переехать в Нью-Йорк. Может прозвучать банально и слишком ванильно, но мы вообще не ругались. Поссорились только один раз — и именно этот раз стал роковым. Хотя недели за две до этого у нее резко изменилось настроение, она была какая-то напряженная и дерганая. Просила улететь в Америку раньше, но я не мог — пообещал маме пробыть до конца лета. Как только спрашивал у Амелии, почему она вдруг так торопится — четкого ответа не получал. Получил его позже, когда что-либо изменить уже было невозможно.   Замечаю, как у Леона сменяются эмоции. Сейчас он хмурится и сам берет у меня бутылку из рук.   — Это был обычный субботний вечер, Амелия была в душе, я смотрел фильм. На тумбочке запиликал ее телефон. Я только увидел имя отправителя — Крис. Естественно, я напрягся, кто ей там написывает в такое время. Но решил подождать, пока она выйдет из душа и сразу спросил напрямую.      — Тебе тут написал какой-то Крис. Знаешь его?   Заминка. Вижу, как ее глаза забегали.    — Да так, просто бывший приятель. Ничего особенного. — Раз ничего особенного, открой сообщение, посмотрим вместе.     — Я видел, как дернулось ее плечо, когда я дотронулся до нее. Видел, как она колеблется, снимая телефон с блокировки. Но, думаю, если бы Амелия начала отнекиваться, стало бы хуже. Хотя, зная итог, уже не знаю, что на самом деле было бы хуже.     На экране одно-единственное сообщение от адресата без фото: «Не волнуйся, никто не узнает и не пострадает. Я сдерживаю свои обещания. И вчера ты была хороша. Повезло твоему ебырю. Прощай, карамелька.»   — Так вот почему ты в пятницу не захотела ехать на вечеринку, сославшись на головную боль. Ты с ним встречалась? — Да, — отводит глаза, закусывая губы.  — И что же вы делали? — закипаю, уже заранее предполагая весь исход событий. — Ничего. Просто поговорили. — Это в разговорах ты так «хороша», м, карамелька? — делаю акцент на этом мерзком прозвище, выделяя его голосом.    Обнимает себя за плечи, также не смотря на меня. Врет. Я все ее жесты и мимику изучил вдоль и поперек. Сейчас она врет.    — Вы с ним не «просто поговорили», не так ли? — никогда не был дипломатичным, всегда в лоб спрашиваю и говорю, что думаю.   А Амелия молчит. Ломается. Голова опущена.    — Ты спала с ним? — меня уже трясет.   И тут она поднимает на меня глаза, полные слез, губы дрожат. Все ясно.   — Меня сейчас стошнит.  — Я… — Не хочу ничего знать. Избавь хотя бы от этого. — Маль…я могу все объяснить.  — Не делай хуже, прошу тебя. Не доводи до греха.     — И я просто ушел. Как трусливый пацан, не желающий ничего выслушивать. Через минуту мне пришло от Амелии сообщение с просьбой прийти на наше особое место, чтобы она смогла объясниться, завтра. Но я не пришел. — Почему? — голос Макграта звучит даже как-то неожиданно, я успел уже погрузиться в воспоминания. — Прости, что перебил, но мне правда любопытно. — А как ты думаешь? — Ну…она изменила тебе. Очевидно, ты не хотел ничего слушать, эмоции брали верх. — Именно. Только если бы я знал, чем это все обернется…     Еду домой на такси. Байк заброшен уже целых два дня — я в жестком алкогольном забвении. Амелия написала час назад, что снова ждет меня на «нашем» месте. Зачем она меня там ждет? Предательница и изменщица. Чем я ей не угодил-то? Все ведь было так хорошо…   — Там впереди авария, придется чуть потолкаться, — оповещает водитель.  — Мне похер, если честно, посплю хотя бы что ль. Ночь не спал, представляешь, бухаю по-черному. Но ты не думай, я не алкаш какой-нибудь. Мне просто любимая девушка изменила. Вот тебе изменяли? — Нет, — отрезает таксист, видимо не имея никакого желания продолжать этот разговор. — Ты счастливчик, чувак.    Когда я поворачиваюсь налево, укладываясь на подголовник, мое опьянение улетучивается моментально. На дороге, ровно посередине, раскуроченный мотоцикл, в метрах двадцати от него, на тротуаре — тело. И мне хватает пол-секунды на осознание того, что это мотоцикл Амелии. Моей Амелии.    Участок дороги оцеплен, три полицейских машины. Одна встала поперек улицы, перекрыв ее у светофора. Другая встала на разделителе между направлениями движения. Меньше минуты заняло у полицейских, чтобы пробиться через остановившиеся машины. Сразу же вокруг собрались неравнодушные граждане. Из-за скопления людей мне было уже ничего не видно. Я крикнул водителю, чтобы он немедленно остановился, бросил первую попавшуюся купюру и выскочил, чуть ли сам не попав под колеса.   Один из полицейских посмотрел вокруг, присел на корточки рядом с лежащим на боку пострадавшим, положил под шлем руку, а затем покачал головой, что-то говоря в рацию на груди. Тем временем ладонь копа под головой водителя байка покрылась густой красной влагой, блестящей в свете фар. К этой минуте я уже подбежал в самый эпицентр и следующий кадр теперь запечатлен в моей памяти на всю жизнь.     — Парамедик из подъехавшей машины скорой помощи снимает шлем с пострадавшего, и я отчетливо вижу волнистые каштановые волосы, которые спутались и кажутся темнее. Это потом до меня дойдет, что это из-за крови. Которой, к слову, было очень много. Просто лужа, — зажмуриваюсь, потому что до сих пор тяжко. Сколько бы ни прошло, перед глазами та страшная картина. — Следом я увидел до боли знакомые браслеты, выглядывающие из-под рукава черной куртки, потом пальцы рук, которые дернулись и застыли. И в тот момент меня прорвало, я орал, наверное, как никогда в жизни. Разорвав ленту ограждения, рванул было к ней, но полицейские рывком остановили, сказав, что туда нельзя. Последнее, что я увидел — это черный полиэтилен, которым накрыли бездыханное тело моей Амелии.    Чувствую, как уже обуглившийся бычок обжигает пальцы, открываю глаза. Тушу сигарету прям об ботинок. Леон молчит, не перебивает, только передает снова бутылку. Делаю необходимый глоток, чтобы промочить горло, потому что оно пересохло. Как ни крути, говорить трудно.   — Амелия погибла в тот момент, когда я ехал в такси в хлам пьяный, страдая от измены, покрывая ее благим матом, жалуясь на жизнь, вот такая вот ирония, — закуриваю новую сигарету.  — От чего она погибла? Какие травмы? — Ее байк врезался в дорожный бордюр, от силы удара у нее сломался позвоночник, она отлетела на тротуар, ударившись при этом головой. Смерть была мгновенной. — Она хотя бы не мучилась… — Если бы я пришел тогда к ней, ничего бы не случилось. — Я не уверен в этом.   Непонимающе уставившись на Леона, выпускаю кольца дыма в потолок.   — Что ты имеешь в виду? — Мне безумно жаль твою девушку, это ужасно. Безумно жаль тебя, ты такое перенес — врагу не пожелаешь. Но это судьба, уже ничего не сделаешь. — Несправедливая и хреновая. — Тут не поспоришь. В любом случае, спасибо, что поделился, — Леон протягивает мне руку, я пожимаю ее, он похлопывает меня по плечу в знак поддержки.    Мне стало намного легче. Все-таки держать все в себе так долго было очень тяжело. Мне нужно было выговориться.   — Но я всегда буду винить себя в ее смерти.  — Почему? — Уже после случившегося, после разного рода экспертиз, кремации, организация которой была на мне, потому что у Амелии никого не было — она была сиротой; и после моего личного отходняка, я заглянул в наш почтовый ящик, и, помимо всяких квитанций, обнаружил письмо, без конверта, сложенное в трубочку и перевязанное лентой.  — Вы жили вместе? — Да. Только сразу после ее смерти я переехал обратно к маме и не появлялся в той квартире. Не мог.  — Еще бы. И что было в письме?       «Родной мой.     Я была уверена, что ты не придешь. За все время, что мы вместе, я хорошо узнала тебя — ты очень гордый, эмоциональный и принципиальный человек. И, хоть я надеюсь, что ты придешь туда завтра, о чем написала тебе уже в мессенджере, все-таки оставлю это письмо в почтовом ящике. Вдруг ты никогда меня не простишь, а за вещами все равно когда-нибудь, да зайдешь, и как раз найдешь мое послание. Ведь жить с таким грузом на душе я не смогу.      Итак, Кристиан — мой бывший. Он отморозок и конченный кретин. Только узнала я это слишком поздно. Когда мы познакомились, я была слишком юная и дурная, влюбилась в бэд боя на крутом спортбайке. А он толкал дурь и периодически поколачивал местное население. А еще считал меня своей собственностью. Контролировал каждый шаг, и, если что не так, поколачивал и меня. Говорил, что таким образом выражает свою любовь. Защитить меня было некому, поэтому я терпела этого козла все равно. Но когда мое терпение все-таки лопнуло, я набралась смелости и сдала его полиции, предварительно сняв побои и предоставив доказательства хранения запрещенных веществ. Его посадили.      Я за это время успела вырасти, жить более-менее спокойно, завести друзей, купить мотоцикл и научиться на нем ездить. Потом встретила тебя. Когда я говорила тебе про переезд в Нью-Йорк, то уже знала, от достоверных лиц, что Кристиана скоро должны выпустить и очень боялась, что он сможет меня найти. Так и произошло.     В тот день были гонки, я отошла  ответить на звонок, и тут же была прижата к стене. Он закрыл мне рот ладонью и прошипел, что я за все отвечу. Только меня он не тронет — жалко, а будет действовать через моего нового «трахаря». Обещал подкрутить тебе гайки, залить в бак этиленгликоль, даже подсыпать наркоту. И он бы это сделал, я уверена. Он отмороженный. Когда я промямлила, чтобы он этого не делал, Кристиан спросил, на что я готова пойти ради твоего спасения. Сказав, что на все, он мерзко ухмыльнулся, прошелся по мне сальным взглядом и озвучил условия. Я должна была с ним переспать, только с разными извращениями и с выполнением всех его желаний. И он больше не будет к нам лезть. На раздумья он мне дал неделю. Все это время он за нами следил. А я как раз просила тебя уехать. Потому что в Америке он бы нас не нашел.      Конечно, ты заметил изменения в моем настроении, но я не могла тебе сказать. Ты бы пошел разбираться, а он бы тебя просто убил. Поэтому мне пришлось согласиться на его условия. Да и время вышло.      Та ночь была ужасна, он самый настоящий мазохист. Каждый поход в ванную я пыталась оттереть мочалкой его грязь и мерзкие прикосновения, не могла прикоснуться к тебе, мне было стыдно и больно. Лучше бы он меня изнасиловал там же за углом на гонках. Но, когда я обмолвилась об этом в процессе одевания, он сказал, что ему нужен был полноценный добровольный секс, а не мои сопротивления и быстрый перепихон с задранной одеждой. Хотел насладиться моим видом, когда я в его руках. Просто мерзкий больной ублюдок.     От тех же достоверных лиц я узнала, что он правда от меня отстал. Да и несколько дней без слежки и моего страха обернуться доказывали это. Он сдержал слово. Видимо, тюремные законы соблюдает и живет теперь по понятиям.     Вот и все.     Знаю, что это измена, предательство с моей стороны. Но у меня не было другого выхода. Кристиан не дал бы нам спокойной жизни. Я боялась за тебя. И однажды, спустя какое-то время, рассказала бы тебе все, потому что не привыкла врать.      Хочу, чтобы ты знал, что ты мой самый дорогой человек на этой земле. Единственный родной. Самый лучший. Потерять тебя — мой самый большой страх. Я безумно люблю тебя, Мальбонте. Больше всех на свете. Больше жизни. Прости меня. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь.     Твоя А.»     — Больше жизни… — у меня в руке пустая бутылка, у Леона сигарета во рту. Первый раз вижу, что он курит. В кабинете почти мертвенная тишина. Кажется, даже часы остановили свой ход. И только после нескольких долгих минут, Макграт смог вымолвить:   — Как ты с этим жил? — Живу. Я каждый день об этом помню. Что Амелия чувствовала и как ей было плохо. На следующий же день я собрал вещи и улетел в Нью-Йорк. С ее прахом. — У меня даже слов нет, чтобы описать свой шок. Ты невероятно сильный человек. — Не знаю. Но с тех самых пор я запретил себе влюбляться. Избегал чувств. Менял женщин чуть ли не каждый день. Ничего никогда им не обещал. Знал, что любовь — это боль. Так и прожил пять лет. Пока не встретил Вики...   Под действием большого количества выпитого виски, сидя на полу своего разгромленного кабинета, я вдруг отчетливо понимаю, что не хочу так больше. Не хочу размениваться на непонятных баб, не хочу снова уходить в запой, не хочу больше боли. Ни чувствовать, ни причинять. На меня словно снизошло.   — Какой же я придурок, — качая головой, произношу очевидное, параллельно пытаясь встать. Очень сильно шатает, но я не сдаюсь. — Чего я только ей не наговорил. Бедная моя девочка. Мне надо к ней. — Ура, дошло! — Макграт хлопает в ладоши, тоже пытаясь встать. Хороший он мужик все-таки. — Я вызываю такси. — Спасибо тебе, дружище, ты очень мне помог, — теперь моя очередь постукивать его по плечу. — И прости за «седовласку». — Перестань, мне даже нравится. — Как скажешь. Ты вызывай, я пока документы захвачу. Засуну их Ребекке в задницу. Пусть подавится, а я новый бар открою, назову его «Виктория». И будет он еще круче, чем этот. — Откроешь, обязательно, а пока нужно проспаться. — Какой спать? Я к ней поеду. — Проспишься — и поедешь. На трезвую голову и со свежим лицом. — Вики меня любым любит. — И за что мне все это, опять я купидон, — говорит что-то неразборчиво. — Чего? — Любит, говорю, да. Через две минуты машина будет, пойдем, доволоку тебя. — Я сам. — Угу, обопрись лучше.   В голове «вертолеты», в ушах шум, ноги ватные. Все-таки немного с вискарем переборщил. Идти могу, но шатаясь, крепкое плечо Леона прям кстати. Помогает мне, дураку.    — Хороший ты мужик, Леон Макграт. — Ты тоже ничего, — хмыкает. — Фу, только не прижимайся ко мне так сильно. — Идиот, — ржет в голос, закрывает лицо рукой, изображая фейспалм. — Садись, карета прибыла. Адрес свой только водителю скажи.   Я сажусь в машину, замечаю, что это бизнес-класс, кожаная обивка сидений, люк на крыше. Ну, у богачей никак иначе. Диктую адрес.   Высплюсь и с новыми силами в бой. Не отдам свою ведьмочку, и не отпущу больше. Ни за что. Надо будет — выкраду, выгрызу, отвоюю. Вики — моя, и точка. Она ходит по моему солнечному сплетению лунной походкой. Я больше не могу противиться этим чувствам, не могу их отрицать, не могу игнорировать.    Люблю ее. В тысячу раз сильнее, чем мог себе вообще представить.   Люблю как ненормальный.