Как на иголках

Стоявшая в дверном проема мама смотрела на своего сына с ужасом и любовью, и ей было трудно понять, чего больше: всепоглощающего страха или такой же — нежности. Сын сидел за столом под светом привычной лампы и вместо того, чтобы делать уроки, копошился, напевая какую-то песенку и качая взъерошенной головой в такт. Уже видя его со спины, мама задыхалась, наблюдая за движениями его ловких тонких рук, представляя, как его ударят, обязательно ударят в эту уязвимую бедную спину, в эти острые лопатки, торчащие под футболкой. Её бедный мальчик, такой лохматый, такой родной. — Техён… Он, как уколотый, дернулся — нет, не от удара, все хорошо, он просто испугался её внезапного голоса — и обернулся. Торчащие уши покраснели не хуже мягких щёк. — Мама, ты пришла с работы, — сказал он глупо, невпопад, и как будто вжал голову в плечи. Бедный её сын. Самое ужасное, что она увидела в нём талант, а значит, как бы она ни старалась, он будет вопреки всему расти, он будет бороться, и не важно, что она будет топтать его ради безопасности своего единственного сына, он все равно победит. Как одуванчики. — Техён, родной, что ты делаешь? Зачем она спрашивает? Думает, что ответ будет другим? — Мама, я хотел сделать тебе подарок, — говорит он осторожно. Он шил. Она знала, что это бесполезно, но все равно попыталась. Объясняла, что это дело не для мальчиков, спрятала все свое добро для шитья, попробовала увлечь его командным спортом. Техён был такой ведомый, как овечка, послушный, как будто все сработало, а потом она увидела совершенно случайно в его рюкзаке какие-то тряпки. — Это лоскутки, — виновато сказал Техён, когда она спросила. — Это мне бабушка дала. Я шью всякое разное… Знаю, что это для девочек, но мне так нравится, мама, я никому не расскажу, можно я буду шить? Чего больше: страха или любви? Техен совсем не понял, почему мама обняла его, ведь ему было стыдно, что он шьёт втайне, ведь и шить для мальчика — стыдно, он ведь не глупый и все понял… Ведь поэтому мама отдала его в этот дурацкий волейбол, где каждый играет, как попало, ведь поэтому спрятала все нитки и фурнитуру, ведь поэтому же перестала шить сама, и вместо того, чтобы зашить его носок с черепашками ниндзя, как обычно, она просто взяла и выбросила его… А мама вдруг сказала, что он может шить, но пусть только осторожно рассказывает об этом, ведь не все могут его понять, но она — его мама — всё понимает, и она купит ему лоскутки, и лекало, и нитки с иголками, да что угодно, лишь бы ему нравилось. Как тяжело было не расплакаться! То ли от обиды, что когда-то давно ей никто такого не сказал, то ли из-за страха, который никуда не делся, который всё ещё был с ней, и мама, обнимая Техёна, прикрывала его спину своими руками. Техён тоже обнял маму. И сам, не понимая почему, чуть не заплакал. И он шил. В начальной школе, в средней, в старшей. Каждый раз придумывая что-нибудь новенькое, он блистал, даря матери на каждый праздник что-нибудь удивительное. Мама на работе ловила восхищённые взгляды коллег, и уверяла, что сможет сшить что угодно за справедливую оплату, а сама приносила все запросы Техену, который решал эти текстильно-дизайнерские задачки с удовольствием намного бо́льшим, чем математические или грамматические. Вечерами они сидели вдвоем, и пока Техён — уже длинный и долговязый, неловкий из-за неосознания подростком своего нового тела, но все такой же лохматый — возился с вытачками, кройками, тканями, разложив их по всей комнате, мама смотрела телевизор или читала книжки, и они могли обсуждать, что угодно: и прошедший день, и какие кексы лучше, и почему соседка решила взять кредит, когда у нее итак их три, и зачем приняли поправки в конституции. Не успев оглянуться, мама вдруг заметила, что на полу сидит уже не подросток, а высокий, безумно красивый молодой мужчина с широкими плечами, как у его отца, сильными руками, кожей цвета какао с молоком, с улыбкой, несомненно той, что она ему подарила, и всё ещё с подлохмаченными волосами. Он возился со своими выкройками все так же, но уже был совсем другой. Техен вырос. Когда его одноклассники ломали голову над тем, кем хотят стать, он уже знал чего хочет и пошел туда, где можно было шить. И он — шил. *** Бармен — крепкий парень с крашеными в серебристый цвет волосами и выбритыми висками — поднимает руку в приветствии. — Как в прошлый раз? — уверенно уточняет он, улыбаясь. — Не думал, что вы запомните! — смеётся Техён, все ещё чувствуя себя не совсем комфортно. В клубе громко играла музыка, и всё помещение пульсировало, как сердце. Веселье происходило обычно на втором этаже, где располагался танцпол, но Техён не хотел танцевать, ему больше хотелось выпить, и поэтому он подходит к велком-бару на первом. В конце стойки сидят какие-то два солидных мужичка: сразу видно — охотники, но бармен не участвует с ними в диалоге, он как будто больше оживляется, когда видит Техёна. — Конечно, запомнил! — улыбается он. — Ким Техён, верно? — Ого, правильно! — Техён усаживается за стойку, заранее нащупав в кармане лёгкой джинсовки банковскую карту. Все правильно, не забыл. — Как вы запомнили? — улыбается Ким Техён. Он был здесь всего единожды, недели две назад. Джин позвал его в клуб, чтобы отпраздновать свой день рождения, и, несмотря на то, что клубная жизнь всегда казалась Техену чуждой, совсем не его темой, другу в его день рождения не откажешь. Они тогда начали с этого самого бара, а потом ещё не единожды спускались к дружелюбному бармену, который знал их всех как будто сто лет. Бармен ловко берет рокс, наполняет бокал льдом и ставит прямо перед Техеном на резиновый коврик на стойке. Усмехается сам себе, пытаясь подобрать правильный ответ, ведь не скажешь же, что он запомнил Техёна, потому что тот был по-особенному красив, как-то даже по-неземному, потому что тот единственный из всех гостей за все смены называл бармена на «вы», что показывало, как редко этот парень бывает в клубах, отчего в тот раз он почти по-детски слушал различия шотландского виски от ирландского, даже открыв рот. Бармен пожал плечами, подкинув из хауса бутылку с джином. — Вас трудно не запомнить! — искренне делится он. Уши Техёна слегка краснеют, но он смеётся. — А вот я запомнил вас отлично, но не помню имя! — Ким Намджун, — заново представляется бармен, наливая порцию джина через джиггер в бокал. — Двойной, одинарный? — Давайте начнем с одинарного, — отвечает Техён. — Ким Намджун, я запомню! Бармен открывает бутылку с тоником, но она, оставшаяся ещё с прошлой смены, шипит совсем уж жалко, и обычно он все равно прогоняет остатки на несколько первых джин-тониках, но в этот раз отставляет бутылку в сторону и открывает новую. Та шипит что надо, как будто снимается в рекламе Швепса. Разбавив джин и бросив внутрь напитка свежий лайм, Намджун пододвигает бокал к гостю. — Ну, за знакомство! — Намджун подносит к джин-тонику Техёна банку Редбулла, весело чокается с гостем и с видимым удовольствием пьет энергетик из трубочки. Техён кивает и отпивает свой джин-тоник. Даже разбавленный алкоголь противен, тем более с этой непонятной горькой газировкой. Но Техён здесь не для того, чтобы насладиться вкусами, потому что он вообще мало что понимает, кроме того, что все несладкое — невкусно; он здесь для того, чтобы восстановить чувство беззаботности, которое ему удалось поймать пьяным две недели назад. Техён смотрит на то, как блестит лёд в бокале. Чувство беззаботности. — Вы сегодня один, — замечает бармен, улыбаясь. Техён пожимает плечами. — Да, я вообще второй раз пришел, — делится он. — Обычно по барам не хожу. — Почему же тогда пришел? — ловко сокращает дистанцию Ким Намджун, переходя на ты, улыбаясь. — Разбитое сердце? Техён смеётся. — Глаз — алмаз, — кивает он. — Но я по большому счету привык. Просто не подхожу под, я не знаю, стандарты что ли. — Стандарты чего? Рассказывай, не стесняйся, — кивает бармен, усаживаясь на холодильник, снова сокращая дистанцию, и облокачивается смуглой рукой на стойку. — Я в своем роде специалист по разбитым сердцам. Техён смотрит на его руку и автоматически прикидывает, длину рукава. Руки у бармена длинные, крепкие, с широкой плоской ладонью, свободный рукав не подойдёт, лучше узкий, который подчеркнёт запястье, или три четверти. И подошли бы отличные запонки… Техён вертит в руках бокал и снова отпивает. Мерзость. Но расслабление уже понемногу накрывает, как одеяло. Все работает. И Техён рассказывает, что у него постоянные проблемы с девушками, потому что он… не страстный человек. Им нравится всё: и то, как он выглядит, и его финансовое положение (Намджун не сомневается, потому что в его клуб ходят обычно состоятельные люди), забота, интеллект. Но всё всегда утыкается в постель. — И что, совсем не хочется? — спрашивает Намджун, выгибая черную бровь. — Да как бы иногда хочется, но они говорят, что хотят либо чаще, либо по-другому, чтобы я… — Техён пожимает плечами. — Хотят чувствовать себя желанными, а я им этого не даю. Потому что мне самому это не так нужно. Это же просто секс, что в нем такого? Намджун ставит перед гостем ещё один джин-тоник. Техён пьет и платит, платит и пьет. Намджун как будто тоже пьёт, но почему-то совсем не пьянеет, а глаза у него веселые постоянно, ни больше, ни меньше. — Я думал, что наоборот — так лучше, — говорит Техён, приближаясь к бармену ближе, чтобы ему было слышно. Слишком громкая музыка. А Намджун охотно подставляет ухо, вслушиваясь. — Знаю, что чрезмерная страсть для девушек утомительна! Но им все мало… Намджун утешает просто и весело, говоря про разный сексуальный темперамент, про то, что, может, просто ему нужна девушка с подходящим темпераментом, что всё с Техеном нормально и будет ещё на его улице праздник. Техён охотно утешается, прося ещё джин-тоника, и ему снова наливают. Приходят гости, и бармен на них отвлекается, оставляя Техёна одного. Техён крутит лёд в бокале, понимая что вся эта любовь — ерунда какая-то. Ну нет в нем никакой животной страсти, ну и что такого? Зато есть все остальное… Когда она уходила, собирая свои вещи, то говорила, что Техён смотрит на неё, как на подругу, а не как на женщину, и было непонятно, а как смотреть на женщину так, чтобы она думала, что ты смотришь на неё как на женщину, когда ты просто смотришь на неё, а она — женщина, значит ты уже смотришь на неё как на женщину… Полтора года, получается, все в пустую. Она говорила, что думала, что Техён изменится, что перестанет пренебрегать ее потребностями, но ведь он старался и все равно давал ей то, что нужно, просто не так часто, как ей хотелось бы, по всей видимости… Намджун, делая коктейли, замечат, как его гость изменился в лице, и спрашивает внезапно, чем занимается Техён. Он поднимает голову и, переваливаясь за стойку, кричит: — Портной я! Шью костюмы, платья! За большие деньги всяким богачам! Услышав слово «деньги», одна девушка повернулась в сторону Техёна и помахала ручкой. Техён кивнул ей и отвернулся. Она тоже разочаруется. Они все — разочаровываются. *** Джин, конечно, мастер своего дела, как и Техён, — не зря они работают в паре, но есть у него ещё один удивительный талант: он виртуозно попадает в неприятности. — Мой дом — катастрофа! — слышится его голос из трубки. — Ещё секунда, и я сварюсь заживо!!! — Я понял, ты только скажи время и имя, я возьму клиента на себя, — привыкший к жизненным неурядицам Джина, отвечает Техён. — Ты вызвал сантехника или вроде того? — Сантехника?!!! — уже визжит он. — Я вызвал всех! Да я сейчас и до Бога дозвонюсь!!! До Будды!!! До мироздания!!! На самом деле, уже на новоселье Техён понял, что винтажный домик в пригороде, который прикупил себе его друг и «уважаемейший из коллег» (так сам Джин записал себя в телефоне Техёна), прикрывает «винтажностью» бомбу замедленного действия, и в том, что именно сегодня прорвало отопительную трубу, не было ничего удивительного: она могла лопнуть в любой момент. Как и все в этом доме. Джин покупал его из-за резных деревянных фресок на стенах и мозаичного пола в ванной комнате, созданных местными независимыми дизайнерами времен расцвета архитектурного модернизма, но Техен, не разбирающийся в таких тонкостях, видел только то, что видел. И вот теперь Джин вынужден был наблюдать, как его драгоценные фрески варятся на живую. Господи, лишь бы сам Джин не сварился… Техен написал в планере Чон Чонгук своим красивым почерком, подчеркнув повторяющееся «Чон-Чон» волнистой линией. Как «бон-бон» — «конфетка» по-французски. Просто «бон» у французов значит «хорошо». А конфетка — это «хорошо-хорошо». Потом записал время, когда клиент должен прийти, и на всякий случай телефон этого Чон Чонгука. Техен хотел было спросить, чем клиент занимается, чтобы было можно сразу с чего-нибудь начать small-talk, но Джин стал страдальчески причитать и отключился. В своём собственном (наполовину) магазине, окружённый различными тканями, костюмами и платьями, существовавшими на манекенах, Техён работал над кое-какими эскизами. Карандаш шуршал по бумаге, играла расслабляющая музыка, Техён вторил ей мычанием, а потом для своего удовольствия включил джаз и распелся, как следует, увлекшись. Время весело шло в импровизационных ритмах саксофонов и фортепиано, и вдруг, как будто вклинившись в ритм ударных, дверь открылась. Техен, как радушный хозяин, прервался и побежал к двери, забыв переключить музыку. На пороге стоял молодой человек в сером изящном костюме-тройке, в котором внимательному глазу угадывались руки Джина. Он сначала застыл, прислушиваясь, а потом улыбнулся, сказав: — Джаз? Вот это выбор! Техён подбежал к нему, спешно поздоровавшись, и протянул свою руку: — Ким Техен, сегодня я заменяю Сокджина, — его голос неловко дрогнул. — Все, что мы обсудим, я передам непосредственно ему и вскоре вы продолжите работу вместе. — Чон Чогук, — весело представился гость, не переставая улыбаться. Он вложил свою горячую белую ладонь в руку Техёна и крепко, с чувством её пожал. Обычно руки на пороге жмут быстро, по-деловому невзрачно, но этот молодой мужчина ярко обозначился своим рукопожатием, а потом как будто даже наклонился вперёд, разглядывая Техёна. — Сокджин много о вас рассказывал, Ким Техен, — сказал он. — Надеюсь, ничего плохого? — улыбнулся Техён, не заметив, как заразили его его ямочки на щеках нового знакомого, превратив растерянность в радость. — Только хорошее, — кивнул Чонгук, отведя взгляд в сторону, принявшись разглядывать помещение, как будто видел его впервые. Он убрал руки в карманы брюк, покачнулся взад-вперед на туфлях, и добавил: — Но он не говорил, что вы любите джаз. — Я люблю разную музыку, — ответил Техён. — Проходите. Чон Чонгук по-хозяйски мимо Техёна прошёл к диванчику, стоявшему посреди салона, и Техён почувствовал легкий аромат его парфюма: что-то теплое… Множество разных духов было знакомо Техёну, но этот запах был очень живой, похожий, может на хлеб или на травы, высушенные на солнце. И была еще лёгкая сладость чего-то ещё, сочетаемая с горечью почти неразличимой. Чонгук сел, положив ногу на ногу, а Техён сел напротив — в знакомое кресло. — Я тоже люблю джаз, — сказал Чонгук, внимательно смотря на Техёна черными глазами. Такими черными, что Техён видел, как в них — отражается. — Но больше мне, знаете, нравится… панк? Да, всё-таки панк. — Очень необычно. Это было и правда удивительно. Всё-таки в их салон приходили обычно люди серьёзные, важные, которые, даже если предположить, то слушали скорее либо что-то эстрадное, либо что-то андерграудное, типа немецкого постпанка, может, классику или соул, но панк? Звучит как что-то подростковое. — Люблю музыку, которая отвлекает, — кивнул Чонгук. Понятно. Человек, занятый чем-то серьёзным. Чем-то, от чего нужно отвлекаться. Техён решил не лезть в своё дело и мягко перешёл к подробностям заказа. Чон Чонгуку требовался новый костюм в качестве подарка для друга. Он принёс все мерки и попросил «удивить» его. — Я передам всё Сокджину, — кивнул Техён, внимательно рассматривая листок с неровным почерком, как будто человека щекотали, когда он писал. — А можно вам поручить этот заказ? — спросил Чонгук. — Я знаю, как работает Джин, а мне бы хотелось посмотреть, чем вы сможете удивить меня. И-и моего друга. Техён поднял взгляд и увидел, с каким озорным азартом светится улыбка, кажется, уже его клиента. Джин обидится. Джин обиделся. Но справедливо решил, что клиент всегда прав, особенно если платит такие большие деньги, какие платили им. И Техён принялся за работу. Было трудно угадать, что именно может удивить друга Чон Чонгука, поэтому, порядком измучившись, Техён просто сделал то, что умел лучше всего: он сшил практичный стильный костюм в темных цветах, в котором, казалось, нет ничего особенного, но который почему-то притягивал взгляд. Джин, оценивая работу друга, не без зависти отметил, что это не в его стиле, но очень даже «убедительно». Забирать его Чон Чонгук приехал со своим другом. На фоне широкоплечего Чонгука, его друг был щуплым и низким — но это Техён понял, ещё когда впервые посмотрел на мерки, а вот совершенно безразличное ко всему выражение лица предугадать было невозможно. Перед зеркалом молодой человек долго позировать не стал: он взглянул на себя в профиль и в анфас, и сказал, дрогнув правой стороной губы вверх: «Неплох». Чонгук попросил портного, выполнившего работу, отойти с ним в сторону. Техён испугался было, что что-то не так, напрягся всем телом, но пошёл за гостем. Оставив Сокджина и неприветливого обладателя нового костюма наедине, Чонгук схватил Техёна за ладонь двумя своими руками и сжал их крепко, слегка сотрясая в воздухе. — Техён, вы сделали невероятное! — воскликнул он. — В жизни не видел, чтобы Юнги был доволен своим подарком! Техён бросил взгляд на молодого человека, по всей видимости, Юнги. Тот стоял перед зеркалом с видом скорее отрешённым, чем довольным. Но Чонгук держал руку Техёна крепко, чувственно, отчего у него вдруг перехватило дыхание, и этот момент вдруг стал тянуться долго, как несоразмерно длинная нить тянется на своем первом стяжке. Чонгук отпустил руку Техёна, и только тогда он смог выдохнуть. Ошеломлённый, Техён не нашёлся даже что ответить, а Чонгук, улыбаясь, похлопал его по плечу — прямо по ткани его белой рубашки своими — такими же белыми и мягкими — ладонями, оставившими тёплый след. Это след Техён почему-то чувствовал всё время, вплоть до того момента, когда гости стали прощаться. Он горел на ткани и под ней — след прикосновения человека, чьё имя начинается на Чон-чон. Ошеломлённый, Техён не понимал, почему этот след так горит. Почему он не может отвести от двери взгляда. Почему когда на мягких щеках Чон Чонгука появляются ямочки, Техён сам вдруг начинает улыбаться. С чего вообще Техён взял, что его щёки мягкие? Зачем он думает о мягкости щёк другого мужчины? В этот день, вечером он случайно впервые за колоссально долгое время укололся иглой. Такого раньше никогда не было. И Техён, наблюдая, как зреет красная капля на его пальце, осознал вдруг, что не понимает, что чувствует. Он просто видел, как крохотная капля крови, становится больше и больше, почему-то не мог отвести от неё взгляда, и сердце его билось не так, как раньше, и что-то внутри горело. Так же, как рука молодого мужчины, что случайно тронула его неосторожное плечо. *** В самый обычный непримечательный день Джин передал Техёну подарок. Это был новый виниловый проигрыватель и четыре диска к нему: три знакомых для Техёна золотых образца джазовой музыкальной культуры и один совершенно незнакомый: с желто-красной обложкой, с названием «Never Mind the Bollocks, Here’s the Sex Pistols». На нём знакомым расщекоченным почерком черным маркером было написано: «чтобы отключить голову». Джину даже можно было не рассказывать, от кого это был подарок. В тот же вечер дома Техён сразу же включил незнакомую пластинку. Он лежал на полу рядом с проигрывателем и с удивлением смотрел в полоток, слушая, как заливисто бренчат панковские гитары, как лениво и при этом драйвово голосит солист, и ему не то, чтобы хотелось «отключить голову», хотелось скорее начать прыгать. И где-то в середине альбома, на песне, которая называлась «Problems» (но Техён не знал об этом) он вдруг встал во весь рост посреди своей просторной пустой квартиры, и прыгнул. А потом ещё раз. И ещё. Потом, смеясь себе под нос, снова лёг на пол, уставившись в потолок и думал, что всё-таки джаз ему нравится больше. Он ровнее, не такой грязный. И под него тоже можно «выключить голову» и просто наслаждаться, плавая в чистой свободе, выраженной в музыке. Джаз для плаванья, панк — для прыжков и, наверное, хаотичных танцев, что-то вроде того. Но ему понравилось чувствовать что-то новое, что-то, что на его жизнь не похоже. Не его любимый джаз, не клубная ерунда, не поп, поджидающий везде, где есть радио, а панк — грязный, вырвавший из обыденности жизни, панк, под который Чон Чонгук «отключает голову». Ночью Техён не мог уснуть. Весь вертелся. Как на иголках. *** Он появился примерно через три дня, заехав вечером, как бы невзначай. Все так же открылась дверь, и он уже вдруг стоял на пороге в длинном черном пальто. Техён помог ему раздеться, наблюдая, как легко высвобождаются широкие плечи от тяжести темной шерсти, и держал пальто, застыв, проводя по текстуре материала пальцами: оно было ещё теплое от тела и медленно, еле заметно остывало в его руках. Чон Чонгук рассмеялся и сказал, что его можно повесить, и Техён вспыхнул щеками, надеясь, что это было не так заметно, и повесил его. Чон Чонгук сел на диванчик так же привычно, как и в прошлый раз, закинув ногу на ногу. — Сокджина сегодня нет, — сказал Техён, снова садясь напротив. — А я к вам, — весело кивнул гость, и из его совсем не безупречной прически, которая должна была претендовать на аккуратность, выбилась прядь. Черная, как шерсть его верхней одежды, но блестящая теплым жёлтым бликом от ламп салона. Техён сглотнул, глядя на этот блик. — Проезжал мимо, решил заглянуть. Как вам подарок? — Ох, подарок, — Техён попытался тряхнуть головой так, чтобы это было не слишком заметно. — Да, потрясающе, спасибо, но правда, не стоило… — Ещё как стоило! — Чонгук откинулся назад, расслабившись, как дома. — Если уж слушать музыку, то как следует, вы не находите? — Разумеется, — улыбнулся Техен и почему-то смутился. Почему? — И та пластинка… — О-о-о, это вы о Sex Pistols? — он оживился и подался вперёд, облокотившись о колени. Руки его были сцеплены в замок, и Техён зачем-то уставился на него, смотря на складки кожи на пальцах. Складки красивы на кашемире, шёлке, даже на чем-то грубом, как лён — складки красивы на любой ткани ровно настолько, насколько красиво отсутствие складок. И ещё складки красивы на руках этого мужчины. Не только на руках, ещё в уголках губ и на щеках, когда он улыбается. Чон Чонгук постоянно улыбается. У него даже у глаз складки, должно быть, из-за того, что он любит улыбаться. Техён скользит глазами по коже чужих рук, направляясь к свободным манжетам рубашки и утыкается на кусочек темноты, что прямо за часами скрывает рукав. Люди часто смотрят на эти часы, и Чонгук, поймав взгляд портного, снова думает, что они привлекают внимание, но Техён смотрит внутрь, в место, должно быть, интимное — в скрывающую белую кожу темноту под рукавом. И он чувствует, что хотел бы… отодвинуть рукав. — О, они сделаны на заказ, — говорит Чонгук о своих часах. — Понимаете, я люблю в вещах исключительность. Мне хочется, чтобы они были индивидуальны, именно поэтому я питаю слабость к вашему ремеслу, Техён. Вся моя одежда пошита на заказ. — Гм, понимаю, — говорит Техён, с силой отводя взгляд. — Тем более если вы можете себе это позволить. — Да, думаю, да, — пожимает плечами Чонгук. — Просто когда что-то сделано специально для тебя, оно обретает совершенно другую ценность, которую в деньгах не измерить. Деньги — это, по существу, блажь. Мне важно, что люди уделяют время вещам, которые я потом ношу. Именно поэтому они так особенны. Мне ещё и везёт на таланты, такие как вы и Джин. — Мы просто делаем свое дело, наверное. — Пусть будет так. Так вы слушали Sex Pistols? Техён как будто пришел в себя, и вместо того, чтобы сдержанно, по-деловому поделиться впечатлениями, начал вдруг светиться всеми чувствами, что были вызваны лохматым панковским бунтом, и даже поделился тем, как сильно ему хотелось…прыгать. — О, понимаю-понимаю! — воскликнул Чонгук. — Однажды я разгромил свой кабинет под этот альбом! — Разгромил кабинет? — тревога коснулась Техёна откуда-то сзади. Чонгук, заметив это в суженных зрачках Техёна, поспешил успокоить: — Всё в порядке, просто был плохой день, который в итоге стал хорошим. Знаете, я не чувствовал себя никогда настолько свободным. — Как можно чувствовать себя свободным, что-то разрушая? — Таким созидателям, как вы, это понять, должно быть, трудно. Но есть в этом что-то, не знаю, как объяснить. Вы никогда не хотели порвать костюм или платье, которое делали? Или сбежать из города? Или ударить человека? Техён не мог припомнить. — Есть что-то темное, хаотичное в человеке, что заставляет разрушать, — поделился Чонгук. — Но больше всего мне понравилось создавать заново. Знаете, после того случая мой кабинет стал совсем другим. Теперь в нем я чувствую себя Богом. Как будто я сам создал его, понимаете? Так же, как вы создаете свои костюмы. Техён удивлённо смотрел на Чонгука, отчего тот вдруг раскраснелся и отпрянул назад, потирая нос. — Сказал лишнего, ха-ха, — было слышно, что он улыбается, но скрыл улыбку рукой. Техён легко посмеялся тоже. — Нет, я понимаю такое чувство, — ответил он. — Я чувствую это, когда осознаю, что одеваю людей. Что множество самых разных людей носят то, что я сделал своими руками. — Какой же вы всё-таки альтруистичный, — в глазах Чонгука расплескалось что-то теплое, необъяснимое. Техён увидел это и испугался. Чонгук отвёл взгляд, но продолжал теплеть всем лицом. И улыбкой особенно. Как будто улыбался сам себе, думая о чем-то сокровенном. С прикрытыми глазами, и за длинными ресницами уже нельзя было разглядеть, куда направлен его взгляд. Техён почувствовал вдруг, как бьётся его сердце. — Что ж, рад, что вам понравилось, — сказал вдруг Чонгук. — Не сказал бы, что мне понравилось, — замялся Техён. — Что, даже джаз? — Чонгук вскинул брови. — Нет, он-то как раз мне нравится, и проигрыватель тоже, спасибо! — Техён почувствовал, как покраснел. — Но вот панк… — Понятно, вам больше по душе созидательный бунт, — спокойно сказал Чонгук. — Джаз — это ведь тоже бунт. Именно поэтому я решил поделиться панком. Подумал, что вы бунтарь. Бунт — звучит как удар сердца. Когда Чон Чогук уходил, сердце Техёна удалялось с этим глухим звуком о изнанку его груди. Бунт, бунт, бунт. Техён стоял за стеклянной дверью, наблюдая, как Чонгук садится в свою машину. Но вдруг Чонгук обернулся, поймал на себе его взгляд, и вытянул руку вверх в прощании. Застигнутый врасплох, Техён тоже совсем немного поднял руку. Чон Чонгук улыбнулся. Бунт, бунт, бунт. *** Мама смотрела на окрепшую спину своего взрослого сына, улыбаясь сама себе. На Техене была растянутая уже давно не белая футболка, которую он всегда надевал, когда приходил к матери — это она сшила ему на двадцатилетие, и мама все смотрела как Техён суетится внутри этой футболки, приготавливая чай. На груди, слева мама вышила смешного человечка с огромной головой, похожей на сердце, которого Техён придумал ещё в детстве. Лёгкая ткань струилась по его спине, а потом он, лохматый, как прежде, повернулся к столу с двумя кружками травяного чая. Мама сделала бисквиты с клубничным вареньем к его приходу — с недавних пор выпечка стала ее новой страстью, и Техён с удовольствием принялся есть их, рассказывая, как на работе у него идут дела. Мама слушала и рассказывала тоже. Время шло, а они, такие разные и такие похожие, всё сидели за одним столом — вместе. Техён, положив голову на руку, которой облокотился о стол, вдруг спросил: — Мама, как ты думаешь, я бунтарь? — Бунтарь? — засмеялись мамины глаза. — А почему ты спрашиваешь? — Нет, мам, ну ответь, — оживился Техён, выпрямляясь. — Вот если бы ты меня не знала и увидела бы впервые, могла бы ты сказать обо мне, что я бунтарь? — Почему я могла бы так подумать? — смеётся мамин голос. — Например, потому что на работе я иногда слушаю джаз, — замялся Техён. — И против чего ты тогда бунтуешь? Против скуки что ли? — Нет, ну джаз, он же был культурный бунт и… Ох, неважно, — он стушевался и думал уже перевести тему, но мама сказала: — Ничего не знаю про джаз, но в тебе всегда было что-то от бунтаря, Техён. Он затаил дыхание, подняв на нее глаза. И мама продолжала: — Ты просто шел всегда своим путем. Даже когда я запрещала тебе что-то, когда ты был маленький, ты не спорил, но делал, как сам захочешь. Это можно назвать бунтом? Вот помнишь, как с лоскутками! Выпросил же их у бабушки! И если бы ты этого не сделал, если бы не бунтовал против меня, разве стал бы ты тем удивительным молодым мужчиной, которым сейчас восхищаются все мои подружки на работе? — и она засмеялась. — Но ведь я как бы не вступал в прямую конфронтацию, мам. — Значит, просто твой бунт другой. Но ты никогда не был послушным до конца. То, что я знаю наверняка, так это что ты всегда шел своей дорогой. И можно не обманывать меня в том, что она была лёгкой. Техён усмехнулся виновато. Мама потрепала его волосы. Конечно, она знала его хорошо. Всё-таки она не была из тех, кто ждёт чего-то определенного от своих детей или как-то давит на них, в каком-то смысле она была даже безучастна. Но это позволяло ей быть ближе к своему сыну. И Техён понимал, что сказанное ей — правда. Но как человек с именем, начинавшиеся на Чон-чон, смог увидеть это тогда, когда Техён просто слушал любимую музыку? *** Чон Чонгук появился в следующий раз снова, когда Техён был на смене один. Это был уже вечер, начало ночи, около двух часов до закрытия. Он зашёл, когда Техён объяснял молодой девушке как ухаживать за чистым шелком, и Техён, увидев краем глаза знакомую фигуру, поймал себя на том, что вспыхнул (отчего?), но заставил себя сконцентрироваться на шёлке. Чон Чонгук сам снял своё тяжёлое пальто и как бы невзначай, очень легко переместился на любимый диван. Вскоре девушка ушла. Техён подошёл к гостю. — Добрый вечер, — улыбнулся Чонгук, поздоровавшись первым. — Опередили меня! — посмеялся Техён. — Хотел поздороваться раньше. Чонгук совсем не виновато, как хотел показать, а скорее торжествующе развел руки в стороны. Он был в этот раз уже не в том сером костюме, что появлялся в прошлый. На нем были классические темные брюки и свободная темно-серая кофта, из-под ворота которой торчали белые уголки воротника. Есть ли у этого человека одежда других цветов? — Чай? — предложил Техён. — С удовольствием, — кивнул Чонгук и вдруг воскликнул: — У меня даже будет кое-что к чаю! Забыл в машине, я скоро… Он вскочил и выбежал на улицу без верхней одежды — а сердце Техёна сжалось оттого, как безрассудно этот человек бросился в холодную ночь. Поймав себя на этом, Техён заставил себя отвлечься и набрал в белый чайник кипятка из термопота. Поставив на стол чайные пары и чай, он без колебаний сходил за пледом. Чонгук, запыхавшийся и раскрасневшийся, снова появился в салоне с коробкой печенья в руках. Подходя, он поднял её вверх, как бы показывая, зачем побежал к машине. — Зачем же так бежать, — охнул Техён, готовясь подать плед. — Там же ещё так холодно! — А мне уже не холодно, хахаха! — рассмеялся Чонгук. — Это был марш-бросок, я сейчас пылаю, как факел! Плед Техён хотел было убрать, но Чонгук, взглянув на него, вдруг сказал: — Но-о этим я бы воспользовался. Он стоял посреди зала, и Техён, растерявшись или задумавшись, подошёл к нему и легко, как будто сто тысяч раз так делал, завел мягкий флис за спину Чонгука и концы одеяла соединил на его груди. Пальцы Техёна совсем легко коснулись футера его кофты, и он все ещё сохранял остатки холодного воздуха, но за тканью, казалось, было что-то теплое. Техён одернул руку только тогда, когда Чонгук перехватил плед на своей груди. — Прошу прощения, — пробормотал Техён, отстраняясь. Чонгук не выглядел обиженным или удивлённым, он снова улыбался — тепло, безмятежно, прикрыв глаза. — Разве за заботу просят прощения? — спросил он, и его голос почему-то дрогнул еле заметно на слове «забота». Но Техён заметил. А Чонгук передал ему коробку печенья, говоря: — Гм, это печенье к чаю, моё любимое! Это было классическое американское печенье с кусочками шоколада. Вскоре они оба пили чай и угощались им, разговаривая. Чонгук снова сказал, что проезжал мимо и решил заглянуть в салон. — Хотите какой-нибудь костюм? — спросил Техён. — Нет, на самом деле, я не думал ни о чем таком, — поделился Чонгук. — Но, знаете, Юнги из вашего костюма теперь не вылезает! Постоянно вижу его в нем! — Спасибо, — улыбнулся Техён. — А чем вы с Юнги занимаетесь? Этот вопрос волновал давно. Ещё тогда, когда Техён под панк утыкался спиной в пол. Гостями их с Джином салона становились самые разные люди, но, в основном, состоятельные. Им нужны были костюмы и платья на деловые и светские вечера, для обычной жизни, иногда пижамы с именным вензелем на левом кармане, летние костюмы, редко, но бывало и что-то из верхней одежды, вроде плащей или даже пальто. Иногда приходили какие-нибудь чудаки с идеями, которые они вынашивали с подростничества, но решили осуществить только сейчас. Джин с такими работать ненавидел, потому что обычно эти идеи было трудно воплотить, а Техён, наоборот, любил, потому что в каждом таком заказе было что-то интересное. Их постоянным клиентом был один писатель, который любил эпатировать публику на светских вечерах и танцор, придумывающий себе костюмы сам. Но чем же занимается Чон Чонгук? Человек, громящий под панк собственный кабинет и возящий с собой печенье. Чонгук отпил чай и ответил: — На самом деле, ничем интересным. Я помогаю брату управлять компанией, которая достанется ему от нашего отца. А Юнги работает в смежной сфере. — Вы говорите загадками, — ответил Техён. Он ненавидел интриги, что отражалось в раздосадованном, как у ребенка, голосе. В глазах Чонгука загорелись азарт, озорство. — Скажу, чем мы занимаемся, если вы сходите со мной на джаз-сессию. — Это… приглашение? — Да, — белые щеки Чонгука вдруг порозовели, и он хотел было что-то сказать, как вдруг слегка закашлялся, но, восстановив дыхание, сказал как будто уверенно: –Да, да. Это приглашение. — А кто выступает? — Знакомые ребята, — поделился Чонгук. — Играют классику и кое-что из своего. Поет очаровательная девушка. Будет хорошее вино, отличная музыка и моя скромная компания. Что скажете? Техён не знал, насколько спонтанным было это приглашение. Но согласился он все же спонтанно. Просто взял и согласился. *** Когда Техён рассказал Джину о приглашении, тот отреагировал странно. В том смысле что это было странно даже для Джина. Сначала весь день он ходил по салону задумавшийся и мрачный, а потом спросил, понимает ли Техен, что происходит. — Меня пригласили на концерт, — осторожно отвечал Техён. — Что ещё это может значить? — Просто концерт? — спрашивал Джин, поднимая бровь. — Просто один молодой мужчина приглашает другого молодого мужчину, которого знает всего ничего, на концерт с «хорошим вином и хорошей музыкой», так ведь он сказал? — Так и сказал, — смотрел Техён с непониманием на то, как ярко Джин изображал кавычки своими тонкими длинными пальцами. — А что такого, не могу понять? Это же просто дружеская встреча. — Дружеская встреча, значит, — и лицо Джина приобрело какое-то лисье выражение, и он вдруг улыбнулся слишком таинственно. — Тогда я помогу тебе подобрать образ. О, нет. Нет-нет-нет-нет-нет… Если Джин возьмётся подбирать образ, он всю душу из Техёна вытрясет, пока не найдет то идеальное сочетание…всего. Да и зачем подбирать определенную одежду? Это же просто концерт. Дружеский. Но Джин взялся. Он перерыл всю одежду в доме Техена, принес что-то из своего гардероба и целый вечер мучил и мучился. Техён не понимал, почему это так важно, но подумал, что, возможно, Джин знает Чон Чонгука дольше, может, Чонгук особо избирателен в плане внешнего вида… Но разве он такой? Скорее нет. Человек, стремящийся к бунту в музыке, будет так заносчив? Да и Джин больше смахивал не на стилиста, а на подружку девушки, которая пойдет на важное свидание, с этим своим бокалом вина в одной руке, и этим вечером подбора нарядов, и этими вздохами, вроде: «Нет, не то!»… Только вместо девушки — Техён. Вместо подружки — Джин. А вместо парня что ли… Чон Чонгук?! Абсурд какой-то! Несмотря на то, что Джин выбрал что-то простое, но стильное, что волноваться было не о чем, в ночь перед днём концерта Техён почему-то не мог уснуть. Все вертелся туда-сюда, и ожидание дня, который итак наступит, тревожило его сердце, и вдруг становилось жарко, а потом становилось холодно, и Техён ходил от окна к кровати туда-сюда неприкаянный, неспокойный. И затекал один бок, неудобно было на другом, и он все вертелся и вертелся, даже когда уснул. *** Техён сидел за маленьким столиком и смотрел на камерную сцену, на которой выступал квартет из местного музыкального училища: совсем молодые ребята в ослепительно белых рубашках и тяжёлых черных брюках из костюмной ткани. Крой рубашек был классический, даже старомодный, и Техён прикидывал, какие фасоны сидели бы на этих молодых людях лучше. Они были так юны, хотелось бы подчеркнуть это каким-нибудь лёгким материалом, в том числе и брюки — облегчить. Одежда как будто приковывала их к месту. Чересчур классическая. Чересчур тяжёлая. И они стояли, уставившись в свои инструменты, как деревянные куклы. И девушка, которая пела, была в скучном черном платье. Оно ей шло, но можно было бы придумать что-то поинтереснее. Чонгук пришел с бутылкой белого вина и сел рядом. — Ну как вам местные музыканты? — спросил он, разливая вино по бокалам. — Играют хорошо, — задумчиво протянул Техён. — Но такие отяжеленные… — Какие-какие? — Чонгук живо улыбнулся, подставляя ухо, как будто не расслышал. Техён смутился и выпалил: — Ничего особенного, это я так… Мысли в слух. — Мне интересно, что это за мысли, — всё улыбался Чонгук, пододвигая один бокал в сторону Техёна. — За состоявшийся вечер! Стекло ударилось о стекло, и каждый сделал по глотку. Техён краем глаза заметил, как подтянулся и плавно опустился кадык на шее Чонгука. Тот опустил голову, смотря в сторону сцены, а взгляд Техёна скользнул ниже, к вороту его рубашки. Слишком туго завязан галстук. Хочется его ослабить. Техён проглотил терпкое кисло-сладкое вино, поморщившись, и поспешил спросить: — Ваш галстук… не слишком туго завязан? Брови Чонгука дрогнули. — Мой галстук? — Да, просто со стороны кажется, что он завязан туго. — По правде говоря, я не умею завязывать галстуки! — весело сказал он. — Мне в этом помогают видео на Ютубе или брат. В этот раз брата не было дома, и я, видимо, перестарался. — Я могу повязать вам, как надо. И заодно научу — это ведь, по правде, не так сложно. Чонгук кивнул, и несколько легких черных прядок выбилось из его причёски. Вскоре они оба стояли в приглушённом свете мужского туалета около большого зеркала, держа в руках каждый свой галстук. На мраморной поверхности раковины стояла почти допитая бутылка белого вина, которое они пили уже без бокалов — весело и свободно, и Техён в третий или четвертый раз показывал правильные движения, а Чонгук, магическим образом всё забывая и путаясь в собственных руках, пытался повторить их. За их спинами проходили озадаченные незнакомцы, а они смеялись им вслед, потому что кто-то назвал их чудаками. — Хороший концерт, да? — улыбался Чонгук немного по-пьяному, рукой заставляя непослушные волосы вернуться в причёску. Техён смеялся и говорил: «Да, концерт неплох!» И просил его сосредоточиться. Но Чонгук уже совсем никак не мог взять не то чтобы галстук в руки, но и себя. — Боже правый, не мог бы ты уже повязать мне этот галстук, — весело захныкал он. — Ну ничего у меня не получается! — Ладно-ладно, — засмеялся Техён. — Я повяжу. Он протянул руки к горлу молодого мужчины прямо перед собой и взял скользкую теплую ткань галстука. Теплую, должно быть, от рук, только что её сжимавших. Чонгук облокотился о раковину рукой и задышал тяжело и часто. Он наблюдал из-под полуприкрытых глаз за тем, как Техён быстро, ловко повязал вокруг его шеи галстук и задержал руки на красивом крепком узле. Держа руки так близко к груди Чонгука, Техён почувствовал, как изменилось его дыхание и заметил, как сам стал дышать по-другому. Он поднял глаза и увидел, что Чон Чонгук прекратил улыбаться. Он устало-нежно смотрел на лицо Техена, куда-то ниже глаз, с приоткрытым ртом и приподнятыми домиком бровями, образующие на чистом белом лбе тоненькие складки. Техен хотел что-то сказать, но его губы просто дрогнули в тишине, и Чонгук, кажется, от этого вдруг дрогнул сам. «Он смотрит на мои губы». Техён почувствовал, как в нём рождается томное чувство, перемешанное со страхом. «Нам нельзя встречаться глазами». И Чонгук поднимает взгляд вверх, встречаясь с ним глазами. Порыв, которому Техён не смог воспротивиться ни внутри, ни снаружи, обрушивается на лицо Техёна горячими, как летний зной, руками, обхватившими его щёки, и мягкими влажными губами, Техён открыл рот от нехватки воздуха и Чонгук накрыл его собой — Техён закрыл глаза — от страха ли, от… удовольствия ли? Техён почувствовал, как двигается его челюсть, повторяя прикосновения так, чтобы Чонгук продолжал его целовать, господи, что творится, он напирает, прислоняя Техёна к белому кафелю стены, и держит, держит его лицо, как никогда до этого никто не держал его, и целует, целует его так, как никто до этого не целовал его, и Техён чувствует в себе то, что никогда не чувствовал до этого — что-то большое, растущее, абсолютное, что-то жаркое, изнывающее, боже мой… Скрип двери, ну конечно же, разве могло быть что-то ещё? Чонгук отрывается, и его галстук быстро проскальзывает, высвобождаясь, в ладонях Техёна, и он, отворачиваясь, закрывает свои губы ладонью, которая секунду назад кончиками пальцев касалась уха Техёна. Уши горят. Кто-то вошедший просто проходит мимо, устремляясь к кабинкам, а Техён остаётся с собой один на один, понимая… Что это сейчас было? — Мне пора, — выпаливает его рот. Чонгук быстро разворачивается, и в его разрумянившемся лице читается тревога. — Техён, постой, — даже голос дрожит. — Я подброшу тебя до дома… — Я на такси. — Нет, подожди, я боюсь, что ты неправильно всё поймёшь, я… — Встретимся позже, — твердит он, выбегая из туалета. — Поговорим позже! И он бежит, опалённый, через зал, огибая людей, и ему нестерпимо кружит голову и почему-то хочется плакать — почему? Плечами задевая людей, забыв пальто в гардеробе, он высвобождается и на улице идёт вдоль дороги, выискивая взглядом остановку. Автобус приезжает как нельзя кстати, и Техён прыгает в него, оплачивает проезд и бежит в конец салона, чтобы встать лицом к окну. Это был даже не его автобус. *** Техён не слушает музыку, он смотрит на проигрыватель, подаренный человеком с именем, начинающимся на Чон-Чон, и пытается выкинуть из головы мысль про то, что его имя это и «конфетка» по-французски, и что с ним было хорошо-хорошо, пока он не поцеловал… Врёт, и когда целовал было хорошо. Врёт, самому себе врёт. Отпивает свежесваренный кофе, а он оказывается холодным. Кружка глухо стукнула в дерево тумбочки. Как сердце. У этого вечера нет ни вкуса, ни запаха. Но когда Техён закрывает глаза, он чувствует запах, точнее он помнит, что чувствовал. Как же он не осознал это раньше: Чон Чонгук пахнет солнечным светом. Почему именно сейчас, когда нет никакого Чон Чонгука, он чувствует, точнее вспоминает этот солнечный свет, хотя раньше даже значения не придавал тому, как пахнут люди. Неужели у людей есть какой-то определенный запах? Чонгук пахнет солнечно, А Джин… От Джина постоянно пахнет таким парфюмом, как будто он фруктовая корзина. От бармена в клубе пахло почему-то пряностями. И вкус. Кисло-сладкий, хватающий за язык, такой томленый и вяжущий — то самое белое вино, название которого Техён не помнит. И просто сладкий, горячий, всё ещё с вином и с щекочущим запахом опьянения. И кружится голова, и тянет внизу живота… Техён морщится от бессилия. Как это выкинуть из головы, как заставить себя подумать о другом? Такая тяжёлая голова, тяжёлая, тяжёлая голова… Спустя какое-то время звонит Джин. Говорит, что Чонгук заезжал, привозил пальто Техёна. И извинялся. Тяжело в груди, тошно. Давит так тоскливо, до дрожи в горле. Техену почему-то стыдно за то, что Чонгук извиняется. Ему стыдно и просто так. Он не понимает, откуда этот стыд. Оттого, что он целовался с мужчиной? Оттого, что ему понравилось? Ему понравилось? — Все в порядке? — спрашивает Джин осторожно. — Если что, мы можем о чем угодно поговорить, — отвечает он на дежурное «нормально» и повторяет вкрадчиво, с нажимом: — О чем угодно. Джин отличный коллега, отличный друг. Техён вздыхает. Нужно подогреть кофе. Он проходит на кухню, заливает кофе в сотейник и включает плиту. Пока огонь делает свое дело, Техён смотрит в окно. И как такое с ним произошло? Кофе выкипел. Убежал. *** На следующий день Техён, как всегда, вышел на работу и, как ил оседает на дне озера, погрузился в рутину. Протирал полки, убирался в зале, застревая в своих запутанных мыслях, проверял выручку и новые заказы, что-то уточнял у поставщиков. Вскоре он обосновался около отпаривателя, позволяя ткани, что успела помяться от чьих-то неловких рук, выпрямляться. Это завораживает. Пар — горячий, струящийся, разглаживает шрамы-борозды, оставляя только чистую первозданную прямоту. Техён бросает взгляд на дверь, потому что ему кажется, что она открылась, и видит на вешалке своё пальто. Выключив отпариватель, он идёт к нему. Пальто, теплое от разнеженного утреннего солнца, ложится в руки Техёна. Техён блуждает взглядом по шершавой коричневой ткани и почему-то представляет, как другие руки берут его. Руки с крупными костяшками, гладкие и бледные, с аккуратными квадратными ногтями и родинкой у рукава. Руки Чон Чонгука. Техён вздыхает. И тоскует. Как это прекратить? День тянется, как резиновый, и сколько бы Техён не смотрел на часы, он все тянется густой жвачкой и все не рвется. Он не слышит клиентов, неправильно отдает сдачу. Он постоянно оглядывается и смотрит на пальто, которое оставил на вешалке у двери, и на дверь, как будто должен прийти кто-то определенный. Но он все не приходит. Вечером дверь знакомо открывается, и Техён вскакивает, как ужаленный, устремляясь к ней, и видит высокого человека с выбритыми висками и серебристыми волосами. — Ким Намджун?! — спрашивает Техён, слегка улыбаясь. — О, ты запомнил! — улыбается бармен. — Рад встрече! Я все боялся, что сегодня Джин на смене, но подгадал правильно. — Ты хотел чтобы его не было? — Да, у меня сюрприз, — и он лихо скидывает рюкзак с крепкого плеча, расстёгивает его и достаёт красивую бутылку. — Что это? — с интересом спрашивает Техён, подходя ближе. — Сюрприз для нашего общего знакомого, — говорит Намджун, подмигивая и теплая глазами. — Чистый английский джин преимущественно с фруктами. — Мне казалось, Джин любит виски, — удивился Техён. — Да я знаю, что он по виски, — смеётся Намджун. — А вот мой любимый крепыш — джин. И Намджун весь светится, щеки ямочками украшая, и Техён вдруг понимает, что видел это выражение лица. Джин прибегает вечером, весь запыхавшийся. — Я знаю, что мне тут подарок должен быть! — говорил он, делая акцент на слове знаю. — Где, где он?! Техён отдал ему бутылку, сказав, что бармен признался, что его любимый напиток — джин. И Джин — впервые на глазах Техёна — смущённо покраснел. Казалось, Джин в принципе ничего не стесняется, но тут… Смотрит на бутылку, не зная, куда деться, и улыбается — улыбается! — совершенно по-новому. И не мечется нисколько, не переживает. — Джин, а у тебя есть номер Чон Чонгука? — спрашивает вдруг Техён. Глаза Джина из счастливых делаются по-веселому лисьими. Техён звонит после закрытия. Сидит за столом под светом настольной лампы, спиной окаменев. Сразу все мышцы свело. Каждый гудок хуже удара, горло высохло, ручка нервно ударяется в стол, вертится между пальцами, дыхание — тяжёлый свист. — Слушаю, — голос строгий, рабочий. Техён не знал, что он может быть таким по-деловому сухим. — Доб-добрый вечер, — голос-предатель дрожит, сбивается, и Техён прочищает горло. — Это Ким Техён из салона… — Техён?! — теперь он узнает этот живой, этот теплый, как лето, голос. — Да, да, это я, то есть я слушаю, то есть… Ты получил пальто? — Да, спасибо, — Техён кивает сам себе. — Я хотел извиниться… — Нет, это я хотел извиниться, — решительно звенит голос и слышно, как он одиноко отскакивает от стен. — Я не должен был вот так, я не хотел… — Это для меня впервые, — говорит Техён, поправляя воротник. — Но я… Много думал. В трубке молчат, затаив дыхание. — У меня такого действительно никогда не было. — Я понимаю, — напряжённо слышится голос. — Но я не могу выкинуть это из головы. Мне…мне понравилось. И я постоянно думаю об этом, — ухо Техёна, касающееся телефона, горит. Должно быть, горит и второе. — И.и тоскую, когда понимаю, что… Мне… Господи, как тяжело объяснить… — Сделай вдох и выдох, — кому он говорит: себе самому или Техёну? — Всё в порядке. — У меня такого…никогда не было, — повторяет Техён. — Никто ещё никогда не…вызывал во мне такие, гм, чувства. — Да, кажется, понимаю, — теплеет звук, как будто Чонгук не может сдержать улыбки. Слышно, отчётливо слышно, как голос его, наконец, улыбнулся. — Я… Не знаю, что ещё сказать, — смеётся вдруг Техён. — Как насчёт встретиться завтра? — вот он, тот уверенный Чон-Чон. — Я заеду за тобой. — У меня смена, закончу только ближе к девяти. — Тогда я подъеду в девять. — Да-да, хорошо. — Хорошо, — повторяет Чонгук. — Хорошо, — вторит Техён. — Тогда до встречи? — До встречи, — кажется, нежно говорит он. Техён бросает трубку, не слыша ничего, кроме своего сердца в ушах, горит лицо, и он хватается за щеки внезапно ледяными руками, переводя дух. Это совершенно новое чувство плещется в нем, как кипит вода в чайнике. Техён улыбался тысячи раз, но сейчас его улыбка чувствуется совершенно иначе, эта радость просто не вмещается в него, хочется вскочить и пробежать половину квартала, и Техён смеётся, запуская одну руку в волосы. Вдох-выдох. Господи, как хорошо. И страшно. Страх, липкий и колючий, вертится скользко в голове и говорит: «Сбеги». Потому что неясно, что из этого выйдет. Потому что Техён не раз слышал, как люди презирают это. Потому что любовь к мужчине — ругательство. Потому что Техёну нужно будет признать, что он не такой, как большинство, что он влюблен в мужчину. Но и этот мужчина влюблен в него. Чего больше: страха или любви? Вечером Техён постоянно смотрел сквозь стеклянную дверь, пытаясь увидеть машину Чонгука. Он даже не помнил, какая у него машина, поэтому каждый автомобиль, паркующийся рядом, заставлял Техёна вздрагивать. Весь вечер был дрожью, как трепещет тонкий хло́пок от нервных порывов ветра. Когда Чонгук входил, его черные брови были напряжены, скулы скованы. Он провел глазами по помещению, и вот они встретились взглядами. Чонгук по-весеннему улыбнулся, нет, расцвел, и Техён почувствовал вдруг, как сердце его — успокоилось. Чонгук встал на пороге, расправив плечи и улыбаясь, снова выбилась прядка из его прически, а Техён шел навстречу, думая, как его коснуться: похлопать по плечу, пожать руку, обнять? Ноги легко несли его к этому молодому мужчине, и было все ещё страшно, но больше было всё-таки любви. Техён нелепо вытянул руку вперёд, но Чонгук по-мальчишечьи нетерпеливо подался навстречу, завел руки над талией Техена и прижал его себе, опустив голову на чужое плечо. Техён дотронулся до холодного пальто и прижался сильнее. Он попытался сконцентрироваться на этом ощущении — ощущении тепла, успокающего тревогу, на ощущении покоя. Они стояли. Когда Чонгук отпрянул, Техён смог вглядеться в его глаза и снова увидел в них нежность, которую не замечал ранее, но которую заметил, когда они завязывали галстуки, нежность, которая обрушилась на него горячими ладонями человека, чьё имя начинается на Чон-Чон. Этот человек не решался снова дотронуться до лица Техёна в этот раз, но Техён вдруг почувствовал, что хочет сделать это сам: порыв, который непонятно откуда взялся, обрушился на Чонгука холодными ладонями с длинными пальцами и губами — мягкими и тёплыми, и Чонгук схватил Техёна за талию, перебивая нежность, кажется, уже знакомых губ своим нетерпением. Техён, чтобы не упасть, схватился за полы его пальто. Всю жизнь он одевал людей, и впервые почувствовал, как сильно хочется кого-то раздеть.