Ворон в павлиньих перьях

      Неприметная дверь, обращённая к городским стенам, настолько сильно отличалась от общего внешнего величия дома старинного семейства, – чей предок, живший во времена Древнего Мондштадта при Властителе Декарабиане, согласно легендам, был среди первых последователей веры в Барбатоса и участвовал в свержении кровавого тирана, – что казалась не более чем случайной кляксой на холсте прославленного живописца. Пользовались ею зачастую слуги и, быть может, кто-то из юных господ, чья непокорная душа рвалась к восхваляемой Мондштадтом, но такой недоступной для благородных отпрысков свободе. Сегодня же она открывалась для важного гостя – из тех, кого не принято приглашать в дом.       На условленный стук высунулась маленькая старушка в чепце и жестом поманила за собой внутрь. Она шла впереди со свечой в руках, освещая сперва прачечную – в которую, как оказалось, дверь и вела, – затем кухню, а после кладовую и узенькую лестницу. Поднималась старуха ловко (хоть на вид и была в том возрасте, когда колени уже совсем не гнутся), придерживая подол льняного тускло-синего платья. Морщинистая костлявая длань, отпустив юбку, отодвинула бережно гобелен, скрывавший проход в коридор второго этажа. Там тоже было темно. И это укрепляло мысль о незавидном положении благородного семейства.       Остановившись наконец, старуха, до этого с невиданным упорством молчавшая, прохрипела:       — Господин уже давно ждёт вас, — и толкнула тяжёлую дверь. Петли протяжно взвизгнули.       После полумрака коридора освещение комнаты резало пирату здоровый глаз. Как только это неприятное ощущение отпустило, он пробежался взглядом вокруг, осматриваясь. И пока он увлечённо рассматривал шкафы с резными ручками и витрины, заполненные самым разным барахлом: от деревянных статуэток до серебряных кубков и книг; висевшие рядом гобелены с фамильным гербом и огромного размера портреты, прикидывая в голове цену всего этого, служанка тихонько ушла, оставив своего господина наедине с его гостем.       — Уважаемый, проходите, присаживайтесь, — сказал мужчина, сидевший за столом из тёмного дерева, указывая рукой на софу, стоявшую от него чуть поодаль, у стены.       Пират снял шляпу и, приложив к груди её, низко поклонился с негромким «Рад встрече, господин». Затем широким, уверенным шагом проследовал к предложенному месту и сел, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. Шляпу он решил уложить рядом с собой, освобождая таким образом на всякий – такой, какого ждал пистолет за поясом – случай руки. Начинать разговор первым он не собирался, и, на его счастье, мужчина за столом – Шуберт Лоуренс – оказался не настолько терпелив, или, может, не настолько глуп, чтоб устраивать игру в молчанку, но ровно настолько нетерпелив и глуп, чтобы перейти сразу к делу, не предложив для начала и бокала вина.       — Общая суть моего предложения, господин Альберих, Вам известна из письма, в котором я приглашал Вас на эту встречу. Я рад, что Вы прибыли вовремя – это, знаете, в некотором смысле говорит о Вашей надёжности и дарит надежду на плодотворное сотрудничество между Вами и семьёй Лоуренс. Если у Вас есть вопросы или предложения – я слушаю Вас, господин Альберих. Если же Вам всё и так ясно, и Вы на всё согласны, давайте же обсудим конечную цену вопроса и закрепим наше сотрудничество в письменной форме.       — О, господин, Вы и представить не можете, сколько вопросов к Вам я имею. Но, прежде чем я получу ответы на них, позвольте выразить моё почтение и сказать какая честь для меня посетить Ваш дом. Мне, морскому разбойнику, и мечтать о таком не приходилось. И позвольте заметить – у Вас и Вашей семьи, господин, изысканный вкус во всём: от одежды и до мебели. За последнюю, впрочем, я полагаю, следует отблагодарить ещё и Ваших благородных предков. — Кэйа говорил и говорил, внимательно следя за Лоуренсом. И потому как у того вместе с крючковатым носом дёрнулось пенсне и приподнялся подбородок, пират понял, что господину нравится слушать его лесть. Нахвалив и убранство кабинета, и глубокий синий цвет одежд, и даже верность старой служанки (о чём знать наверняка, правда, не мог), Кэйа перешёл к по-настоящему интересующим его вещам: — И всё же при всём почтении к Вам, осмелюсь сказать, что предложенная в письме плата меня не устраивает. Да и позвольте узнать, как Вы планируете принимать груз? Легко сказать «доставьте товар в Мондштадт». Но как именно, господин? Чтобы спокойно причалить в одном из Мондштадтских портов мне придется заплатить немаленькую сумму. Порт на побережье Сокола, Вы, полагаю, сами знаете, мало того, что ужасно неудобен, так и следят за грузом там будь здоров – вскроют каждый ящик! И вот тогда убытки утроятся. Если же Вы предлагаете причалить в одном из северных портов – придётся потратить больше времени. А при таком раскладе деньги, которые Вы предлагаете, снова лишь капля в море среди затрат, которые я понесу.       — А Вы что же, господин Альберих, не можете бросить якорь где-то за пределами порта? — перебил Лоуренс. Он, вероятно, начиная беспокоится о собственной выгоде, нервно стучал пальцами узловатой руки по столу.       — Якорь я, как Вы верно заметили, могу бросить где угодно. Но груз ведь нужно ещё доставить с корабля на сушу, а после и до города. И в этом, господин, состоит следующий мой вопрос. Как Вы собираетесь это делать? Уж не хотите ли Вы и это спихнуть на меня? Тогда, при всём уважении, предложенная плата просто смешна!       — Не каждый и за год может получить столько, сколько я предлагаю Вам! А с учётом того, что ещё неизвестно, знаете ли, насколько хорошо пойдёт сбыт, моё предложение до невозможного щедро! — от возмущения лицо налилось краской и жиденькая светлая бородка дрожала. И более всего Шуберта, вероятно, злило осознание того, что прохвост-пират прав и дело это требует больше вложений.       — Хорошо-хорошо, друг мой, к этому вопросу мы ещё вернёмся. Так что там о доставке груза до города, господин?       Они спорили долго и никак не могли дойти до чего-то мало-мальски приемлемого. Шуберт всё отстаивал предложенную изначально цену, ведь он – подумать только, какое благородство! – согласился сам разобраться с перевозкой ящиков до Мондштадта. Кэйю такое положение дел не устраивало, но сколько аргументов он ни приводил, вскорости понял, что лоуренсовскую жадность перекричать будет сложно. Алчность – грех, но, впрочем, не господину Альбериху судить за то кого-либо. Его напористость всё же заставила Лоуренса уступить – плата выросла в полтора раза. Но на этом они не закончили. Меж ними возникло новое разногласие. Шуберт Лоуренс – будь он трижды проклят и четырежды повешен – отказывался обеспечить господина Альбериха «закреплением сотрудничества в письменной форме», дескать, ему нужны от грязного пирата – в выражениях представитель мондштадтской аристократии не стеснялся – хоть какие-то гарантии, а вот расписка у пирата развязывает тому руки для шантажа. «Конечно развязывает, — думал тогда Кэйа, — это и есть «гарантии», жадный и трусливый ты кусок дерьма». Внешне капитан сохранял спокойствие и даже старался держать доброжелательную улыбочку. Он считал, что игра всё-таки стоит свеч, какие бы там мысли ни крутились в его голове. Перед людьми вроде Шуберта, Кэйа знал, стоит низко кланяться и выражать почтение, подыгрывая их непомерному эго, и если уж пытаться запугивать их, то осторожно, постепенно, иначе те мигом оголят крысиные зубки и попытаются вгрызться ими в глотку.       — Господин, разрешите поинтересоваться, перстень на Вашей руке – фамильное украшение? Скажите, этот синий камень – что это? Невероятной красоты вещица. — Кэйа видел, как вытянулось от неожиданности лицо, как собралось обратно после, и как растянула губы улыбка. Он надеялся, что отвлечённый праздным разговором Лоуренс станет посговорчивее. — Знаете я видел уже в Мондштадте интересный камешек, но он не сравниться с тем, как искусно сделан ваш перстень. — Кэйа подался чуть вперёд и заговорил чуть тише, словно светская сплетница хочет рассказать что-то своей подруге: — Я говорю об украшении, которое носит мальчишка Рагнвиндр. Прелестный рубин, но Ваше кольцо…       Реакция Шуберта Лоуренса оказалась настолько далека от ожидаемой, что Кэйа на долю секунды растерялся и потерял контроль над собственным лицом: брови вскинулись и даже рот приоткрылся. Лоуренс, весь красный, стукнул по столу кулаком и отчеканил, выдвигая вперёд нижнюю челюсть:       — К чёрту разговоры о рубинах и кольцах! Моё предложение окончательно, ни монетой больше я не дам. И никакой расписки от меня Вы не получите. Согласны или нет!?       — Согласен, господин.       — Тогда подпишите здесь! — Лоуренс протянул бумажку и ткнул в неё пальцем.       Кэйа пробежался взглядом по буквам и, взяв из рук Лоуренса перо, поставил размашистый крестик. У него, Кэйи, на самом деле была своя подпись, сложная и витиеватая, но он решил, что старый скряга обойдётся без неё. Пират наблюдал за тем, как Лоуренс скрутил расписку трубочкой, затем встал и прошёл к одному из шкафов, достал оттуда деревянный ящичек, отпёр его ключиком, который вытащил из кармана, положил бумагу и запер снова. Ящичек вернулся на место, а Лоуренс отстегнул от пояса кошель полный моры, подошёл к Кэйе и протянул ему.       — Я рад, что мы смогли договориться, — надевая шляпу и принимая деньги, сказал Кэйа. — С нетерпением жду нашей следующей встречи! — Кэйа хищно улыбнулся.       В коридоре пирата уже ждала старуха в чепце. Неужели стояла там всё время? Впрочем, никакого значения это не имело. Она вывела Кэйю тем же путём, каким привела, и напоследок подтолкнув его захлопнула за ним дверь.       

***

      Центральные улицы Мондштадта, чистые и до сих пор украшенные цветами и флагами, вызывали в Кэйе иррациональное раздражение и душевное неспокойствие. Ему после разговора с Лоуренсом было бы во много раз спокойнее, окажись он в ненавистной, но привычной грязи портовых кабаков и пиратских поселений. Ему бы вернуться в место, где он выпивал вчера с Розарией и, быть может, ввязаться в драку, хоть он и не любил такое, дорожа своим лицом, – выпустить пар. Но всё его нутро кричало, что он не хочет задерживаться в Мондштадте ни одной лишней минутой. Он хотел как можно скорее взять в Спрингвейле лошадь и добраться на ней до деревушки у подножья Драконьего хребта, а оттуда уже доковылять до места, где бросил якорь «Ледниковый вальс».       Мондштадт, возможно, был городом, который никогда не спит, – что, впрочем, свойственно столицам всех семи королевств, — потому как не смотря на ранний час на улицах уже начиналась какая-то суета. Люди бродили туда-сюда, занятые невесть чем, торговцы открывали лавки, слышался скрип замков и несмазанных петель, шум разговоров. Всё это казалось таким отвратительно правильным. Чем ближе к городским воротам подходил Кэйа, тем сильнее начинали раздражать его всяческие мелочи, и чем сильнее Кэйа вскипал, тем чаще в голове возникала мысль, что однажды он пристрелит Шуберта Лоуренса и скинет хладный труп в Сидровое озеро. А кольцо с синим камнем заберёт себе – серебро будет безупречно смотреться на его смуглой руке, заодно закроет собою шрамы и мозоли.       Шёл Кэйа быстро, широкими шагами, смотря под ноги, а не по сторонам. Так окружающая действительность казалась приятнее. Начищенные до блеска сапоги – Кэйа воспользовался услугами мальчишки чистильщика обуви, который так удачно встретился ему на торговой площади – радовали глаз, отвлекали от лишних эмоций и помогали понять, что сделка в действительности весьма неплоха. И так Кэйа, плавающий в бескрайних океанах собственных мыслей, ни капли не удивился, когда задел плечом прохожего. Пират собирался бросить простенькие извинения и быстренько уйти, но, к его изумлению, извиняться начали перед ним самим. Это заставило Кэйю взглянуть на незнакомца. Тут-то утихшее было раздражение вернулось с новой силой.       «Опять ты?!» — подумал он, и готов был поклясться – в глазах напротив тоже увидел негодование. Но не более того – простое удивление и совсем никакой злобы. Тут-то пират и почувствовал укол давно, казалось, уснувшей в нём совести. Заколоть его окончательно она, однако, не успела, ведь взгляд уперся в злополучный камень на шее. Кэйа оскалился.       — Я ведь говорил, что мы ещё встретимся. Случайность, или Вы преследуете меня, господин?       — Что? — спросил Рагнвиндр улыбнувшись. Кэйа был уверен, тот всё слышал и лишь выигрывал себе время для достойного ответа. «Достойности» в том оказалось не много, а слащавая улыбочка так и не сползала с лица: — Случайность. Чистая случайность. Мне право неловко, что я толкнул Вас, ещё раз приношу извинения. И, господин, касаемо Ваших денег, — тут он полез в карман.       — Ещё хоть слово о деньгах, и я клянусь – я вызову Вас на дуэль, господин, — Кэйа вскинулся. — На том откланяюсь, я…       — Спешите в церковь? — перебил Рагнвиндр. — Собор в другой стороне.       — С делами церковными я уже разобрался. Но в следующий раз непременно воспользуюсь Вашими услугами проводника. Вы же это имели в виду, указывая мне дорогу? Не отвечайте, господин, не ломайте мои надежды. С нетерпением жду нашей следующей встречи!       На том Кэйа продолжил свой путь. Он не оборачивался, а потому не видел с каким выражением на лице смотрел ему вслед Дилюк. А обернуться, пожалуй, было бы хорошим решением, ведь растерянность, выраженная в нахмуренных бровях и приоткрытых губах, непременно вызвала бы в Кэйе чувство победы, и взгляд молодого господина играл бы с капитанской гордостью так же, как сам капитан недавно играл с чванным характером Шуберта Лоуренса. Но оттого, впрочем, молодой господин смотрел на человека, которого считал простым путешественником – сразу же обвинять людей во лжи было не в его правилах, – так, что тот не стелился перед ним, хоть и был вежлив, не смотрел более нужного (Дилюк не знал как долго рассматривал его Кэйа вчера в «Доле ангелов») и уже во второй раз оставлял последнее слово за собой.       

***

      «Ледниковый вальс» был славным фрегатом. Кэйа Альберих ходил на нём уже почти четыре года и был тем горд. Он предполагал даже, что «попал под покровительство» – как сказала Розария – Мамочки Доу в том числе благодаря ему, своему судну. Расположения госпожи Доу, самой влиятельной пиратки Южных морей, удостаивался далеко не каждый, но Кэйе это почему-то удалось.       Кэйа, как и планировал, добрался до поселения у подножья хребта на лошади и оттуда пошёл пешком. У воды его ждал матрос, сидя рядом с вытащенной на берег шлюпкой. С ними же рядышком горел костёр. Мужчина подставлял ноги к огню и подносил поближе руки – вблизь горы всегда было прохладно. Заметив приближающегося капитана, матрос вскочил.       — Рад видеть, кэп! Как всё прошло, кэп?       Подробного пересказа событий, разумеется, не последовало. Кэйа решил, что «Нечего тебе лезть в это. Когда надо будет, я сам расскажу всё», — ответ более чем достойный. И за весь путь до «Ледникового вальса» капитан не проронил больше ни слова.