Пэйринг и персонажи
Метки
Драма
Романтика
AU
Hurt/Comfort
Как ориджинал
Любовь/Ненависть
Обоснованный ООС
Развитие отношений
Слоуберн
Дети
Элементы ангста
ООС
Сложные отношения
Underage
ОМП
Кризис ориентации
Первый раз
Сексуальная неопытность
Нежный секс
Нелинейное повествование
Подростковая влюбленность
Исторические эпохи
Дружба
Влюбленность
Признания в любви
Обреченные отношения
Психологические травмы
Детектив
Китай
Элементы гета
Предательство
XIX век
Историческое допущение
Эпоха Мэйдзи
Российская империя
AU: Без сверхспособностей
Невзаимные чувства
Броманс
Описание
"Дазай не мог не перенестись на годы назад и не вспомнить лицо мальчика почти одного с ним возраста. Там, в Хакодатэ, остался этот миг их с Фёдором первой встречи, их первого разговора солнечным утром. Кто ж знал, что сейчас они будут сидеть вот так вот друг против друга в чужом доме и столь далеко от того места?"
80-90е годы XIX века. Силой случайных закономерностей Дазай и Чуя вынуждены оказаться на чужбине, угодив в вихрь судьбоносных решений, ошибок, любви и ненависти, прощения и наказания.
Примечания
Внимание! Очень большой формат работы, однако дописана она до конца! Прошу обратить внимание на метку "как ориджинал" (это, однако, не обозначает уменьшение роли соукоку в тексте).
Название работы - отсылка к музыкальной терминологии. Оставляю на любопытство читателей все итальянские расшифровки, что последуют в тексте)))
Публикации переносятся с пятницы на субботу, также по одной главе в неделю. Если глава будет большой, она будет разделена на две части, и вторая часть будет публиковаться на следующий день, то есть в воскресенье.
Персонажи будут по ходу развития событий добавляться.
Дополнительная информация, фото к работе в группе в VK https://vk.com/club221802432 (или https://twitter.com/kitsu7marika, но в меньшем объеме)
Sesto movimento. III.
11 января 2025, 05:14
Andante doloroso e molto cantabile.
– Дазай-сан, сожалею, – Танидзаки поклонился ему. – Но принять вас никто не сможет. И вы должны понимать наше не самое приятное положение в нынешнее время, когда все силы наши направлены на восстановление здоровья Фукудзавы-сана. В тот момент Дазай только и мог, что сделать шаг назад и позволить захлопнуть перед своим носом дверь. Не вламываться же в квартиру человека, которого недавно едва не убили, чуть не проломив череп. Но был и другой момент, в котором на самом деле Дазаю не было никакого дела до черепа Фукудзавы, и куда сильнее его заботило то, что на голову Валентина в результате всего опустился топор не менее тяжелый, пусть и не был он топором в действительности. Дазай появился перед дверью в квартиру Фукудзавы и на следующий день, но его снова вежливо развернули, что стало тошнить даже от этой дежурной вежливости, необходимой просто потому, что так надо. Но одновременно с тем Дазаю было неловко навязываться и он не переходил границы. До следующего дня. Когда оставил попытки отыскать Достоевского в Петербурге и снова явился к дому Фукудзавы. Сказать честно, Дазай тогда точно не знал, что собрался там делать. Предполагал поговорить пусть и не с ним самим, если он будет не в состоянии, но хотя бы с его окружением, с Эдогавой Рампо, который был к нему столь приближен, он ведь вернулся к тому моменту; расспросить, что они думают о смерти Шибусавы. Была хлипкая надежда, что с ним они все же захотят поговорить, если не доверяют местному следователю, а там бы уж Дазай посмотрел, что можно будет сказать Порфирию, а что утаить, но все сложилось очень необычным для него образом. Мало сказать, с каким волнением Дазай каждый раз подходил к тому месту, где Фёдор совсем рядом постарался воплотить в жизнь свою идею. Дазай лично не сомневался, что тот во всем виновен, хотя при самых необычных обстоятельствах был готов рассмотреть иные варианты, но в пользу Валентина. В тот день уже начинало темнеть, когда он подходил к дому у Екатерининского канала, невольно зачем-то вспоминая совсем иное место, совсем иной канал, но тот вечер у Литовского рынка не к месту вспыхнул в голове, весьма болезненно, и Дазай замер, глядя на воду, словно там в ее темных водах искал те образы, в точности которых в миг сей и не был уверен. Он не мог не думать о том, что сейчас был под дозой морфия, и именно он помогал ему сохранять силы что-то делать, но чуть отпустит его действие, и его снова понесет во все тяжкие, и, словно отсчет сейчас шел на минуты, Дазай поторопился к Фукудзаве. Он не мог не обратить внимание на большой закрытый экипаж, и его мгновенно насторожили предположения о его назначении возле дома Фукудзавы, и буквально сразу он увидел, как из парадной появилась Ёсано Акико со шляпными коробками, что она собиралась передать подоспевшему молодому человеку, который принялся пристраивать багаж; незнакомый юноша оказался также японцем, Дазай присмотрелся – нет, он его не знал, но он как-то и не заострил на нем внимание. Он стоял у ограды канала, глядя на эти сборы и ощущая что-то неверное во всем происходящем. Акико, избавившись от коробок, поспешила ко входу в парадную, но прежде чем она нырнула в полумрак, оттуда показался Эдогава Рампо, помогавший двум местным молодым людям, наверное, дворникам, выносить на носилках Фукудзаву Юкити, одетого, по-видимому, в хакама, поверх которого было немного нелепо наброшено европейского кроя пальто; голова его была обернута шалью – смотрелось это жутко нелепо, но нелепость отступала на фоне его слабого вида. Очевидно было, что ему, а он точно был в сознании, самому было бы сложно передвигаться, и тут еще и Акико поспешила помочь, забрав у Рампо чемодан, который он умудрился с собой прихватить. Пользуясь этой медлительностью, Дазай тут же метнулся к ним, на бегу еще окликнув своего бывшего временного опекуна: – Фукудзава-сан! Дазай почему-то в последний момент решил, что это глупо, ведь ходили сведения о том, что из-за тяжелой травмы у Фукудзавы были проблемы с памятью, как самое малое из последствий, но тот, чисто по инерции похоже, среагировал на зов, приподнявшись и взглянув прямо на Дазая, и Осаму был готов поклясться: Фукудзава более чем соображал, кто перед ним! – А! – с досадой выдала Акико. – Дазай-кун, ты снова сюда явился! – Кажется, я вовремя явился, Ёсано-сан. Я смотрю, вы в срочном порядке куда-то далеко собрались? Но, как я знаю, расследование, в котором Фукудзава-сан напрямую завязан, еще в самом разгаре. – Это верно, Дазай-сан, – хмуро произнес Рампо. – Однако, по договоренности с японской миссией, мы получили право отбыть из Петербурга. Фукудзава-сан нуждается в лечении, и здесь его он получить не сможет. Мы собираемся отбыть. – Отбыть? – Дазай все это время смотрел на Фукудзаву, пытаясь понять, что с ним не так, а что-то было, а на них смотрели недоуменно юноши, державшие носилки. – Да он едва живой! Уверены, что довезете? Акико и Рампо внезапно взволнованно переглянулись, хотя показалось, что будто им все равно, что это было заметно. Юноши с носилками растерялись, они не могли сообразить, что им делать, а перевести, похоже было некому. – Это вас не касается, Дазай-сан, – бросил Рампо. – Фукудзава-сан подвергся бесчеловечному нападению, и никто не смеет его удерживать теперь тут во вред его здоровью. Я уже уладил этот вопрос. – Чьему нападению, Эдогава-сан? – спокойно спросил Дазай. – Вы можете сказать, чьему нападению, кто напал на него в таком случае? Следствие это досконально не установило, не говоря уже о том, что Фукудзава-сан также может быть подозреваемым, в убийстве, между прочим, вашего же коллеги! – Не говорите о том, чего не знаете, Дазай-сан, – резко произнес Рампо, косясь взволнованно на свое начальство, его надо было усадить в экипаж, при этом Дазай видел четко: с него самого по-прежнему не спускали глаз. И он видел, как разволновалась Акико, и вообще все это ему жутко не понравилось, не говоря уже о том, что Фукудзава явно пользовался своим положением иностранца, которого обидели, сбегая под прикрытием японской миссии и не позволяя следствию вестись в нужном русле. – Я не знаю? Я в самом деле многого не знаю, Эдогава-сан, – и тут Дазай решил идти с налету: – Но пристав следственных дел зато в курсе относительно того, что Фёдор Достоевский имел весьма не прозаичного характера причины напасть на Фукудзаву, и знает, что заключались они в том, что он подозревал его в убийстве другого человека, очень нам с тобой, Ёсано-сан, известного, как Мори Огай. Дазай видел, как взгляд Фукудзавы метнулся сначала на вздрогнувшую Акико, а потом на Рампо, который весь аж покраснел, когда Дазай все это выдал. Едва ли их задело то, что он обо всем этом говорил посреди улицы: весьма сомнительно, что среди прохожих окажется человек, которых хоть слово разберет по-японски, дело уж точно было в ином. Дазай смотрел на них троих, видя, что, кажется, попал в цель и решил доиграть: – Фукудзава-сан? Вы ведь все прекрасно сознаете? Вы помните? Вы убили Мори Огая? Да или нет? Не важно! Вы готовы убежать и сделать вид, что более ни при чем? – Дазай-сан, уходите, вам нечего здесь делать! И без того уже бед сколько случилось! – внезапно выпалил Рампо. – Фукудзава-сан болен, он слаб… – Еще бы! Вы столько времени заставляете его торчать посреди улицы. Фукудзава-сан? Скажите хоть слово, почему за вас говорят эти двое? В противном случае я иду немедленно в японскую миссию и выдаю все, что знал от Шибусавы Тацухико, а также спрошу о том, что сталось с Одой Сакуноскэ. А вы в таком случае можете ехать, куда угодно. – Фукудзава-сан, я, я могу… – начала было Акико, но он вдруг остановил ее слабым поворотом головы. – Ты всегда был очень убедительным мальчиком, Дазай-сан. Мне даже жаль, что ты не остался при мне. Мори Огай еще когда-то давно мне говорил, что хочет сам заниматься твоим воспитанием, хотя не уверен, что это было бы тебе на пользу, – наконец-то заговорил с ним напрямую Фукудзава, но речь его при этом показалась сбитой и непривычной. – Фукудзава-сан, не надо, – попытался вмешаться Рампо, хотя уже было очевидно, что Фукудзава раскрыл себя: он точно был в относительно здравом уме. – Рампо-кун, поднимись к Итидзё-сенсею, – медленно говорил он, – попроси его, чтобы объяснил этим молодым людям, чтобы разгружали все обратно. Мы же можем остаться? Квартиру арендует миссия? Скажи им, что я сегодня никуда не еду. Пошли Танидзаки-куна. – Но, Фукудзава-сан! – Дазай-кун хочет поговорить со мной. Думаю, это самое правильное, что я могу сейчас сделать. Вернемся наверх, – он при этом с какой-то болью глянул на Акико, лицо которой окаменело, она стискивала зубы, но в отличие от Рампо перечить не хотела, и вдруг Дазай вздрогнул: она глянула на него уже без раздражения, глянула с горечью и очень уж живым сочувствием и сожалением. Дазай вдруг задумался. Что это за люди перед ним были? Испытывая внутреннюю злость из-за того, что они буквально у него на глазах собирались удрать, и в то же время некоторое распаляющееся воодушевление оттого, что Фукудзава готов с ним поговорить, Дазай, оказав маленькую помощь в переводе на русский, чтобы дать понять, в какую сторону теперь тащить носилки, сам стремительно последовал в квартиру. Его прежде дальше двери не пропускали, теперь же он мог осмотреться, но смотреть было не на что. Типичная петербургская квартира, сдаваемая вместе с мебелью, вполне себе недешевой. Приличные обои теплых оттенков, литографии на темы мифологии на стенах, даже какие-то книги тут остались храниться. Если тут и были какие-то признаки чего-то японского, то их явно уже упаковали, при этом пространство гостиной, куда его пригласили и где бережно усадили на оттоманку явно очень больного на вид Фукудзаву, не казалось покидаемым. Возможно, сюда кто-то бы потом вселился, было такое ощущение. Обжитости. Или это просто оставалось после Фукудзавы, который уезжал в спешке, хотя он ведь не так давно тут обитал. Дазай перестал созерцать обстановку, которая странно располагала к общению собравшихся здесь японцев, пусть один из них много лет не видел родины. Дазай следил пристально за Фукудзавой, которого все еще пытался убедить Рампо в том, что не стоит, что они имеют право уехать; Акико же молчала, она утратила свой боевой настрой, хмурилась, глядя на Дазая, но при этом он заметил, что не испытывал от нее враждебности. Это было что-то другое. – Вы же все помните, Фукудзава-сан? – спросил Дазай, когда пристроился на стуле с высокой спинкой, который небрежно предложил ему Рампо. В доме кто-то еще был, кто-то из прислуги, но Дазай не обратил внимания. – Вы и прежде помнили или в самом деле вам было столь нехорошо? – Дазай-сан, имейте совесть, – разозлился Рампо. – Достоевский чудом не расколол ему череп, неужто можно после такого чувствовать себя хорошо? – Он, значит? Хорошо. Правда, мне по-прежнему неизвестно, что на самом деле произошло. Словам Фёдора я не верю, и вы сами явно знаете, что он врет, вам ведь переводили статьи из газет. Фукудзава-сан! Вы молчите! Я бы мог это понять, если бы речь в этих статьях шла о незнакомом вам человеке, но Валентин Савин не незнакомый вам человек, и вы хоть понимаете, что на него возвели сейчас? – Дазай-кун, боюсь, это тебе надо будет многое понять, – пробормотала Акико с какой-то странной интонацией, на что Фукудзава внезапно дернулся, глянул на нее и произнес: – Акико-тян, я хочу, чтобы ты нас оставила наедине. И ты, Рампо-кун. – Фукудзава-сан! – грянул тот, в то время как Акико молча склонила голову в болезненной покорности, Дазай только сейчас заметил, как она крепко все это время держала Фукудзаву, словно помогала ему даже сидеть, она и не выпустила его, когда ей было сказано уйти. – Я прошу вас обоих. Если надо будет, позову. – Вам станет плохо, – одними губами произнесла Акико. – Иди. Она поднялась, шурша юбкой своего платья, поклонилась так, словно была закутана в более плотные слои кимоно, и послушно вышла, мельком все же глянув на Дазая, а тот опять не успел толком прочесть ее взгляд, лишь то, что она внезапно перестала быть столь воинственно настроенной, в отличие от Рампо, которого, однако, тоже выставили, и он решил проявить благоразумие, при этом тоже как-то странно глянул на Дазая, и тот еще больше погрузился в сомнения и подозрения. – Дазай-кун, – обратился к нему Фукудзава, пока он в задумчивости смотрел на захлопнувшуюся дверь, локоть его покоился на столе рядом, тот был укрыт золотисто-берилловой скатертью, чисто для красоты. Дазай мельком глянул на нее. Ему показалось, здесь были плохо стертые капли крови. Дазай резко перевел взгляд на Фукудзаву, смутившись. – Вам плохо? – Потерплю. Во всяком случае, мне обещали, что пока что не умру. – Вы теряли память? – Не совсем так. Скорее это было помутнение после удара по голове. Ни двинуться нормально, ни сказать что-то. Я думаю, мне повезло. Мне быстро нашли сразу двух хороших врачей, которые откачали из моей головы излишки крови, не знаю, как правильно сказать, я и не помню этого. Вообще все смутно помню, и был момент, когда в самом деле плохо все понимал, сейчас мне лучше, и память моя в норме, но, если так уж быть честным, далекое путешествие мне противопоказано, но Акико-тян так настаивала на том, чтобы увезти меня отсюда подальше. Не вините ее. На самом деле, Дазай-кун, я не уверен, что это поездка бы кончилась для меня хорошо, и поверь, мои приближенные тоже это сознают. Мне еще нужны силы, чтобы восстановиться. Быть может, твой приход, это знак. Особенно знак того, что мы все поступаем неправильно, и знак это того, что я могу что-то исправить и не умереть раньше времени. Дазай еще внимательнее всмотрелся в него и вдруг весь похолодел изнутри. Он сначала в нервном состоянии даже не понял, а теперь видел и слышал. – Что у вас… С лицом? – Говорят, может пройти, а, может, и нет. Почти не чувствую, и шею тоже. – Вам говорить тяжело? – Это ничего. Говорить я смогу. – Простите, – Дазай жутко смутился. Он как будто очнулся и осознал. Он разозлился там на улице на Фукудзаву, а сейчас не знал, что думать. Он все не мог понять, что с ним не так, пока не сообразил, что часть лица его как будто была неживая. И речь – сбитая речь… Это все последствия удара. Он в самом деле серьезно пострадал. Стало совестно, но они уже сидели здесь, Фукудзава вернулся, и как будто даже был рад тому. И не только потому, что боялся предстоящей поездки. – О Дазай-кун. Кажется, это я очень виноват перед тобой. – Как так? Что вы… Если б вы только знали все полностью, вы бы такого не сказали. Фукудзава молча смотрел на него. Ему не очень удобно было сидеть, и Дазай подскочил. – Вам помочь? Фукудзава поморщился, но Дазай в самом деле помог ему устроиться поудобнее. – Знаешь, это так унизительно, для самурая – внезапно прийти в такое вот овощное состояние, – он попытался как будто рассмеяться, но не особо умел шутить и потому прозвучал с очевидной ноткой мрачности. – Спасибо. Сядь рядом со мной. Хочешь задать мне вопросы? Я думаю, я постараюсь ответить тебе. Ты сказал об этом молодом человеке, о Достоевском. Ты знал его помыслы, выходит? – Я сам едва не пришел вместе с ним по вашу душу, Фукудзава-сан. Фукудзава и так всегда был скуп на эмоции, это Дазай хорошо помнил еще с детства, но сейчас его частично парализованное лицо совсем уж утратило способность что-то выдавать, и все же видно было, как его это задело, но задело не страхом, не злостью, а чем-то трагичным лично для него, в чем он просчитался. – Почему, Дазай-кун? – вдруг как-то совсем чисто и честно спросил он. Дазай сначала сжал губы, а потом произнес: – Потому же, о чем я сказал вам там на улице. Шибусава Тацухико объявил вас убийцей Мори Огая, Фёдор Достоевский мне об этом сказал. Вы разве не в курсе? Мы познакомились с ним тогда в Хакодатэ. Подружились. И несколько лет, пока он жил в Японии, состояли в переписке. Он приехал сюда с Валентином, когда после долгой болезни умерла его сестра, и мы снова встретились. Здесь, наверное, слишком много мне придется рассказать, почему Фёдор так поступил, не знаю, даже, что вам сейчас о нем известно, но я больше должен говорить за себя. Я не шучу, Фукудзава-сан, я подозревал и подозреваю вас в том, что вы причастны к гибели Мори-сана, что повлекло за собой подозрения в адрес Оды Сакуноскэ и последующий через несколько лет его арест в Париже. Мне не надо это вам рассказывать, вы и сами это знаете. И вы почти год назад мне лично утверждали, что он мог погибнуть при возвращении домой и того заслуживает. Когда вы говорили это, Фёдор уже назвал мне ваше имя в качестве виновного лица. Как думаете, что я тогда ощутил? Фукудзава во все глаза смотрел на Дазая, словно видел его сейчас впервые. Его вид озадачил Осаму, и тот даже ощутил неловкость, захотел встать и уйти, ощущая липкую странную неправильность всего происходящего, но он не мог так сделать, ведь сидел здесь теперь уж не ради себя. Он сбился и не знал, как продолжить, пока к нему не обратился Фукудзава. – Я не знал, что Ода Сакуноскэ имеет для тебя какое-либо значение. Я даже не могу понять, как… – Он был моим другом. Вы знаете, Фукудзава-сан, что значило для меня тогда обрести друга, старшего брата? У меня не осталось семьи, Мори-сан забрал меня и растил в каком-то своем личном представлении, чего я не понимал и не желал понимать. В его доме я подружился с Одасаку. Я больше вам скажу. Вас обманули тогда, и Танеда-сан не находил нас с Чуей случайно в Хакодатэ. Мы случайно с Одасаку и Чуей оказались на корабле, что отплывал туда, там же оказались и Савины. Одасаку был ранен, у Чуи была сломана нога. Они помогли нам. Валентин Савин тогда сильно рискнул, позволив преследуемому безвинно, но за тяжелое преступление человеку, остаться подле себя, дал ему работу. Возможность спасти свою жизнь. И потом Одасаку был арестован в Париже. Я был тогда там. Я даже не успел ничего сделать, его забрали, а после отправили в Японию, а далее никто толком не знал, что случилось. И вы. Вы сказали, что он погиб. И вы сказали, что он того заслужил. Но я более чем был уверен, что никого никогда он не убивал, даже не думал о подобном, я даже сейчас могу во имя этой правды позволить хоть руку себе отрубить, не страшно. То время, после его ареста в Париже… Это было самое тяжелое время, не только из-за Одасаку, это очень личное… И со всем этим передо мной явился еще один друг детства, Фёдор, со всеми его демонами, с тем же чувством несправедливости в сердце, какое и я испытывал из-за Одасаку. И сказал он про вас. Сказал о той несправедливости, и вы сами мне ее явили, особенно, когда сказали, что Одасаку заслужил. И Фёдор обещал, что с вашей смертью это жуткое чувство исчезнет. Что всего-то надо, всего-то жертва нужна. И я подумал… Раз всего-то… Пусть. Я больше не могу так. Пусть будет эта жертва. Вы верите моим словам? Дазай сглотнул и резко зажмурил глаза, ощутив, что те предательски увлажнились, но он был спокоен сейчас лишь потому, что видел, как пристально слушает его Фукудзава. Не просто даже пристально. А в испуге, что читался у него в глазах. Для такого и не нужны были мышцы лица. Только испуг это был явно связан не с тем, что перед ним сидел юноша и честно признавался, что задумывал вершить над ним суд. Фукудзава кивнул. – Относительно Фёдора – его действия, наверное, покажутся, абсурдом, но его история отдельными эпизодами мрачнее моей, я даже не знаю, в здравом ли он вообще теперь уме. Был ли тогда в здравом уме, когда я был еще при нем. Я тогда принимал приличные дозы морфия и не особо был внимателен к таким деталям. Если честно, я и сейчас под морфием. Я не могу без него ясно соображать теперь, не могу что-то делать. Был один момент, когда едва мы не дошли до крайней точки. Понимаете? Едва не добрались до вас. Меня вовремя остановили. Как будто попытались привести в себя, но едва все это случилось с вами, едва я узнал, что натворил Фёдор своими показаниями, я вынужден был искать встречи с вами. Если вы думаете, что я сейчас даю вам против себя карты в руки, то зря. Я давно выдал их на руки следователю с одной лишь целью. Доказать, что Валентин Савин не виновен. И вы, я подозреваю, Фукудзава-сан, куда лучше меня даже знаете, что это так, так как единственный, кто честно может сказать, что случилось и тем самым разом опровергнуть все обвинения против Валентина. Но вы молчите. И я склонен думать, что имеете на то какой-то интерес, превосходящей все человеческое, что может быть в момент, когда из-за вас страдает другой человек, не говоря уже о том, что я даже не имею представления о его судьбе! Но вы! Вы ведь все знаете! И молчите. Почему вы молчите? Потому что в самом деле виновны в том, что случилось с Мори-саном и Одасаку? – Дазай пытливо на него посмотрел, его нижняя челюсть дрожала, и он до последнего не решался произнести то, что хотел добавить, но все же разжал зубы: – Из чистой морали я должен бы сейчас оставить вас в покое, учитывая ваше состояние, учитывая необходимое уважение, не говоря уже о том, что мои обвинения в ваш адрес – лишь обвинения со слов ныне мертвого человека, но в покое оставить вас – Фукудзава-сан, я все еще легко способен порыться в темноте и найти там самое дурное лишь бы не дать повториться несправедливости, которая случилась с Одой, и мне нет никакого дела до вас, и я не поскуплюсь на методы, если вы сейчас прикажете мне выйти отсюда. Я знаю, что звучу пусто для вас, может, даже по-юношески глупо, но все плохое со мной уже случилось, уже не страшно повторять. Вы не спросите меня, что я думаю о том, что натворил далеко не безразличный мне с детства человек? Это странно, но я считаю его дьяволом, но в то же время не могу избавиться от сочувствия к нему. Я не знаю, откуда это берется. Как впервые тогда я увидел в Хакодатэ, как надрывно рыдала его сестра, я будто тогда впервые осознал истинные глубины человеческого горя, возможно, прежде ощутив его на Одасаку, но не проникнувшись до самого разума. А Фёдор… Я так и вижу рядом с ним его сестру, чувствую ее горе и тоску, и ощущаю это в нем, прекрасно при этом сознавая, что это все не оправдание тому, что он делал. Нельзя, я всегда это знал, свое страдание, заглушить чьим-то другим. Тогда ты в себе все обесценишь. Но даже принимая это… Я не знаю, как за такое судить или же не судить. И вы едва ли мне ответите. Но я не остался с Фёдором. Я не могу с ним быть. Что бы ни было – так не может быть. Он перешел все грани, и даже слезы его сестры теперь ничего не стоят, как бы грубо это ни звучало. Не о нем теперь я думаю. И не из-за него я здесь, Фукудзава-сан. Дазай все боялся, что запутается в собственных словах, но единственное, чего он желал, показать этому человеку перед ним, сколь далеко он готов теперь идти, сколь противоречиво в нем все, но и не потеряно. – Есть причины, Дазай-кун… – Что делают вас настолько слабым и трусливым? Я не про ваше состояние! Я про проступки! – Сядь, пожалуйста. Дазай сел. Разозлился на себя за то, что вскочил и не заметил того. Дело было не в том, что Фукудзава его раздражал, вовсе нет, он вообще не знал, что чувствовать к этому человеку, он просто, говоря все это, вспомнил Одасаку, и это сильно навредило его спокойствию. – Я не буду скрывать от тебя. Учитывая то, что ты мне рассказал, я могу понимать, сколь ясно ты представляешь ситуацию. – Что вам сказал Фёдор? Фукудзава вздохнул. Попросил налить ему воды, точнее ее остатки из кувшина, что остался на столе с двумя хрустальными стаканами. Дазай подал ему стакан, только в этот момент поняв, что и руки у него плохо двигаются и потому помог выпить содержимое, Фукудзава пробормотал «спасибо», тяжело выдохнул. Слова ему давались тяжко, но не только из-за скованности лицевых мышц. – Мне последние дни казалось, что все случившееся было даже неправдой, и мне это примерещилось – этот юноша, но ты сейчас мне рассказал о нем. Он меня огорошил. И это мало описывает мое удивление от того, когда незнакомый мне местный молодой человек, отлично говорящий на моем родном языке, является ко мне, начинается вести странные разговоры и бросается обвинениями, а потом еще и желает со мной поквитаться. Прошу тебя, Дазай-кун, расскажи, что ты знаешь об их связи с Шибусавой. Меня это больше всего тревожит. И смерть его – я вовсе не желал ее. – Шибусава подслушал ваш разговор с вашим помощником, как мне известно, – Дазай вынужден был пересказать историю знакомства Фёдора и Шибусавы, при этом все же делая акценты на том, что изначально Шибусава был в смятении и не знал, как себя вести, а тут это знакомство с Достоевским, в курсе настоящих намерений которого он не был, они держали его в неведении. – Шибусава полагал, что вы пожелаете поквитаться с ним, он считал, что вам все известно, что он прознал о вашей тайне, о наличии украденных у Мори Огая дорогих украшений в виде хризантем. – Но я не знал. Я не нахожу Шибусаву-куна безвинным и честным человеком, Рампо-кун был очень им недоволен, когда кое-что нехорошее о нем узнал, но его мошеннические грехи в Нанкине меня мало беспокоили, я даже просил Рампо-куна успокоиться. – То есть это правда, что Шибусава сам был нечист на руку? – Он не был каким-нибудь прохвостом или мошенником, но был замешан в некоторых нечистых делах, что испортило ему его карьеру, и как раз, чтобы поправить свое положение, он прорвался ко мне. Рампо-кун считал, что такому человеку не место среди нас, но, как мне казалось, выполнял он свою работу у меня честно, встал на путь исправления. Мне лично к нему придраться не за что. Я предлагал ему дать шанс, но в какой-то момент предоставил все решать Рампо-куну, и между ними случилась эта некрасивая ситуация, когда Шибусава в Европе вынужден был покинуть нас. – Она же и поспособствовала тому, что Шибусава снова вернулся к Достоевскому, видя в нем того, кто поможет отомстить. – Если б знать все заранее, – Фукудзава это произнес с истинным сожалением, словно его очень кольнуло, что так все сложилось. – Валентин хотел с ним встретиться, насколько я знаю. Спросить о вас, о Фёдоре. Он писал ему письмо, пока тот лежал в больнице. И Шибусава ответил. – Танидзаки-кун известил Шибусаву о моем возвращении, как он сказал мне позже, и потому тот намеревался в силу своих возможностей вернуться из больницы поскорее, но по стечению обстоятельств Фёдор встретил меня раньше. – Что случилось в той квартире? Фукудзава отпил еще немного воды с помощью Дазая и пустился в немного сбивчивый рассказ о том, как вынужден был последовать за Фёдором, выслушать его обвинения и не иметь возможности даже на них ответить. Затем явился Шибусава. – Этот молодой человек напал на него. – Почему вы его не остановили? Вы могли бы и сами избежать травмы. – Ты много обо мне знаешь, Дазай-кун? Дазай нахмурился. – Да, верно. Ты был мал, чтобы вникать в те дела, что творились вокруг в те годы. Если так уж честно, я был не лучше Мори. Я был особо энергичным участником не только политических игр, но по-настоящему брал в руки меч, чтобы расчистить себе путь. Политика – грязное дело. Был момент, когда я даже утонул. Я проливал чужую кровь, полагая, что делаю это во имя отчества, а не своих амбиций, да и до сих пор считаю так. Мы все так считали. Мы все были уверены, что поступаем верно во имя будущего, просто шли разными путями. Я видел эти пути, видел, как пользуются людьми такие же, как я, я знаю, чем это кончается. Даже ты и Чуя-кун. Когда я отпускал вас, прежде всего думал о том, чтобы придержать подальше от всякого рода интриг, ведь Мори не просто так собирал вокруг себя наследников родовитых семейств. Глядя на вас тогда еще год назад в январе, я убедился в том, что сделал верный выбор. Но знал бы ты, Дазай-кун, сколько еще мне приходилось принимать таких решений. И я все еще уверен в их правильности, но знал всегда, что однажды последует расплата. И сейчас понимаю, что все случившееся в той квартире, совсем рядом ведь здесь, это одна из частей этой расплаты. Но ты спрашиваешь, почему я не остановил его? Твоего друга? Если бы я в самом деле попытался это сделать, то с проломленным черепом лежал бы он рядом с Шибусавой на полу. Мне сорок восемь, но я был все еще в состоянии отбить чужую атаку, но я намеренно не собирался делать этого. Потому что слишком много крови и без того на руках. Был даже момент, когда я в самом деле был готов защищать свою жизнь! Но… Я вспомнил все, и не смог. Проще было принять удар, чем вернуться к той жизни. И испортить еще множество других. – Фёдор уже испортил себе ее. А заодно и остальным. Но… То, о чем вы говорите… Кровь на руках, политическая борьба. Я не понимаю. Мори-сан? Он помешал вам в чем-то? Вы причастны к его гибели? – Причастен, Дазай-кун. Не так, как понял покойный Шибусава-кун, я могу предположить, какой разговор он подслушал, и услышал он верно, потому что я в самом деле собирался в самом крайнем случае открыть эту правду, я полагал молчать по особым на то причинам, сколь будет у меня сил и возможностей. Я тебе откроюсь. Я не убивал его, хотя перед твоим другом признал это. Но твой друг, однако, все же в одном прав. Ода Сакуноскэ в каком-то смысле пострадал из-за меня. Но я хочу тебе главное сказать! Я… Я в самом деле пытался исправить это! И все еще пытаюсь. Дазай-кун, я имею большую уверенность, даже больше, я могу точно тебе сказать: Ода-сан жив. Только вот ситуацию это проще не делает. Дазай не слышал в тот момент последней фразы. Он вскочил с места, не зная, куда метнуться. Ему, кажется, стало дурно, он задохнулся от вороха мыслей, и что жутко, они не были радостью. Это был ужас. Ужас от того, что Ода может быть жив, а он едва не приговорил человека к смерти, он измучил обвинениями Чую и довел все до того, что Фёдору представился случай полностью перечеркнуть репутацию и жизнь Валентину. Дазай подошел к окну, к его счастью, окна были не во двор, а то бы он точно задумался о том, что где-то тут рядом место, где Фёдор пролил кровь человека невиновного и искалечил одного физически, а другого морально, да еще и неизвестно, как это в итоге все отразится на Валентине, о судьбе которого он пока ничего так и не узнал к этому моменту. Он зажал себе нос, словно это могло помочь ему не разрыдаться. Фукудзава явно слышал, как он глубоко вдыхал потом ртом, унимая в груди тряску; они молчали минут пять, пока Дазай пытался успокоиться, да и Фукудзаве надо было передохнуть. – Где он? Одасаку? – Дазай повернулся наконец-то, перестав созерцать прохожих на улице. – Я сейчас точно не знаю, но могу подтвердить тебе, что он жив. С ним надежный человек. – Он в Японии? – Не уверен, но близко. Я… Хотел ему помочь. Ради этого даже уезжал весной. Есть обстоятельства, Дазай-кун, но, уверен, их можно будет преодолеть. – Что за обстоятельства? Дазай смотрел на него. Фукудзава молчал. – Что за обстоятельства? – Дазай понизил голос, легко при этом выдерживая долгий на себе взгляд, который ничего не выражал, но лишь для непосвященных. Взгляд Фукудзавы на самом деле просто скрывал эмоции. Дазай сейчас отлично все читал сквозь, но просто совесть не позволяла надавить сильнее, его все же научили уважению к старшим, это вбивалось в его голову еще с Японии. – Вы сказали, что не убивали Мори Огая, но при этом виноваты в том, что Одасаку вынужден был пуститься в бега. Что тому причина? Вы знаете виновника смерти Мори-сана? – Я не могу тебе ничего сказать. Прости. Но я обещаю помочь Оде, обещаю оправдать его! Я клянусь тебе, Дазай-кун, – Фукудзава если бы мог, то точно бы поднялся, чтобы передать всю силу своих слов, но сейчас ему даже голос не особо подчинялся, и все же звучал он и правда убедительно, – я имею возможности это сделать. Я давно об этом думал, я давно это имел в своей голове. Теперь, поговорив с тобой, я еще больше уверился в том, что это надо сделать. – Вы все эти годы знали? – перебил его Дазай. – Все эти годы скрывали, врали, молчали. С самого начала знали? Фукудзава опустил глаза. Не потому, что не мог смотреть в ответ, скорее от тяжести собственных мыслей – у него не было сил уже, необходимо было снова в себе все это воскресать и проносить через себя. – Знал. – Да как же вы… – Позволь, я лишь попытаюсь оправдаться! Знал. И знал тогда же, что Ода Сакуноскэ собирался бежать в Китай. Я знал. Неужто ты думаешь, он так легко бы смог это сделать? Так легко скрыться? Дазай, ощущая какую-то тупую боль в груди, был поражен сейчас его словами. – Тогда. Когда мы виделись с вами в Шанхае. Вы знали? – Знал. – И знали, что он уезжает с Савиными? – Насчет этого точно не знал. Я имел свои основания полагать, что Танеда-сан тайно помогал ему. И отпустил эту ситуацию. Мне было даже на руку, что он скроется. – Но его считали преступником. – Верно. И в том я виноват, несомненно. Я даже подогревал эту тему. Но были на то причины, Дазай-кун. – Так озвучьте их! Что вы молчите? – Я обещаю тебе, я исправлю все. – Вы столько лет жили спокойно себе, пока Ода вынужден был скрываться, не имел возможности вернуться на родину, его имя запятнали убийством человека, которого многие возносили, но на самом деле репутация его была загрязнена, я даже в детстве это знал. Вас это не трогало. А сейчас вдруг тронуло. – Он был в безопасности, как я могу полагать, – спокойно произнес Фукудзава. – Если бы он был в безопасности, то его бы никто не арестовал в Париже средь бела дня, не увез бы прочь так, что никто и не знал, жив он или погиб! – Я, честно говоря, и сам подумать не мог, что так случится. И как раз с этим я хочу разобраться. Я могу рассказать тебе, как так получилось, что Оду схватили в Париже. Эта часть истории мне хорошо известна. Дазай ощутил дрожь по всему телу. Слишком много, слишком тяжелый, темный разговор у них получался. Но разве он этого не понимал перед этим? Не потому ли хорошо так накачал себя морфием, что сейчас все внутри возбужденно горело? Он даже испугался, что слезы, которые задрожали в глазах, едва речь коснулась Одасаку, это не настоящие слезы, это все морфий провоцировал. Ужасно было бы сознавать это правдой, и Дазай ощущал: это неправда, но из-за морфия с трудом верил самому себе. Он в тот момент поклялся, что должен избавиться от этой гадкой привычки! – Вы устали, – не мог не заметить Дазай. Что бы там ни было, он ощущал себя каким-то чудовищем, пытающим больного человека. Он именно его пытал. Фукудзава при этом был силен, даже в больном теле силен и терпелив, но все равно это было все нечестно. Но его, Фукудзавы, вина… Она сияла тут ярко, он сам о ней говорил, но Дазай не понимал ее, и потому не ощущал, чувствуя лишь себя запятнанным дурными делами. – Ничего. Акико-тян, – вдруг он глянул на дверь. – Оставь нас, не надо за нами следить. Дазай слышал тоже, что она подкралась, но это произошло всего пару минут назад. – Вы совсем вымотались! – озвучила она то же, что и Дазай до этого. – Может, я сама… – Как бы ты того ни хотела, но я должен этот разговор Дазай-куну. Мы закончим. Закрой дверь. И не переживай зря. Акико нервно глянула на Дазая, но, поклонившись, выполнила указание. – Ёсано-сан так желает вас избавить от меня поскорее, – без всяких эмоций заметил Дазай. – Не суди ее. У нее есть на то право. Дазай мотнул головой. Он плохо знал Акико, смутно помнил ее по тем дням, когда они жили у Мори вместе. Думать о том, почему она осталась при Фукудзаве, ему было безынтересно, хотя он по-своему находил это странным и не мог не заметить очевидной привязанности, но все окружение Фукудзавы меркло на фоне того, как он жаждал узнать о судьбе Одасаку. – Меня сейчас больше волнует то, что вы мне можете сказать об Оде Сакуноскэ. Что вам дает уверенность говорить о том, что он жив? – Я состою в переписке с одним человеком, который сумел найти возможность дать ему убежище. Позволь я начну по порядку. С того, что случилось в Париже, – Фукудзава помолчал: он не вспоминал, он собирался с силами. Дазай приготовился к тому, что рассказ займет время, и ему как будто даже страшно за него стало. – Тебе знакомо имя Элиза Дальдорф? – Имя этой женщины звучало во время ареста Одасаку в Париже. Она подослала кого-то выследить его, а потом обратилась в местную полицию. Якобы Одасаку должен был ей крупную сумму денег и скрывался, но я точно уверен в том, что деньги он никому никогда не был должен, кроме погашенного кредита перед Савиными. Имя это я тогда услышал впервые. Вы знаете, кто она? Это настоящее имя? – Да. И на самом деле ничего таинственного в этой личности нет. Элиза Дальдорф и ныне проживает в Японии, с тех пор как была привезена туда вместе с матерью еще подростком из Германии. Ее мать была содержанкой Мори Огая. Звали ее также, как и дочь. Мори поселили их в отдельном доме в Йокогаме в окрестностях Ямате, периодически наведываясь туда. Это на самом деле не было такой уж тайной, в близких кругах знали о его любовницах, но едва ли это кого-то могло задеть, так как у каждого по такой вот содержанке найдется, разве что они будут местными, – Фукудзава слегка сбился, и Дазай сначала подумал, что это из-за трудностей с речью, но внезапно он сообразил, что Фукудзава сейчас слегка скомпрометировал себя перед ним, но Дазай вполне себе имел такт, чтобы промолчать и понимать, что никто его мнения о морали не спрашивает, не говоря уже о том, что Дазай даже когда маленький был, прекрасно знал, что тот же Мори-сан виделся с какими-то женщинами, и это были не скромные гейши, что порой появлялись на праздных вечерах в его доме и играли на сямисэне или кото. Он сейчас это вспомнил и подивился тому, как велика разница теперь с его разумом ребенка, когда он не вдавался во все эти подробности в силу непонимания. А Фукудзава продолжил: – Когда Мори не стало, спустя какое-то время, когда Ода был уже в розыске у полиции, объявилась эта старшая госпожа Дальдорф и внезапно заявила, что Мори Огай обещал ей кое-что отдать в дар и на содержание ее и дочери. Речь идет о бриллиантовых хризантемах, которые, как я понимаю, и стали для Шибусавы основным указанием на меня, как на причастного к смерти Мори, если верить тому, что он тебе рассказал. – А вы знаете об их происхождении? Фукудзава как-то странно глянул на Дазая, кажется, он испытывал головную боль, но разговор не хотел прерывать. – Мне известно, что это не был просто какой-то дорогой подарок, как все считали. Таким людям, как Мори Огай могли делать дорогие подарки, мне самому подобные преподносили, но я предпочитал отказываться, особенно, если это делали иностранцы, иначе это могло быть расценено, как то, что я таким образом даю им право просить меня о каких-то уступках для них. Мори ведь незаконно владел ими. – Одасаку мне рассказывал, что они принадлежали его старшей сестре Хисако, которая вышла замуж за представителя одного из крупных кланов, что был на стороне сёгуна. От клана этого ничего не осталось, а сестра его стала насильно наложницей Мори, через нее хризантемы попали к нему. И сам Одасаку оказался вблизи Мори лишь потому, что желал узнать о судьбе сестры. Вот ведь ирония судьбы. Фёдор тоже влез в мрачные дела из-за сестры. Любовь к родственникам не менее убийственна, чем к возлюбленным. Фукудзава кивнул утвердительно, словно его очень задело то, что сказал Дазай, и он таким выразит полное согласие. – Эта история с хризантемами лишь говорит о том, что Мори не являлся их законным владельцем, но о том никто не знал. И мне неизвестно, что знала о них та госпожа Дальдорф, но именно их она потребовала, при этом предъявив даже якобы одно из писем Мори, где тот также писал о том, что украшения будут ее. – Но они пропали. И оказались у вас. Верно? Они у вас? Слова Шибусавы возникли же не на пустом месте. – У меня. Повисло молчание. – И вы не отдали их той женщине. – Она не имела на них никаких прав. Как, собственно, и Мори Огай. – О, – Дазай хмыкнул. – Вы так странно звучите. Словно вас это задевает. То, что Мори-сан присвоил хризантемы себе. Вы к ним-то какое отношение имеете? – Скажем так, у меня были особые причины обеспечить их сохранность. Дазай вперился в него взглядом, но Фукудзаву это едва ли проняло. Он о чем-то вдруг глубоко задумался, тяжело вздохнул. Попросил воды. Ему бы передохнуть, но он не просил Дазая уйти. – Я не буду скрывать от тебя очевидного. Они были у меня. Я хранил их сначала в Европе, а потом их отвезли на сохранение в один из банков в Нью-Йорке, где они находились в течение нескольких лет. – Их оттуда обратно привез ваш помощник, Эдогава Рампо. Так? – Да. Я попросил передать их на сохранение. Чтобы использовать для того, чтобы попытаться оправдать Оду Сакуноскэ. Но это очень сложно. И я рассматривал еще один вариант. Договориться. – Не понимаю. – Я постараюсь по порядку говорить. Извини. Элиза Дальдорф, не мать, дочь. Мать тогда явила явные признаки слабоумия и была отправлена на лечение. Я не могу сказать, что точно с ней было, лечили ее в обычной больнице, никто особо и подумать не мог о специальных местах для людей с душевными расстройствами. Насколько я знаю, она продержалась несколько месяцев, а потом с ней случился удар. Сердце не выдержало. Женщина эта умерла. Дочь ее была взята на попечение весьма влиятельным человеком, маркизом Асакава. У него не было своей семьи. Он скончался в 1889 году. Она смогла получить некоторую часть его состояния. Я не знаю, когда она точно ввязалась в эти дела, но, видимо, все это время помнила о том, чего пыталась достигнуть мать, и знала о хризантемах, считая, видимо, их своей собственностью. И собственность эту она решила отыскать любым способом. Она не могла не знать о том, кого обвиняли в убийстве любовника ее матери и краже драгоценностей. И удивительно то, что смогла найти детектива, который и вышел на след Оды. Дазай рассмеялся: его поразила какая-то прозаичность случившегося. – Столько лет никто не мог найти Одасаку, даже забыли о нем, и вот, внезапно нашелся кто-то, кто смог его отыскать. – Я знаю этого детектива, если быть честным. Он очень способный по части законов молодой человек, но в Японии пока что данный вид профессии довольно низко оценивается обществом, и он больше занимается всякими частными поручениями. Куникида Доппо-кун. – Мне это ни о чем не говорит. – Он постарше тебя, и вы не могли встретиться, так как при мне он появился уже в возрасте шестнадцати лет, когда ты уже жил здесь в России. Я знаю, что Куникида-кун работал за огромное вознаграждение, но дело даже не в том. Он очень упорный молодой человек. Если уж задал себе задачу, непременно выполнит ее. Я не был удивлен тому, что он выследил Оду на другом континенте. – Вам известны подробности? – Я разговаривал с Куникидой. Подробностей он мне не раскрывал, я не настолько близкий для него человек, в конце концов это его работа, но кое-что все же мне известно. Раз ты говоришь, что отправился с Одой тогда на корабле из порта Йокогамы, то наверняка и в курсе того, что там тогда с ним столкнулся некий Андре Жид. – Да. Он хотел задержать Одасаку. Мы с Чуей помешали. Фукудзава вдруг улыбнулся. Он был удивлен, но почему-то как-то странно улыбался. Хотя странность его улыбки скорее вызвана была тем, что она не могла проявиться в полной мере из-за полуобездвиженных лицевых мышц. – Куникида-кун решил начать именно с этого человека, Андре Жида, он долгое время еще работал в Японии, пока не нажил себе разного рода проблем и врагов в определенных кругах. До сих пор то и дело пытается устроить какие-то свои дела то в Токио, то в Йокогаме, то даже в Нагасаки, но ему доверяют все меньше и меньше. Темная личность, но такие в политике и водятся. Допросив его, Куникида-кун пришел к выводу, что Ода-сан в самом деле был в тот день в порту, о чем полиция по итогу тогда в марте 1881 года не нашла подтверждений кроме слов Жида, а далее методично опрашивая всех пришел к выводу о том, что Ода все же покинул Японию и искать его точно следует где-то вне, хотя, как я вижу, насчет Хакодатэ он все же не догадался. Но правильным направлением выбрал Китай, где уже занимался его поисками. – Ода жил под другим именем. – Куникида-кун вполне себе оказался проницателен, чтобы проверить, кто из японцев, прибывших ранее в Китай, мог бы вызвать у него подозрения. Проведя несколько месяцев, почти год, там, ему удалось все же сделать предположение о том, что некий Накамура Кинноскэ скорее всего и есть Ода Сакуноскэ. На тот момент он уже находился во Франции, где его и отыскали. Элиза Дальдорф заранее даже прибыла сама туда, чтобы уже лично за всем проследить, и для уверенности в своих действиях задействовав французскую полицию, что, на мой взгляд, ей в итоге все испортило, придав делу официальность. Дазай нервно качнул головой. – Чего она добивалась? Мести? Утраченных хризантем? – Насчет мести не могу точно знать, хотя да, я слышал, что смерть Мори принесла достаточно неудобств жизни двух этих иностранок, но жаловаться госпоже Дальдорф будет некрасиво, – Фукудзава замолчал. – Не могу знать, мог ли сам Мори иметь для нее какое-то значение, она довольно большая девочка уже была тогда. Но уверен, дело больше в хризантемах. Весьма важно заметить, что поиски их начались в момент, когда Дальдорф оказалась без покровительства маркиза Асакава по причине того, что тот скончался. Средства от него она заполучила, но пополнять их ей не с чего. – Меня мало волнует судьба этой девушки. Она ведь в любом случае своего не добилась. Что стало с Одасаку по пути в Японию? Фукудзава помолчал. У него не было точного ответа. Он заговорил о другом: – На самом деле жаль, Дазай-кун, что он так сделал. Был шанс на то, что его оправдали бы. Но его побег все усугубил. – Нельзя усугубить правду, которую вы, Фукудзава-сан, судя по всему, скрываете. Вы утаиваете от меня виновного, если все же это не лично вы, и говорите о сожалении, – Дазай не мог не раздражаться, но тут же одернул себя. Ему самому неприятно было так разговаривать с этим человеком. – Простите меня, но теперь из-за всего случившегося пострадал не только один Одасаку. Фукудзава молчал. То ли ему было нехорошо, то ли что-то обдумывал. – Прости меня, Дазай-кун, что не выходит быть с тобой до конца честным. Но дослушай хотя бы то, что я могу тебе сказать. Когда я узнал о том, что пойман предполагаемый убийца Мори, скрывавшийся в течение нескольких лет, я… Я очень серьезно все решил обдумать и прежде хотел даже пойти на некую сделку с Элизой. Не совсем честную. Договориться, чтобы она сняла свои обвинения с человека по имени Накамура. Прошло много лет, и подтвердить, что это действительно был Ода Сакуноскэ, было бы затруднительно, я бы постарался замять сей факт; она и сама нигде не заявляла его имени, что важно, это без ее на то воли просочилось в массы. Хотел просить ее выставить все ошибкой и попытаться освободить этого человека. Я хотел поступить так, чтобы Ода смог просто опять скрыться, не привлекая внимания к себе своим именем. – Чтобы и дальше носить на себе вину, – хмыкнул Дазай, на что Фукудзава замолчал, а Дазай извинился, попросив продолжать. – Дальдорф я предложил откупиться. Я собирался отдать ей хризантемы, но, к счастью или же наоборот, не успел ей даже озвучить это предложение. Ода сбежал. Поиски его ни к чему не привели. Из-за этого даже слегка подпортились отношения в дипломатическом аспекте с Францией: наше правительство на них сложило всю эту вину, но так как это дело не несло никому пользы, было много других забот, да и обострять отношения было бы глупо, учитывая, что Франция всегда могла бы выступить нам союзником против Англии или Америки, в общем, все это сошло на нет. В газетах много писали… – Да, я в курсе. До меня долетали самые даже фантастически версии. Приятного было мало, – Дазай горько рассмеялся. – И все же, вы утверждаете, что он жив. – Я начал собственное расследование на этот счет. Еще до того, как уехал сюда. Отчасти уехал, чтобы держаться подальше уже от всех этих интриг, отчасти имея иные причины попытаться найти покой и удаленность от тех, чьего внимания к себе не хочу, не подумай, что я сбежал в Россию работать из-за трусости. Но именно из-за расследования должен был вернуться в Японию. В этот раз уже я нанял Куникиду. Если уж он раз смог отыскать Оду, то была вероятность, что опять сообразит, как его выследить. Прости меня еще раз, Дазай-кун, но большая часть сведений о смерти Оды была распространена по моему велению. Таким образом я пытался сбить официальное следствие, которое еще велось, я хотел всех сбить с толку, чтобы сложнее было разобраться, и в то же время, признаю, преследовал некоторые свои интересы, их сокрытие. Я все это время пытался склонить окружающих держаться этой версии. Если б я знал тогда в отеле, Дазай-кун, о твоем отношении, то ничего такого бы не сказал об Одасаку, если хочешь знать… – Вам нехорошо? – Дазай подбежал к нему, видя, как Фукудзава стал заваливаться набок. Он попытался как будто отмахнуться, но совсем завалился, кажется, на миг потеряв сознание, из-за чего Дазай метнулся из комнаты, позвав до этого сидевшую тут же рядом на стуле взволнованную Акико, а теперь она уже подскочила сама, обогнула Дазая и влетела в комнату, припав на колени рядом с Фукудзавой. – Уходи, Дазай-кун, – строго сказала она. – Он и так все силы на тебя потратил! Дазай это и сам видел, он заколебался, не зная, как быть, его трясло внутри от мыслей о том, что Ода жив, но он пришел сюда даже не ради этого! Эта новость поразила, но не заставила забыть обо всем остальном! Как уйти?! – Акико-тян, – Фукудзава, однако, вернулся в сознание. – Ничего, просто голова закружилась сильнее обычного. – Вы слишком много времени на него потратили! Надо было уезжать! – Ёсано-сан, уж прости, но вы бы его не довезли, куда бы там ни пытались сбежать, – довольно холодно заметил Дазай. – Я попросила тебя уйти, – процедила она сквозь зубы. – Дазай-кун, дай мне полчаса отдыха. Мы договорим с тобой. – Но Фукудзава-сан! – Акико недовольно обернулась на Дазая, при этом он не мог не заметить: злости в ее взгляде не было. Наоборот, что-то очень щемящее. – Вы не должны так, не надо… – Попроси, чтобы меня устроили в спальне. Чуть-чуть отлежусь. И позови потом туда нашего гостя. А пока он ждет, напоите чем-нибудь. Акико не стала спорить. Но спорить затем стал явившийся Рампо, требования которого покинуть квартиру Дазай просто пропустил мимо ушей. – Эдогава-сан, вы хоть понимаете, что происходит? Почему на него напали и что это за собой повлекло? – Я многое понимаю, Дазай-сан! И куда больше знаю, – хмуро отозвался он. – Ни черта вы не знаете. Иначе бы не устроили столь жалкий побег. Эдогава смерил Дазая почти что яростным взглядом, при этом раздраженно фыркнув и собираясь далее спорить, но Акико внезапно встала между ними. – Рампо-сан. Если Фукудзава-сан дал такое указание, никто не смеет не подчиняться. Дазай-кун. У нас из-за того, что мы собирались отбыть, пока что ничего нет, но я могу приготовить для тебя чай из матчи, воду мы недавно для себя подогрели. Дазай немного удивился ее такой старательности, он кивнул и прошел с ней на кухню, которая, как и гостиная, где они прежде были, не казалась пустой, разве что съестного на ней никаких не было. Удивительно обжитая и даже уютная квартира. Прежде Фукудзава, кажется, жил в более дорогих комнатах, но тут было не хуже, во всяком случае, очень чисто и уютно, разве что совсем не по-японски, а, оказавшись внезапно среди соотечественников, в месте, где только и мог слышать родной язык, Дазай вдруг был уколот едва понятной тоской. Ему не то чтобы захотелось домой, ему просто захотелось ужасно увидеть некогда родные места. Побыть там, подольше побыть. Тем более теперь, когда в нем буквально верещала надежда на то, что он сможет увидеть Оду! И если бы это не омрачалось всем, что случилось после того, как он исчез… Несмотря на взыгравшую внутри тоску по родине, он дал себе обещание, что прежде разберется со всеми делами здесь. Иначе тот дом из далекого совсем и почти призрачного детства домом точно не покажется, ведь здесь все будет разрушено. Акико взбивала венчиком чай, аромат не то чтобы был забыт, Дазай и вкус помнил, его привозили из Японии, Ода привозил, но Акико как-то все это так делала… Она стояла у стола, не сидела на коленях на татами, но при этом движения ее рук – что-то в этом было такое нежное и спокойное, четкое и близкое Дазаю. Он вспомнил. Мама его умела готовить японский чай. Подавала всегда гостям. Он вспомнил эти моменты и поразился им. – Почему ты осталась при Фукудзаве? – Так захотела, – отозвалась она, мельком глянув на него. – Да и я ему обязана многим. – Когда я уехал, ты так и была при нем? – Не всегда. Я училась немного. Посещала разные курсы для медсестер. Мне нравится медицина, жаль, девушке выше дороги нет. – В любом случае, полезный навык. – Да. Особенно при таких тяжелых травмах, как у Фукудзавы-сана. – Странно. Если ты понимаешь в этом деле, как ты решилась везти его куда-то? Акико устало глянула на Дазая и не ответила. Она подала ему чай, а затем собралась уходить, но прежде пробормотала. – Не мучай его. Прошу тебя. Прости, Дазай-кун, – она немного неловко поклонилась и вышла. Признаться честно, Дазай все это время продумывал в голове план, который позволит ему не быть выставленным отсюда, потому что у него были сомнения в том, что его снова допустят к Фукудзаве, однако Акико вскоре вернулась за ним и попросила следовать за ней. – Недолго, – повторяла она. – Ему очень плохо. Ты и так его замучил. Дазай не стал ничего говорить ей на это. Отчасти был согласен. Он был несколько удивлен, обнаружив, что лежал Фукудзава на самом настоящем футоне. Дазай уже и не помнил, когда последний раз спал на таком. Мишель как-то шутил, мол, не привезти ли что такое из Японии, но это так на словах и осталось. Они с Чуей привыкли к обычным кроватям, хотя первое время, помнится, Дазай скучал по той уютной манере спать, когда можно было плотно вложить себя под одеяло и сладко заснуть, но вскоре навострился и здесь хорошенько так закутываться, а сейчас вот глянул и растерялся на миг даже. Но размышлять о прошлом было некогда, Дазай опустился на колени, словно присел на татами. Фукудзава как будто спал, но на самом деле просто лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь, сколь можно было, в движения вокруг. – Сожалею, что так приходится досаждать вам, – Дазай чуть поклонился, хотя Фукудзава этого не мог видеть. Акико же присела в маленькое кресло в углу. Заключенная в европейского кроя платье, с тугим корсетом, она чувствовала себя привычно к такой одежде, но все же не для сидения на полу. – Это тяжелый разговор, – пробормотал Фукудзава. – Даже получив обухом топора по голове от твоего друга, я все равно уверен, что поступил правильно, не тронув его. Слишком много плохого раньше делал. – Это ваше плохое едва ли бы сделало плохо в случае Фёдора, – Дазай хотел скрыть горечь в голосе, но вышло неудачно. Видел, как вперилась в него взглядом Акико. – Не говори так. Я, кажется, остановился на том, что сам распространял неверные сведения об Оде. Не знаю, насколько я был прав, Дазай-кун, но по-прежнему уверен, что это бережет его, лишая постороннего внимания. Когда я был в Японии, то на меня через моих помощников вышел один человек. Это женщина. Ее имя Одзаки Коё. Дазай быстро перебрал все в голове, но мог лишь хмуриться. Незнакомое имя. Вообще никогда не слышал. – Она мне сообщила, что Ода сейчас находится при ней, ее я имел в виду, говоря о надежном человеке. Одзаки-сан специально приезжала переговорить со мной. Она не сказала ничего точно, насколько мне известно, на встречу она ко мне прибыла откуда-то из-за границы; Рампо-кун пытался выяснить, где она обитает, возможно, где-то в Кансае. Но сам Ода вряд ли там. И я желаю помочь ему, только, как видишь, сейчас это затруднительно. – Странно звучите, Фукудзава-сан, – Дазай не мог не выразить недоверие его словам. – Вы верите какой-то внезапно объявившейся женщине, которая непонятным образом вышла на вас, говорит, что Одасаку жив, при этом даже не ясно, как она вообще с ним связана! – Ты же не думаешь, Дазай-кун, что я могу оказаться столь наивен и глуп, чтобы просто так кому-то доверять, без причины? У меня есть основания полагать, что с ней можно иметь дело. Если хочешь, я могу тебе сказать, что она сама была ранее связана с Мори, у нее с ним свои счеты. На самом деле единственно важное для тебя здесь то, что я обещал ей, что помогу Оде, раз он снова нашелся. И прежде мне нужно было забрать хранящиеся в Америке хризантемы, чтобы иметь возможность наконец-то правильно ими воспользоваться и попытаться снова вступить с Дальдорф в переговоры, что будет теперь, однако, сложнее. Дазай ждал пояснений, но Фукудзава молчал. Что он так яростно утаивает в себе? Дазай фыркнул на его молчание. – Только вот сейчас, пока я здесь и в столь нехорошей ситуации, я не в состоянии что-то сделать, но хризантемы надежно сохранены. И Ода тоже сейчас не подвергает свою жизнь опасности. Дазай так ничего и не говорил. Не знал, как в это верить. Вроде верил… Верил в то, что Одасаку жив, господи, он больше всего хотел это в жизни узнать, и досаждала теперь только горечь от того, что произошло за это время, как глупо он себя вел, и эта же горечь соединялась с причиной его прихода сюда. О чем они не говорили. – Вы мне рассказали об Одасаку. Возможно, это сейчас особо важно для меня, однако, все остальное вы утаиваете. Я не знаю причин ваших, хочу их знать, но на самом деле мне даже без разницы. Оставим. Другое дело, что снова из-за вашего молчания, из-за Фёдора, которого ваши поступки косвенно, но спровоцировали, пострадал другой человек. Вы уже признали, что виноваты в том, что загубили более десяти лет жизни Оды, но что же теперь, Фукудзава-сан? Вы же знаете, что случилось. Фёдор обвинил во всем Валентина Савина. Более того, он не просто оболгал его, он приплел огромное количество лжи, выставив его в самом дурном свете, в котором только можно было, при этом не побоялся и вас присоединить к своей лжи. И вы, зная, что все было совершенно не так, зная, что все обвинения против Валентина не имеют никакой силы и смысла, вы отмалчиваетесь, прикрываетесь болезнью, пусть и столь явной, и не хотите помочь следствию. Как и не захотели когда-то помочь Оде, преследуя что-то свое и даже сейчас не желая очистить его имя, лишь дав мнимую свободу под чужой личиной, если я вас правильно понимаю. Мне всегда казалось, что у вас имеется понятие чести, но так ли это? – Дазай-кун! Прекрати! – потребовала вдруг Акико, встав с места. – Ты не знаешь, о чем говоришь! Фукудзава-сан! – Акико-тян, выйди. – Нет уж! Я позову сюда всех, я… Они точно помогут доказать, что уж вы точно человек чести! – Акико-тян, – Фукудзава решил дождаться, когда девушка его все же послушается. Она злобно в этот раз стрельнула на них обоих глазами и нырнула за дверь. – Дазай-кун… Я… Я не в состоянии продолжать этот разговор с тобой. И я даже не могу сказать, как сожалею, что все так происходит. – Сожаления тут бессильны, Фукудзава-сан. – Дазай, ты все еще многого не знаешь. – Потому что вы молчите, – Дазай все еще сохранял тон своего голоса спокойным, но это просто была манера говорить, внутри все горело. Фукудзава даже не скрывал, что какие-то личные мотивы движут им, при этом давал понять, что если бы не они, то все можно было бы поправить! Как вообще так можно?! – Вы молчите и как будто издеваетесь. В чем дело? Вы чего-то боитесь? – Дазай вдруг довольно хмыкнул. Он увидел, что угадал. Даже поразился. – Боитесь, верно? Не могу поверить в это. Страх. И всего-то! Вы мне тут говорили о политических играх, о своем бравом прошлом, при этом сотворили что-то нехорошее, позволили преследовать невиновного человека, и теперь повторяете то же самое. Повторяете в отношении того, кто также не заслужил. – Ты прав, но я не могу все так просто… – Можете, – отрезал Дазай. – Даже если это связано с какими-то вашими тайнами, никто не просит вас их раскрывать, лишь просто сказать, что это Фёдор виновен, вот и все! – А ты, Дазай-кун? Неужто так легко готов пожертвовать своим другом детства? – вдруг спросил Фукудзава, видимо, намереваясь задеть его таким вопросом, но Дазай давно себя этим подковал: – Это не жертва. Это вынужденность. Жестокая. Вы многого к тому же о нем не знаете, и есть вещи, которые я не могу принять, не могу принять то, что он делал, не говоря уже о том, что Валентину Савину я многим обязан. Прежде всего тем, что он рискнул и не выдал Оду. Рискнул просить за меня у вас, когда я попросил его забрать меня. Я рос с ним вместе, в каком-то смысле из-за него даже Одасаку стал для меня значить куда меньше, чем я потом себя попрекал. Пока я жил здесь, мне не на что было жаловаться, и при этом я сам все испортил. Я даже не обвиняю вас, мне на самом деле нет дела до вашего благородства, но мне кажется странным, когда спустя лишь столько лет вы решили помочь Одасаку, но я прошу вас сказать всю правду о том, что случилось. Если вы боитесь по какой-то причине, то я могу лишь сожалеть, но это не оправдание, – Дазай выдохнул и решил кое-что важное добавить. – Я напомню, что я рассказал все приставу следственных дел о мотивах Фёдора. Вам не задают вопросы лишь потому, что думают, что вы тут умираете, и ваши японские дела – дела не местной полиции, ибо все еще больше тогда запутается, а еще просто не знают, как с вами правильно общаться с вашим-то иностранным статусом и закрытостью, через которую я сам лишь по удаче пробился. Фукудзава не отвечал. Дазай даже испугался, что ему снова стало плохо – он лежал с закрытыми глазами, но затем открыл их и повернул немного голову, чтобы увидеть Дазая. – Дай мне время. – Время сбежать? На что время? Вы знаете, что Валентин пропал? Написал записку, что отправился в полицейское управление в тот самый день, когда были преданы огласке показания Достоевского. Его так и не нашли. Вам не кажется, что что-то повторяется в нашей с вами истории, да самым печальным образом? – Дазай-кун… – Я должен на самом деле благодарить вас за то, что вы рассказали мне об Одасаку, но все остальные ваши слова… Мне прежде в детстве казалось, что вы все же лучше Мори-сана будете. Но если ради ваших интересов вы готовы заставлять страдать других, чем же вы лучше? Я могу сейчас ошибаться, обвиняя вас, я не знаю ваших причин, но лишь потому, что вы сами о них молчите. Молчите и отказываетесь помогать, при этом прекрасно зная, что вас здесь побоятся тронуть, зная, что вы как-никак человек государственный, пусть и не дипломат. Не говоря уже о том, что никто не просит вас копаться в мотивах Фёдора и раскрывать разом все свои тайны. – Я уверен, Дазай-кун, что правда, если она есть, она явит себя, нет ни одного существенного доказательства в том, что господин Савин виновен. – Даже если по этой части его оправдают, в обществе все равно будут шептаться теперь о нем, шептаться о том, что он никогда не делал. Все дурное свершилось и не стереть. В этом есть и моя вина. И потому я сейчас здесь, Фукудзава-сан, и в меньшей степени сожалею о вас, уж простите. Повисло молчание. Дазай сказал все это из некой злости, а еще в надежде посильнее надавить на совесть и жалость. Что-то ему подсказывало, что Фукудзава не столь холоден, как Мори. – Шибусава мертв, – тихо произнес Дазай. – Это жаль. Он бы мог дать показания. Против вас, Фукудзава-сан. Потому что в противном случае я правда выступлю против вас. К тому же Одасаку уже нечего терять. – Это заденет и тебя. – Уверены, что меня это пугает? – Дазай почти смеялся. – Пусть все узнают, как я спятил, но если это поможет, то мне все равно, мне черная репутация точно не навредит, во мне никто не заинтересован из посторонних, а близкие поймут. Всего наилучшего, Фукудзава-сан. Думайте. – Дазай-кун! Я… Я лишь хочу тебе сказать, что я все еще настроен помочь Оде Сакуноскэ. Тогда, может, ты и увидишь мои причины. Это важно, Дазай-кун. Осаму, ощутив себя уж совсем каким-то чудовищем, все же добавил перед уходом: – Я благодарю вас за слова об Одасаку, но в остальном – это очень сложно. Я прошу вас подумать и о прошлом, и о настоящем. Дазай поклонился, пусть этого и не видели, и быстро направился к выходу.