Слепая преданность

Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдёт, и я никогда её более не увижу...

© «Мастер и Маргарита», М. Булгаков

      Саша не выходит на работу третий день, и ей за это почти стыдно — она прячется в собственном доме, как в панцире, передавая все документы и огромный список поручений через Семененко, который подозрительно косится на початую бутылку коньяка. Прямо рядом с двумя такими же, но уже пустыми. Трусова даже не заказывает доставку, питаясь тем, что завалялось в холодильнике или ящиках стола.       Она не понимает. Действительно не понимает. Саша будто бы впервые в жизни испытывает недоумение в чистом виде. Вот они с Алёной целуются на заднем сидении её машины, вот держатся за руки в парке, вот Алёна звонит по видеосвязи, чтобы рассказать какую-то мелочь… Это кажется настоящим, тем, что действительно было.       Саша помнит искренность в глазах напротив, в том, как Алёна сжимала её руку, как переживала, если Трусова задерживалась на работе. Это точно было, было по-настоящему. Сашин мозг ни на секунду не забил тревогу и не усомнился в Алёниной честности, несмотря на то, чьей дочерью она являлась. Косторная словно всегда была в её жизни, или, по крайней мере, должна была в ней появиться рано или поздно.       Когда-то в детстве в энциклопедии Саша прочитала, что лебеди выбирают себе любовь на всю жизнь, и если с их парой что-то случается, то они умирают от тоски — маленькой Саше тогда не хотелось умереть от тоски, и она за ужином доверчиво шепнула папе, что ни за что не влюбится, на что тот понимающе улыбнулся.       Наверное, то решение, принятое много лет назад, было действительно правильным. Наверное, если бы она не позволила себе влюбиться, то жила бы спокойно и дальше. Наверное, не стоило даже здороваться с Алёной и смотреть в её весенние глаза дольше половины секунды.       Саша много думает об этом, но приходит лишь к одному-единственному выводу: она бы не смогла. Она бы не смогла не здороваться, не влюбляться, не смотреть на неё. Потому что даже со знанием, которым она обладает сейчас, это, без притворства, были лучшие моменты её жизни; она была наполнена смыслом и радостью настолько, что хотелось петь, как в самом глупом мюзикле. Хотелось работать, хотелось выполнить и даже перевыполнить все планы, какие только были в её голове. Саша думает, что это и есть вдохновение, когда жизнь действительно кажется ярче, трава — зеленее, еда — вкуснее, а сон — крепче. Всё было живым, настоящим и трепетным, как крылья бабочки.       Без Алёны она бы не знала этого чувства. Жизнь осталась бы спокойной, скучной и размеренной, а от такого быстро устаёшь. Но Саша не могла и сейчас, после. Когда в груди вот так вечно болит. Если бы Трусову попросили показать, насколько велика её горечь, то ей бы не хватило размаха рук.       Спать стало практически невозможно. Саша купила снотворные, выпивая по три таблетки за раз, но даже это помогало не всегда. Как только Трусова закрывала глаза, в голову лезли отвратительные мысли, от которых хотелось сбежать. Хотелось залезть в голову рукой, сломать череп, вытащить их, перемолоть и закопать на кладбище за городом. Но так сделать было невозможно, поэтому от назойливых мыслей Саша бежала по другому: в её доме было катастрофически шумно. На телефоне всё время шли подкасты, шоу и вообще всё, что можно было слушать и пытаться безуспешно вникнуть. Она засыпала и просыпалась только вместе с видео на Ютубе. Саша пихала себе в голову всё, что могло бы заглушить собственный голос в голове.       В те редкие моменты, когда Трусова спала, она спала беспокойно. Саше снились кошмары, и в них неизменно было одно — присутствие Алёны. Девушка просыпалась от каждого шороха, от каждой вибрации телефона, но она ни за что не призналась бы даже себе, что ждёт. Ждёт её сообщения — объяснения, что всё это глупая шутка, что это подстроено, что ничего страшного не случилось. Она ждёт, что всё вернется — Алёна вернётся, а чувство тревоги уйдёт.       Саше снилось, что она тонет, насмерть захлёбывается водой в попытке кричать, в попытке вынырнуть на поверхность и обнаружить там Алёну, спокойно сидящую на земле в ожидании, когда Саша поймёт, что воды никакой нет, что она сама себя топит. Раз за разом.       Трусова просыпалась каждые два часа от очередного потопа во сне и засыпала почти сразу, но кошмары всё равно не уходили. Они вытекали один из другого и весь сон превращался в непрекращающуюся историю ужасов. Саша помнила каждый из них.       Она плакала. Щёки щипало от соли, лицо стало обветрено-красным. День всегда начинался с истерики, потому что утром мысли приплывали к ней заново и приходилось крутить их в голове с самого начала. Потому что утром никакие подкасты не могли их заглушить. Саша скручивалась на кровати, стонала в голос, и боль казалась такой настоящей, при которой обычно ходят в больницу или вызывают скорую. Только врачи бы ей не помогли.       За эти бесконечно тянущиеся дни Саша где-то в столешнице откапывает старую отцовскую пепельницу и пачку хороших заграничных сигарет — будто бы даже и повод имеется. Точнее, причина. Одна очень болезненная и навязчивая причина, которая настолько свято верит в свою невиновность, что отправляет Саше очередное сообщение, в котором говорит, что не понимает, что между ними произошло — хочется выть волком. Алёнка Саш, я переживаю. Ты не отвечаешь на мои звонки. И не звонишь сама. Даже на смс не отвечаешь! Пожалуйста, Саш. Я не могу понять, что случилось… Всё же было хорошо. Я люблю тебя. Саш? Ответь хоть что-нибудь, чтобы я знала, что с тобой всё в порядке. Если я что-то сделала не так, то просто скажи. Мы всё исправим. Я была не права. Что бы я ни сделала, в этом я была не права. Я скучаю. Мне тебя не хватает.       Саша не отвечала ни на одно сообщение, оставляя их прочитанными. Она курила. Много и часто. Потому что боль была настолько сильной, что тошнило. Какая-то незнакомая раньше горечь стояла в горле, но Саша всё равно курила, выходя на балкон. На морозе мысли предсказуемо переключались на дрожь в теле, и ей чудовищно нравилось, что эта дрожь была не из-за очередной истерики. Алёнка Ты получила цветы? Там ещё записка.       О да, Саша ещё как получила цветы. Правда вот через секунду они уже оказались в мусорке. Потому что ничто так не выводило Трусову из себя, как подлое предательство, трусость и притворство. Алёна строила из себя невесть что, когда на деле была самой обычной… а кем она была? Неужели Косторной действительно позволил своей дочери «лечь под его злостную конкурентку»? А может Алёна сама всё это придумала, чтобы помочь бизнесу дорогого папочки.       Звонки и сообщения Алёны терпеть стало физически больно, поэтому Саша добавила ее в черный список во всех мессенджерах и даже сменила симку.       Но Саша злилась не только на девушку — Саша злилась на Соколова, шепча по вечерам в слезах, что он подонок. Её бесило всё: что он нашёл эту тетрадь, что ничего не объяснил, что исчез, что не пытался написать ей с очередной левой страницы.       Он был бы как нельзя кстати сейчас: на него хотелось наорать и спустить всю злость и обиду, чтобы на их место наконец-то пришло глухое опустошение. И если бы Саше было чуть лучше, она обязательно бы нашла его контакты, назначила личную встречу, только для того, чтобы обматерить — старая Саша бы так и сделала. Она бы его ударила. Ударила и расплакалась.       Наверное, злость у Саши выходила лучше других эмоций, злость была простой и понятной, а завестись можно было с пол-оборота, она была такой знакомой и обволакивающей, что хотелось в ней раствориться.       Когда умер отец и Саша осталась с безучастной матерью один на один, то долго горевала, но потом поняла, что горе истощает и не даёт двигаться дальше. Оно делает человека амёбным и неспособным жить свою жизнь по полной — Саше этого не хотелось.       И тогда она начала злиться, на обстоятельства, на отца, за то, что покинул её, на мать, что даже после смерти мужа осталась такой же чёрствой и толстокожей. Трусова взяла свою злость в кулак и направила на бизнес: на конкурентов, на журналистов, не дающих прохода, на нерадивых подчинённых.       Саша приручила злость, как самого верного пса.       А сейчас, кто-то, кого она любит, снова покинул её, так или иначе. Алёна знала, как тяжело Саша переживала и всё ещё переживает смерть отца, именно как уход кого-то близкого, и всё равно поступила так, как поступила.       Косторная обманывала её с самого начала, ещё до знакомства: когда Алёна с отцом придумывали великолепный план, как оставить его главную конкурентку без единой акции. Ни одно Алёнино слово не было правдой, ни одно! И Саше рано или поздно придётся с этим смириться.       На самом деле, ей даже не было интересно, что Алёна написала в той записке — Саше казалось, что не существует таких слов, после которых она хотя бы задумалась о прощении. Библейские постулаты никогда не были её сильно стороной: за удар в правую щеку Трусова предпочитала бить в челюсть, и спать, не мучаясь от голоса совести. В Сашиной системе ценностей на удар нужно было отвечать ещё более сильным ударом. Так было в бизнесе, так было и в жизни.       Ежедневно, «держа оборону» на работе, Саша не могла и представить, что ей придётся защищать от нападок собственное сердце.

***

      В дверь стучат дважды, а потом ещё раз — своеобразный сигнал, что это её помощник, а не кто-то ещё, кого Саша, очевидно, не хочет ни видеть, ни слышать. Женя протискивается мимо подпирающей косяк хозяйки квартиры и неловко стряхивает снег с шарфа. — Александра Вячеславовна, я не смог до вас дозвониться, поэтому решил прийти сегодня, а не завтра, как договаривались, — заглядывая в глаза напротив, будто извиняется парень. — Ага, проходи, — безразлично тянет Трусова. — У вас новый номер? — Женя общается очень осторожно, как будто в любой момент недопитая бутылка может полететь в него. — Да. — Я могу его узнать?       Саша молча протянула руку, забрав телефон Жени, вбила новый номер и отдала ему. — Скажешь всем, чтобы связывались со мной через тебя. Номер никому не давай. — Понял. А что со старым номером? — интересуется Семененко. — Вдруг бы я мог как-то это решить, — добавляет, стушевавшись от сурового взгляда начальницы. — Мошенники в край обнаглели, не бери в голову. Давай работать, что ты там принёс? — кивая на папку в жениных руках, интересуется Трусова. — То, что вы просили. — Да, отлично. Кстати, если будет звонить моя мать, то скажи ей, что я уехала в какую-нибудь командировку за границу, и там большие проблемы со связью. Не давай ей номер, даже если она будет утверждать, что смертельно больна, понял? Она этот фокус примерно дважды в год пытается провернуть.       Семененко послушно кивает.

***

      Алёна не чувствовала, что её жизнь принадлежит ей. Все последние дни слились в один большой ком, который встал у неё поперёк горла, не давая и шанса выдохнуть.       Началось всё, кажется, в день прилёта в Москву. Алёна заваливала Трусову сообщениями. Тогда ещё казалось, что бо́льшую беду можно предотвратить, что Сашино молчание — какая-то несмешная и обидная шутка.       Хотелось отвязаться от радостного и неестественно взволнованного отца, запереться в своей комнате, а ещё лучше — опять убежать из дома и встретиться с Трусовой лично, заставив липкое чувство страха, понемногу расползавшееся в её сердце, заткнуться.       Так она и поступила. Выпрыгнула из отцовской машины и помчалась с телефоном в руках домой, прокричав напоследок что-то о сильной усталости.       Беспокойство на миг было заглушено радостью: сейчас ведь никого не будет, и она сможет позвонить Саше! Хотелось рассмеяться от облегчения: сознание уже рисовало Сашину улыбку, её смех.       «Мне первой нужно начать серьезный разговор? Но ведь всё это время от неё был полный игнор, без объяснений!», — крутилось в голове Косторной, пока она нажимала на иконку звонка. Алёна внимательно посмотрела на экран телефона и нахмурилась – вызов не пошёл. Странно.       Переживания, прежде утихнувшие, начали разгораться с новой силой. Алёна не понимала, в чём дело, перелистывала чат, попыталась позвонить ещё раз, но тут же отклонила, заметив, что привычной фотографии Саши она не видит. И статуса её последнего посещения тоже. Ничего.       Косторная отложила телефон в сторону. Она ничего не понимала. — Алён, спускайся вниз, чего здесь одна сиди… — отец не договаривает до конца, почему-то останавливается на полуслове, словно порезавшись о стеклянный взгляд Алёны, которым она сверлила стену. Он пришёл явно в неподходящее время для семейных посиделок. — Вышел отсюда, я, блять, не могу и шага ступить, чтобы тебя не было где-то поблизости! — голос дрожит, но Алёне срываться на отца на удивление не хочется.       Хочется сломать что-нибудь, разбить, распотрошить чем-то острым подушки, разбросать учебники и уснуть в этом бардаке, с надеждой никогда больше не открыть глаза. Алёна так по-детски наивно считала, что в их отношениях нет тайн и лжи, что совсем забыла о главной, той, на которой всё и построилось. — Алёна, ты как с отцом разговариваешь?! Нет, ты уж извини, конечно, — отец расправил плечи. Стало ясно, что уйдёт он нескоро, — но то, что ты Олимпиаду выиграла, не даёт тебе права так себя вести! Я уже столько лет спускаю тебе с рук твою несерьёзность, баловство, и что получаю взамен? Мало того, что ты учёбе должного времени не уделяешь, так ещё и…       Алёна не слушала. В голове набатом била одна-единственная мысль: она всё знает. — Вот в моём детстве, знаешь, что у меня из развлечений было? Песка пожрать, да в крапиве поваляться, и я…       Она всё знает. — Я всего добился сам, у меня не было богатых родителей, которые мне бы помогли…       Она всё знает. — Ты отца не то, что поблагодарить, ты мне даже помочь не можешь! Что ты с этой Трусовой устроила?! Я тебя с ней подружиться попросил, чтобы ты, Господи прости, этой грязью занималась?!       Упоминание её фамилии быстро вывело Алёну из транса. Она резко встала с кровати и посмотрела на отца так, как обычно разозлённый родитель смотрит на провинившегося ребёнка — Алёна была слишком серьезна в этот момент. Тот вздрогнул от неожиданности. Крючок сорвался. — Это ты мне тут ещё про грязь будешь говорить? А свою дочь под статью подсовывать не грязно было? Или это только я плохая, а ты хороший, белый и пушистый?! Хоть раз тебя интересовало то, чем я занимаюсь? Ты пытался меня поддержать? А? — с каждым предложением голос Косторной становился всё громче и громче. — Не помнишь? А я помню, как ты при каждой травме, при каждой трудности говорил мне заканчивать! Всегда!       Алёна внезапно развернулась и пошла к шкафу. Она вытащила чемодан для сборов и кидала в него все вещи, которые видела, не переставая при этом говорить. Отец, сам того не замечая, присел на кровать. Он даже не пытался её перебить или остановить. Алёна внезапно развернулась к отцу лицом, и ледяным голосом проговорила. — Знаешь, я не удивлена, что мама выбрала такую работу, будучи в отношениях с тобой. И деньги от тебя получает, и видеться с тобой не надо.       Отец после этих слов, выглядевший и так будто в воду опущенный, побледнел пуще прежнего. Это был удар ниже пояса — никто никогда не обсуждал его отношения с женой, это было своеобразное табу. Но Алёна знала, куда бить, она хотела этого. За то, что он сделал с ней, за то, что сделал с ней и Сашей.       Алёна помчалась вниз. Видеть реакцию отца не хотелось. Никого сейчас видеть не хотелось. — Алёна, ты куда?.. — услышала она сзади.       Алёна промолчала. Показать сейчас дрожащий голос было, как признаться ему в чем-то, в чем признаваться она не хотела.       Алёна выбежала на улицу и достала телефон, намереваясь вызвать такси до дома единственного человека, которого хотела видеть сейчас. Слёзы застилали глаза. Хотелось закрыться от всех, сделать так, чтобы никто не видел, что она плачет. И это было странно: она никогда не стеснялась открыто показывать свои эмоции. Она плакала, когда разучивала четверной, когда плохо проходила тренировка, когда Этери Георгиевна была слишком строга с ней.       Но в этот раз всё было по-другому, как и всегда у неё бывало с Сашей. Это был первый раз, когда её настолько сильно поглотили страх, вина и отчаяние. И впервые она чувствовала бессилие перед своими чувствами. Алёна хотела не чувствовать, не осознавать, что сегодняшний результат — это лишь следствие её действий.       Хотелось искренне злиться на отца, а потом, когда отпустит, прийти к нему и потребовать решение проблемы. Но такую проблему он точно не сможет решить, и Косторная это понимала.       Понимала, что Саша — её девушка, а не его, что это она построила свои отношения на лжи. Она. И лучше бы у неё этого понимания не было.       Такси подъезжает через пару долгих минут. — Куда едем, девушка? — спросил водитель — суровый мужчина в возрасте.       Алёна, не задумываясь, назвала адрес Щербаковой.

***

      Аня открыла сразу, как будто только и делала, что ждала визита подруги. Вот только улыбка сползла с её лица, а брови нахмурились как только Алёна подняла на неё свои красные от слёз глаза. Взгляд Щербаковой медленно проскользил по руке девушки, останавливаясь на кисти, которая держала ручку чемодана. — Пиздец, Ань.       Алёне нравилось, что ей не нужно было объяснять сейчас. Аня не спрашивала всё сразу, молча впуская девушку в квартиру. Задержав взгляд на Косторной ещё раз, она кивнула своим мыслям и ушла на кухню. — Идём.       Косторная села на стул, чуть морщась от стука посуды. Она достала стеклянные бокалы и поставила их на стол. Из холодильника Аня выудила вино, спрашивая взглядом, та ли эта ситуация, в которой оно уместно — Алёна кивнула. — У меня нет штопора. — Воткни нож… — ответила Косторная, — мне в сердце, — уже тише.       Аня повернулась с этим её взглядом старшей сестры, но Алёна лишь помотала головой, мол, ничего, ты ослышалась. Щербакова отвернулась и, что-то бубня под нос, открыла бутылку, без прелюдий налив полные бокалы. — Пей и рассказывай.       И Алёна рассказывала. Так отстраненно, словно это не её жизнь, словно она это вычитала в какой-то книге. Косторная рассказывала про Сашу, про собственное вранье, морщась на этом моменте через слово, со стеклянными глазами рассказала про события после приезда, про блокировку во всех соцсетях, про отца и последние несколько часов ее жизни. — Это он виноват, — зло закончила Косторная.       На самом деле, Алёну не надо было поить, чтобы она всё выложила — Ане можно было рассказать даже об убийстве. И Щербакова прекрасно это понимала, вино стало лишь способом успокоиться. — В чем? — уточнила Аня. — Во всём.       Щербакова молчала, очевидно, обдумывая всю ситуацию. Алёна тупо пялилась в бокал, не понимая — это так быстро скачут мысли, что она не может ухватиться ни за одну из них, или это так пусто в голове? — Он виноват только в том, что поставил тебя в такие условия, — наконец заговорила Аня. — Но он точно не виноват в том, что ты влюбилась, но не стала заканчивать этот цирк с дурацкой справкой. — Я почему-то уверена, что у неё уже всё хорошо с документами. — Алён, думать сейчас о том, «что было бы, если бы…» - это самое тупое, чем ты можешь заняться. — Спасибо, — грустно усмехнулась Косторная. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, это она усвоила. — Тебе надо отоспаться сегодня, а потом поговорить с ней и всё рассказать самой, объясниться. — Но… — Блять, какое «но», Алён? — Аня смотрела на неё слишком серьёзно. — У тебя уже не может быть никаких «но». Она знает всё и так. Просто знает не от тебя, и неизвестно кто и что ей вообще сказал, — Щербакова подчеркнула последние слова, — поэтому тебе надо рассказать всё так, как было на самом деле, без всякого бреда. А дальше, уж извини, но решать будет она.       Щербакова взяла бутылку, разливая остатки по бокалам. Алёна молчала, отстранённо наблюдая за малейшим движением рядом. — Мне страшно, Ань, — она всхлипнула.       Аня смягчила взгляд, но строгости в голосе не убавила. — Я понимаю. И буду утирать тебе сопли, если всё пойдет… ну, ты поняла — не так, как ты хочешь, — на этих словах Алёна тупо хихикнула, заставляя улыбнуться и Аню. — Но скажи мне, что ты потеряешь, если попробуешь? — Её. — Её ты уже теряешь из-за своего вранья. А в таких случаях выход один — начать разговаривать честно.       Косторная кивнула больше себе, чем Ане. — Я не пойду домой. — Я уже поняла это по твоему чемодану. Ляжешь со мной или в гостиной? — Очевидно, — Алёна улыбнулась. — Очевидно, — согласилась Аня.       Алёна спала крепко, успокоившись от вина и оплетающих и поддерживающих объятий Ани. С Аней спокойно. Аня поймет. Аня посоветует.       Аня поможет.

***

      Утром Щербакова буквально вытолкнула Алёну из дома пинками, заставив сесть в такси и поехать на работу к Саше — Косторная ощущала что-то вроде недовольства и благодарности одновременно.       Погода как-то непозволительно улыбалась, солнце приторно светило в окно, заставляя Алёну сильнее психовать. Она боялась. Страх не на шутку сковал тело, ладони потели, несмотря на холод на улице, а глаза пытались зацепиться хоть за что-нибудь.       Телефон она отбросила сразу. Текст читать не удавалось, смысл видео пролетал мимо, поэтому Алена нашла другое, не менее интересное, занятие: она смотрела в телефон таксиста, следя за каждой минутой, которая бесповоротно утекала, приближая нечто страшное и непредсказуемое.       Её офис не изменился. Разве что теперь перед входом был не асфальт и плитка, а снег и лёд. Косторная внутренне содрогалась от вида здания, но вспомнив всё словесные пинки Ани, неуверенно зашагала внутрь.       Алёну встретила та же женщина, которая встречала её еще тогда, в прошлой жизни, когда пинки для входа сюда были не от Ани, а от отца, и Саша Трусова была не её Сашка, а стерва-Александра — заноза в заднице компании. — Добрый день, — Алёна нашла улыбку на лице женщины ехидной. — Вы к кому? — Александра Трусова.       Её имя кусалось. Алёна чувствовала порезы на языке. Она заранее морально готовилась к тяжелому разговору. Скорее всего её пошлют. Скорее всего, в долгое пешее путешествие туда, куда ей бы не хотелось идти. — Александры Вячеславовны сегодня нет, приходите завтра.       Косторная тупо уставилась на девушку, переваривая слова. Саши не может не быть. Саша всегда ходит на работу. Это ошибка, тупая шутка или Алёна в черном списке и здесь?       На глаза попался знакомый парень. Это был Сашин секретарь. Проснувшаяся из ниоткуда уверенность подтолкнула Алёну прямо к нему. — Здравствуйте, а где Саша?       Она не думала над тупостью вопроса, уверенная в том, что этот парень точно знает о Саше больше. — Вы кто? — его лицо изобразило крайнюю степень удивления. — Я Алёна, её подруга. Не могу её найти. — Извините, но я не могу делиться этой информацией с посторонними.       Косторная вылетела из офиса злая, набирая номер Ани и с ходу выпуская пар из ноздрей. — Этот еблан не сказал мне, где она! — Успокойся и не ори на меня, — голос Ани, как обычно, был полным уверенности и спокойствия десятка слонов. — Саши нет на работе, а её мальчик на побегушках послал меня нахуй! — Ну так поезжай к ней домой, чего орать то?       Это была здравая мысль. Алёна тут же сбросила звонок, вызывая такси на привычный адрес.

***

      Саши не было в квартире. Алёна просила, звала, умоляла и минут двадцать просто долбила в дверь, надеясь, что Саше просто надоест стук и ей придётся открыть. Но дверь не открывалась, а в квартире не было ни звука.       Тогда Косторная достала свои ключи и нагло открыла дверь. Но внутри было действительно пусто, не было даже собак. В квартире как будто никто и не жил.       Поорав Ане в трубку ещё раз, Алёна поехала к дому Трусовой, уже без страха. Она просто молила всех, кого только можно молить, чтобы Саша была там. Потому что больше её найти было попросту негде.       Косторная задерживает дыхание, когда видит свет в окне дома. Пальцы резко задрожали, поэтому она не сразу попала по кнопке звонка. Но даже спустя десяток удачных звонков Саша не открыла.       Алёна звонила ещё и ещё, пока не поняла, что это бесполезно. Уже и так сбитыми руками она начала колотить в дверь. Грохот раздавался такой, что вскоре из соседнего дома ей крикнули, вежливо попросив перестать «вколачиваться в закрытую дверь». Но Алёна не переставала ровно до тех пор, пока не услышала шаги.       Она застыла, вслушиваясь в каждый шорох. — Саша, открой мне.       Саша молчала, поэтому стуки в дверь возобновились с новой силой. — Открой мне дверь! — Косторная, прекрати орать и уезжай домой.       Голос Саши был хриплым и чужим. От него сквозило холодом сильнее, чем на улице. Алёна перестала стучать, замерев от осознания, что за дверью правда была Саша. — Открой. — Поезжай домой.       Косторная минуту стояла в ступоре. Глаза защипало и она почти развернулась, собравшись вызвать такси до Ани и реветь всю оставшуюся ночь, но Щербакова бы точно убила её за нерешительность и позорную капитуляцию. Потому что у Алёны были ключи. Потому что им с Сашей надо поговорить.       Она тихо достала связку из кармана и вставила ключ в замок. — Алёна, нет.       Но было уже поздно. Дверь беззвучно открылась. — Саша…