Your turn

— Будет очень-очень не славно, мой дорогой друг, если мы застрянем еще и в этом джеме, — Хосок выглядывает с заднего сидения, напряженно выдыхая: счет идет на минуты — если опоздает, то можно разрывать с самим собой контракт по самоуважению. Мысленная громко тикающая секундная стрелка щелкает в голове, и он сверяет течение времени со своими блестящими Patek Philippe на запястье, а потом мысленно проклинает себя за то, что не отправил на аукцион своего постоянного агента заранее; подумал, что раз уж происходит событие такого масштаба, то он лично должен на нем присутствовать — это ведь торжество в мире искусства, не принятие участия в котором можно занести в один список с другими страшными грехами; это, например: — Перепутать Моне и Мане (даже в страшном сне такое трудно представить — насколько это непростительно и тривиально! От такого не отмыться даже за десятки лет и тысячи долларов!); — Не отличить Босха от его многочисленных подражателей (это в самом-то деле сделать сложно, а оттого этот грех такой опасный и пугающий); — Перепутать название Мадонны (ну и что, что там примерно миллиард разных Мадонн от миллиарда разных художников эпохи Возрождения!) …Но самое страшное — не успеть на аукцион с картинами самого любимого художника, который и привел в мир искусства. Все-таки аукционы с картинами великого Ким Тэ происходят примерно раз в двадцать пять лет, то есть последний раз такое происходило приблизительно тогда же, когда Хосок родился — можно сказать, он к этому моменту с рождения готовился… Череда красных огней задних фар машин вызывает в Хосоке даже подобие тревожной тахикардии: тут и гадать нечего — он уже опоздал к началу мероприятия, а пока доберется до Seoul Auction, то там уже и не останется ничего. Все изначально шло против Хосока: и задержка рейса в Эл-Эй (хотел же изначально лететь на своем джете!), и непогода в Сеуле, из-за которой огромный A380 сделал несколько кругов над городом — хотя за такую стоимость билета, по скромному мнению супер-богатого Чон Хосока, наземные службы могли бы справиться с облаками и транспортировать их в какое-нибудь другое место. И пусть джетом было бы быстрее, все же новые сюиты у «Катаров» жутко удобные, да и просторно — не то, что в джетах: там у Хосока почти клаустрофобия начинается, а тут можно лететь в отельном номере на высоте нескольких тысяч метров. К тому же Сеул встретил ливнем и чередой пробок, которые начали появляться еще у аэропорта. Bentley Bentayga, конечно, лучший вариант, где можно было бы скоротать время во время пробок, но не в тот момент, когда каждая секунда все больше отдаляет от великого Ким Тэ — у Хосока почти даже пальцы колоть начинает, когда он снова вглядывается в удручающий пейзаж перед собой. — Может, мне пешком, а? Что скажешь? — Хосок… — водитель с сомнением пожимает плечами, — вы, как мне кажется, такое расстояние самостоятельно проходили лет в… 12? — Я знаешь сколько километров сейчас в зале прохожу, а? — Вы знаете, куда идти? — Сеул — мой родной город! — Да, но идти-то куда вы знаете? — Что-то ты стал слишком нудным, Сухо, — Хосок тянется к телефону, — а я говорил, что Корея слишком сильно держится за свое феодальное прошлое и средневековые традиции! Я сейчас загружу мэпс, посмотрю, как добраться… правда, дождь такой… но это же Ким Тэ! У нас есть амбрелла? — Откуда? Вы ведь не ходите пешком… — Значит, должна появиться, — выдыхает Чон, — обзаведись, пожалуйста! Я летаю первым классом лучшей авикомпанией в мире в самом большом пассажирском самолете, а амбреллы у меня нет? А я ведь могу на сабвей доехать? Так будет быстрее? Как там сейчас можно платить? Ох, такие глупости, — он потирает виски, — все равно это будет минут сорок… but I don't care, это Ким Тэ! Я должен попытать счастья! — парень открывает двери, с недоверием глядя на холодный дождь, который продолжает заливать улицы. …Сам во всем виноват — теперь он просто пожинает плоды неверно принятых решений; вылетать нужно было заранее и на джете, а еще нужно было отправить Пака хотя бы для подстраховки: в бизнесе он себя обычно не ведет так безрассудно, там он все просчитывает на несколько шагов, создает подушки безопасности и продумывает запасные планы и варианты. Только две вещи в его жизни не поддаются холодному расчету — это искуство и… Впрочем, это тоже находится в Сеуле.

***

— Дорогой, любимый, мой славный человек Сон Сыну! Хосок громко шлепает по вымоченным в дожде улицам Сеула, ощущая Великий Потоп в его туфлях от Giuseppe Zanotti. Телефон в одной его руке тоже утопает под каплями дождя — там карта города, на которой он выглядит маленькой точкой с указанием направления, с которой он сверялся примерно каждые тридцать секунд: пусть Сеул его родной город, достаточно хорошо он знает только свой район и четверть еще одного другого района. Седой мужчина в пальто, закрывая двери за собой, щурится, потом поворачиваясь к Чону. Узнавание бегущего к нему Хосока происходит мгновенно — пусть тот выглядит достаточно нетипично для наследника корпорации и походит более на облезлого мокрого кота, но даже этот ливень не смог бы смыть с него весь лоск и ореол богаства, в котором Хосок рос с первого дня жизни. Сон Сыну быстро и судорожно начинает качать головой: в прошлом этот въедливый и искушенный искатель редкого и прекрасного выпил из него уже достаточно крови, так что Сон Сыну вряд ли действительно огорчился, когда не увидел Хосока на аукционе. — Продано, продано, мой хороший! — быстро тараторит он, — все выкуплено! — Все-все? — Хосок останавливается перед мужчиной, — совершенно все? Может… остался клочок ткани, о которую Ким Тэ вытирал свои кисти, а? Или… — Совершенно вся коллекция выкуплена, мой хороший! — Сон Сыну жмет руку Хосоку, кланяясь, — совершенно все выкупили!.. Ничего не осталось — ни одной даже самой маленькой картины. — И ни одной гравюры? — И ни одной гравюры! — А вы… — Я все проверил, мой хороший, Ким Тэ уже ушел в частную коллекцию. — К… — К кому сказать я, конечно, не могу! Это конфиденциальная информация! Мой хороший, я ничего поделать не могу, не могу… я знаю, я знаю. Я за все благодарен вашим родителям, за все эти ужины… подарки!.. Но ведь поймите меня, Хосок, я же не могу держать картины, ведь мы и не знали, что вы собираетесь явиться… Жаль, жаль. Все куплено! Каждое слово вносит новый разлад в хрупкую сердечную систему Чон Хосока; это не открытие правды, это тщательно забиваемые в его сердце осиновые колы, которые лишают вечной жизни — ведь что есть еще искусство, если не попытка посягнуть на вечную жизнь? Ким Тэ ближе всех приблизился к опасно-притягательному краю вопроса, которым задавались еще с античных времен — Ким Тэ лучший, он всех обошел! И Ван Гога обошел, и Дали, и даже фантасмагоричную и великую Фриду Кало, которая через боль и страдания выжимала на полотна крупицы того, ради чего стоит жить и то, ради чего стоит страдать. И даже ее Ким Тэ обошел. А он, Хосок, упустил! К черту — сейчас сам найдет кол и сам себе его вонзит в сердце! — А вот и вы, Хосок, — голос водителя Сухо за спиной почти мягко обнимает его душу, успокаивая, — я вас уже заждался. — Только не говори мне, что ты тут уже давно, мой славный водитель Сухо, — Хосок сдержанно поворачивается к нему на пятках, дрожа всем телом. — О, да, — он кивает добродушно, раскрывая глаза, — сразу за поворотом пробка быстро рассосалась, так что я домчался сюда за минут 10. И забежал в E-mart, — мужчина протягивает зонт через открытое окно — Хосок его благодарно принимает, но, по правде говоря, зонт тут все равно что кружка воды, которой хотят затушить пылающее пламя. — А мои любимые паровые булочки взял? Если уж и приезжать в Корею, то, пожалуй, ради них можно… Пожалуйста, скажи, что взял, иначе я сброшу свое бренное тело с моста прямиком в реку Ханган, чтобы она унесла меня в желтое море, где я затеряюсь в водах мирового океана и пойду на дно где-нибудь в районах марианской впадины, ведь именно там сейчас находится моя самооценка и настроение и желание жить. Я упустил Ким Тэ! Упустил! Теперь мне точно придется жить еще, как минимум, лет 25… — Все будет хорошо, господин, — мужчина улыбается, — булочки на заднем сидении. Давайте я вас отвезу к вам домой: вы ведь наверняка устали с дороги и с пробежки по Сеулу? А дома вас, я уверен, ждет отдых и наслаждение. — Ты слишком хороший для этого мира, Сухо, — Хосок, шмыгая носом, подходит к машине, — я тебе куплю апартмент. — Снова? — усмехается. Только сейчас, наверное, Хосок и понимает, что вообще-то прилетел в Корею, в Сеул. Он дома. В Штатах он проводит много времени из-за работы, и постоянная спешка не позволяет осмысливать некоторые события, зато в медленном потоке машин он приходит к той самой мысли, что он, наконец, в стране, где он больше всего похож на себя самого. Затерянный в искусно выращенных садах комплекс апартаментов GardenCo кажется тихой гаванью после лишенного лоска Эл-Эй и кипишующего в ливневом безумии Сеула: если бы Хосок и мог выбирать, где жить на постоянной основе, то точно остановил бы свой выбор на этом месте — даже странно как-то, что при большом желании он может купить хоть весь комплекс, но из-за обязательств на работе он попросту не сможет этим воспользоваться. Бессменный консъерж уже встречает при входе в корпус, услужливо кланяясь: «Как вы добрались, господин Чон? Помочь с заказом ужина или завтрака? Или заказать для вас столик в ресторане?» Фразы следуют по стандарту — их Хосок уже выучил, поэтому просто устало чеканит, что пока ничего не нужно. Но вдруг запинается, когда слышит фразу, которая обычно не входит в обязательный набор слов, которыми вежливо бросается Минджун. «Все картины уже доставлены к вам домой». Проходит несколько мгновений, когда до Хосока доходит смысл услышанного, и он медленно приостанавливается, всматриваясь в широко улыбающееся лицо мистера Минджуна, который от такого незапланированного зрительного контакта почти покрывается испариной. — Что?.. — Картины… уже все доставлены, — голос подрагивает, — вот только что закончили. Вы ведь из-за аукциона прилетели сегодня? Кто же не знает, что вы такой ценитель Ким Тэ — вы бы такое ни за что не упустили. И картины так быстро доставили. Я даже удивлен. Обычно им требуется какое-то время. А тут мгновенно. Знают ведь, что господин Чон любит, когда все быстро делают… — А… — тупо отзывается он, хмурясь, — ага… В квартире и правда оказывается небольшой склад с тщательно запакованными картинами, и Хосок какое-то время даже приблизиться к ним не смеет — да что там, даже воздух, в котором теперь есть частичка самого Ким Тэ, он вдыхает порционно, будто с разрешения. Как ему теперь ходить здесь, существовать? Есть еду, посещать уборную?.. С такими соседями все, что он может — это только стоять. Пальцы аккуратно проходятся по деревянным ящикам, в которых скрыты маленькие шедевры великого художника, пока сердце Хосока превращается в суп-пюре — это будет его сегодняшний ужин. Он даже не задает себе вопросов «кто», «как» и «почему». Знает уже. Записка на одном из ящиков подверждает догадки Чон Хосока, и он срывает ее трясущимися руками; улыбка выходит за грани всего допустимого и становится прибором искуственного освещения в его квартире на последнем этаже комплекса апартаментов GardenCo. «Жаль, ты опоздал, мне бы хотелось поторговаться с тобой за то, что ты любишь больше всего в своей жизни, но ты нас обоих лишил веселья: представляю, какими сделались бы твои глаза, когда я бы непомерно повысил ставку. Что ж. Твоя очередь.

— Ю.»

Хосок перечитывает записку вновь и вновь, неосознанно принюхиваясь к ней: ну… вдруг… вдруг можно будет почувствовать его запах?.. Ну… случайно? А когда приходит в себя, то обнаруживает, что счастливый, он лежит на собственной постели, любуясь аккуратным почерком, в который он так часто вчитывался на работе — обычно та же самая рука писала угрозы о том, что вот-вот и его компания подаст на компанию Хосока в суд. И вот он смотрит на аккуратный почерк на влажной записке, а не на шедевры Ким Тэ — про них он даже совсем немного забывает. На безосновательные угрозы о вызове в суд Хосок всегда закрывал глаза и будет закрывать: это ведь тоже флирт. Только две вещи в жизни Хосока не поддаются холодному расчету — это искуство и… впрочем, это тоже находится в Сеуле. Мин Юнги.

***

— Ты слышал уже, что Чон Хосок в Сеуле? Прямо перед нашей новой сделкой? Чего он припылил-то? Намджун долго пытался добраться до обсуждения этой темы обходными путями, но когда Юнги не купился ни на одну манипуляцию, решил все-таки прямо спросить — это тешит Юнги; все же нечасто он слышит имя Хосока и такие моменты особенно приятны ему — так Хосок хоть вот таким странным образом, но становится ближе к нему. Обычно расстояние между ними около половины мира, но когда его имя произносит кто-то другой, то он как будто бы сразу становится на километр ближе. Юнги, закидывая ногу на ногу, ставит коктейль на стол, поправляет RayBan и выдерживает достаточное количество времени, чтобы измучить Намджуна молчанием. Смотрит на пустое поле для гольфа перед ними, на безмятежные пейзажи, которые расплываются во все стороны с этой стартовой базы, на голубое летнее небо, которое еще неделю назад было одной большой серой тяжелой тучей, паралелльно тихо отсчитывает внутри себя последние крупицы терпения Намджуна — злого умысла у Юнги нет, ему просто хочется подшутить над сводным братом, и вскоре тот не выдерживает: — Вдруг подгадить нам хочет, а? Как думаешь? Этот Чон и его родители… вспомни, как наши с его воевали в свое время, пока те в Штаты частично не переехали? Но ведь все равно… все равно у них еще и в Сеуле большие капиталы и вообще… Чего ему в Эл-Эй не сиделось? Может, все-таки приехал, чтобы клиента переманить? Слушай, — Намджун пододвигается ближе, — я тут подумал… — Промышленный шпионаж меня не интересует, Намджун. Я знаю, что ты хочешь мне предложить. Угрозы, шпионаж, разборки в ангарах… это был век наших родителей. Мы живем в эпоху политкорректного бизнеса. — Скука смертная, — дует губы Намджун, скрещивая руки, — а как развлекаться-то? Политкорректный бизнес… — Ага, — Юнги делает новый глоток, — я тебе еще напомнить хочу, что мы живем и работаем по законам Республики Корея. Даже налоги платим. И топим за экологию. Даже если эта сделка сорвется и даже если к этому каким-либо образом будет причастен Чон Хосок, что крайне маловероятно, то наша компания от этого не рухнет. Клиенты приходят и уходят. Сделки заключаются и не заключаются. Мы не в беспросветной жопе, чтобы слишком тревожиться из-за этого — не надумывай слишком. Лучше пей свой коктейль за пятьдесят баксов и иди бей по шарам, — лицо Намджуна медленно превращается в подобие прокисшей манной каши: младший брат как раз в том возрасте, когда хочется устраивать кровавые разборки и текущее положение вещей ему мало нравится. Утренняя приятная прохлада почти грозится перейти в настоящий зной, который обычно бывает по полудням. Поэтому Хосок не очень-то любит лето в Сеуле: иногда бывает невыносимо жить, а в случае, если ты любишь бывать на природе, то можно сразу рассчитывать на то, что в один момент захочется снять слой кожи. Со своим приятелем на стартовый участок Хосок приходит как раз вовремя — Юнги и его тревожный братец еще не успели двинуться по полю дальше. И, конечно, самое приятное в этом всем то, что их заметили — Юнги человек не самый внимательный, с плохим зрением к тому же, так что людей вокруг себя он может попросту игнорировать, но вот Намджун следит за всем — и именно Намджун толкает Юнги в плечо и, шикая, приближается к нему: — Я тебе говорю! — Намджун придерживает Юнги, пока не позволяя ему обернуться, — он следит за нами, этот Хосок! Чего ему тут делать-то, если не преследовать нас, м? Вот я только о нем говорить начал, он тут как тут! В любой дырке затычка! И вообще!.. — Хо?.. Звуки его имени срываются с губ Юнги беззвучно, и когда он оборачивается, то и правда видит за своей спиной того самого Чон Хосока — он пока не смотрит на Юнги (делает вид, что не видит), улыбается своей самой лучезарной улыбкой на свете с самыми идеальными зубами и заполняет собой все пустое пространство этого гольф-клуба; пусть Юнги и сидит, но колени все равно у него подкашиваются, а зад теряет под собой ощущение твердой поверхности. Ну и дыхание тоже начинает работать с перебоями — это классика уже. Но настоящий удар поддых Юнги получает, когда видит того, с кем пришел Хосок. Вряд ли Юнги успел получить тепловой или солнечный удар, но всякое ощущение реальности пропадает, когда Юнги и правда рядом с Хосоком видит самого Чон Чонгука — не просто легенда, а… супер-легенда? Чон Чонгук был знаменитым уже тогда, когда Юнги с Хосоком только учились ходить, а настоящий успех к нему пришел, когда лет двадцать назад он выпустил альбом с разорвавшим весь мир хитом «Don't go» — вот тогда Юнги и влюбился впервые в жизни. Не в Чонгука, хотя и до этого было недалеко, но в саму музыку — в ее концепцию, в то, что она приносит с собой, в то, какие чувства музыка может вызывать. И хоть семья Юнги, как и семья Чона, всегда была где-то у верхушек элиты, Мин почему-то никогда не считал реальным даже на концерт Чонгука попасть: это как лично встретиться с Иисусом и попросить его спеть на бис, а в разгар концерта быть окропленным святой водой. Хотя бы издалека полюбоваться… А тут он. Собственной персоной. С Чон Хосоком! — Мин Юнги! Ты что ли? Какой же мир маленький! Хосок превосходно умеет притворяться и мимикрировать — это было первым, что о нем узнал Юнги, но он все равно удивляется тому, как он легко и естественно это произносит, будто эта встреча и правда случайна; но пока Юнги не может внятно ответить — он на данный момент своей жизни превращается в маленькое зерно неловкости: наличие рядом кумира такой величины автоматически сужает до чего-то мизерного. Юнги даже на ноги подняться не может, пока Намджун не подтаскивает его за локоть, и тогда он, щурясь словно от яркого солнечного света, глядит на Чон Чонгука: седовласая легенда рока с самыми добрыми глазами на свете… это и правда он… — Вы тоже играете? — лощеный, ухоженный, будто только вышедший из 15-часового сеанса в спа Хосок появляется в их ложе с клюшкой в руке, — я со своим давним другом тоже решил выбраться, мы давно не играли. Юнги, я слышал, ты давно хотел познакомиться с Чон Чонгуком… …Слова теряют всякую форму, смысл — ведь в этот самый момент Юнги пожимает сморщенную руку Чон Чонгука, которая вот уже 25 лет играет самую прекрасную музыку в мире, на которой выросло уже целое поколение. Мин низко кланяется, придерживая локоть, думает мимоходом, что руку мыть больше никогда в своей жизни не будет, кажется, даже говорит что-то несуразное, помпезное, вычурное и глубокочувствительное, отчего Намджун смущенно прикрывает глаза: Намджун, если честно, всегда больше соответствовал роли богатого человека, у Юнги же этот паттерн поведения с треском разламывается на части, и он мгновенно превращается в представителя расы лишенных гордости фанбоев. — Юнги, рад видеть, — для рукопожатия приближается теперь и Хосок, и Юнги с трудом удерживает себя от того, чтобы не кинуться к нему в обьятия: это, во-первых, будет не по правилам их игры, а, во-вторых, не будет воспринято адекватно Намджуном — он-то считает, что они смертные враги, которые не примирятся никогда в своей жизни. В-третьих, ему бы не хотелось, чтобы сам Чон Чонгук увидел насколько он похож на изделие из мокрой тряпки рядом с ним — в общем, Юнги крепко сжимает его руку, придерживаясь всех канонов, но Хосок вдруг нарушает привычное течение их жизни и первым притягивается для небольшого объятия; Юнги в нем застывает, облегченно выдыхая и даже прикрывая глаза: они ведь долго не виделись с прошлой встречи. — Правда рад видеть, — быстро задерживается он рядом с ухом Мина, — я только из спа вышел — меня облили всякими кислотами, а тут такое солнце… я думал, будет пасмурно! Не откажешь сопроводить моего друга на поле для гольфа? Я, так уж и быть, свожу твоего брата на обед, чтобы не докучал вам. — Свидание с самим Чон Чонгуком… — влюбленно проговаривает Юнги, слегка отдаляясь, — так, стоп. Ты этого не слышал. — Не слышал, — усмехается Хосок, но потом снова притягивается к уху, — наслаждайся этим днем, Мин Юнги. У Чон Чонгука сегодня нет никаких планов, кроме ужина с тобой в семь в Gourmet 494. — Хосок!.. — много чего сказать хочет — не может. — М? — Надолго в Сеул? — Еще не знаю, — улыбается мягко, — встретимся как-нибудь? — Да. Давай.— судорожно думает: Юнги! Отпусти его руку! Но не может. — Юнги, — выпускает пальцы мужчины Хосок, отходя спиной, — твоя очередь, — подмигивает ему, чем окончательно убивает все человеческое и в Юнги, и в Намджуне, который грозно опускает брови к переносице, сжимая кулаки. — Да я не буду заниматься промышленным шпионажем, — Хосок закатывает глаза, когда увлеченный Юнги буквально растворяется в Чонгуке, и вдвоем они уходят на игровое поле, даже не прощаясь (влюбленные — что с них взять!) — честно тебе говорю. — А зачем тогда? — опускает голову к нему, — …это все? Хосок хохочет, слегка пихая парня плечом: — Идем. У меня там на площадке хэликоптер стоит, слетаем в Сеул на обед? Так проголодался… — Ты меня таким не купишь, Чон, — скрещивает руки на груди, — чего тебе надо от моего брата? Он хоть и старше, а все равно почему-то доверчивый… — Ты начитался криминальных историй? — чешет затылок, — думаешь… я злодеус злей? — смеется громко. — Не полечу я с тобой на обед. — Там королевские омары… — Ну ладно, — провожает взглядом брата.

***

Это все началось еще в детстве, только тогда они, конечно, не подозревали, что представляет из себя этот вид взаимодействий. История их семей крепко переплетается и так вышло, что до великой эпохи Кровавой Вражды и подозрительных разборок, семьи были дружны и часто встречались; и пока проводились ни то переговоры, ни то банальные попойки в элитарных интерьерах, Юнги и Хосок коротали вечера друг с другом и часто мерились сначала своими игрушками, а потом историями из жизни. «Я-то целовался уже! А ты чего молчишь? Твоя очередь говорить!» «А че! Я-то тоже! Уже с двумя! Не говорил, потому что ты обиделся бы еще!» «И чего мне обижаться?» «Да потому что ты лузер!» «Сам ты лузер! Я те щас вмажу — твоя очередь по морде получать!» Потом однажды, лет в 15, по удручающе неловкому стечению обстоятельств они вдвоем оказались на вечеринке общего знакомого — такого же богательного сынка, только, в отличие от них, у него еще и мозгов не было — и вдвоем они так же случайно (нет, не случайно) напились и остались вдвоем в одной комнате. По случайному стечению обстоятельств, конечно (нет). И тогда произошло то самое событие, после которого все начало идти по другому сценарию — к тому моменту семьи их уже разругались и им нельзя было общаться; если сейчас наступили времена политкорректного бизнеса, то тогда промышленным шпионом мог стать даже 15-летний отпрыск с неудержимым спермотоксикозом и неловким стояком от любого случайного трения или даже от мысли о трении. Так что, по большому счету, «случайная» встреча на вечеринке и инсценировка их прилюдной ссоры там — это спланированная акция по сохранению связи, только теперь уже тайной. Для всех они разорвали свою дружбу, потому что в их кругу это было ожидаемо: ведь если родители теперь враждуют, то как они могут хотя бы здороваться друг с другом? Но сделали они это только для того, чтоб все от них отлипли, наконец, и не доставали с тупыми вопросами. Пришлось даже в шутку подраться друг с другом, а потом дождаться подходящий момент и случайно оказаться в одиночестве в одной комнате — они тогда уже знали, что все теперь иначе будет, как знали и то, что им удастся водить всех за нос и дальше. «Я тебе секрет открою, хочешь? Только это моя тайна. Если я ее скажу, то и ты свою тайну мне откроешь. По очереди. Согласен?» «Согласен. Валяй». «Я думаю, что ты очень красивый. Твоя очередь» «Я… а я думаю, что ты тут самый красивый». Они тогда только на слова и отважились — после этого не смогли даже взглянуть друг на друга, только вытирали кровавые носы после драки. По иронии судьбы сразу же на следующий день у Хосока отобрали кнопочный телефон последней модели и перевели в частную академию, из которой он через полтора года улетел учиться в Штаты: встревоженные мистер и миссис Чон поймали волну паранойи и в каждом втором начали видеть врага народа. Хоть коммунистов в Корее притянуло только к ее северному полюсу, от родины они решили отдалиться и с помощью какой-то умной схемы перевезли часть бизнеса в Эл-Эй (Что-то подобное проделывал Дон Корлеоне из «Кресного отца»). Более либерально настроенные родители Юнги к таким мерам не прибегали, но оттого 17-летнему буйству гормонов на тонких ножках было слегка труднее: когда есть огромный выбор всего и вся, а хочется только одного… Зигмунд Фрейд с легкостью обозначил бы это состояние Мин Юнги, как сублимацию, и Юнги, возможно, согласился бы с этим, если бы был знаком с трудами великого философа. Вместо погружения в науку он действительно занялся шпионажем и впервые воспользовался положением своей семьи в таком ключе — Хосока он разыскал в Стэнфордском университете и без труда выяснил, где у него проходят лекции и в какое время у него перерывы. Однажды ничего не подозревающий Хосок вышел с лекции биологии поведения (он пошел туда только из-за харизматичного препода по фамилии Сапольски, который свои лекции превращал в стендап-шоу. Вообще-то специализация его как раз-таки связана была с ведением бизнеса, но его внутреннее чутье подсказало, что Сапольски вряд ли можно пропустить, потому что это буквально будущая звезда научного мира) и увидел, как в небе прямо перед ним сразу за небольшим кукурузником растягивается плакат с фразой на корейском: «Теперь твоя очередь найти меня. -Ю.» Через два часа юное дарование сидело в интернет-кафе рядом с офисом Google и уже писало свое первое сообщение некому Ю. из Южной Кореи, тревожно выпивая супер-калорийный молочный коктейль — тогда-то Хосок и узнал, что у него имеется некоторая непереносимость лактозы, которая вкупе с тревогой могла сделать страшные вещи, но начать диалог с Юнги было важнее. Дело запрещенное его родителями, а оттого, конечно, более желанное. К тому же, времена такой жестокой конкуренции проходили и многое теперь решал свободный рынок и грамотный маркетинг, а не внутренние договоренности и размахивание пистолетами перед лицом. «Нашел. -Х»

«Так быстро?..

…Как?..»

«Юнги, это ICQ Я нашел тебя по ФИО»

«Я тупой…

Я еще не привык

ко всем этим технологиям»

«Ты еще моих однокурсников не видел Они реально думают, что Земля плоская. Юнги? Правда ты? Не верю»

«Я ему самолет через

весь мир отправил,

а он не верит мне»

«Ладно, теперь верю» И стало так странно — о чем общаться с этим парнем из прошлого? Разве ежедневный обмен новостями и перекидывание смсками — это про них? Разве их история такой будет? Но еще Хосок помнил кое о чем: о том, что обещал Юнги, но не смог это обещание сдержать — это горело в нем каждый раз, когда он об этом вспоминал, а вспоминал он это часто, к сожалению. Каждый раз, когда о Юнги и думал — а это значит, что примерно 365 раз в день. «Юнги, я сразу должен сказать мне жаль, Юнги Тот кулон, помнишь? Меня не совсем аккуратно доставляли в ту ужасную закрытую школу он потерялся по пути… очень-очень жаль. Правда. Подумал, что ты должен знать».

«Все нормально.

Я, если честно, тоже

не знаю, где уже твой альбом»

«Это была твоя очередь сделать мне неприятно, да? Понимаю. Но я правда не специально его потерял»

«Ага»

«Юнги, интернет тут дорогой — с ума сойти. У меня начинается пара, я идти должен. Мы же спишемся еще?»

«Разве не ты наследник

огромной империи? Ты типа…

богат? И переживаешь за

интернет?»

«Маменька и папенька меня воспитывают xDxD Говорят я должен знать меру Мы же спишемся еще?» И Юнги не ответил ему. Пока он еще какое-то время думал, что все-таки значит это Хосоково «xDxD», чувство сладкой эйфории от успешно выполненного плана медленно сходило на нет, а холодная ледышка осознания разрезала его мягкое невинное сердце. Ведь Хосок потерял этот кулончик. Кулончик, который Юнги подарил ему в ту самую ночь их первого акта «твоя очередь» и тот самый кулончик, который Хосок пообещал беречь — значит, он на деле ничего и не значил для Чона. То есть, это совершенно естественно, что для Хосока этот кулон мог значить не то же, что и для Юнги. Конечно, Юнги это не проговорил словами — да кому это надо? Разве Хосок и так этого не понял? Не понял, что кулон этот больше, чем обычная вещица? Это его акт верности Хосоку и их тайный договор продолжать общаться, несмотря на то, что их родители поехали кукушкой. Это что, словами нужно было проговаривать?.. Хосок его потерял, так что… наверное, все, что было — глупые иллюзии. Наверное, родители всегда были правы. Только вот Юнги, например, никогда не забывал, где хранится альбом Чон Хосока.

***

Страдающий от джетлага Хосок, замотавшись, начал засыпать еще где-то на середине пути к своей кровати и поэтому он, естесственно, забыл поставить режим «не беспокоить» на квартиру, а это значит, что консьерж сейчас вполне законно звонит ему из фойе и будит его чуткий сон глубокой ночью (=около восьми часов вечера). Очень долго и очень красочно Хосоку снилось продолжение всего того, что было после их с Юнги кулонового инцидента: измученный виной Хосок перерыл весь рынок антиквариата в Штатах, нанял своего первого шоппера, который во всех этих делах был подкованннее его, и вместе они все же нашли одну из гитар культового гитариста Джими Хендрикса, в которого Юнги влюбился сразу после Чон Чонгука и всегда держал его на почетном втором месте обожания. Ради одной этой гитары Хосок поднял в небо семейный джет и вместе с личным шоппером доставил такое небольшое сокровище прямо к Мин Юнги. На коробке была изящная подпись: «По кулону я скучаю и мне жаль, что я его потерял, но по тебе, дурачила, я скучаю больше и не позволю себе потерять тебя. Твоя очередь. -Х.» Лица Юнги Хосок, к сожалению, не видел, но, кажется, услышал его восторженный крик на другом конце земного шара. Личный ассистент, который доставлял гитару, в красках эмоциональное состояние Юнги описать не смог, так как не обладал хорошей фантазией и искусством художественного изложения событий посредством слов. Хосоку пришлось купить ему небольшую машину представительского класса, чтобы вина не мучила, и уволить его. После этого у Хосока и появился агент Пак — он не только мог достать антикварные вещицы, но и оказался в состоянии писать поэмы о том, как та или иная вещь подействовала на очень важного человека в жизни Хосока. Еще поглощенный сладкими воспоминаниями о сне, Хосок только с третьей попытки берет трубку телефона, из которой сразу же доносится почтительный голос Минджуна: — Добрый вечер, консьерж Минджун. Прошу прощения за беспокойство, на рецепцию поступила курьерская доставка для вас с пометкой «важно». Курьер попросил передать, что посылка не терпит отлагательств — возможно, там скоропортящиеся продукты питания. Было бы вам удобно, чтобы я отправил посыльного к вам? Хосок успевает только ненадолго прикрыть глаза, как в дверь начинают ожесточенно (как ему кажется) стучать — маленькая аккуратно запакованная коробочка оказывается на ладонях Хосока, пока он тяжело зевает и приходит в себя после тяжелого сна. Он с легкостью отпускает посыльного, не подозревая даже, что это самые-самые последние мгновения перед тем, как сердце его разорвется на маленькие клочки уже безжизненной массы, которую уже не сшить вместе по причине их фатальных повреждений — остается только новое сердце отращивать. И дело не в том, что некий инкогнито или недоброжелатель подослал ему маленькое взрывное устройство; дело в том, что вполне очевидно, кто здесь отправитель и вполне очевидно, что делал он это с такой же целью, что и потенциальный киллер — полное уничтожение Чон Хосока. Это тот самый кулон, который когда-то Юнги ему уже дарил… (Реплика, конечно, и уже из золота и с драгоценными камнями) У Хосока даже руки потрясываются, когда он аккуратно берет цепочку кулона и достает его из коробки. На корпусе теперь и надпись появляется — «Твоя очередь». Тот, первый кулон и не открывался даже, и Хосок подозревает, что Юнги нашел его где-то на свалке ненужных вещей, но ценность в нем и тогда, и сейчас совершенно другая, не материальная. Новый кулончик открывается — внутри вместо фотографии, которые обычно вставляют внутрь, лаконичная фраза, которая наносит последний фатальный ущерб мягкому Хосоку, который и правда падает на кровать и заливается слащавой улыбкой, почти начиная по-детски визжать и дрыгать ногами. «Самый красивый». — Так решительно нельзя, — Хосок поднимается с кровати, разыскивая свой телефон — так вышло, что с Юнги они после того интернет-кафе не переписывались и не созванивались; зато были многочисленные встречи и новые раунды «твоей очереди»; были деловые разговоры на конференциях и разговоры более неформальные на вечеринках, но они никогда почему-то не переступали очерченную ими же линию (к слову, линия это появилась не только из-за них, но и из-за их родителей, и из-за подозрительного Намджуна, и из-за гомофобной общественности, и из-за их внешних отношений, которые можно было бы котировать только как «конкуренты», и из-за их внезапных отношений с другими людьми, и… и вообще много чего помогло появиться той линии…) Но избавиться от нее им и подвластно. Хосока никогда не беспокоило отсутствие в телефоне номера Юнги, потому что он всегда знал, что ему хватит и 10 секунд, чтобы узнать это. — Я назначаю тебе эппойнтмент, — Хосок не дожидается, когда Юнги ответит ему, — есть важный разговор. Это по бизнесу. Бизнес-вопрос. Сейчас, — прикусывает губу, все же не удерживается от маленькой безобидной шутки — Юнги ведь купится, и он знает это. — Это сильно важно? Я, быть может, не один сейчас, Хосок. — Я знаю, что Чон Чонгук уже уехал, — закатывает глаза, — с кем еще ты можешь быть? С личным шеф-поваром? Передавай Ким Сокджину привет от меня и скажи, что ты ненадолго. Наверное. — … — GardenCo. Хотя зачем я тебе это говорю? Ты знаешь, где я живу. — Что за вопрос? — голос мужчины напрягается, и это доводит Хосока до настоящего восторга, — Мне нужно брать какие-то бумаги, документы? — Ты действительно собрался сейчас работать со мной? — не выдерживает, смеется: — ты никогда не перестанешь удивлять меня, Мин Юнги. Как ты вообще выжил в нашем деле? Бизнес-вопрос заключается в том, что я… никак не могу застегнуть этот кулон у себя на шее. Нам нужно фикс этот кейс, окей? — посмеивается, — захвати свои руки — они должны будут помочь.

***

Юнги и не скажет никому (позже скажет Хосоку), что никакого курьера не было — это и был он, поэтому когда телефон его зазвонил он даже не успел уйти с территории комплекса (он не торопился уходить, потому что ждал этого звонка). Минджун смотрит на него довольно холодно (но сразу как Юнги скроется из поля зрения, он загуглит его имя и начнет рвать на себе волосы, а потом придумывать, как загладить эту ситуацию), но Юнги это не заботит сейчас — чуть-чуть заботят слегка трясущиеся руки, которым сейчас предстоит важная задача. И когда он поднимается в лифте, то задумывается, как же все-таки странно получилось, что, несмотря на все эти вещи между ним и Хосоком, они оба зачем-то потом вступали в отношения. После раунда с гитарой Джими Хендрикса (самого Джими Хендрикса!) Юнги думал, что Хосока ему уже не переиграть, но в итоге ему удалось организовать на его день Рождения вечеринку в обсерватории Гриффита — самому ему тогда приехать не удалось. (Он испугался, что его приезд изменит все, поэтому нашел тысячи причин не приезжать. Хосоку вечеринка понравилась, но он сделал вывод для себя: оказывается, даже самое классное торжество может быть абсолютно бесполезным, если там не будет одного-единственного Мин Юнги) Это, как подумал Юнги, наверное, расстроило Хосока, потому что он ответил только через полгода — как бы считав этот знак, Юнги и нырнул во все тяжкие: мужчины, женщины, снова мужчины… и поэтому, когда он узнал, что и Хосок кое с кем встречается, не слишком разочаровался. Наоборот скорее — его открытия на любовном поприще скорее стали компенсацией осознания того, что Хосок на том конце света не будет тешиться иллюзиями насчет сына из семьи конкурентов. В Штатах много соблазнов и много свободы и это было бы естественным, если бы Хосок вступил там в отношения. Наверное, Юнги это предвидел и постарался его опередить — ну, чтобы не отставать, как минимум. Хотя, конечно, хотелось бы, что это всегда был только один человек. Юнги уверенно стучит в двери квартиры Хосока, ждет; на месте Чона он бы тоже не торопился открывать, а пялился бы в дверной глазок, поэтому Юнги его прикрывает рукой — дверь после этого раскрывается почти сразу. — Здравствуй, Мин Юнги, — широко улыбается Хосок, раскрывая двери, — ты так быстро? Работаешь сегодня на повышенных тарифах в экспресс-доставке? Как тебе свидание с Чон Чонгуком? Не стой на пороге — заходи скорее! Хосок притягивает его за плечо внутрь, потому что удерживать себя не может: разговаривать, флиртовать, знать о существовании друг друга — одно дело; касаться — другое. Юнги раньше здесь не бывал, поэтому его даже удивляет некоторая скромность обстановки; картин Ким Тэ здесь он тоже не видит, поэтому слегка пугается: уж неужели он не угадал тогда с картинами?.. — Проходи, скорее, я не смогу уснуть, если не надену этот кулон, — Хосок доводит его до середины гостиной, потом выпускает его руку, — он такой замечательный и слегка мне напоминает о том, что был у меня в подростковые годы. Я его очень любил. Но, к сожалению… у нас с ним все сложилось трагично. Знаешь, Мин Юнги, когда меня перевозили в ту школу, меня не спрашивали — схватили ночью, пока я спал… Юнги позже начал догадываться, что Хосок и правда мог случайно потерять его подарок, но словами свои мысли и чувства проговорить не смог — ему почему-то стало так обидно за себя и за Хосока, что он почти случайно купил безлимитное годовое обслуживание в любимой блинной для парня; кажется, после этого Хосок и начал заниматься в зале с персональным тренером… Юнги, улыбаясь от воспоминаний, задерживает руку у руки Хосока, когда тот опускает кулон в его ладонь — самое забавное в этом всем, что цепочка достаточно длинная, чтобы надеть его просто через шею; к тому же, надеть самому украшение тоже не составляет труда, но Юнги охотно покупается на правила этой игры, прикусывая губы, которые расползаются в улыбке. — Повернись спиной, Хосок. Так будет удобнее. Чон безропотно повинуется, и Юнги смотрит на его изящную длинную шею, вспоминая свои фантомные, будто давно забытые мысли о том, что их разница в росте идеальна для того, чтобы Юнги оставлял ему поцелуи в шею, а Хосок его целовал в лоб: эти мысли он попытался стереть сразу, как они возникли, но они оказались достаточно крепкими, поэтому не забылись даже сейчас. И у Хосока все щекочется изнутри, и руки у него отнимаются и отпадывают куда-то к безвольным ватным ногам, которые держат его тело с помощью некого чуда Господня: он ведь чувствует теплое спокойное дыхание Юнги за собой и не верит, сколько им всего пришлось переделать, чтобы оказаться в этой точке их жизней. — Готово, — застегивает кулон Юнги, и Хосок быстро поворачивается к нему: — Юнги, он ведь еще открывается? — Чон протягивает его мужчине, — ты можешь открыть? У меня не получается. Кулон легко открывается в руках Юнги, но он не смотрит внутрь: будто не знает он, что там? Сам же писал. — Что там? — Хосок смотрит на Юнги, аккуратно перехватывает его руки. — Надпись, — смотрит на него в ответ, проваливается в мерцающие глаза и становится таким же маленьким зернышком, которым был рядом с Чонгуком. — Прочти мне вслух ее, Юнги. — «Самый красивый»… — шепчет, все так же не глядя на записку в медальоне, а когда чувствует, что руки Хосока перемещаются на его шею, то вдруг покрывается мурашками и вытягивается в стройную нить. Конечно, они давно уже должны были это сделать. Тогда, пьяными в 15 на полу в доме их общего друга, вытирая кровавые носы — ведь они уже тогда все знали, понимали, почему именно им пришлось подраться; Юнги тогда должен был приехать к Хосоку на вечеринку в Эл-Эй и поцеловать его в одном из самых романтичных мест мира — ведь тогда уже все было понятно, что друг без друга им уже никак — будто без второй руки или ноги; Хосок тогда, после завершения учебы и возвращения в Сеул, после почти семи лет разлуки, должен был первым делом схватить Юнги и больше не отпускать его — ведь все отношения, через которые оба прошли, ясно говорили: да не нужен больше никто; и родители не преграда; и бизнесы их тоже — с каждым годом области их корпораций все больше смещались и переставали иметь прямое влияние на дела друг друга. — Это ведь про тебя, Юнги, — улыбается Хосок в губы, — это ты самый красивый. И всегда оставался последний шаг, финальный — оба боялись его сделать. Но сейчас Хосок его делает. Он притягивается к обездвиженным губам и мягко касается их — если его сердце раздробили на мелкие куски немногим ранее, то он это проделывает с Юнги прямо сейчас. И сначала Мин только хватается за губы, за мягкие, неуловимые, еще робкие прикосновения, хватается за плечи Хосока, за его тепло — и пусть он совсем не замерз, пусть ему наоборот жарко, но человеческое тепло абсолютно другое и не сравнимо с другими величинами. Человеческое тепло существует не для обогрева тела — для обогрева души скорее. Особенно Хосоково тепло — самое лучшее… Хосок мягко отдаляется, облизывая свои губы, и Юнги почти хочет возмутиться, что всего этого вообще-то было слишком мало, но Чон мягко посмеивается, соприкасаясь с ним лбом: — Ну, Юнги, не все же сразу! — прикрывает он глаза, — просто теперь твоя очередь. — Моя? Как скажешь. …И мужчина напирает, зарывается руками в волосы Хосока и почти с рыком порывается к долгожданным губам, срывая новые и новые поцелуи, как переспелые ягоды с уже склоняющихся к земле переполненных ветвей. Чон задыхается, а потом обхватывает торс мужчины, чувствует даже, что Юнги приподнимает его, сжимая со всех сторон: таким пылким Юнги никогда не был, и это приятно удивляет Хосока — отвечает он ему с такой же горячестью, пылкостью, с такой же отдачей и с крепкими объятиями. Они даже на кровати Хосока оказываются — Чон и это не сразу понимает, полностью пропадая в обжигающем поцелуе Юнги, ягодицы которого он так беззастенчиво прижимает к себе и даже сжимает их. — Тебе не кажется, что мы торопимся? — Хосок хитро усмехается, и Юнги готов сожрать его хотя бы за эту вечную привычку мужчины подшучивать над ним. — Ты издеваешься, да? — придерживает его за плечи. — О, да, Мин Юнги, — Хосок приподнимается на постели и, обвивая шею руками, быстро целует в губы, — я очень люблю над тобой издеваться. Мое любимое, — Хосок раздвигает ноги, опускаясь обратно на кровать, — ты в курсе вообще, что ты — причина моей первой эрекции? И эякуляции, если уж на то пошло. — Ты мне такого не рассказывал. — Еще бы. Мы с тобой почти и не разговаривали, — усмехается, опираясь локтями о матрац, пока Юнги устраивается между его ног, — но о тебе я знаю больше, чем о ком бы то ни было. И ты обо мне. — Это правда, — Юнги склоняется над ним, проводя пальцами по гладкой щеке — тут заслуга вполне очевидного денежного гена, он-то помнит то акне-безобразие, когда им было по 15, но все же… лучшее лицо, к которому прикасались его пальцы — вот, где его пальцам самое место, — все правда, Хосок, — он, выдыхая, склоняется к непростительно пустым губам, которые сразу заполняет собой и почти валится на Хосока, когда тот нежно проводит пальцами по спине, а потом притягивает к себе, — Хосок, ты правда хочешь этого?.. — Лет десять уже, Мин, — он сжимает ягодицы лежащего на нем Юнги, но потом разжимает пальцы, — а… ты?.. — Лет десять плюс примерно один месяц, — прикусывает губу, — готов поспорить на гитару Джими Хендрикса, что я раньше тебя все понял, — кладет руки на его бедра, потом аккуратно поднимаясь до его живота, пока голова проделывает путь до шеи и делает там небольшую остановку, — Хосок, ты уж прости. Слишком сдерживать я себя не смогу, — слегка надавливает на грудь, — я… ну слишком хочу тебя. — Кто кого, а? — улыбается, сжимая руку Юнги на своей груди, — я-то ведь тоже кое-чему научился. Начинай. Потом моя очередь.

***

Хосок, теребя горячий медальон на груди, буквально ощущает, как на его коже горят следы от поцелуев и прикосновений Юнги — даже в комнате, освещенной только лунным светом, он видит, что покрыт красными пятнами. С Мином, впрочем, картина примерно такая же удручающая: в какой-то момент Хосок забылся и впился в шею Юнги как самый настоящий румынский вампир — с зубами и рыком, как положено; но Мин, к счастью, вовремя воткнул свой кол, и внутренний кровосос внутри Чон Хосока перестал нуждаться именно в крови. С приятной тяжелой усталостью Хосок отрывает свое липкое тело от липкого тела Юнги, садясь на его бедра и все еще чувствуя мужчину в себе. Юнги быстро дышит, продолжая массировать красные ягодицы Чона, когда он игриво виляет ими. — Э… — Юнги судорожно поднимает голову — он все, конечно, понимает, но идти на четвертый заход уже через пять минут… ну это уже как-то… да, он сам сказал, что сдерживаться не будет, но что-то как-то как будто бы ему нужно немножечко перевести дух — в последнем раунде Хосок его, мягко говоря, обкатал. — Да шучу я, — смеется Хосок, опираясь руками о грудь мужчины, — ты в зал ходишь? — Да. — Круто, — устраивает лицо на груди, — Юнги. — М? — почти мурчит, поглаживая его волосы. — Сколько мужчин и женщин у тебя было? — Ну почему именно сейчас этот вопрос?.. — смеется. — А когда еще? Когда мы романтично будем встречать закат над Сеулом в самом дорогом ресторане города? — Если тебе нужна справка от врача, что я чистый, то ты все равно слегка опоздал… — Нет, — хмурится, — это почти единственная информация, которую даже мне было невозможно узнать. А мне о тебе все хочется знать. Все-все. — Гмх… наверное?.. Парней пять… и… три девушки. — Кто нравился тебе больше? В плане секса и отношений? — укладывается подбродок на груди, притягиваясь вплотную к его лицу, — у меня были друзья-бисексуалы, все всегда отвечали по-разному. Хочу знать это про тебя, Мин Юнги. Может, мне начать беспокоиться, что женщины тебе все-таки нравятся больше? — Ну… женщины приятные, — пожимает плечом, задумываясь. — Да. Согласен. — Ты с ними… тоже? — Мин, серьезно, посмотри на меня, — хохочет, — если в Корее это, возможно, понятно не всем, то в Штатах тебя сразу сканируют и видят, кто ты есть. Родители, если честно, до сих пор тешат себя иллюзиями о том, что я однажды обрадую их внуками… Ну так… женщины тебе…нравятся больше? — Женщины приятные, но с парнями… всегда как будто больше чувств. Но не со всеми. Недавно понял. — С какими у тебя больше чувств? У тебя есть типаж? — обхватывает его лицо руками и, не удерживаясь, целует в губы: «Пусть твоим типажом буду я, пусть твоим типажом буду я!» — Угу, — мычит в губы, — есть один типаж. Зовут Чон Хосок. — Убил, — валится обратно на грудь Юнги, поглаживая по коже. — А что у тебя с бывшими?.. — Ты как будто не знаешь? Или мне подыграть тебе? — Это было совершенно случайно, я не делал это специально. Само все так сложилось! — закатывает глаза Юнги, — и бывший твой мудак полный. Ты знал, что он уклонялся от оплаты налогов? И вообще-то у него еще и любовник был? — Звучит так, будто ты мой сумасшедший преследователь, который знает обо мне такие детали. — Ты таким не стал только потому что я тщательнее скрывал свою персональную информацию, — приподнимает бровь, — тот случай с ICQ меня многому научил. — То, что он уклонялся от оплаты налогов и то, что он мне изменял, я узнал из анонимного письма. Спасибо, — целует в грудь, потом гладит мягкую кожу Юнги, — так бы он меня еще долго дурил. А я ему почти остров купил!.. — Я… не хотел вмешиваться, — обнимает за талию, — но не вмешиваться не мог. — Я знаю, — Хосок протягивает руки к волосам, поглаживая их, — и после этого случая я совсем запутался. Все думал, почему ты тогда не приехал на мой день рождения?.. Я ведь ждал тебя больше всего на свете, а ты мне какого-то Канье Уэста отправил. Когда ты не приехал, я подумал, ну… значит, это все игры. Но мы, наверное, оба не были готовы прекращать эту игру; я понял, что мы повзрослели, только после твоего «анонимного» письма. С первой буквы, кстати, понял, что это ты, — смеется. — Так странно все это. Мне просто страшно было, Хо. Не знаю, почему именно — все изменить, наверное. И… после письма прошло еще… сколько? Пять лет? — Пять лет самого лучшего флирта, самых красивых ухаживаний и самой большой любви в моей жизни — разве это слишком плохо? Хосок говорит это беззаботно, лишь только потом понимая, как оговорился. «Любовь». В общем-то они еще не успели обсудить с Юнги текущий статус их отношений, и Хосоку не хотелось бы обременять его своими чувствами, но и обманывать себя Хосоку тоже не хочется: он знает, что все, что он ощущает к Юнги — это и есть самое светлое, теплое и приятное в нем, но он все равно прикрывает губы рукой, а потом вглядывается в изменение мимики Юнги — если хорошо знать как это все работает, то с человека буквально можно считать чувства… …Но Юнги тоже изучал физиогномику, поэтому, соответственно, подкован в этом вопросе: в этом плане к нему не подобраться, поэтому Хосоку остается только напряженно ждать оглашения приговора. И Юнги снова бьет на самое поражение. — Все в порядке, Хосок, — гладит нежную кожу на спине, — я люблю тебя. Это же очевидно. Можешь спрашивать у меня и говорить мне все, что угодно. — Ты мне поверишь, что я на прошлой неделе почти купил для тебя джет, чтобы ты летал ко мне на выходные в Эл-Эй? — смущаясь, прячет лицо у шеи мужчины. — Почему же не купил? — хмурится, надувая губы. — Вспомнил, что у тебя уже один есть. А потом подумал, что не выживу жить через целый океан от тебя — достало. Чего мне эти Штаты — мой дом тут. Ты тут. Юнги. — Хосок… — Юнги, приоткрывая глаза, вдруг хмурится, и Хосока почти пугает такое выражение лица, — где, блин, Ким Тэ?… Я состояние за него выложил!… Чон громко смеется, прикусывая губу: — Юнги, а где гитара Джими Хендрикса? — Ну… — закатывает глаза, — я построил для гитары отдельную комнату…. — Ну вот и я для Ким Тэ строю отдельную галерею в семейном доме, — хохочет, — ты вообще в курсе, почему я им заинтересовался когда-то? Дурачила, у тебя в комнате висела его репродукция, — усмехается, садясь на бедрах, — Юнги. А чья, получается, очередь сейчас?… Юнги, улыбаясь, прикрывает глаза, чувствуя, как Хосок еще больше прижимается к нему. — Хосок. Твоя очередь. — Я тоже тебя люблю, Юнги, — целует в губы… …(и думает о четвертом заходе)