Юг/Север

Ocie Elliott – With the lights down

Юнги подавляет зевок, осторожно передвигаясь в тишине дома. Здесь все они, не сговариваясь, выработали привычку засыпать под утро, когда над морем призрачной дымкой уже брезжит рассвет, а из постели выбираться лишь после полудня. На то причин несколько: Хосок с Намджуном вынуждены были вести все свои дела удаленно, следить за последними новостями из компании, а также лично устраивать переговоры с ключевыми партнерами, так как остальные члены совета директоров растеряли все имевшееся к ним доверие; а что до остальных – многим быстро заснуть не позволяло банальное волнение. В темноте часто возникают не самые светлые мысли… Дни монотонно тянулись друг за другом, и минуть их к этому времени успела целая неделя. Число календаря в телефоне все росло, но обстановка в доме не сказать чтобы сильно менялась… Все они как будто застыли, затормозились в развитии, заморозились, спрятавшись в личных мирках, что едва могли изредка соприкоснуться друг с другом. И все потому, что в воздухе явно читалось повисшее напряжение, а взаимоотношения не налаживались из-за того, что участники их банально отказывались идти на контакт, цепляясь за свое глупое упрямство, хоть понимали, что таким образом тащат всех, кто есть рядом, на дно. Но это так тяжело… Прощать – тяжело, слушать – тяжело, принимать – тяжело, отпускать… Тяжесть эта ощущалась во взглядах, бросаемых друг на друга. Тайны, до сих пор скрываемые от остальных, превращались во что-то хоть и невидимое, но осязаемое, вставая барьером на пути к привычному доверию и взаимопониманию. И становилось неясно, отчего как раньше уже не работает: отчего нельзя просто сесть и поговорить?.. Из-за обиды, вины, страха, усталости… Возможно, им, чтобы начать поступать разумно, нужно еще время. Сколько у них его есть в запасе, знает кто-нибудь? Кто-то снова забыл выключить кондиционер в кухне. Юнги, который на нее заходит босой и одетый в одни лишь боксеры, зябко сутулится, выпячивая острые лопатки, и спешит поскорее закончить свои дела. Для начала щелкает кнопками на кофемашине, уже после достает пару кружек, щедро сыплет в одну – для себя, разумеется – сахар, и когда кофе готов, его разливает. Кажется, как-то Хосок говорил, для того, чтобы стать у него секретаршей, нужно хотя бы уметь делать сносный кофе… Парень хмыкает, подхватывая две кружки и шустро направляясь по коридору, затопленному яркими солнечными лучами, обратно в спальню. Внутри той стоит приятный полумрак, а еще намного теплее и пахнет уютно – знакомым мужским парфюмом. Мин подходит к кровати тихо, стараясь не стучать, ставит обе кружки на тумбочку, а сам опускается на край матраса и наклоняется, опираясь на выставленную вперед руку. Очень тихо вздыхает, едва улыбается. Прямо под ним – Хосок. Мирно спит, устроившись на спине и одну из рук откинув в направлении чужой половины кровати. Обнаженная грудь наполовину скрыта мягким одеялом, но красивые ключицы все равно можно прекрасно изучить во всех деталях. Юнги часто его вот так разглядывает, у него достаточно чуткий сон, и просыпается он из них двоих всегда первый. Свободная рука, до этого опирающаяся на колено, самовольно приходит в движение, легко касается чужого плеча, а затем кончики пальцев скользят выше – по шее, острой скуле, виску… чтобы затем нежно зарыться в волосы. Мужчина шумно вздыхает. Юнги улыбается. – Сколько времени?.. – До совещания с заказчиком из Эмиратов еще два часа. Чон мычит что-то понимающе, так и не открыв глаз. Вместо этого ловит руку в своих волосах, переплетает их пальцы, прижимая к груди, и слегка поворачивается на бок, будто намерен продолжить спать дальше вот так. Юнги тихо смеется, не стараясь вернуть конечность. Он расслабляется и позволяет себе больше ни на что не опираться, осторожно опускается грудью на теплое, уже знакомое тело. Холодный нос утыкается в голую шею, нарочно пуская по той сноп мурашек. Хосок под ним шевелится, чтобы было обоим удобно, обнимает за поясницу. – Мне с тобой так хорошо… Голос мальчишки, с утра всегда хриплый и на тон ниже обычного, разницей всегда приятно щекочет где-то у Хосока внутри. Этот голос… бывает разным, как оказалось: по-дерзки высоким, шипящим на выдохе, может рваться судорожным шепотом, литься тихими стонами, которые пробирают до дрожи, складываясь в одно имя… Юнги рядом с Хосоком может быть разным, но дорожит этой близостью мужчина всегда одинаково. По-сумасшедшему. Они оба намерены сдержать обещание: остаться друг с другом, больше не оставлять и не убегать. Обоим приходится учиться доверию, ломать защитные кордоны, которыми привыкли ограждать себя, не подпуская никого к своим страхам и слабостям. Отношения – штука сложная, как оказалось, но разве оно того не стоит? Стоит, конечно же. Стоит того, чтобы каждое утро вот так просыпаться: от ласки любимых рук, запаха свежего кофе, хриплого голоса. Стоит тех взглядов, которые столь открытые, что ими можно общаться без слов, все на свете сказать. Стоит объятий, несущих в себе защиту и безопасность, поцелуев – теплых и страстных, ночей, в которых шумно тонет дыхание… Оно того стоит, и теперь оба в этом каждый день убеждаются. В жизни очень важно найти правильного для себя человека. Иногда бывает так, что один может сказать другому: "не знаю, чем я тебя заслужил", – и окажется неправ. Потому что люди не должны друг друга заслуживать, люди должны друг другу подходить. Служить друг другу продолжением, быть половинками одного целого… за тысячи лет назвать то успели по-разному, используя множество возвышенных слов, но смысл все равно только один. В другом человеке, без которого ты себя уже человеком и не считаешь вовсе. А название тому простое, состоит всего из шести букв, стоящих в определенном порядке… на то, чтобы этот порядок воспроизвести, правда, еще нужно отыскать мужество… и момент уличить подходящий… А пока что молчание тоже комфортно, в нем дышится просто, а касания получаются теплыми. Губы Юнги покрыты специальным заживляющим бальзамом, он со вкусом клубники и на упаковке написано, что стойкий… но на деле стирается уже через полминуты с момента, когда губы встречаются с чужими. Утренние поцелуи невольно всегда напоминают о ночи, а потому температура резко подскакивает. Пунцовеют щеки, а воздуха – мало. Влажный язык обводит контур рта, прежде чем скользнуть внутрь и встретиться с другим. Руки подтягивают мальчишку выше, заставляя подобрать ноги, седлая бедра, хорошо, что между ними двумя плотный слой одеяла… – Тебе нужно в душ, – напоминает Юнги, а сам вопреки своим же словам еще крепче целует, руками обнимая за шею. – Как насчет составить компанию? – Я только оттуда, – Юнги пытается качнуть головой, но лицо его ловят в ладони, снова притягивая к своему и голодно находя губы. – Хо, пора вставать, не успеешь же… – Я не справлюсь один: плечо ужасно болит, знаешь… – Я чувствую, что вы мне врете, Господин Чон. Юнги ухмыляется, напоследок легко целуя его еще один раз, и резко поднимается с постели, оттолкнувшись на руках. Хосок удрученно вздыхает, лежа наблюдает за тем, как Мин подходит к шкафу и, открыв дверцу, принимается искать футболку, в которой был вчера. Мужчина пытается сдуть со лба челку, что мешает наблюдать за парнем, но, потерпев неудачу, сдается, зачесывает ее обеими руками наверх и встает. К мальчишке подходит, когда тот уже нашел, что искал, и даже успел шустро натянуть вещь через голову. Чужие шаги и потягивания ему прекрасно были слышны, и потому он только хмыкает, когда чувствует спиной тепло твердой груди, а спереди руки, нахально скользнувшие под край только что надетой футболки. Острый подбородок ложится на плечо, руки обнимают крепче, чувствуя голую кожу. Хосок всегда такой теплый... Юнги до сих пор иногда задумывается о том, как это странно: быть настолько близко и настолько открытым с кем-то другим. Быть настолько… голым. И не в том смысле, что без одежды (хотя и так частенько теперь бывает, что душой кривить), а по-другому – обнажаясь эмоциями. Показывать все… и быть счастливым то же увидеть в ответ. Раньше казалось, что любовь вовсе не для него, отношения не для него… Он смотрел на то, как влюблялся Сокджин, как Чонгук развлекался с девчонками, как разбивался об свои чувства Чимин, и… чувствовал лишь, как внутри у него самого все глухо, молчит. А теперь вон как трепещет едва ли не каждая клетка. Как так? Удивительно… – Кофе остынет, пока ты тут стоишь, – недовольно бурчит себе за спину, снова чувствуя на коже теплые губы, шаловливо забравшиеся под ворот футболки. – Ничего, попью холодный. Юнги фыркает. – А я и не про твой кофе сейчас говорил. Какой же ты эгоист, Чон Хосок! Мужчина смеется, но все-таки отпускает, и правда уходя в душ, чтобы привести себя в порядок перед важной встречей и после еще успеть просмотреть некоторые документы, которые на переговорах могут понадобиться. Юнги же, слушая, как за дверью ванной шумит вода, заканчивает одеваться, подхватывает свою кружку с нетронутым кофе и перемещается в другую комнату, оборудованную под рабочий кабинет. Здесь они втроем: Хосок, Юнги и Намджун – проводят бо́льшую часть своего времени. Обязанности генерального и финансового директоров с мужчин никто не снимал, и задача удержать "Юг" на плаву – одна из приоритетных, так что приходится пахать, как лошадям. А так как Аксель все это время находится и дальше будет находиться в Сеуле, то неудивительно, что Юнги стал их незаменимым помощником. Работы много, но он не жалуется, все понимает, к тому же рад ухватиться за возможность хоть как-то облегчить своему парню жизнь. Причудливое у них здесь получилось общежитие, однако… слегка нелепо, но соседствовать, как оказалось, можно. В полном составе они пересекаются только за ужином, когда время уже где-то заполночь. К тому сроку Джин и Чимин, иногда даже Чонгук, которого им на правах хенов удается запрячь, готовят что-нибудь человеческое и здоровое, а затем все устраиваются за большим столом в столовой или в гостиной перед телевизором, чтобы поесть. Делают вид, что в порядке. На деле же если и общаются, то выбирают собеседников очень осторожно. Юнги избегает пересекаться в разговорах с Чонгуком, Чимин все так же избегает Юнги… их некогда дружная троица, переживая раскол, рождает в каждом ощущение острого бессилия, и слова просто кончаются. Они втроем друг на друга напарываются, запираются, молчат. Ведут себя глупо, обиженно, по-дурацки, но в голове у каждого столько тараканов, что миссия сделать первый шаг кажется чем-то неподъемным и постоянно откладывается до следующего раза. Потому все, как есть. Чонгука поддерживает Тэхен, к ним же теперь приложением идет и Чимин. Юнги пытается забыться в работе с Хосоком и Джун-хеном (как тот разрешил себя называть). Сокджин… очень устал, потому что не идиот. Он видит все, что так или иначе вокруг него вертится, и иногда пышет желанием схватить младших за шкирки и ткнуть друг в друга упрямыми носами, чтобы уже между собой разобрались. Но он понимает, что не все так просто. Он давно подозревал, что Юна умерла не от какой-то там левой дозы. Но не может винить Чонгука в смерти старшей сестры, прекрасно зная, что тот стал пешкой родного отца и едва ли имел другой выход, как и право голоса. Джин и сам побывал внутри этой семьи, поварился в клоаке, нахлебался ужаса… Юнги, к счастью, этого избежал: они с Чонгуком оба его, как могли, оберегали, и младшему некоторых вещей попросту не понять. Да и с Чимином все непросто. С Чимином все… сложно просто пиздец. И если раньше главная соль заключалась в неразделенной любви, то сейчас она стала скорее завершающим, мать вашу, аккордом целой блядской феерии. Пак часто где-то не здесь, в себе замыкается, обнимает плечи руками, устремив взгляд в одну точку где-нибудь на полу, чтобы не пересечься случайно ни с кем. Многим не видно, но в такие моменты он мелко дрожит. Хорошо, наверное, что это замечает Намджун. Замечает всегда… Сам Джин подобному даже уже почему-то не удивлен. Намджун появляется рядом с Чимином и незаметно уводит. Куда, зачем, что там с ним делает… не особо-то и важно, важно только, что возвращается Чимин после один, но взгляд его снова осознанный и даже немного живой. После Чимин может улыбнуться Тэхену, включить музыку, чтобы немного размяться, поиграть с Мисо в прятки, прокомментировать передачу, идущую по телевизору… После Чимин ненадолго становится собой прежним. Сам Сокджин… он не меняется. Пару раз, конечно, загнался по поводу того, что был буквально на волосок от смерти, но сравнительно быстро отошел и заставил себя обо всем позабыть. Ведь даже тогда, на складе Паков, волновался больше не о самом себе, а о младшем брате. Внимание к тому, что может умереть, было не настолько пристальное, да и рассудок, наверное, защитил сам себя, напустив плотный слой коматоза. Он привык волноваться о вещах более приземленных: например, где ему после всей этой заварушки теперь искать работу, ведь смены в кофейне наверняка кто-нибудь уже занял; как там их квартира, которую запросто в приступе гнева Субин может разнести в щепки, да и невелика вероятность ее облюбования местными бомжами, которым только свистни о жилье, оставленном без присмотра… Он привык нести пользу, заботиться, и роль эта настолько въелась в подкорку, что прекратить Сокджин не может даже сейчас. Он следит за племянницей, готовит, всегда первым начинает уборку, но другие все равно за ним подхватывают, за что им спасибо: особняк, в котором они поселились, просто огромный. Время идет, тянется… а им всем остается лишь ждать, когда его пройдет достаточно, чтобы вернуться к той жизни, что была каждым из них так спешно оставлена. Какой они ее найдут после? Никто не знает.

***

Чиминов день вынужденно начинается теперь с пробежки по песчаному пляжу: танцевать ему негде, а форму поддерживать все равно как-то надо, вот и приходится наворачивать круги туда-сюда у самой кромки воды, где песок мокрый и оттого не так сильно забивается в обувь. Зато липнет к подошве, создавая дополнительную нагрузку, но это не плохо, а даже, скорее, хорошо. Далеко убегать нельзя, за ними тут двадцать четыре на семь бдит охрана, но поблизости от моря, где на многие мили вперед неизвестность, все равно чудится, что ты во всем мире совершенно один. Сейчас это его уже не сбивает с ног штормом, не пугает… забывшись в усталости и музыке, льющейся из наушников, Чимин наконец может ощутить позабытый покой. Он правда старается… непонятно пока над чем именно, но старается. И вроде бы все начало налаживаться: рядом Тэхен, на губах которого теперь часто можно застать улыбку, да и с академией благодаря Намджуну удалось разрешить возникшие проблемы – ректор не стал противиться просьбе уважаемого спонсора и согласился закрыть глаза на недавнюю чиминову выходку, так что с учебой на бюджете порядок. Со всем другим ситуация уже сложнее. Все другое – это Юнги и Чонгук да и в общем все то, что успело случиться за прошлые пару-тройку недель. А там слишком много всякой хуйни… В марте около моря прохладно, да и воздух за несколько часов, что минули с рассвета, прогреться еще не успел, потому как только Чимин останавливается, от усталости упираясь руками в колени, его пробирает озноб. Бриз не то что бодрит – подгоняет снова бежать, только уже наконец-то в дом, где можно принять душ и согреть забитые мышцы. Пак выключает музыку на телефоне, убирает наушники и плетется к заднему выходу, тому, что на кухне. Для подъема других еще рано, и потому он не боится столкнуться там с кем-то еще. Но в этом неожиданно ошибается. – Я думал, ты с Чонгуком бегаешь вечером, – хмыкает Ким Намджун, с которым он вдруг сталкивается на кухне. Мужчина уже одет в простые темные джинсы и белую худи, рядом на столешнице стоит чашка, скорей всего, с кофе, а в руках у него надкушенный сендвич. – Одно другому не мешает, – пожимает плечами Чимин и подходит к раковине, чтобы налить себе воды. Еще раз окидывает непривычный образ мужчины секундным взглядом. – Куда-то собрался? – Нужно в Пусан, наши люди что-то сумели нарыть, и теперь это хорошо бы проверить… – отвечает тот, а следом задумчиво хмурится, разглядывая его. – Хочешь со мной? – Я? – изгибает брови Чимин. – А я-то там тебе зачем? – Подумал, может, ты хочешь развеяться, – Ким пожимает плечами. – Ну так как? Чимин все еще слегка удивлен и не понимает, чего ждать от внезапного предложения. Сидеть в четырех стенах и ждать у моря погоды (немного даже в прямом смысле), откровенно говоря, уже заебался, да и с Намджуном ему, как оказалось, комфортно. Тот, хоть и многое знает о нем, ни разу не решился давить, лишь поддерживает, когда надо, на удивление точно всегда улавливая эту тонкую грань между состояниями покоя и саморазрушения, на коей сам Чимин так любит на досуге побалансировать. Почему и зачем, все еще до конца непонятно, но спрашивать об этом Паку уже надоело, и эти вопросы им решено больше не задавать. Раз Намджуну так хочется – пусть, Чимину это никак не вредит. Наверное, поэтому он и кивает – неуверенно, но все равно довольно заметно, возвращая на место пустой стакан. – Мне нужно принять душ и одеться. – А мне переговорить с Хосоком. Управишься за тридцать минут? – Встречаемся в гараже. Намджун, в согласии кивая, улыбается. Честно говоря, совместную поездку с Чимином он сегодня не планировал, но раз подвернулся шанс, не мог им не воспользоваться. В конце концов, упуская возможности, он никогда бы не добился того, кем в итоге стал.

***

– Не знал, что здесь есть пианино. – Слыша хриплый голос, Тэхен прекращает игру и оборачивается, чтобы увидеть Юнги, который, по всей видимости, пришел на звук. – …И что ты играешь, тоже не знал. – В академии многому учат, – Ким пожимает плечами, но затем осекается и добавляет уже гораздо тише: – то есть, учили. Юнги кивает и все-таки решается подойти ближе. Они в самой дальней комнате особняка на втором этаже, здесь просторно, все стены до самого потолка заставлены книжными стеллажами, а в центре красуется пианино, корпус которого выполнен из дорогого красного дерева, покрыт сверху лаком и украшен вензелями из позолоты. Роскошно, но при первом тэхеновом визите оказалось расстроено, так что пришлось ему знатно над ним попотеть. Тишина повисает между ними двумя и на удивление вписывается очень органично среди того, что находится вокруг: паутины под потолком, которую, скорей всего, годы никто не убирал, тяжелых гардин над окнами и пыли, частички которой кружатся на свету причудливым хороводом. В библиотеке особняка царит волшебная атмосфера, как будто бы выдернутая со страниц книги, и нарушать ее нет никакого желания. Юнги опускается на лавочку рядом с Тэхеном, и Ким немного подвигается, чтобы освободить место. Тонкие пальцы ложатся на клавиши из слоновой кости, легко по ним пробегаясь. – Сто лет не играл. – А мне казалось, у вас в квартире стоит пианино. – Стоит. Но сломанное. – А что там сломалось, чего нельзя починить? – Все. И ничего там уже не починишь, уж поверь наслово… Я его сам сломал. Тэхен изгибает бровь, разглядывая парня, задумчиво наклоняет голову вбок. В разноцветных глазах вежливая осторожность борется с любопытством за право голоса. Одна за одной в них также мерцают догадки, и, возможно, некоторые из них могут быть от истины не так уж и далеки. – Как Чимин себя чувствует? – спрашивает Юнги сам в конце концов, прерывая чужую мозговую деятельность, но глаза так и не решаясь оторвать от черно-белых клавиш. – Говорит, что в порядке, – вздох, – но что-то в нем иначе. Он стал молчаливым, и я не понимаю причины. Ты… – Виноват ли в этом опять? – Юнги усмехается горько, но берет себя в руки и убирает улыбку с лица. – Наверное, да. – Почему так считаешь? Юнги молчит. Он вспоминает, как Чимин посмотрел на него тогда в студии, и не может подобрать слов, которые окажутся верными. Ничто не сможет передать ту палитру отчаянной боли и горечи, какая отражалась у хена в глазах. И нет человека на свете, который бы заслуживал подобное меньше, чем Пак. Тэхен лижет бледные губы и тихо переводит дыхание. Наблюдает внимательно, как в чужом черном взгляде растворяется густым ядом вина. И затем улыбается, произнося, наверное, свое коронное: – Юнги, запомни пожалуйста: за любовь не извиняются. И если ты полюбил кого-то, вины в этом никакой нет. – Но полюбил ведь не Чимина… Хосока, – возражает тихо. – А не будь Хосока, твое отношение к Чимину разве бы поменялось? Юнги вскидывает голову, обращая на Тэхена растерянный взгляд. Тот растягивает губы в скромной улыбке и разноцветными глазами блестит так, будто знает все лучше всех. Это не так, конечно же, просто в делах романтики Юнги пока еще полный ноль без палочки, и потому жадно внимает тому, что говорит ему старший и более опытный Тэ. А Тэ оказывается по всем фронтам прав. И вопрос его вполне разумный: не появись Хосок в жизни Юнги, в его отношениях с Паком не изменилось бы ничего. Юнги просто не смог бы… то, что у него с Хо, с другими не возникнет ни за что и уже никогда. Ведь это совершенно другое... – Чимин всегда был и будет моим хеном, – произносит Юнги. – Я люблю его, люблю очень сильно и готов отдать за него все на свете… но эта любовь к лучшему другу, к брату, к семье… не такая, как к Хосоку. С Хосоком все по-особенному, и так, как с ним, не может быть ни с кем. – И виноват ли ты в том, что так чувствуешь? Вопрос, заданный Ким Тэхеном, наверняка риторический, но Юнги все равно на него отвечает, бормоча себе под нос тихое: – Н-Нет. Тэхен хмыкает, как бы подтверждая. – Говори себе это почаще и увидишь: все образуется. А Чимину дай время, чтобы сумел переварить действительность. Один он не останется, мы все будем рядом и поддержим. Главное – больше не вини себя, этим ты только задерживаешь его с собой рядом, ведь всю твою вину Чимин-а наверняка чувствует и от этого мучается только сильней. Вина – не лучший вариант, уж поверь мне. Юнги кивает, прекрасно улавливая, что на последних словах Тэхен пытается слегка иронизировать в отношении себя самого. Значит, со своей агонией тот старательно справляется и побеждает… это искренне радует. Говорил же Юнги Чонгуку: все у них двоих еще будет в порядке… – Где... Чонгук-а? – Недавно заснул, – отвечает Тэхен. Кладет руки на клавиши, возобновляя свою игру. Мелодия получается очень нежная, но грустная и протяжная. – Он очень выматывается… ему всю неделю по ночам снятся кошмары. Он… в них зовет тебя. Юнги от чужих слов неуютно, и он жалеет, что спросил, не подумав. Оно как-то само вырвалось в обход разума, который все это время был затоплен обидой. Та все еще никуда не делась, от нее за версту несет гнилым предательством, и боль из-за этого страшная… Юнги не знает, сможет ли когда-нибудь простить. И от этого ему больнее всего. Тэхен после того, как ответил, ничего ему больше не говорит. Может, из чувства такта не хочет лезть в душу и ворошить чужое прошлое, а может не знает, как бы сам поступил. Музыка продолжает литься по пыльному воздуху, мешаясь с полуденным теплом. Игра Тэхена живая, но спокойная, в ней легко забыться, уйти в свои мысли, усыпить бдительность… И потому Юнги даже несразу понимает, в какой момент Тэ заговаривает с ним вновь, а потому не успевает выпустить иголки и вокруг разума выстроить стену. А Тэхен иногда бывает очень расчетливым, знаете, поэтому не может упустить такой возможности рассказать то, что о Чонгуке известно только ему одному: – Знаешь, как мы с ним встретились? Это впервые случилось в прошлом году, в октябре… в ночь после похорон вашей с Джином сестры. Он бродил по городу. Бродил в одиночестве и жрал себя заживо. Каждую ночь, Юнги. Ты винишь его в смерти близкого человека, и я – никто, чтобы тебя за это осуждать, но просто подумай… что бы ты к нему сейчас ни испытывал, Чонгук уже и сам наложил на себя, наложил тысячу раз, столько же себя возненавидел. И я считаю, что с него уже достаточно, Юнги. Он, как и ты, прошел через чужую смерть… только сделал это гораздо тише и в полном одиночестве. Подумай об этом, пожалуйста… и, надеюсь, ты дашь после этого шанс вам обоим – и ему, и себе. Музыка прерывается. Тэхен убирает руки с клавиш и аккуратно прикрывает крышку пианино, прежде чем встать. Еще раз смотрит на растерянное бледное лицо сверху-вниз и после тянет вверх один уголок губ. Тэхен… странный немного, но слова его тяжело игнорировать, что оба они здесь понимают. Уходит тот первым, больше ничего не посчитав нужным сказать. А Юнги остается один… вернее, наедине. С эхом чужого низкого голоса, что от болезни еще очень слаб, но внутри него столько стойкой уверенности, что любой бы наверняка позавидовал. Что ж… кажется, Тэ решил, что настало время отплатить Юнги той монетой, какую от него самого ранее, не просив, получил. Правдивой, хоть слегка и навязчивой… той самой, которой, чтобы расплатиться, как раз-таки и не хватало.

***

– Голоден? – Вроде, нет, – пожимает плечами Чимин и начинает хмуриться, когда после его отказа Намджун все равно заворачивает на парковку какой-то пекарни. – Я же сказал… – Это не для тебя, – на губы мужчины мягко ложится усмешка, и на той стороне лица, что ближе к Паку, появляется ямочка. Ким надевает кепку, достает очки из бардачка, проверяет бумажник. – Подождешь меня здесь? Чимин жмет плечами опять, не переставая хмурить брови, наполовину скрытые челкой. У него разве есть выбор? Не пойдет же он без Намджуна до дома пешком… Мужчина быстро выходит и скрывается за дверями пекарни, оставляя его одного. В салоне автомобиля, где кожа нагрета солнцем, а сквозь приоткрытые окна забирается свежесть, находиться приятно, и Чимин не жалеет, что решил первый раз за неделю выбраться из дома, который успел уже осточертеть. Времени успело пройти немного, может быть, часа два: они доехали до филиала компании, что был расположен в городском деловом центре, Ким сбегал по своим делам, и вот они уже едут обратно. Конец экскурсии… и даже немного по этому поводу жаль, ведь возвращаться обратно не хочется. Чимину нравится наблюдать за жизнью незнакомого города. Казалось бы, люди в нем живут такие же, как в том же Сеуле – и там, и там окружают суетливые незнакомцы, озабоченные собственной жизнью – но дышится здесь, в Пусане, все равно по-другому. Наверное, потому что ворох проблем, что над самим Чимином навис, как будто оставлен им позади, привязанный к старому месту… или, может быть, к людям?.. А может, Чимин просто немного отвлекся, вот и вся мистика. Сквозь приоткрытые окна авто доносятся шум, голоса, музыка, которую не разобрать. Запах близлежащей пекарни спустя время тоже закрадывается к нему, заставляя пустой желудок тихо урчать, а самого Пака слегка пожалеть о том, что снова как сучка себя повел, отказавшись от предложения что-нибудь съесть. Но это в нем уже навсегда, кажется… не умеет он по-другому, да и что-то подсказывает, что Намджун каким-то образом уже знает об этом. Намджун иногда его читает с поразительной… пугающей легкостью. Но себя прочесть очень редко дает. Закопавшись по голову в мыслях, Чимин не сразу замечает чужое возвращение, но как только взгляд утыкается в мужчину, приближающегося к машине с многочисленными пакетами, внутрь закрадывается растерянность. – Куда нам столько всего? – не утерпев, парень даже выходит на улицу, наблюдая, как Намджун складывает пакеты с едой в автоматически открывшийся багажник. – Никуда. Это не нам, – хмыкает Ким, будто выдал самую очевидную на свете вещь, и только когда управляется с делом, закрывая багажник, поворачивается, чтобы взглянуть на него. – Ты ведь не слишком еще устал? Хочу, раз выпала возможность, навестить кое-кого: отсюда нам ехать часа полтора. Чимину до сих пор ничего непонятно, но чужому предложению он опять не противится, послушно садясь назад в автомобиль. Раз ехать прилично, решает подключить к музыкальной системе свой плейлист, что Джун никак не комментирует. Они вообще едва между собой разговаривают, хоть и частенько пересекаются… Будто обоим легче в присутствии друг друга молчать. Тишина не несет дискомфорта, она довольно удобна, и в ней не обязательно всегда быть начеку. Чимин, так много раз оказывающийся перед этим мужчиной разбитым и напрочь поломанным, знает: тот не хочет ему плохого, все, что попытается сделать – поможет встать на ноги. Снова. И между ними после стольких падений возникло… доверие. Ошибкой судьбы или же наоборот – предопределением, но Намджун стал тем человеком, который о Чимине знает… пусть не все, но порядком больше других. Смог увидеть каждую слабость и столько раз страховал от падения, что можно уже не считать – все равно на чем-нибудь, да собьешься. Он для Чимина – странный, совсем непонятный… но не пугает и даже не отталкивает больше, хоть раньше мог злить. Злил, потому что видел чиминовы слабости, а сам Чимин слабым быть ненавидел… до сих пор ненавидит. Слабые люди разве кому нужны? Они разве заслуживают чего-то хорошего? С рождения ему вбили в голову вещь, может быть, и неправильную, но засевшую очень прочно: любовь получают лишь сильные… а в слабостях скрыт только позор. И пусть мысль эта глупа и неправдива, пусть даже Чимин все сам понимает, но убеждения, коим уже много лет, просто так не сотрешь, не сломаешь. Для него быть слабым – позорно. Непозволительно. Он готов других защищать, приходить тем, кого любит, на помощь всегда, в любую минуту… но самому себе не позволит помочь, не покажет собственных трещин, что всего уже испещрили, превращая в урода. Это его главное табу. Почему? Кто бы знал… Чимин просто вырос таким, какой есть, а меняться не думал: слишком упрямый. Поэтому хорошо, наверное, что они с Намджуном почти не разговаривают. Что бы такой, как Ким, мог бы ему, Чимину, сказать? Стал бы пытаться направить на верный путь? Заставил бы копаться в собственных мозгах, те предварительно вскрыв? Вывел бы на эмоции, которые и так уже надоело выплескивать через край? Чимин уже слишком устал, он потерялся – в себе и во всем, что успело его как-то задеть. Ему столько раз было больно, страшно, одиноко и даже просто никак, что возвращаться хотя бы к чему-то из этого кажется непосильным и попросту глупостью. Лучше забыться хоть в чем-то и, как многие обычно говорят, не думать о плохом. Есть предчувствие, что это будет не самым плохим его решением. В воздухе уже можно почуять весну, да и солнечный свет начинает окрашивать все совершенно иначе, нежели зимой. Суровые оттенки холода сменились на пестрые блики желто-зеленого кое-где с лазурной примесью. Дни, когда в море хозяйничал шторм, наконец-то прошли, и на небе теперь вместо гигантских дождевых туч были раскиданы перьевые облака, иногда их пересекали белые стрелы-следы, которые после себя оставляли исчезнувшие вдали самолеты. Давно Чимин не чувствовал себя так… тепло. Полтора часа истекают, кажется, за одну жалкую минуту. Машина останавливается, едва заехав в незнакомый город. Рядом море, а прямо над ними – солнце, спешащее к западу. Дома низкие, и шума мегаполиса, какой стоял в Пусане, тут нет. Зато есть что-то другое, странное… – Это… дети смеются? Сколько их здесь?.. Намджун, вслед за которым Чимин и вылез из машины, только улыбается. На этот раз он просит помочь ему с купленным, нагружая обе руки Чимина пакетами. А по округе и правда стоит такой детский галдеж, что с ума можно сойти, только где именно сами дети, не видно. – Кажется, у них только окончился тихий час, – бормочет Намджун, смотря на время. – Да, так и есть. Скоро полдник, так что мы вовремя. Пошли. – Да куда мы?.. Эй, подожди! Намджун как будто не слышит чужих возмущений, хоть Чимин и продолжает недовольно шипеть за спиной у мужчины о том, что не может поспеть за его длинными ногами да еще с пакетами наперевес. Ему быть недовольным даже идет – выглядит очаровательно, но об этом стоит, наверное, прикусить язык, чтобы лишний раз не нарываться. Он и так сегодня с парнем максимально осторожный, с ним ведь как по минному полю… – Намджун-а! Чимин, пройдя за Кимом через все здание на задний двор, наконец-то может видеть источник ранее услышанного шума: по довольно большой территории, что огорожена забором и зеленеющим кустарником, стайками рассыпались дети. В центре же всей этой суматохи обнаруживается женщина уже преклонных лет, которая, завидев их, тут же спешит навстречу, широко раскрывая объятия. – Нуна, здравствуй! – мягко произносит Намджун, шагая к ней, чтобы обнять. – Мы были недалеко, потому решили заехать. Женщина понятливо кивает, от улыбки на лице ее появляется сеточка морщин, но карие глаза сияют ярко и с озорством, пока она, отступив, с ног до головы окидывает Намджуна взглядом… а после переводит его на Чимина. – Впервые ты к нам приехал не один. Неужто наконец завел себе друга? Чимин еле как сдерживается, чтобы не фыркнуть. В голову тут же лезут не самые невинные мысли о том, как в начале протекала их мужская "дружба", но он от них отмахивается, стараясь быть вежливым. – Пак Чимин, – представляется, как положено, кланяясь. – Рад познакомиться. – Это Джису-нуна, – говорит Ким, обнимая женщину за плечи и смотря на нее с такой нежностью, что Чимина вгоняет в растерянность: не знал, что он может быть… таким, как сейчас. – Когда я жил здесь, она была моей нянечкой, а теперь работает целым директором. – Говоришь так, будто это не полностью твоя заслуга, – недовольно ворчит она, легко шлепая мужчину по руке, – негодник! – Вы директор? Здесь? – Чимин снова обводит взглядом просторный двор. Детей просто куча, но те настолько разного возраста, что сразу и не скажешь: школа это или детский сад. – Да, когда я только пришла работать в этот детский дом, Намджуну было всего пять, – вспоминает женщина с грустной улыбкой на лице, – но с тех пор уже много воды утекло. Джун-и вырос, а я – состарилась. – До старости тебе еще прилично, – возражает Намджун, на миг прижимая ее ближе. – Мы оставили в холле пакеты со сладостями. Можешь сказать воспитателям, чтобы раздали детям? Джису-нуна еще недолго ругает его за то, что опять на них тратится, но быстро отходит и скрывается внутри здания, чтобы исполнить просьбу Намджуна. А Чимин все молчит, смотрит на детей, которые бегают по лужайке, где только-только появилась молодая ярко-салатовая трава. Значит, это не школа и не детский сад, а Намджун… – Меня забрали в приемную семью, когда мне было десять лет, – тихо говорит мужчина, находясь за его спиной. – Как встал на ноги, теперь стараюсь приезжать сюда время от времени – помогать, чем нужно. И раз мы все равно были недалеко, решил, что навестить это место будет неплохо. – Приехать… чтобы завести детям сладостей? – Они их нечасто видят. Поэтому – да, такая причина стоит того, чтобы я сюда приезжал. Чимин хмыкает, непонятно что этим пытаясь сказать. Он чувствует, что телу его вдруг становится некомфортно, и спустя секунду по позвоночнику к пояснице путь прокладывает озноб. А затем он все-таки оборачивается, чтобы отыскать своими глазами чужие. – Так ты, значит, всем на свете стремишься помочь… спасаешь всех сирых и убогих, как супермен? – Не всех, – возражая, Намджун уверенно качает головой и подходит, равняясь с Чимином. Оба стоят на крыльце, некоторые дети, уже заметив их, заинтересованно рассматривают. – А кого тогда? – Тех, кто мне небезразличен… и в ком вижу самого себя. – А я – первый вариант или второй? Намджун вздыхает. Не отвечает так долго, что Чимин уже было думает, что на этом все, лимит ответов закончился. Но затем вдруг слышит, как Ким, повернувшись к нему лицом и смотря в глаза, произносит лаконично: – Ты – оба.

***

Намджун упрашивает Джису организовать ему небольшой обход, чтобы он своими глазами смог убедиться, что старое здание достойно перенесло очередную несладкую зиму. В конце концов работниками было обещано, что список со всем необходимым для ремонта и поддержания здания в последующем теплом периоде они пришлют ему на электронную почту в самое ближайшее время. Чимин ждал его на все том же дворе, облюбовав качели, которые для его невысокого роста, как оказалось, были в самый раз. Смотрелся он среди такого количества детей мягко говоря странно, чувствовал себя точно так же, но все равно почему-то сидел, не собираясь никуда уходить. Когда у малышни начался полдник, и им раздали купленные Намджуном угощения, Ким снова ненадолго появился во дворе, подошел к Чимину, вручая ему бумажный сверток, какой в руках был у каждого ребенка, и поспешил опять удалиться по своим важным делам, которые обычно решают вот такие неприлично богатые и до тошноты радугой благородные люди. Чимин, вздохнув, развернул мягкий сверток: внутри него лежал круассан, как потом оказалось, с малиной и очень вкусный. А говорил еще, что не для него... Кто-то из воспитателей включил радио, словив легкую попсовую волну. Чимин сам не заметил, как засмотрелся на трех девчушек в похожих платьях, которые принялись кружиться и прыгать под музыку. А они вот его заметили. Одна, самая бойкая, решилась подойти ближе, улыбаясь беззубым ртом. – А ты умеешь танцевать? Хочешь с нами? Мягкая улыбка сама собой тронула чиминовы губы, а в груди так сильно потеплело, что остаться сидеть на качелях он ну никак не смог. А потому быстро встал и позволил за руку утащить себя в круг ребятишек, которые к ним стали слетаться, как пташки за семечками, заинтересовавшись новым другом. И там, в кругу детей, лишенных, казалось, всего, но вопреки этому живых и ярких, Чимин, танцующий под музыку, наконец-то смог впервые за много времени позволить себе искренне и легко улыбаться. Дети смеялись и восторженно шумели, смотря, как он исполняет па и пируэты, просили показать еще и еще, силились повторить и просто кружились рядом маленькими волчками. А Чимин смеялся. Никогда еще у него за всю жизнь не было такой удивительной и важной публики. – У тебя здесь когда-то были друзья, Намджун-а, – произнесла Джису, вместе с Кимом тихонько наблюдая за детьми и Чимином, что продолжали резвиться во дворе, – но ни на кого из своих друзей ты так, как на него, ни разу не смотрел. Джун на эти слова только вздыхает. Возразить нуне, которая знает его всю жизнь, было бы просто феерической глупостью, а потому его выбор – молчание. – Он тоже на тебя смотрит, замечаешь же? Не так, как ты... Внутри у него я не вижу покоя, но когда его взгляд находит тебя, буря как будто на время стихает. – Неудивительно, что я в детстве не умел тебе врать, – хмыкает Ким. – Ты так легко способна читать людей. – Лишь тех, кто хотят, чтобы их прочитали. Среди вас двоих ты – тот, кто хочет, чтобы его чувства увидели, а Чимин – тот, кто хочет, чтобы его спасли. Сами, потому что такие, как он, не умеют обнажать свои слабости, а о помощи других просить и подавно. Если он тебе дорог, ни за что не бросай его. Ваш путь будет очень трудным и уж точно не самым быстрым, какие есть, но, поверь, если пройдете его, оба станете счастливы. Намджун, слушая речь своей нуны, снова, не удержавшись, ее обнимает. Потому что услышать эти слова ему было, оказывается, до безумия необходимо. Потому что он очень устал уже и шаг за шагом подходит к тому моменту, где пора бы отчаяться. А то, что донесла до него Джису – как глоток свежего воздуха, и воздуха этого без преувеличения хватить должно до победного конца. Теперь Намджун уверен, что справится. Теперь он победить готов любых демонов: и чужих, и своих собственных – никого не испугается. – Нуна, помнишь, у вас здесь был мальчик тринадцати лет, звали Сухо. Как он поживает? – Сухо? Так его забрали еще в начале февраля. С ним все хорошо, освоился в новой семье… кажется, в пригороде Тэгу. У приемных родителей своя ферма, где выращивают клубнику, а еще сады с яблонями: будет, где летом полазить, он тот еще сорванец, как и ты, любил везде прятаться. Зачем спросил про него? – Да так, – пожимает плечами Намджун, вспоминая заплаканное лицо мальчишки, с которым по случайности встретился в свой прошлый приезд. – Мне нравился этот ребенок… ты права, наверное, все потому, что мы с ним чем-то похожи. Я рад, что теперь у него все хорошо. – Даже после самой темной ночи всегда наступает рассвет, Джун-и, – с улыбкой произносит Джису. Во дворе перед ними продолжают резвиться дети вместе со смеющимся в голос Чимином, что кричит им прекратить, ведь, так широко улыбаясь, он за щеками ничего вокруг себя не видит. Намджун смотрит на парня и вспоминает, почему в прошлом тот сумел так глубоко проникнуть в душу, привыкшую к одиночеству и считавшую его холод вполне комфортным. – Рассвет наступает, когда люди верят, что могут сиять, Джису-нуна. И тогда они становятся чьим-то солнцем.

***

Они так задерживаются, что не замечают, как небо стремительно начинает темнеть, и лазурь в нем побеждается сиреневым космосом. Рогатый серебряный месяц вслед за собой приводит и первые звезды, раскидывая яркие искры созвездий. – Вон там – Орион, видите? Он очень большой, как будто стреляет из своего лука. А вон там – Ковш Большой Медведицы. Чтобы найти Малую Медведицу, нужно посмотреть еще выше, и там будет ее хвост, на конце которого – Полярная звезда. Голос Чимина, раздающийся среди вечерней тишины, кажется чем-то волшебным. Для того, чтобы принадлежать парню, тот удивительно приятный и высокий, будто наполненный сладостью. А сейчас, обретший спокойствие и повествующий о далеких прекрасных созвездиях, он приносит лишь одно желание: сделать так, чтобы тот никогда не прерывался. Но, к сожалению, им пора. – Детям нужно готовиться ко сну, – говорит Намджун, присаживаясь на корточки рядом с Чимином, который устроился прямо на траве, собрав вокруг себя притихших детей. Тем, видимо, понравилось его слушать. – А нам – возвращаться домой. – Но вы же еще приедете? – тут же спрашивают их, и Чимину снова приходится отвлечься, чтобы пообещать следующий свой скорый визит. И только после их с боем, но все-таки отпускают. Джису-нуна выходит проводить до машины и обнимает каждого по очереди, а затем советует не ехать по темноте и переночевать где-нибудь в городе. Подумав, они решают так и поступить – день вымотал обоих, да и по темноте без охраны ехать будет не самым лучшим решением.

Rosie Carney – Better Man

Найдя подходящий отель у береговой линии, они бронируют номер, и пока Чимин получает ключи и договаривается о позднем ужине, Намджун звонит Хосоку, чтобы предупредить о том, что они в Пхохане и задержатся там до утра. Отель одноэтажный и не самый роскошный, зато номер оказывается с личным выходом к морю, до которого рукой подать: если приоткрыть окно, можно с легкостью услышать, как шумят волны. Соленый воздух заставляет дышать глубоко и жадно, и ночная свежесть успешно гонит прочь беспокойные мысли. Будто ты только родился, и внутри у тебя приятная пустота, что постепенно наполняется океаном. Чимин первым идет в душ, а затем, когда выходит, освобождая его для Намджуна, спускается на пляж. Там он находит место среди высокой травы, где можно смотреть, как в залив неторопливо заходят припозднившиеся рыбацкие суда. Изредка до него доносится звон скользящих по волнам буйков. По привычке он набирает маме, чтобы узнать, как ее дела. По программе защиты свидетелей ее пришлось тоже спрятать, но и здесь помог Намджун – арендовал для женщины небольшую квартирку в пригороде того же Пусана, чтобы все они были недалеко, и приставил охрану. Пришлось, конечно, малость ее поуговаривать, даже подключить к этому делу Сокджина, но в итоге мама сдалась, собрала вещи и уехала. Все-таки знала о месте, где провела всю свою жизнь, многое и прекрасно могла осознать нависшую над ней опасность. Он поболтал с ней недолго, рассказав, что сегодня развеялся в небольшой поездке и вкусно поел, спросил о ее здоровье и послушал о сюжете какого-то шоу, которое она весь день смотрела по кабельному, над чем не поленился рассмеяться. А потом они, пожелав друг другу спокойной ночи, попрощались. – Как у нее дела? – раздался голос позади, как только Чимин убрал телефон в карман. – Голос уже не дрожит, поэтому я надеюсь, что все хорошо. – Она у тебя сильная… должен же ты был в кого-то пойти. Намджун тихо кряхтит, опускаясь рядом с ним на траву. Чимин ощущает специфический яблочный запах геля для душа, который им обоим пришлось использовать. Вокруг окончательно темнеет, и только в спину бьет слабый свет из окна их номера. Почему сняли один, да еще с общей кроватью, так между собой и не обговорили… в этом оба не чувствуют ничего такого, просто… плывут по течению. Но что это за река, если перед глазами один океан? Волны все набегают на берег, чтобы затем скользнуть обратно в родную пучину. – Спасибо, – наконец роняет Чимин, обнимая руками худые, прижатые к груди колени. Легкий ветер раздувает его просторную белую футболку, что надета на голое тело, и путает влажные волосы цвета луны. – Я рад, что ты поехал со мной, так что не благодари. – Просто хочу, чтобы ты знал о том, что мне не все равно. Я умею… ценить помощь. – Я знаю, – голос Намджуна звучит осторожно и мягко, и точно такой же оказывается улыбка, какую видит Чимин, как только поворачивается и глядит на него. Намджун – красивый мужчина. Черты его лица острые и выразительные, а чего только стоят эти глаза с драконьим разрезом, а ямочки? Да и все его тело: в меру крепкое, но не растерявшее гибкости и стройности. У него сильные руки, мощные бедра, высокий рост, а смуглая кожа всегда на ощупь теплая и очень приятна. Намджуна, не кривя душой, можно назвать идеальным… для кого-то, наверное, кто не Пак Чимин. Потому что Пак Чимин большую часть времени – просто конченый идиот. Но сейчас, на одну жалкую минуту всего – почему-то нет, и по этой самой причине, уперевшись в землю меж ними рукой, он подается ближе. – Оставим это здесь, – только и просит, а следом мягко накрывает чужие губы, чутко ловя момент, когда те раскрываются от удивленного вдоха. Просто касание губ, не более. Просто тепло и бережные движения, где их пальцы сплетаются между собой, и кончики носов потираются друг о друга. Одна, две, три секунды… поцелуй заканчивается ровно на пятой. Хорошего, следуя традиции, должно быть понемногу. После ни один из них так ни слова и не произносит, будто ничего не было. Как Чимин и просил: поцелуй остался там, на пляже, в высокой траве, чтобы раствориться в стрекоте цикад и звоне прибрежных буйков. А они двое поднимаются и друг за другом возвращаются в номер, где проверяют все окна и двери, прежде чем выключить свет. Простыни холодные, пахнут свежестью… Чиминовы пальцы холодные тоже… хорошо, что этой ночью их есть, кому согреть.

***

От целого дня, проведенного за компьютером, слезятся глаза, да и в висках ломит так, что будь здоров. Стрелка часов уже по традиции приближается к цифре "три", за окном темнота, а дом погружен в тишину. Все ложатся достаточно поздно, но они с Юнги по традиции ставят рекорды. Мальчишка только минуту назад покинул кабинет – пошел относить на кухню пустые чашки из-под очередной порции крепкого кофе. Денек сегодня выдался отвратительный по загруженности. Хосок всерьез задумывается о том, чтобы послать к чертям душ, схватить в обнимку Юнги, стянуть с них обоих одежду и завалиться в кровать, сдаваясь сну. Все остальное успеется завтра, когда перестанет так гудеть голова. Он дожидается, пока погаснет монитор компьютера, и тянется к кнопке выключения системника, но по неосторожности скидывает со стола ручку. Тихо матерясь себе под нос, лезет под стол, чтобы нашарить пропажу на полу. Ручку находит… но вместе с ней взгляд цепляется за кое-что поинтересней: в дальнем углу под столешницей в рабочем столе имеется небольшой выдвижной ящик. С кресла его ни за что не заметишь, но стоит знающему человеку согнуться и протянуть руку… В ящике оказывается запечатанный почтовый конверт, на нем даже уже имеется марка… и адрес. Хосок озадаченно сводит брови на переносице, понимая, что письмо должно было быть отправлено к нему домой в Лондон и на его имя, а отправителем значится родной отец. Дрожащими руками он вскрывает его, доставая наружу исписанный с двух сторон знакомым почерком лист. "Здравствуй, Хосок-а. Знал бы ты, сколько раз я начинал это письмо к тебе и сколько бумаги мне пришлось сжечь… Я надеюсь, что, получив его и осознав, кто отправил его тебе, ты это все же прочитаешь. Сейчас, смотря на нас с тобой сквозь призму проведенных в одиночестве лет, я осознаю многие вещи. Постыдные вещи, какие позволил себе допустить в отношении тебя так необдуманно и жестоко. Вчера я видел тебя в новостях по одному из экономических каналов. Тебя назвали одним из ведущих предпринимателей Лондона. Ты, наверное, удивишься, читая следующие мои слова, но порой я теряю дар речи от гордости, что испытываю за тебя. Хосок-а, как бы мне хотелось, чтобы ты знал, как сильно я горжусь тобой, сын… ...и как чертовски мне жаль… Жаль особенно за то, что вряд ли уже смогу извиниться перед тобою лично, ведь дни мои, кажется, уже сочтены. Прямо сейчас я нахожусь в доме, где выросла твоя мама. Пришлось уехать сюда, потому что лишь в этом месте я теперь могу быть уверен, что нахожусь в безопасности. Но я знаю, что как только вернусь в Сеул, быстро окажусь мертв. Я вернусь туда уже завтра. Но надеюсь, что перед этим у меня хватит мужества отправить тебе это письмо. Если же нет… что ж, значит ты продолжишь жить своей жизнью, так? Я подсуетился, осталось поставить подпись на паре бумажек, и контрольный пакет акций корпорации будет передан Ким Намджуну. Он пока об этом, правда, не знает, но лучше так, чем вешать все на тебя, заставляя возвращаться в Сеул. Не хочу подвергать тебя опасности. Если это письмо все-таки будет мною отправлено… прошу, Хосок, умоляю тебя, не прилетай! На похоронах ты не найдешь ничего, кроме одинокого старика, лежащего в гробу. Оставайся там, где ты счастлив, рядом с людьми, которые достойны твоих любви и доверия больше, чем был достоин я… Судьба, видимо, так меня наказывает. А я слишком долгое время был слеп: не разбирал, кто достоин понимания, а кто держит нож у себя за спиной. Ли Джунхен давно положил глаз на мое детище, он всегда был до безобразия жаден, а я все принимал его жадность за деловую хватку, хах!.. Теперь же его хватка вскоре вспорет мне горло. Они уже загнали меня в угол, а я заметил это слишком поздно, Хосок. Я знаю, что мой особняк в Сеуле уже окружен, и нанятая сообщниками Джунхена мафия идет по моим следам. "Юг" нужен им для того, чтобы, прикрываясь делами компании, сбывать на черных рынках оружие и наркотики. Я всегда был за честный бизнес… жаль, но, как оказалось, совет директоров на этот счет не столь категоричен. Сеть и схемы уже настроены и заработают, как только будет устранен последний мешающий элемент. И элемент этот, к сожалению, я. Все, что мне удалось нарыть на Ли Джунхена и его подельников, спрятано в ячейке одного из банков в Пусане. Его адрес, пароль от ячейки и имена всех замешанных в этом деле ты найдешь на оборотной стороне письма. Пожалуйста, передай все сведения полиции, возможно, спустя какое-то время они смогут разобраться лучше, чем это получилось у меня. Время уже, к несчастью, не на моей стороне, сынок. Но впервые со дня нашей ссоры я рад, что ты так далеко от меня и не подвержен удару. Пусть так будет всегда. Живи своей жизнью и будь счастлив, Хосок-а. И, если сможешь, прости за все глупого недалекого старика, который был так ослеплен ненавистью, что позабыл о чувствах собственного сына. А затем всю жизнь провел, жалея о том, что потерял его. Прости меня, мой мальчик. Горжусь тем, какой ты стал. Даже после смерти продолжу гордиться. Люблю тебя, мой сын". Юнги, вернувшийся в кабинет за Хосоком, застает его всего в слезах с крупно трясущимися руками. Мужчина не слышит, как его зовут, пытаясь заставить прийти в себя, не чувствует, как его бьют по щекам, не чувствует и как, сдавшись, затем обнимают, крепко прижимая к груди, что от паники ходит вся ходуном. Юнги перебирает в пальцах его волосы, а Хосок, все-таки узнав, крепко цепляется за родное тело, прячась в его тепле. А слезы все льются… им еще долго не будет конца. Слова отца отпечатались с внутренней стороны век и не только: каждая буква письма теперь, кажется, выжжена на сердце. Так больно… Так чудовищно больно!.. – Хо, пожалуйста… – Юнги уже сам не знает, о чем его просит, он очень напуган его состоянием. Губы ложатся на лоб, принимаясь сухо тот целовать, руки укачивают тело. – Хо, я здесь, слышишь? Я рядом с тобой. Хосок, собравшись с силами, кивает ему. Рука тянется за отложенным на стол телефоном, и заплетающимся языком он просит парня, чтобы тот сделал фотографию листа с именами, а после ее отправил Намджуну, написав о том, чтобы завтра утром сразу же, как проснется, ему позвонил. Юнги делает, как ему сказали, и снова притягивает мужчину к себе. Они еще долго не покидают стен кабинета, ждут, пока иссякнут хосоковы слезы. А душа Хосока в это время крошится, скрипит и рвется. Потому что перерождается, наконец-то спустя долгие годы прощает отца.