Юг/Север

BTS – 00:00 (Zero o`clock)

20:40 Стон. Протяжный и высокий. Он заполняет собою вязкую темноту. Намджун сильно сжимает челюсти, запрокидывая голову и с очередным рывком толкаясь вперед, навстречу подающимся к нему бедрам. Волна удовольствия разносится по телу, заставляя мышцы от частых сокращений неметь. Мальчик под ним стонет так сладко… Хрупкая фигура на постели абсолютно раскрыта, бледные руки пытаются уцепиться за простыни, но без особого успеха, потому что Намджун трахает это тело в бешеном, жестком темпе, пальцами крепко впиваясь в ягодицы и те разводя так широко, что мальчишке, наверное, больно. Но едва ли Киму не плевать. Потому что ему сейчас очень хорошо. А-ху-е-нно. И с каждой волной удовольствия, какую мужчина получает с очередной фрикцией внутрь своей новой игрушки, становится еще лучше. И хуже, блять. А мальчик внизу, на простынях, хныкать начинает своим высоким голосом, очень мелодичным и чувственным. Сам себя трогает руками, начиная с груди, дрожащими пальцами по ребрам проводит, по впалому животу и дальше… пока одной из ладоней не накрывает подрагивающий и весь уже скользкий от смазки член, который, возбужденный до острого дискомфорта, на живот откинут и пачкает кожу, а при особенно сильных толчках хлопает влажно по тому же животу без всякого намека на пресс. Мальчик начинает надрачивать сам себе, стремясь в такт попасть с толчками мужчины, которому этой ночью отдается так чертовски отчаянно и абсолютно бесстыдно. Но Намджун эти руки ловит, вперед навалившись на парня, припечатывает за предплечья к матрасу над их головами и в наказание толкается особенно резко, мощно, так, чтобы шлепок кожи о кожу получился оглушительно громким и пошлым до дрожи. Ему это очень нравится. Нравится брать, не сдерживаясь, нежные тела любовников, нравится слушать их тонкие голоса, под конец такие уже охрипшие, что не разберешь, какие слова они шепчут в эту темноту вокруг них. Нравится самому на части разбиваться в момент оргазма, сносящего голову, пока вокруг его члена трепетно сжимаются и принимают глубоко внутрь. А еще – нравится представлять. И сейчас он тоже представляет… как и всегда, если честным быть до конца. Представляет на месте светлых волос нежно-сиреневые взлохмаченные пряди, на подушку откинутые и спутанные все из-за дикого горизонтального танца. Представляет вместо бледной кожи чуть смуглую, теплую, мягкую. Представляет на месте смазливого лица, что искажено сейчас напротив его собственного гримасой экстаза, совершенно другое. Знакомое, изученное уже давно и во всех подробностях. Глаза мужчины зажмурены крепко, у висков из-за напряжения выступают вены, руки от удовольствия яркого начинают дрожать, и пальцы уже синяками раскрашивают кожу мальчишки. В воображении под ним сейчас некто совсем другой. Другой, но такой же жаждущий, так же с отчаянием Намджуну готовый последнее отдать. Маленький, хрупкий на вид, нежный… с голосом звонким и приятным, с высокими резкими скулами и губами такими пухлыми, что от одного поцелуя крышу может сорвать. Под ним оказывается мальчик с сиреневыми волосами. И Намджун, не сдержавшись, стонет, соединяя губы свои и мальчишки в поцелуе – грубом, будто в отместку за то, что здесь и сейчас с ним не тот. Мальчик этот целует его, позволяет чужому языку вторгаться в горячий свой рот, задыхается от нехватки воздуха, но все равно не спешит останавливать это безумие… потому что им обоим сейчас космически хорошо. Их обоих от этого кроет. Нещадно так кроет. Но фантазия мужчины прерывается внезапно чужим оргазмом, и ничего другого не остается, как за ним следом раствориться в мощной волне наслаждения. А затем очнуться. Потому что наваждение тут же спадает. И снова Намджун оказывается здесь и сейчас. Вокруг – комната самого лучшего люкса, который он на досуге для себя забронировал, чтобы подготовиться к вечеру. Очертания предметов едва различимы из-за плотно задвинутых штор, что работу свою выполняют на отлично, не пропуская лишний свет, испускаемый огнями ночного Сеула. А их сейчас особенно много, ведь на часах скоро полночь… Из мыслей его вырывает теплая ладонь, та ложится на бедро и, слегка надавливая, вверх начинает вести, очерчивая сильные мышцы, а после – замирает в районе солнечного сплетения, где кожа немного влажная и особенно горячая. – Ты был очень хорош, – протягивают довольно, едва ли не начиная при этом мурлыкать. Намджун усмехается своему любовнику, наконец отстраняясь, и молча разрывает контакт, ничего не отвечая на обращенный к нему комплимент. Никакого тепла, никаких ответных признаний. Обычно он именно так поступает, и этот раз – никакое не ебучее исключение, просто удобная возможность удовлетворения потребности в сексе. А Намджун не любит нуждаться, он любит брать. И мужчина, успевший уже натянуть брюки и рубашку накинуть на свои широкие плечи, усмехается горько в темноту. Он не любит нуждаться… но все равно нуждается. В том, что не получит, наверное, никогда… И снова перед глазами у него вспыхивает на предательское мгновение что-то лиловое. А потом исчезает, потому что Намджун уже давно привык скрывать истинные мысли и чувства даже от себя самого. Потому что только самый большой глупец добровольно пойти согласится на то, чтобы обнажить свои слабости. Он быстро справляется с оставшимися предметами, что составляют его сегодняшний образ, а затем, не тратя больше время даже на то, чтобы кинуть на все еще отходящего от их траха парня, лежащего на кровати, прощальный взгляд, бросает короткое: – Захлопни за собой. И уходит. Потому что Ким Намджун именно такой. Он бесстыдный и жесткий, не стесняется брать свое и отнимать у других то, что те не стремятся защитить. Потому что только так и можно выжить, в люди выбиться в этом их тупом мире. Уж он это знает наверняка, потому что раньше… ну, не важно. Мужчина заходит в лифт, нажимает на кнопку нулевого этажа, представляющего собой ночной клуб, в котором он собирается провести несколько следующих часов. Придирчиво окидывает взглядом свой внешний вид, который отражает большое зеркало, подсвеченное золотистыми лампами. Черный костюм от Армани, пиджак которого небрежно перекинут через плечо, с белоснежной рубашкой, расстегнутой на две верхние пуговицы, дорогие часы из белого золота на правой руке. Выкрашенные в платиновый блонд волосы лежат небрежно, будто он меньше чем пару минут назад с кем-то трахался (хотя погодите-ка…). Мужчина смотрит в свое отражение и ухмыляется. Он доволен. А затем вспоминает, куда и зачем сейчас спускается, и на душе становится как-то неспокойно совсем… Он не знает, что от этой ночи стоит ждать, и поэтому нервничает. И вся эта ситуация бесит немного… хоть в той и присутствует капля радости от того, что скоро он сможет встретить старого друга, которого не видел добрую сотню лет. Вот только… Мужчина пристальнее вглядывается в собственное отражение, зрачки жадно скользят по резким чертам. … Если он сам за это время смог так сильно измениться… Насколько изменился тот, кого он сегодня ждет?

***

20:50 – ...И мы стоим такие в коридоре, рычим друг на друга, материмся, как последние черти, пока нас пытаются разнять, а этот уебок подходит как ни в чем не бывало, – Чонгук с чувством пинает какой-то мусор, попавшийся на его пути, громко шмыгает покрасневшим от холода носом, делая паузу в рассказе. – И такой говорит: «Родителей обоих в школу». Вот пидорас! Клянусь, Юнги-я, он меня ненавидит! Какого черта он вызвал предков!? Как будто не знает, что отец мне яйца оторвет! – Может, потому что это твоя шестая драка за неделю, а сегодня только четверг? – хмыкают ему сухо в ответ. – Разве такое можно дракой назвать?! Сам знаешь, что это просто ребячество, там даже крови не было почти! – Почти – понятие растяжимое, – замечают философски, снова хмыкая и тем самым выводя из себя. – Ты вот сейчас напросишься и спровоцируешь драку номер семь. Юнги на его слова бросает взгляд из разряда «че, правда?», а потом отворачивается. – Не пизди́, – добавляет, прежде чем ухмыльнуться и посильнее натянуть тонкий капюшон на уши. Ветер его продувает, как нехуй делать, зато снег не попадает на волосы. Юнги знает, что Чон Чонгук, восемнадцать лет, ученик старшей школы, в которой Юнги, кстати, тоже учится, ни за что на свете не поднимет на него руку. Они же, как-никак, лучшие друзья, выросли вместе и теперь друг другу чуть ли не братья. Как всегда, слегка побрехавшись и пообещав начистить друг другу ебала, они продолжают идти себе дальше, шаркая ногами в снегу, которого сегодня навалило просто немерено. Настоящая новогодняя ночь, даже в чудо как-то хочется по-особенному сильно поверить. Вот только они для этого совершенно не там родились. А жаль. Юнги снова поворачивается и смотрит с интересом на своего лучшего друга, осматривает тысячу раз изученное лицо, черные волны непослушных волос, в которых путаются снежинки (потому что капюшон упал на спину, а руки заняты пакетами, чтобы поправить), порозовевшие щеки и смешные губы, которые для этого сурового с виду подростка слишком уж всегда мило выпячиваются, обнажая широкие передние зубы. Замечает ссадину на скуле, кровь на которой уже запеклась тонкой багровой корочкой. – Ты что, придурок, дал этому слабаку себя ударить? – Отъебись, – вежливо отвечает Чон. – Сегодня просто день такой – невезучий нихрена. – Типа встал не с той ноги? – Типа не с той ноги родился. О да, Юнги с ним в такие моменты согласен полностью. Они почти уже на месте. Время позднее, что заставляет обоих спешить. Юнги обещал брату в полночь быть дома, но у него на эту ночь еще осталось одно важное дело. Они с Чонгуком останавливаются возле подъезда. – Зайдешь поздороваться? – спрашивает Юнги, на что Чон качает головой. – Прости, бро, у меня дел до жопы сегодня, еще в центр тащиться. – В центр? – Юнги присвистывает, протягивая руки, чтобы забрать пакеты у друга. Освободившись, Чон потирает друг о друга окоченевшие от холода ладони, поправляет висящий на спине рюкзак. А потом морщится, слыша очередной вопрос Мина: – Что, опять отец тебя напрягает? – Не, он в последнее время ко мне не лезет, – Чон отвечает честно, потому что не привык врать Юнги и никогда этого не делает в принципе. Но взгляд все равно от того отводит и им упирается в землю, что под их ногами покрыта грязно-серым снегом, в котором, как подснежники, натыканы бычки. – Никакого криминала. – Прямо-таки новогодние чудеса, – Мин ему легко ухмыляется, зарабатывая то же самое в ответ. – Ладно, Гук-а, с Новым годом. – С Новым годом, бро. Завтра увидимся? – спрашивает напоследок, и Юнги кивает утвердительно, уже разворачиваясь в сторону подъезда. – Спишемся утром, – роняет, как и всегда, а затем исчезает за входной дверью. Та захлопывается и еще какое-то время противно дребезжит. Чонгук смотрит на то место, где исчез Юнги, вздыхает и хмурится. А на душе у парня кошки скребут. Потому что, может, он Юнги и не врал никогда… да только это не значит, что всегда и обо всем он ему рассказывает. О самом главном рассказать мужества не хватает уже долгие месяцы, и это душит. Поэтому Чонгук сейчас и стоит здесь совсем один. А мог бы завалиться, как раньше, к Юнги, встретить Новый год с лучшим другом в кругу его небольшой семьи. Небольшой, но теплой, потому что у них есть то самое ценное, чего Чонгук с рождения был лишен. В семье Юнги принято любить друг друга. В семье Чонгука принято приносить пользу и не путаться под ногами отца. Принято не перечить и быть марионеткой. Принято подчиняться и проигрывать. А еще – убивать. Но в этом… в последнем – так особенно, Чонгук лучшему другу никогда не признается. Ни за что. Слишком страшно. Поэтому Чон только вздыхает в очередной раз и, развернувшись на пятках, шагает прочь. У него правда есть сегодня еще одно дело… но, слава Богу, в планах по чесноку никакого криминала. Хотя менее странными, чем есть, данный факт их не делает…

***

Юнги кое-как затаскивает четыре тяжелых пакета на свой пятый этаж и, прежде чем продолжить путь до входной двери, опирается на стену, где участок ее более-менее чистый, и тяжело дышит, пытаясь отдохнуть немного перед финальным рывком. В отличие от Чонгука, который в последнее время успешно становится шкафом, Юнги не любитель всего вот этого вот. Никаких тяжестей, спасибо, он больше любит бегать и гоняться с мячом, как полоумный. А что до тяжеленных пакетов – не та у него комплекция. Весь Юнги жилистый и худой, а еще достаточно низкого роста. Кожа у него вечно бледная, как у призрака, и парень от этого кажется полупрозрачным. Да и его высветленные волосы, что вечно торчат под всевозможными углами, лишь дополняют образ Кентервильского привидения. Но бьет Юнги всегда от всей своей широкой души. Рука у него, как говорят, тяжелая. А еще он достаточно быстрый и юркий, что в совокупности с природным чутьем и хитростью часто дает преимущество в драке. Как и складной ножик, вечно своего часа ждущий в заднем кармане потертых (от времени, а не по моде) джинсов. Ну, а что вы хотели? Это Юг, сучки. Мин в последний раз глубоко вздыхает, облизывает сухие шершавые губы и, оттолкнувшись от стенки, тяжело шаркает ботинками к входной двери, по которой, не заморачиваясь, пару раз пинает, упираясь в ту лбом. С той стороны слышатся торопливые шаги, и через пару секунд дверь отворяется, проливая желтый свет на пол лестничной клетки. В проеме мелькает старший брат Юнги, Сокджин, который отстраняется, чтобы пропустить парня в прихожую. – Будь тише, Мисо только заснула, – тут же просят Юнги с порога, и тот кивает, поджимая губы и делая виноватое выражение лица. Знал бы, что девочка спит, не стал бы буянить, конечно. Юнги все еще не привык к этому. Да и Сокджин, он знает, тоже. Три месяца они уже так живут… Ровно три месяца с тех пор, как их старшей сестры Юны не стало. Передоз. И все покатилось к чертям. Юнги, на самом деле, легче всех пришлось. Гораздо легче, чем Джину, который был вынужден бросить четвертый курс медицинского университета, пожертвовать стипендией, устроиться на несколько подработок и все ради того, чтобы растить их оставшуюся сиротой полуторагодовалую племянницу. Мисо была славным ребенком, Сокджин и Юнги, несомненно, любили ее больше всего на этой земле, но блять… сказать, что они оказались не готовы к этому дерьму – ничего не сказать. А ведь когда-то у них была нормальная семья. Любящие мама и папа, Юна закончила школу с отличием, даже училась за границей по обмену, а Сокджин поступил на медфак, и Юнги когда-то был вполне себе прилежным учеником… а потом, видимо, взамен белой настала черная полоса. Беспросветная, мать ее, жопа. Родители погибли. По жестокой случайности. А сестра забеременела от какого-то американского ублюдка, который впоследствии бросил ее, оставив ни с чем. Обратно в Сеул Юна вернулась уже с новорожденной дочкой. И с наркотической зависимостью. Ее хватило еще на год. – Ты снова воровал на рынке, – уже даже не спрашивает – утверждает Сокджин, когда мрачно рассматривает содержимое пакетов, что Юнги волок с таким усердием. – Еще и Чонгука наверняка припахал, да? – Жить честно в наше время себе позволить могут только богачи, – фыркает младший, а затем, подумав, добавляет: – хотя не, они, наверное, тоже не страдают подобной херотой. Да сегодня нам повезло! Все на салют отвлеклись, грех было пройти мимо… тем более у Мисо заканчивалась смесь… Упоминание племянницы, как по волшебству, убирает печать недовольства у хена с лица, и тот, оторвавшись от пакетов, поднимает уставший взгляд на Юнги. – Спасибо, – он произносит тихо… так, будто стыдится, винит себя в чем-то. Наверное, в том, что считает своей обязанностью заботиться о них… – Все в порядке, хен, – Юнги отмахивается, чувствуя себя крайне неловко от всего этого. Чтобы занять руки, он принимается распихивать принесенные продукты по углам их маленькой кухни. – Я тоже здесь живу и должен вносить свой вклад. Ты… ты не один, знаешь же? Юнги смотрит на Сокджина и замечает, что тот на его слова улыбается. – Прекращай быть слишком взрослым, малявка, – вздыхает все еще с улыбкой на своем красивом лице, подходя ближе к Юнги и взъерошивая его и без того лохматые волосы. – Эй, мне уже семнадцать! – Юнги шипит на брата возмущенным котенком, прекрасно помня о том, что басить, когда Мисо спит, в их доме строго под запретом. У них с Сокджином разница в шесть лет, а по ощущениям – во все шестнадцать. И все потому, что старшему брату слишком резко пришлось стать взрослым и ответственным. Сначала на его шею сел один Юнги, а затем еще пришлось заботиться о Мисо. Юнги иногда чувствовал, что брат корит себя за то, что справляется, по его собственному мнению, не должным образом. И это, на взгляд самого Юнги, была чушь собачья. Сокджин был прекрасным старшим братом и дядей. Он… он им с Мисо был как отец, мать, старший брат… он был всей их семьей. И они любили его до безумия сильно. Юнги старался, правда старался, как мог, помочь. Внести свой скромный вклад. И пусть из-за школы он не мог найти постоянную работу, пытался хоть что-то вывести хотя бы на мелких кражах… и не совсем мелких. Иногда, когда фартило, на те деньги, что попадали к нему в карман, семья могла прожить с неделю. И сегодня Юнги очень сильно надеялся на то, что ему подфартит. Должно же и его в эту ночь ждать новогоднее чудо, да блять! – Я обещал Чонгуку зависнуть с ним до полуночи, – бросает он, как ни в чем не бывало, когда пакеты разобраны. – Но к обратному отсчету вернусь. – Ладно, – кивает Сокджин, понимая прекрасно, что запрещать что-то Юнги – это как головой биться о бетонную плиту. Да и не принято это у них на районе – запрещать что-то местным парням. И пусть Юг и считается самым опасным местом в Сеуле, тем, кто живет здесь, опасность навряд ли грозит, если только от какой-нибудь неместной банды. Да и те не сунутся просто так, сначала, как положено, забьют стрелу. Короче, все путем. И это – обычное дело. Юнги хлопает пару раз брата по плечу, в очередной раз обещая к двенадцати быть дома, как штык, и вылетает за дверь. Уже пробежав несколько лестничных пролетов, вспоминает, что опять забыл прихватить с собой шапку, но подниматься обратно слишком впадлу, поэтому он решает, что уши ему не очень-то и нужны, продолжая громко топать толстыми подошвами ботинок. Он, как и Чонгук, сегодня едет в центр. Вот только, в отличие от друга, планы у Юнги исключительно криминальные.

***

21:30 – ...Два! Три! Будем! Алкоголь, выплеснувшийся из нескольких столкнувшихся бокалов, облил ему пальцы. Чимин поднес свой к улыбающимся губам и стремительно опрокинул в себя огненный напиток. Который был далеко не первым сегодня, но разве кто здесь считает? Эта ночь словно создана для веселья. Для того, чтобы ему снесло крышу, и волны эйфории подхватили то, что останется. Чимин любит такие ночи. Очень любит. Парень не прекращает улыбаться, даже когда после горькой выпивки мышцы лица сводит, и хочется поморщиться. Пак только удовлетворенно шипит и тянется к барной стойке за следующим шотом. – Попритормози, Чимин-а! – кто-то окликает его, ладони ложатся на его открытые плечи и тянут назад, вынуждая парня начать сопротивляться, – ты так еще до Нового года отключишься. – Может, именно над этим я и работаю… – отвечают ему, не оставляя попыток заполучить желаемое спиртное. Алкоголь его друг. Лучший, между прочим. С недавних пор. Чимину, все же, удается заграбастать себе новый шот, и тот отправляется следом за своим предыдущим товарищем, делая мир вокруг парня в разы светлее, хоть над городом уже и стоит ночь. Новогодняя ночь, мать ее. Ну разве не здорово?! «Все… так… здорово…», – думает Чимин, улыбаясь шире. Его тело уже живет само по себе, покачиваясь в плавном ритме под какую-то музыку, которая доносится до парня как будто сквозь плотный слой ваты. Но на самом деле та в клубе так долбит своими басами, что стены и пол мелко подрагивают, будто тоже танцуют вместе с гудящей полупьяной толпой. Но Чимину похер, Чимин давно уже привык. Он грациозен даже когда в жопу бухой, как прямо сейчас. В том, чтобы быть профессиональным танцором, иногда, несомненно, есть свои плюсы. Каждое его движение выглядит впечатляюще и заводит… как девушек, что трутся об него, словно кошки в течку, так и парней, кидающих заинтересованные взгляды сверху вниз: от лиловых волос, разделенных зигзагообразным пробором, до красиво обтянутой кожаными скини задницы. К слову, Чимин больше по последним, если вы интересуетесь. Хотя иногда не брезгует тем, чтобы сменить лигу на пару-тройку часов, если цель стоит внимания. Так, разнообразия ради. В том, чтобы быть профессиональным танцором, иногда, несомненно, есть свои плюсы. Например, как бы сильно пол под ним не качался, Чимин на нем устоит непременно. И всем покажет, что не так уж он и пьян. Понятно вам!? Он все еще планирует зажечь в этом месте сегодня. Потому что ахуительно счастлив быть здесь и сейчас. В этом замечательном клубе и с этой замечательной компанией едва знакомых людей. Главное – его лучший друг с ним, прямо внутри него намешан в невообразимых количествах и делает жизнь лучше и легче. Новый лучший друг. А старый пусть идет нахуй. Если Чимин ему не нужен, то и он Чимину не нужен соответственно. Так и знайте.

***

22:00 Черный лексус мягко тормозит напротив входа в отель класса люкс. Задняя дверца его тут же открывается, и на улицу, морщась от холодного ветра, выходит молодой человек в длинном кашемировом пальто. Портье запоздало останавливается возле него, склоняясь в низком поклоне. – Господин Чон, прошу простить меня за медлительность, – лепечет он куда-то в район своих собственных коленей, на что мужчина перед ним закатывает глаза и, молча отвернувшись, направляется в сторону входа. Таков уж Чон Хосок. Чон Хосок, который не любит тратить время зря, пустые разговоры с людьми, что для него не представляют никакого интереса… а еще Южную Корею и Сеул в частности, но разве кто-то его тут об этом спрашивал? Обстоятельства, вот, не спросили. Просто внезапно случились, огорошив «счастливым» известием прямо под Новый год, поставили перед сраным фактом и буквально пихнули в спину. В направлении аэропорта Хитроу, на первый же рейс которого Хосок купил себе билет. Потому что его присутствие в Сеуле теперь обязательно. Чон усмехается сам себе. Обязательно, конечно… ведь после скоропостижной смерти родного отца он – единственный наследник, которому достанется буквально все, что тот за свою жизнь заработал. На самом деле, Хосок очень сильно удивлен данным фактом, ведь считал, что старый маразматик давно переписал свое завещание, подарив билет в сладкую жизнь какому-нибудь ублюдку, который бы старательнее всех остальных крыс вылизывал отцовскую задницу. Но нет, корпорация все равно досталась Хосоку по линии наследования. Чудеса да и только. Но не то чтобы Хосок страстно этого желал и ахуительно рад был неожиданной новости… В Лондоне остались его дом, его семья, вся его жизнь. И, разобравшись с формальностями в максимально сжатые сроки, Чон планировал незамедлительно вернуться туда, где и должен быть. Поэтому он остановился в отеле, а не в доме, который принадлежал покойному отцу – не хотел обживаться и всякое такое. Лучше всего сейчас – безликий номер, который будет всем своим видом напоминать, что пора сваливать отсюда нахер. К тому же, до офиса он был недалеко, и сам этот отель теперь… вроде как, принадлежит ему… или вскоре должен будет принадлежать. Вот, как-то так… Его багаж в скором времени должны были доставить, а пока Хосок в одиночестве поднялся в пентхаус, ключ-карту от которого ему любезно предоставила девушка-администратор, которая своей широкой улыбкой немного напугала молодого мужчину, но это, скорее всего, лишь от того, что он примерно представлял ход мыслей в ее милой блондинистой головке. Он – молодой богатый наследник мега-корпорации, к тому же, еще и холост. Таких называют лакомым кусочком или что-то типа того… Вот только мало кто здесь знает о том, что Чон Хосок уже пару лет как занят. Да и вообще, девушки его особо никогда не прельщали. Это и послужило когда-то причиной семейного раскола, когда Хосок со скандалом уехал в Америку, а после осел в Европе. Он правда, от всей своей души, не желал когда-либо возвращаться в эту прогнившую старыми традициями высокоморальную страну. Жаль, что, все же, пришлось. И его отец действительно был настолько Хосоку отвратителен, что Чона смерть родителя расстраивала лишь тем, что вынудила сесть на самолет и ступить на эту грешную землю. И теперь он здесь. Опять, блять. Длинные гудки в динамике слышно недолго. Вскоре те сменяются бодрым низким голосом его партнера. – Привет, милый, – по-обычному здороваются с ним, и Хосок слабо улыбается в темноте номера, где так и не успел включить освещение. Вместо поиска выключателя мужчина подходит к панорамному окну и скользит взглядом по ночным праздничным огням Сеула. Красиво. И мерзко для него. – Как добрался? – Медленно, – хмурится и кривит свои губы, в душе все еще клокочет что-то, похожее на укрощенную годами ярость, но Хосок давно привык сдерживать подобного рода чувства, поэтому голос его не выдает ни единой отрицательной эмоции. Не стоит его партнеру знать, как на самом деле Хосоку сейчас хуево. – Только поднялся в номер. Завтра в обед у меня совещание по поводу передачи компании ее новому владельцу. – Все так просто? – удивляются на том конце. – В теории, – хмыкает Хосок, ладонью потирая лицо. – На самом деле человек, которому я хочу передать компанию отца, об этом еще не догадывается… он думает, что я вернулся, чтобы самому возглавить тут все. Но ему придется согласиться. – Почему ты так думаешь? – Его партнер, Ричард, был весьма сообразительным парнем и всегда ставил под сомнение любое событие, имея привычку просчитывать вероятности и пути, в которые ситуация могла повернуться в тот или иной момент. Да, он был долбаным стратегом по жизни. И Хосоку это на самом деле очень в нем нравилось, потому что сам он был точно таким же. Практичным. Расчетливым. Всегда добивающимся своего. – Потому что у него не будет другого выбора, – отвечает ему Хосок, пока сам все еще разглядывает город перед собой и темное небо, которое примерно через час должно будет раскраситься миллионами ярких вспышек новогодних фейерверков. – Я не намерен давать ему пути отступления. – Хочешь подставить его? – Отчасти, – Хосок закусывает губу, чувствуя, как совесть внутри его груди начинает неприятно копошиться. Но не так сильно, чтобы дискомфорт стал опасен для жизни. – Да и навряд ли это можно назвать подставой, я буквально дарю ему одну из крупнейших корпораций Кореи! За такое многие убить готовы… – И он готов? Хосок отвечает на вопрос Ричарда нервозной тишиной. Потому что знает – нет. Ким Намджун, тот человек, которому он планирует передать дела, не такой. Но, выбирая между ними двумя, Намджун больше подходит под роль президента корпорации отца. По крайней мере, папаша не перевернется в своем гробу, если узнает, кто именно занял его место. Вздох Ричарда слышится из динамика. – Ладно… я знаю, что ты сможешь это сделать. Ты же, мать твою, Чон Хосок. Как и всегда, все будет так, как ты хочешь. А затем ты вернешься ко мне, и мы будем жить, как жили раньше. – Аминь, – тянет Хосок вяло. – Я знаю, что ты атеист, – возмущенно фыркает Ричард, заставляя мужчину слегка приподнять уголок своих губ. – Желаю тебе удачи. И с Новым годом, любовь моя. – С Новым годом, – мягко отвечает Хосок, прежде чем положить трубку. Он бросает погасший телефон куда-то в сторону кушетки, стоящей рядом, и какое-то время еще продолжает молча стоять, уставившись в окно. Перед ним – город, из которого несколько лет назад он в панике сбежал… Кто-то когда-то сказал ему, что история циклична. Теперь он понимает: так оно и есть на самом деле. Все мы рано или поздно вынуждены прийти на место истока. Настало время и Хосоку оказаться там. Но это совсем не значит, что путь его окончен, в конце концов, он сам в состоянии выбрать, куда идти следом. И выберет. Вернее, уже выбрал – в Лондон. Домой. – Господин Чон, вы внутри? – слышит он с порога голос консьержа и делает над собой усилие, чтобы не застонать, понимая, что все вокруг теперь постоянно будут говорить исключительно на корейском. Все это как страшный сон. – Да, я здесь, проходите. Свет включается, его вещи заносят, начиная расставлять по местам, а сам Хосок, умывшись и сменив наскоро свой дорожный костюм на более дорогой и приемлемый комплект от Шанель, выскальзывает из номера прочь. В лифте он смотрит на часы, что слабо мерцают под искусственным светом на его руке. Половина одиннадцатого. Что ж, всего полтора часа, и в его жизни одна глава сменит собой другую… по крайней мере, Хосок надеется, что перемены в его жизни на этот раз не заставят слишком долго себя ждать.

***

22:35 Чем глубже ночь, тем холоднее становится воздух. У Чонгука нижние ресницы все время примерзают к щекам, если смотреть вниз. И он бы рад не смотреть, вот только тогда существует риск не хило так навернуться на льду и отбить себе копчик, которым парень очень дорожит. Поэтому из двух зол он по традиции выбирает меньшее и понемногу страдает каждый раз, когда приходится моргать. И за каким чертом он поперся куда-то в новогоднюю ночь совсем один, когда на улице холод просто собачий, а все веселье далеко – спросите вы. И Чонгук пошлет вас нахер. Потому что об этом он не обмолвился еще ни одной живой душе. Его маленькая тайна. Которую он сам, если честно, пока еще не совсем способен осознавать так, чтобы это все имело какой-то смысл. Хоть крупицу жалкой логики. Ни того, ни другого, в его действиях нет уже несколько месяцев. С тех самых пор, как… ну, неважно. Чон замедляется по мере приближения к пункту своего назначения, его походка становится аккуратной, движения – осторожными. Люди в парке, куда он забрел, еще есть, пьяно и весело смеются, кто-то бросается друг в друга снегом. Всем кругом радостно до усрачки, Новый год же… Не смеется и не радуется здесь только один. Тот, ради кого Чонгук и приходит сюда с такой поразительной регулярностью, будто ему за это хорошенько приплачивают. Не приплачивают. Он просто сходит с ума, наверное, потому что никакой другой причины Чонгук для себя просто, нахрен, не видит. Но все равно продолжает, как какой-то зависимый. Но не от наркоты, нет… подобного рода зависимость он за свою, пусть и короткую, но весьма насыщенную событиями жизнь еще не встречал ни разу. И это просто сносит его и без того, знаете ли, хлипкую крышу на раз. Он сидит на скамейке. Как и всегда. Как ни в чем не бывало, будто сейчас не тридцать первое декабря и не ночь на дворе. Будто все как обычно, и он просто присел отдохнуть в разгар своей приятной прогулки по парку… Вот только сейчас тридцать первое. На часах почти одиннадцать. И все, может быть, для Чонгука и этого парня обычно уже, вот только Чон кое-что наверняка знает: тот парень здесь не на прогулке. Он здесь… именно здесь, на этом месте, на чертовой промерзшей скамейке одиноко сидит в тишине каждую. Гребаную. Ночь. И Чонгуку до безумия интересно, зачем этот пацан постоянно приходит сюда. Было. А затем он втянулся. Затем «доза» стала настолько привычной, что без нее, кажется, уже нельзя. И Чонгук просто не понимает, как с ним такое случилось и что это вообще за херня. Может, есть тут тот, кто мог бы все объяснить… Вот только здесь никого. И одновременно – куча народу, но те лишь мешают. Но, хотя бы, дают среди себя затеряться и остаться незамеченным. Чонгук этим с радостью пользуется. Присаживается на давно уже облюбованную им самим скамейку, с которой его парнишке не видно, вытаскивает из рюкзака на спине скетчбук и отлистывает его на пустую страницу. Его митенки едва способны защитить от холода, но Чонгук не жалуется – уже привык. Ведь пустых листов в альбоме почти уже не осталось… Этот парень он просто… красивый. Чонгук не может точно сказать, сколько тому лет – слишком незнакомец худой и бледный. У него очаровательный профиль с небольшим лбом и плавной линией носа. А еще пухлые губы. И мягкие кудри волос, которые в их первую встречу были ярко-бирюзовыми, но сейчас от времени краска почти вся уже смылась, оставшись только редкими голубоватыми прядями в некоторых местах. Он очень красивый. Рука так и просится нарисовать. Что Чонгук и делает каждый раз, как приходит сюда. В первый раз это была чистая случайность. В первый раз Чон находился в крайней степени отчаяния и не знал даже, куда именно идет, просто передвигал ногами. Казалось, что, если остановится, те просто откажут... И потом он увидел этого странного парня с красивым лицом. Бледного и худого, отрешенно смотрящего перед собой на спокойную гладь небольшого пруда, что располагался в самом центре городского парка. Такой… не от мира сего. Это заставило Чонгука остановиться. И его ноги, на удивление, все еще могли его слушаться. Незнакомец держал на своих коленях фотоаппарат. Тот всегда был при нем – Чонгук заметил. Но на памяти Чона не было ни раза, когда парень им бы воспользовался. Странно, но не для сталкера, что изо дня в день рисует одного и того же человека, наверное. Да уж… узнал бы кто о его необычном хобби, вот было бы шуму. Даже Юнги и тот, скорее всего, вряд ли бы понял. Лучший друг вообще был не особым романтиком. Чон ни разу, к слову, не видел того с девушкой и не слышал, как Мин говорил об отношениях. Иногда казалось, что в этом плане Юнги никогда не сможет остепениться, будто парень для этого ну просто не создан, хотя душа его, на самом деле, была мягкая. Уж кто-кто, а Чонгук это знал… Ему остались лишь финальные штрихи. На часах к тому времени было уже одиннадцать сорок пять, и Чонгук чувствовал, что парень скоро покинет свое место. А значит, пора и ему сворачиваться. Окоченевшие руки быстрее заскользили по бумажному листу, выводя плавные линии черным грифелем. Пока еще это был только набросок. Обычно Чонгук заканчивал работу над очередным портретом уже дома глубокой ночью… а потом спал на уроках под гневные крики учителей, но едва ли ему было не похер на них. Оторвавшись от скетчбука, Чонгук бросил взгляд на парня, чтобы свериться с оригиналом… И вдруг замер, удивленно выдохнув. Потому что вдруг, когда в Сеуле холодно, тридцать первого декабря, ровно в одиннадцать сорок пять случилось то, что за эти несколько месяцев не случалось с Чон Чонгуком еще ни разу. С другой лавки через весь парк на него смотрели в ответ.

***

23:45 Пятнадцать минут. У него осталось плюс-минус пятнадцать минут, потому что Хосок обещал появиться около полуночи. Намджун… скучал по старому другу, конечно… и нервничал. Потому что этот самый старый друг теперь, на минуточку, еще и без пяти минут его босс. И от этого становилось как-то нерадостно, хотя с чего бы. Чутье подсказывало Киму, что стоит насторожиться. Оно же нашептывало мужчине о том, что не может Чон вот так просто разорвать все связи в Лондоне и уехать в Сеул навсегда. Что-то грядет. Что-то, что Намджуну уже не нравится. Очень. Но пока его хватает только на то, чтобы, жалко бездействуя, ждать первого шага от правящей руки. И надеяться, что выйдет быстро подстроиться под ситуацию, подмять под себя карты, что лягут на зеленое сукно между двух старых друзей. Ким Намджун за эти годы успел чертовски сильно измениться. И так же чертовски сильно успел измениться Чон Хосок, предположительно. Намджун стоит наверху, с вип-ложи наблюдает за теми, кто танцует внизу, чтобы успокоить нервы. Время от времени пригубляет напиток, который держит в руке. Дорогой алкоголь – тоже своего рода успокоительное. Внизу красиво, внизу полуголые тела и блестящие мейк-апом лица мелькают среди полосатых огней клубных ламп и металлических блесток, что сыплются с потолка, словно снежинки. Приятно. И тут взгляд замечает то, что основательно притягивает и заставляет залипнуть. Очередное тело, лицо… лиловые волосы с зигзагообразным пробором. Это не неожиданно, это нормально, привычно уже. Намджун ни разу не удивлен, потому что этот парень – здесь весьма частый гость. Последние месяца три. И столько же примерно – личный кинк Ким Намджуна. Потому что, хоть и еще мальчишка, этот безымянный юнец мужчину притягивает, будто магнит размером с херову Луну. Потому что весь он такой чувственный… Очень красивый. А еще Намджуну не знаком ни разу, и пусть так останется, потому что Намджун не готов, чтобы в его жизни сейчас появлялся кто-то и помещал себя в самый ее центр. Его и так все устраивает. Устраивает просто испытывать эту приятную тяжесть внизу от взгляда на того, кто сейчас перед ним извивается красиво с улыбкой на пухлых губах. Устраивает следить за тонкими руками, что взмывают куда-то вверх, запрокидываясь за голову. И он может ярко представить, как сжал бы эти руки своей ладонью, припечатывая к подушкам. Да… ему очень нравится. Смотреть, но не трогать. Упиваться своим извращенным мазохизмом и получать от этого особенно острое удовольствие, а потом вымещать скопившуюся страсть на очередном парне, имени которого он не знает точно так же, как и имени этого лилововолосого мальчика. А потом случается именно то, чего Намджун сегодня так сильно ждал. В парадном входе появляется Чон Хосок. Намджун быстро сканирует мужчину внимательным тяжелым взглядом. Дорого. Без лишней вычурности. Шаг уверенный и быстрый, но ни разу не торопливый. Так ходят те, кто уверен в себе, хозяева ситуации, мать их. Хосок явно пришел сюда сворачивать гребаные горы… и что-то подсказывает сейчас Намджуну, что одной такой горой является и он сам. Чон пока еще внизу, передвигается по клубу уверенно, будто бывал здесь сотню раз, а на деле – никогда. И это даже смешно, потому что в следующий момент… Случается именно то, чего Намджун сегодня никак не мог ожидать. В Чон Хосока, в того самого хозяина ситуации, в уверенного в себе мужчину – кто-то со всей своей дури врезается. Светлая макушка низкого худого паренька мелькает в безумном свете прожектора, а потом растворяется во тьме за долю секунды, оставляя Хосока, который, по губам видно – не отказывает себе в удовольствии выдохнуть с чувством одно знаменитое английское словцо, распластаться на четвереньках. Намджун больно кусает губы, чтобы успеть подавить улыбку до того, как друг доберется до него. Лучше сделать вид, что ничего не заметил, не стоит злить Хосока, тот еще в юности не умел усмирять свою агрессию. Характер у него весьма вспыльчивый. Но Хосок не идет к нему. Он поднимается и вдруг замирает, ощупывая пиджак… а затем матерится уже на родном корейском, вероятно, понимая, что при падении кроме собственной гордости лишился и кое-чего еще. Его глаза не по-хорошему прищуриваются… а в следующий миг и Чон исчезает в темноте следом за белобрысым вором. Намджун вздыхает. Вздыхает и движется к лестнице, что ведет на танцпол. Видимо, сегодня ночью ему еще предстоит разгребать некоторое дерьмо.

***

23:55 Юнги уже бывал в этом клубе и прекрасно знает, где выход, но в сторону его не торопится, потому что чувствует – именно там его в первую очередь будут поджидать. В кармане – туго набитый наличкой чужой кошелек, в груди – бешено колотящееся сердце. Потому что сколько бы раз он не повторял этот фокус, все равно нервничает. Потому что стоит один раз попасться – копы загребут как нефиг делать, и у Джина тогда будут проблемы. На себя Юнги похерам, но тревожить по чем зря хена – последнее дело. Тому и так несладко. А Юнги просто искренне хочет помочь. И помогает так, как умеет. Пусть это опасно, но игра стоит свеч по-настоящему. В этом клубе столько богатых снобов, что от одного пропавшего кошелька никто из них точно не обеднеет… и тот тип, в которого Юнги «случайно» сегодня врезался, бомжом в эту ночь не станет уж точно. В его-то костюме, дополненном парфюмом от Гуччи. Да, Юнги разбирается. Но ровно на столько, на сколько богатым, тот парень еще оказался и таким же, блять, злым. Злым, как черт. И теперь рыщет по клубу в поисках него, уже даже охрану успел подключить, и те сорвались так оперативно, будто по приказу. Кажется, этот мужик – большая шишка… Юнги так жаль… Не жаль. Ему бы только выбраться отсюда и желательно как можно скорее, потому что счет идет на минуты. Новый год он уже просрал, а значит, Джин будет закипать все сильнее по мере того, как минутная стрелка часов на стене их гостиной будет ползти от двенадцати вниз. Мин уже представляет, как уши его красивого хена совсем некрасиво пунцовеют от ярости. Кажется, кому-то сегодня прилетит по тощей жопе… если, конечно, раньше его тут не отпиздит кто-то пострашнее Сокджина. Который кричать слишком громко уже точно не будет, не со спящей в квартире племянницей. Юнги низкого роста, и это ему очень наруку – проще затеряться в разномастной толпе подвыпившей молодежи, что отрывается на танцполе. Он время от времени наталкивается на кого-то, потому что танцор из него тот еще. Вообще никакой. Но Юнги правда старается. Снова его кто-то толкает, на этот раз более ощутимо, впечатывая в другое тело, которое, в общем-то, не при чем, и Юнги даже почти жаль паренька, в которого он врезался, потому что прилетело тому не хило… – А ты что здесь забыл? На него удивленно пялятся из-под лиловой челки, и Мин тут же узнает того, кому принадлежит это фиолетовое недоразумение. Ну да, собственно, новогодняя ночь на то и новогодняя ночь, чтобы в нее случались такие вот ебучие чудеса. Кого еще Мин мог встретить в этом клубе на другом конце, блять, города, как не того самого человека, который его больше всех бесит? Интрига? Нет, нихрена подобного. Сука. – Отъебись от меня, – Юнги отталкивает от себя полупьяное тело, а взгляд на знакомом лице посекундно все больше трезвеет, становясь осмысленным. – Не твое дело. Он слишком тут задержался. Застоялся на одном месте и от этого еще больше занервничал, потому что чутье сейчас голосит Юнги драпать отсюда со всех ног. Вот прямо сейчас! Но его снова кто-то толкает. И на этот раз больно так, что глаза слезятся. Возможно, потому что толчок этот был сделан специально и, возможно, потому что его инициатор нихрена не пушинка. Юнги падает на пол, но не успевает он даже повернуться, как его уже поднимают, схватив за куртку. Перед глазами появляется лицо его недавнего «клиента», и то настолько искажено в гневной гримасе, что Мину становится весело. Ну и придурок. – Кошелек, – говорят ему холодно, сверля черными глазами, а Юнги снова смешно. Кажется, кто-то здесь не привык, что его обводят вокруг пальца. Еблан. – Коленка, – выдыхает Мин. А человек перед ним хмурится, впадая в секундное замешательство. Отвлекается, и это то самое, что Мину сейчас нужно больше всего. – Какая еще… – Та самая! Юнги метко бьет коленом прямо ублюдку по яйцам, и когда чувствует, что снова свободен, резво дает по газам. Из груди вырывается смех, что от адреналина внутри хриплый и резкий, от него в горле першит, но Мин не прекращает смеяться. А вокруг вдруг становится на мгновение очень тихо… И затем начинается. – ДЕСЯТЬ! Что ж, Джин убьет его. – ДЕВЯТЬ! Это они специально для Юнги считают его последние секунды. После того, как это безумие завершится на финальной ноте, парень будет заведомо мертв, да. – ВОСЕМЬ! А ведь он хотел дожить до старости… ну, хотя бы до тридцати… – СЕМЬ! Но, может, когда Джин увидит, сколько денег он сегодня сумел раздобыть, малость смягчится. Стоит купить ему что-нибудь… успокоительное, например… – ШЕСТЬ! Юнги пересекает танцпол и спешит к черному выходу, который не закрыт – он знает. – ПЯТЬ! Этот дурацкий год, наконец-то, заканчивается, и Мин чертовски этому рад, потому что тот был настолько сумасшедшим и отнял так много, что следующий… блять, он просто обязан… обязан подарить взамен хоть что-то! – ЧЕТЫРЕ! А вот и спасение – потайная дверь, какую заметить простому смертному нелегко. Юнги хватается за ручку, приоткрывая выход, а затем с любопытством оборачивается. Со своего места он может видеть придурка Чимина, который, кажется, уже напрочь забыл про их внезапную встречу и теперь продолжает танцевать в кругу своих друзей. На него, конечно, срать Юнги хотел с высокой колокольни. – ТРИ! Также он видит и придурка этой ночи номер один. Он поднялся в вип-ложу (ну конечно же, куда еще), и за плечи его теперь кто-то придерживает, явно пытаясь привести в себя. Не очень, к слову, успешно, потому что на лице мужчины все еще четко прописана ярость. И он едва ли замечает перед собой своего друга. Взглядом рыщет в толпе, все никак не успокоится. А затем останавливается. Находит. – ДВА! У Юнги чувство самосохранения, кажется, умерло еще в зачатке. Юнги улыбается, снова встречаясь своим взглядом с черным взглядом сверху. – ОДИН! – С Новым годом, еблан! – произносит Мин, переполненный торжеством и со стойким пониманием, что слова его по губам можно прекрасно прочесть. – С НОВЫМ ГОДОМ!!! – вторят остальные ему, будто соглашаясь. И на этом Мин Юнги отворачивается, проскальзывает за дверь клуба на улицу, исчезая в ночной темноте. Над его головой начинают греметь салюты, все вокруг смеются и поздравляют друг друга. А Юнги поздравляет сам себя. Потому что, если новый год так прекрасно начался, то и продолжиться должен не хуже. Ведь так?