Зима за облаками

Лео не было и дома. Телевизор мелькал яркой картинкой рекламы в режиме mute, какие-то шмотки свисали с дивана и крышки рояля. На столике среди разноцветной россыпи экстази раскрытым блокнотиком валялась отключённая мобила — причина равнодушного “абонент недоступен”. С полупустой бутылки Rasputin подмигивал Власову голограммным глазом рисованный Гришка. Похоже, кроме них двоих здесь больше никого. Власов тяжело опустился в кресло. Он объездил все возможные места, оборвал все телефоны. Лео не было нигде. Накатившая усталость отяжелила веки, и Власов поплыл куда-то, как будто покачиваясь на мягком кожаном сиденье своего “бумера”. Вот под колёсами внезапно шуршит уже не асфальт, а земляная насыпь; вот они с Лео бредут, загребая ботинками палую листву. Лео дурачится, болтает и вдруг, раскинув руки, падает спиной в растрёпанный ворох сухих листьев. В его глазах отражается низко нависшее серое небо и Власов. — Смотри, там зима за облаками… — зачарованно шепчет Лео. Но Власова сейчас волнует не эта поэтичная метафора, а губы, которые её произнесли. Он целует Лео, и тот недоумённо отвечает, смелеет с каждым касанием, взволнованно подаётся навстречу. Первый лёгкий снег кружится в воздухе, ложится на пёстрые листья, на волосы и пальто. Власов не может понять, почему снежинки звучат, опускаясь на землю, будто кто-то трогает пальцами клавиши... Власов открыл глаза и рывком сел. Лео в кресле напротив, уперев локти в колени, тряс головой, как будто не верил в то, что снова вернулся. В груди разлилось горячее злое облегчение и тут же сменилось отчаянием под тоскливым взглядом пустых глаз. Сердце измученно рванулось. Совсем не так смотрел на него Лео тогда, в их первую встречу. Со Шпицем, владельцем клуба Royal, Власову всегда было о чём поговорить-поспорить — как-никак в одном деле они крутились. Тем вечером Шпиц встретил радушно, увлёк Власова за собой на обязательный контрольный обход клуба, беседуя на ходу. Royal готовился к открытию: сновали официанты, диджей настраивал аппаратуру, за декорацией на сцене кто-то терзал рояль и пел. Власов поморщился — фальшивит — но опытным ухом отметил приятные бархатные нотки тембра и продолжил разговор. Шоу-бизнес — уверял Власов — это не про вокальные данные, иногда даже вопреки. Внешность, имидж, хиты, ротация на радио и по ящику — вот верная схема. И всё это могут деньги. Шпиц не соглашался, но Власов настаивал, давил аргументами и фактами: раскрутил же он трёх безголосых, но ладных девах — его “Стразы” чесали теперь по всей стране, зарабатывая чумовые деньги. — Да за год я тебе любого раскручу, до концерта в “Олимпийском”с аншлагом. — Любого говоришь? — они поравнялись со сценой и Шпиц хитро прищурился. — А этого сможешь? Власов оглядел парня за роялем. Голос, конечно, посредственный, но мордашка хороша. Отмыть, приодеть, дать несколько уроков вокала, пустить рекламу и готово — звезда зажглась. — Бабла мне должен, — пожаловался Шпиц. — А я — тебе. Так что, если захочешь, то мальчик твой. Взаимозачётом. Власов захотел и этим же вечером в нужный момент как иллюзионист из шляпы достал из папки контракт на продюсирование. Парень не ломался, подписал, почти не вчитываясь в содержимое документа. Прочитать что-то он, казалось, больше пытался на лице своего теперь уже продюсера; глаза его поблёскивали едва сдерживаемой удивлённой радостью — иллюзии Власов всегда создавал искусно. — Билет в “Олимпийский” привезёшь лично, — заржал Шпиц. За дело Власов взялся сразу. Толковый имиджмейкер, знакомый композитор с нехитрой ритмичной песенкой, пара манипуляций с псевдонимом и аранжировкой, и уже через неделю прежнего взъерошенного воробья было не узнать: заурядный Леонид Николаев превратился в сладкоголосого секси-принца LeoNi, обещающего лично каждой слушательнице женского пола “Тебе одной себя отдам”. Дальше по накатаной — модные клубы, частные вечеринки, дорогие видеоклипы. Власов даже поднатужился и купил Лео премию “Открытие года”. На “Овацию” бабла не хватило — совсем обнаглели с такими-то ценниками, просто рэкет какой-то. Когда в трубке раздался голос Инги, Власов словно очнулся — в этой круговерти дел он совсем о ней позабыл. — Поздравляю, Власов. И сочувствую. — В тебе говорит психолог или экстрасенс? — усмехнулся он, скрывая неловкость. Психологом Инга была посредственным, но как экстрасенс шла нарасхват, хотя сама себя позиционировала чёрной колдуньей. Десять лет назад вписался за неё Власов из жалости на разборках местных братков — иначе застрелили бы девчонку. Да, были времена. Теперь трудно поверить, что единица сменилась двойкой, а три девятки — нулями, и вот он, рубеж веков. Колдунья, экстрасенс или кто там ещё, но Инга умела быть благодарной, и верь-не верь, а Власову попёрло. Раньше что у него было? Ларёк на рынке с пиратскими кассетами и жалко-претенциозной вывеской “Властелин”, а теперь студия Lord Record, свой лейбл, правильные знакомства, нужные связи. — Ругать будешь? — поинтересовался Власов. — Предупреждать, — строго поправила Инга. — Через мальчика удача и деньги скоро придут. Только с личным не мешай. Но не мешать было уже поздно. Всё случилось в гримёрке между концертами, и Власов, целуя разгорячённое адреналином и сексом молодое тело, думал, что “седина в бороду, бес в ребро” — это теперь про него. Не отказывал Лео ему и после. Возможно, ему это даже нравилось. А вот Власов увязал в нём всё сильнее. Иногда слова Инги всплывали в памяти, впивались в мозг остро и тревожно. “Ты осторожней, слишком не прикипай. От любви одержимой добра не будет”. Чтобы отвлечься, Власов нырнул в работу с головой, потому что чувствовал — засасывает. Он не жалел денег на новое студийное оборудование, рекламу из каждого утюга, участие в тв-шоу, подбираясь к своей главной цели — “Олимпийскому”. И тут Лео сломался. В то, что Лео ему говорит, Власов вник не сразу. Он быстро делал пометки в бесчисленных пунктах программы на следующий месяц, попутно озвучивая их своему подопечному, который, прислонившись лбом к оконному стеклу, казалось, был занят разглядыванием алеющего закатом неба. Власов состыковал по три выступления в разных клубах за вечер, учёл две фотосессии, съёмки для ток-шоу, а к концу недели и начало гастрольного тура. Выходило плотно, но осуществимо, и не такой график бывало отрабатывали. На эту его ремарку Лео снова отозвался равнодушным: — Не могу больше. Власов наконец встретил его взгляд, отмечая залёгшие под глазами тени, острее выступившие скулы и подозрительно блестящие влагой глаза. — Конечно можешь. Что за блажь? Теперь Лео смотрел молча, уставившись в одну точку где-то над плечом Власова. — Ты это видишь? — Власов ткнул пальцем в афишу с расписанием концертов на сезон зима-весна. — Продано! И хотят ещё. — А чего хочу я тебя не волнует? — Подписал — отработай! — рявкнул Власов, теряя терпение. Лео отшатнулся, как от удара наотмашь. Власов тут же шагнул к нему, обнял. — Ну всё, всё. Потерпи немного. Полгодика ещё тебя покрутим, а потом можно темп чуть сбавить, имидж сменить. Да и Инга сейчас не советует дёргаться… Лео высвободился из его объятий, отвернулся. Власов тогда впервые заметил искривлённые точно презрением губы. Всё Власов понимал: ночная жизнь, бешеный ритм, запредельное напряжение, и по началу закрывал глаза на слабый запах алкоголя и безотказных девочек-поклонниц, неизвестно как периодически пробиравшихся в гримёрку — пусть уж лучше Лео расслабляется так, чем нюхает кокс. Но мириться с этим становилось всё труднее, а потом сделалось просто невыносимо. Если раньше Власов, несмотря на наличие для этих целей собственного арт-директора, довольно часто приезжал на концерты вместе с Лео, то теперь он сопровождал своего протеже только на официальных мероприятиях или частных вечеринках, там, где не присутствовать продюсеру было никак нельзя. Потому что он больше не мог. Не мог смотреть как из толпы под сценой тянутся к Лео их руки, как их глаза блуждают по его телу, их пальцы дотрагиваются до него, их рты выкрикивают его имя. Власов их ненавидел. Потому что в эти моменты Лео не принадлежал ему ещё больше чем всегда. Когда Лео укатил в чёс по Золотому кольцу, Власов звонил ему каждый вечер перед концертом, а после принимался снова и снова терзать телефон сопровождающего его арт-директора. Они не виделись неделю и на душе у Власова было муторно. Все валилось из рук, а засыпать получалось и вовсе только под утро. На исходе восьмой ночи Власов проснулся в противном холодном поту. Под веками непрерывной каруселью мелькали кадры его личного кошмара: тело Лео гладят чужие руки, его пальцы на чьих-то бёдрах, с его губ стоном срывается другое имя. Не его, не Власова. Во рту закислило от подкатившей тошноты, голодной крысой впилась в грудь изнутри тварь-ревность. Нет, Власов не сорвался, не полетел к Лео первым же рейсом. Он полетел последним. Местный Дворец культуры темнел потухшими окнами. В холле Власов застал только старенькую уборщицу, устало возившую шваброй по каменному полу и узнал, что Лео уже час как уехал в гостиницу. Там, на кровати в спальне, Власов обнаружил реалистичную проекцию собственного сна. Лео трахал кого-то сзади. В предутреннем сероватом свете мелькали крепкие голенастые ноги, бритый затылок и судорожно сминающая простыню рука с чёрной эмалью ногтей. Тогда накатило на Власова, и он буквально выдернул Лео из этого постороннего тела, не заботясь о том, что тот, лишившись опоры, рухнул на кровать в опасной близости от самого края. Узкобёдрая девчонка с короткой мальчишеской стрижкой испуганно уставилась на Власова, пытаясь прикрыть одеялом почти несуществующую грудь. А Власов смотрел на неё, силился сделать следующий вдох и не мог. Закололо слева под рёбрами, перед глазами поплыло пунцовым туманом, а после стало страшно. Этот страх выпивал мозг, высасывал душу. Тогда Власов понял ясно: если следующим окажется парень, этого ему не пережить. Давно уже Власов кое о чём подумывал и мысли такие от себя гнал, но после этой девки с бритым затылком как рехнулся — только прилетели в Москву, помчался к Инге и с порога выложил, зачем приехал. — Я предупреждала, — заметила та. — И будем считать, что просьбы твоей я не слышала. — Сдохну, если не сделаешь, — прохрипел Власов. — Сделаю — сдохнете оба, — отрезала Инга. — Приворот на могильной земле — это тебе не шутки. — Забыла, чем обязана? — Всё помню. Только за добро добром платят, а то что ты просишь… Власов мучительно выдохнул: — Сделай. Чтоб ни на кого не смотрел больше. — Чёрт с тобой, верну долг, — сдалась Инга. — Правильную землю без креста найду. На третий и девятый дни сама справлюсь. Самый важный — сороковой, там вы оба нужны, иначе ничего не выйдет. Не страшно тебе? — Делай! — Как скажешь. И не брейся пока не закончим. Указания Инги Власов исполнял точно: оброс бородой как кавказец в трауре, не задавал Лео никаких вопросов, ведь любой вопрос — это возможность выбора, прикасался по-хозяйски, точно ставя личную печать на желанном теле. Ад начался после девятого дня, но Инга предупреждала — воля не может не стремиться к свободе. В случае Лео стремление это было разрушающим — без допинга из дури и алкоголя отработать выступление теперь нечего было и думать. Власов умолял, угрожал, выгребал и выбрасывал горсти разноцветной дряни, бил бутылки, а когда нашёл на стеклянной столешнице распаханные дорожки белого порошка, пообещал побледневшим охранникам, что прикончит любого, кто принесет ещё. Но трахался с Власовым Лео теперь всегда как в последний раз, так, что тот боялся, а может и надеялся, что однажды наконец-то у него не выдержит сердце. Или оно сожмется судорожным спазмом и откажется снова забиться, когда он снова, в который раз обнаружит, что Лео исчез куда-то перед самым выходом на сцену. Когда Лео опять словно утечёт песком сквозь пальцы, испарится без следа, покинет его. Но Лео всегда возвращался — измученный, дрожащий, точно привязанный за верёвку щенок. Самое страшное для Власова в такие моменты было смотреть в его пустые глаза и видеть там самого себя. Даже то, что дали добро на “Олимпийский”, Власова больше не радовало, но он по инерции продолжал бегать, созваниваться, договариваться. Денег правда понадобилось ощутимо больше, чем имелось в наличии, и Власов взял кредит под Lord Record, ни секунды не сомневаясь, что риск окупится с лихвой. В день концерта “Олимпийский” бурлил. Власов пробивался сквозь толпу за кулисы, здоровался, принимал поздравления, махнул довольному Шпицу и вдруг наткнулся на испуганный взгляд своего арт-директора. Лео не приехал. Тупо ударило в грудь понимание: какой же он идиот! Нельзя было глаз с него спускать! И вот, после дикой гонки по городу, отчаянных поисков, Лео был здесь, перед ним. Власов выхватил его из кресла, затряс, заорал: — Ты какого хера вытворяешь?! — Отпусти… больно… — простонал Лео. Казалось, что злые пальцы, вцепившиеся ему в плечи, были причиной этой мольбы только отчасти. Но Власов уже соображал дальше: только шесть, до начала концерта ещё час. Они успевают! Он подтолкнул Лео к двери, одновременно отвечая на настырный звонок мобильного. — Он с тобой? — голос Инги звучал глухо, как будто из подземелья. — Жду вас на месте через час. Изнутри омыло холодом: сороковой день — это сегодня. Как? Как он мог этого не учесть? — Ты помнишь, что должен сказать? Зайти туда он должен по своей воле, но с твоей подачи. Нажимая на отбой, Власов сухо сглотнул. Сороковой день, чёртов сороковой. Отложить? Невозможно. Не ехать в “Олимпийский”? Немыслимо. Пункт назначения Власов выбрал без колебаний. Лео неловко выбрался из машины, оступился, Власов подхватил его под локоть, и так они дошли до приоткрытой в ограде кладбища калитки. Стремительно густели сумерки, в них чернели могильные кресты. Должно быть перевалило за семь, а значит Власов уже почти наверняка потерял главное дело всех этих безумных лет работы. Пускай. Только бы Лео остался с ним. Нужно лишь сказать те самые слова, что велела ему выучить Инга. Слова, которые столько раз он повторял про себя и никогда, даже еле слышным шепотом, вслух. Слова, которые впились в мозг, вплавились в кожу, вывернули наизнанку то, что ещё осталось от его души. Сказать сейчас. Под ботинками Лео зашуршали потемневшие листья. Почти как тогда, на той давней, казавшейся теперь сном прогулке. Когда гламурный LeoNi был всего лишь мальчиком Лёней и улыбался ему как никогда после. Когда — видит вот это спящее низкое небо над их головами — всё между ними было взаимно и свободно, когда порывы были искренни, а мечты — чисты. Пальцы Власова разжались, и рука Лео, точно не веря, медленно выскользнула из его ладони. — Уходи. Там, за облаками, нетерпеливо заворочалась зима. Лео уходил от него, с каждым шагом всё увереннее расправляя плечи. Набухшие рыхлой мокрой ватой тучи прорвало первым снегом и Власов поднял лицо к небу, отпуская себя на этот белый суд. Снег падал на лицо, таял на щеках горячим, солёным. Власов прощался как умел и прощал своему сердцу эту горькую, быть может последнюю любовь.