Свобода не даром

      Прислуга перепутала комнаты, — именно это Кевин и решил, пока помимо самого букета, не обнаружил спрятанную в нем карточку. Кевин взглянул на оборот. Пусто. Еще раз перечитав послание в одно слово, — почерк был безошибочно узнаваем, — Кевин недоуменно положил карточку рядом, рассматривая цветы теперь с расстояния. Разумеется, он их не пересчитывал, — даже в руки не спешил брать, — но навскидку напихали где-то с полсотни, Брендон не поскупился. Зато с фантазией наблюдались очевидные проблемы, — букет из белых роз состоял из одних только белых роз, не считая темно-зеленую окантовку листьев.

Sorry.

      Должно быть, на карточку он пялился с тем же выражением лица, с каким уставилась на него Грейс Олби, прибывшая в Суррей, пока он шатался по окрестностям. Это было даже забавно: она что, газет совсем не читает? А как же светские сплетни? Интриги? Сливы? Либо же его синяки живьем выглядели куда более впечатляюще, чем на бумажном развороте.       Проклятая статейка никак не выходила из головы, — он на самом деле не хотел подкидывать Брендону проблем, — и всю двухчасовую прогулку ругал себя последними словами. Кевину казалось, каждый в Англии уже получил по экземпляру, если не вечером, то точно утром, вместе с бутылкой молока, — тропы для прогулки он выбрал совсем безлюдные. Ну вот как можно было влипнуть в Брендона перед самым объективом? Идиот. Мог бы уж сразу засосать его на потеху папарацци и не размениваться на мелкие выходки.       За что сейчас извинялся Брендон, Кевину было вдвойне неясно, потому как конкретно сейчас виноват был он один и извиняться следовало ему. За что Брендону? За разговор на прогулке? Еще раз за их секс в «Ритц»? Может, это снова про разбитое лицо? Или уже успел опять пожалеть о том, что не дал ему уехать и поселил у себя, и впору паковать чемоданы? Последнее, впрочем, Кевин всерьез не рассматривал: когда пахло чемоданами, к нему посылали телохранителей, но не цветы.       Разувшись и сдвинув розы в сторону, Кевин завалился в кровать, — сморила прогулка и нервы. Он долго рассматривал цветы, один за другим, подсунув локоть под подушку и вдыхая аромат сладковатый и вместе с тем удивительно свежий. Ему тоже было жаль, правда, но жалел он вовсе не о том, о чем мог сожалеть Брендон, — господи, да он терпеть не мог извиняющегося Гилберта! Как себя вести с ним? Сделанного слова не исправят, — ну не могут слова повернуть время вспять, как ни крути. Стереть память — тоже не получится. К чему вообще все эти извинения? Сегодняшние розово-сопливые «прости» Брендон и вовсе не дал не принять, — даже без шанса вернуть их курьеру. Проваливаясь в дрему, Кевин пообещал себе, что как только тот появится в поле зрения… Что именно он сделает, Кевин придумать не успел, как и совсем не подумал о том, что, если Брендон и не появится.       Обед Кевин проспал и только ближе к вечеру спустился на кухню: узнать, в какое время подадут ужин, и затем пригласить к столу Мышь. С последним вышла заминка, он ведь не был хозяином дома, чтобы рассылать приглашения, но и оставлять на прислугу даже такую мелочь было совсем уж как-то глупо. В комнату миссис Олби он постучал сам, в ожидании переминаясь с ноги на ногу, пока дверь откроется. Пролистывая в памяти уроки, пройденные вечность назад, — черт, а такого они ведь не учили, — Кевин, улыбаясь изо всех сил приветливо, спросил, не составит ли она ему компанию. Миссис Олби охотно согласилась. Что ж, переживал он за свою неуклюжесть как будто напрасно, и без строгого следования этикету высший класс понимал его прекрасно.       На ужине, закрывая глаза на его полувыученные манеры, миссис Олби проявила себя безупречно слепым человеком абсолютно во всем, ни разу не задержав на лице Кевина излишне долгого взгляда. Очевидно, будучи в курсе, где ее бывший подопечный провел отпуск, Грейс делилась и своими воспоминаниями сентябрьского отдыха в Греции. Кевин слушал с неподдельным любопытством — не столько про голые скалы и лазурную воду, сколько цепляясь за сами слова: британский в устах миссис Олби звучал по-королевски безупречно, и парочку выражений Кевин успел добавить себе в копилку.       И все равно его то и дело жалило: если бы Брендон выжег на нем клеймо, прямо на лбу, и тогда бы эта женщина делала вид, что у него так всю жизнь и было? Впрочем, несравненному умению не замечать очевидное Кевин мог разве что порадоваться. Он бы не вынес участия постороннего человека.       Своими воспоминаниями Кевин делился вымученно. Не то чтобы Грейс приходилось вытягивать из него слова, ровно наоборот, Кевин буквально взахлеб говорил о море, соленом воздухе и солнце, и даже немного щурился, будто бы слепило оно его прямо сейчас, но рассказ ограничился яхтой. От дальнейших откровенностей Кевина спас поданный десерт.       Спать ничуть не хотелось, чему удивляться не приходилось, — еще бы, проваляться в кровати весь день, — но дальше сада Кевин не продвинулся: стало прохладно и скучно. Вернуться в комнату оказалось идеей весьма своевременной: позвонил Брендон. На первом же слове Кевин закашлялся.       — Ты простыл? — строго спросил тот.       — Нет, — Кевин задержал дыхание. — Все в порядке. Поперхнулся водой, — пара покашливаний помогли прочистить горло.       — Хорошо, — сказал Брендон, смягчившись. — Привет, малыш.       — Привет, — Кевин прикрыл глаза. Что значило это обращение сейчас? Что бы ни значило, от него Кевину стало и хорошо, и одновременно как-то плохо.       — Как прошел день? — услышал он.       — Ну… Брендон, мне правда жаль, я не хотел, — начал Кевин, и сам понимая, сколь жалко звучали оправдания. Совсем по-детски, и, наверное, стоило заткнуться. — Я видел вечернюю прессу, — пояснил он, хотя бы за что извинения на этот раз.       Брендон той же искренностью не отплатил, да и ответ Кевина его не устроил.       — И все? Весь день читал одну и ту же страницу?       — Днем спал, отключился после прогулки, — Кевин принялся перечислять, но список занятий драматично сводился к нулю. — Вечером ужинал с Мышью.       — Прости? — переспросил Брендон.       Кевин отвесил себе мысленный подзатыльник, ну какой же идиот!       — С Миссис Олби ужинал, — исправился он, чувствуя себя школьником, раздающим прозвища преподавателям. Детский сад, ей богу…       Брендона услышанное неожиданно позабавило.       — Мышь? — переспросил он со смешком.       — Какая мышь?       — Ты сказал «мышь», — Брендон не отступал.       — Я? — протянул Кевин со всем недоумением, изобразить какое он был только способен. — Тебе определенно послышалось.       Ну да, ну да. Задав еще пару-тройку малозначащих и совершенно проходных вопросов, Брендон заговорил о том, для чего, очевидно, и звонил.       — Я вот что подумал, — произнес он деловым тоном. — Будет разумно выбрать день встречи с моими пиар-специалистами. Вымарать статью, увы, уже не получится, но меня заверили, что снизить негативный эффект вполне осуществимо. Вместе вы сможете проработать эффективную стратегию.       Кевин поспешил согласиться.       — Мне нужно будет дать интервью? Пресс-конференцию? Типа я сын деспотичного отца, твоего лучшего друга? А ты просто оказался вовлечен в чужой семейный конфликт, да? — Кевин придумывал на ходу, пока Брендон его не остановил.       — Для Мэдисона эта версия, боюсь, не пройдет, — отшутился Брендон, но продолжил снова серьезно. — Выпуск появится на сайте в бесплатном доступе уже к утру.       — Для Мэдисона? — переспросил Кевин растерянно: нахрена для Мэдисона-то?       — Поговорить с семьей тебе все равно придется, — рассудил Брендон. — Лучше, если ты точно будешь знать что сказать. Несколько сценариев не повредят.       Обогнув кровать, Кевин остановился у букета. Привядшие цветы, оказавшись в вазе за время его отсутствия, воспряли и, кажется, запахли даже сильнее.       — Кевин? — голос Брендона раздался в ухе. — Только не говори, что ты не думал о предстоящем с ними разговоре.       Не говори? И не скажет. Конечно же, он думал.       — Если это только для Мэдисона, — Кевин наконец подал голос, — то никаких сценариев не требуется. Не надо.       — Почему?       — Да потому что мне насрать, Брендон, — выдохнул он, поглаживая кончиками пальцев шелковистые лепестки. — Насрать, что они там подумают.       Несколько долгих секунд Брендон, вероятно, взял себе на осмысление, он же и разбил тишину в трубке:       — Дай знать, если ты изменишь мнение.       Свободной рукой Кевин облокотился на столик, уронив голову. Не даст. Потому что не изменит, и обсуждать нечего.       — Брендон… ты приедешь? — тихо спросил он, снова чуть погодя.       — Сегодня уже поздно.       Кевин покивал головой: ясно. Он понимал. Поздно было не только сегодня, поздно будет и завтра, но завтра он уже не будет навязываться. И сегодня, впрочем, тоже не стоило.       — Ты поговорил с Грейс об уроках? — спросил Брендон, уводя разговор в сторону.       — Нет, пусть человек обживется.       — Ты прав, — уж с этим хотя бы Брендон согласился. Кевину даже показалось, что он вот-вот услышит «малыш», но тот назвал его лишь по имени. Затем, пожелав доброй ночи, попрощался.       Только бы то пожелание поскорее сбылось! Перебив нормальный сон дневным, Кевин мучительно вертелся в кровати, лежа то на одном боку, то на другом, на животе, с подушкой и без — хоть бы что из этого помогало! Бессонница грызла клыками. И Кевин ей ни в чем не уступал, терзая себя болью вины: господи, ему ведь всего двадцать два, а он сколько всего успел растерять по дороге! Тома он умудрился потерять дважды. А сколько раз предать? Как радовался он тем деньгам, что полностью достались ему одному на учебу! С какой гордостью наговорил тех ужасных, отвратительных слов, перед тем как повесить трубку? Знал бы он тогда, что большего Том никогда от него не услышит. А с какой надеждой предлагал Гилберту обмен — на того, кто не станет возражать… не станет возражать что, быть взаперти? Быть изнасилованным? И пока он тешил себя надеждами подлеца, Том был уже мертв, и теперь Кевину оставалось разве что отлупить матрас. Пустышка. Шлюха. И предатель. Размазывая по щекам хлынувшие слезы, Кевин ударил пяткой матрас, — большее было ему не по силам. Он ударил еще. Еще и еще, молотя до одури по упругим пружинам.       Его отпустило только тогда, когда дыхание стало рваной, с хрипами одышкой. Умывшись, Кевин выпил таблетки и вернулся в кровать, обкладывая себя всеми имеющимися подушками. Как же он ненавидел, до скрежета зубов, засыпать! Одиночество делало его уязвимым и никому не нужным. Жалким.       Кевин обнял одну из подушек крепче. В детстве он верил, что все потерянные вещи обязательно к нему вернутся, рано или поздно, но это точно случится. Конечно, большинство потерь он забывал, но точно помнил вагон из пластикового поезда, — рельсы им так и не купили, но Кевин довольно лихо управлялся с ним и на дощатом полу. Еще была конструктор-автострада, и всякий раз, когда ее доставали из коробки, получалось так, что терялась еще какая-то деталь. Кевин не отчаивался и тихонечко, но с абсолютной уверенностью дожидался того дня, когда он найдет волшебный сундук потерянных вещей, — должны же те где-то храниться? Кевин сжал подушку. Их с Брендоном Италия тоже пополнила тот сундук. И никаким волшебным сундук не был, он был несуществующим ящиком, а он, Кевин, разрушил все собственными руками.       Утром, с отекшим от страданий лицом, он, вероятно, выглядел столь несчастным и убогим, что Мышь практически промолчала весь завтрак, не считая скупого обмена репликами с прислугой. Кевину слова тоже давались с трудом, и если бы на месте Грейс Олби кто-то другой, он бы попросту сгреб сам чертову солонку и соусницу, по-плебейски перегнувшись через стол. И если без соуса сэндвич никуда не годился, то о бумажной салфетке он и просить не стал, вытерев упавшую на подбородок каплю рукой. Мышь не заметила. Казалось, ей не было никакого дела до его подбородка, как и до него всего; сравнивая со вчерашним днем, она все еще продолжала делать вид, что слепа как невозмутимый крот, но сконфуженно отводила глаза куда реже. Хотя сегодня его лицо действительно выглядело лучше: уже даже и желтизна сошла, — еще парочка дней, и от того случая не остается и следа. Но если в прогнозах Кевин был практически уверен, то насчет Мыши он ошибся.       — Кевин, — она обратилась к нему сама, впервые за утро. — То, что я намерена сказать, прозвучит недозволительно бестактно. Мне следует заранее перед тобой извиниться.       Кевин, оторвавшись от сэндвича, приобретшего благодаря соусу хотя бы вкус, поднял на нее глаза. После глотка сока она промокнула скривленные губы, — сок и правда был кислым, Кевин и пить не стал, — но Мышь явно оттягивала разговор.       — Отношения, какой бы ни были природы, не должны превращаться в насилие, — выдала она, переложив на столе тканую салфетку.       Кевин впился в нее прожигающим взглядом. Одновременно захотелось смеяться. В насилие, значит, не должны превращаться? Да что вы говорите, миссис Олби! Что, его расквашенная рожа портит аппетит? А нос и щеки ему не стоило припудрить, чтоб не смущать высшее общество? Но это были не единственные к ней вопросы.       — О какой природе отношений вы говорите, Грейс? — Кевин смотрел на нее, не мигая.       — Ты, разумеется, в абсолютном праве…       — Быть проституткой? — Кевин перебил. — Но даже с такими, как я, стоит обходиться деликатнее? Это вы хотели сказать?       — Кевин! — возмутилась Мышь.       — Да, миссис Олби? Не угадал? Или это вас так смутило слово «проститутка»?       — Едва ли меня смутит слово, — строго отсекла она, перестав наконец отводить взгляд. — Ричард, мой муж, прежде, чем наши отношения переросли в серьезные, был занят в сфере эскорта. Работал он, правда, на состоятельных женщин. Но так ли уж важен пол, — добавила она раздраженно. — Важно то, что он не позволял своим спутницам переходить красные линии.       — В таком случае, у вас уже есть собеседник, с кем построить на столь щепетильную тему доверительный разговор, а меня оставьте в покое. Простите за грубость, но это, — Кевин очертил по воздуху перед лицом овал, — точно не ваше дело, миссис Олби.       Когда завтрак подошел к концу, он решил, что довольно тянуть: если после их перепалки Мышь откажет, так тому и быть.       — Миссис Олби, — начал Кевин, подбирая слова; в собственных мыслях он звучал куда увереннее, а момент он, конечно, выбрал максимально неподходящий. — Мой перерыв с занятиями затянулся. Если ваше расписание не занято кем-то еще, позанимайтесь со мной, — не слишком-то вежливую просьбу он снабдил чуть виноватой улыбкой: он будет хорошим мальчиком, обещает.       — Было очевидно, что мистер Гилберт любезно предоставил часть дома не просто так.       — То есть вы не возражаете? — уточнил Кевин на всякий случай. Он был не в том настроении, чтобы разгадывать головоломки.       — Брошенный на полпути ученик как недочитанная книга, постоянно свербит в мозгу. Не возражаю, — пояснила она для особо непонятливых.       Кевин покивал несколько раз подряд: да понял он, понял.       — Можешь передать мистеру Гилберту, что условия прежние.       — Грейс, — ее имя Кевин произнес невнятно и не до конца уверенный, можно ли вообще обращаться к этой женщине вот так. — В этот раз платить за уроки я буду сам.       Поражена оказалась не только Мышь: сколько-сколько стоит урок? Да Брендон с ума сошел, точно поехавший! Либо же эти двое сплели заговор, чтобы его разорить и вновь подсадить Брендону на крючок! И тем не менее отказываться от намерений Кевин и не думал.       — Мне понадобится день освежить в памяти пройденное, — сказал он, снова взявшись за сэндвич.       — Два, — поправила его Грейс, взглянув на его набитый рот со всем скепсисом мира. — Думаю, лучше начать все же послезавтра.       — Как скажете, — согласился Кевин. — Время занятий и продолжительность на ваше усмотрение. Но, если возможно, лучше все же в первой половине дня. Вечера бывают непредсказуемы, — честно добавил он.       Мышь поняла его по-своему.       — В таком случае лучше заранее обговорить с мистером Гилбертом его визиты и не срывать занятия, — чопорно заявила она.       — Дело не в мистере Гилберте, — возразил Кевин. — Мои препараты не всегда помогают. Поэтому по утрам я обычно более стабилен, — а вот в этом Кевин признался уже нехотя. Проглотив остатки еды за щекой, Кевин промокнул губы и, оторвав глаза от скомканной салфетки, посмотрел Грейс в лицо. — И вот еще что, миссис Олби… Я не проститутка, — выдал Кевин почти с вызовом. — Секс никогда не был заработком. Брендон вообще мой первый мужчина. Так получилось.       И добавил, — мысленно, — что проституткой он не был до Брендона, а дальше… А дальше две горничные, явившись в столовую убрать посуду, вернулись не с пустыми подносами: каждая несла по букету от мистера Гилберта: один невысокий из элегантно-сдержанных бордовых роз, второй был подчеркнуто пышнее, наглядно больше и кричаще наряднее. Розы, — на сей раз головки отливали зеленью, — утопали в белых орхидеях, и во всем этом сомнительном великолепии не хватало разве что карточки «Marry me». Кевин едва сквозь землю не провалился, зато вот Мышь своим букетом была абсолютно довольна, с польщенной улыбкой попросив горничную отнести цветы в спальню. Кевин кивнул: и его букет отнесите туда же, ну, в смысле, в его спальню.       — Я не знаю, зачем он это делает второй день подряд, — происходящее Кевин прокомментировал зачем-то вслух. Разумеется, имел в виду он исключительно флористические презенты.       Мышь только молча хмыкнула; кажется, его недоумение, с раздражением вперемешку, ее смешили, но от того, чтобы расхохотаться, удерживали манеры.       Веселья Кевин не разделял. За что мистер Гилберт извинялся на этот раз? Брендон, что, теперь ежедневно будет напоминать о том, что за малым не сломал ему нос?       Карточки в букете не обнаружилось, — Кевин буквально обыскал каждый из цветков. Позже он спросит прислугу, не могло ли так случиться, что та выпала на полпути к спальне. Не могло. Что ж, потерять мог и растяпа доставщик или же записки и вовсе не имелось, да и цветы могла отправить секретарь: не подписывать же чужой рукой. Впрочем, ошибку секретаря понять было легче, чем вот это вот все.       И все-таки напрасно он развязал с Мышью перепалку. Какая ему разница, что та видит в нем теперь не только подстилку мистера Гилберта, но и грушу для битья по тарифу «все включено»? Вот не плевать ли? Может, ему еще начать переживать, какого мнения о нем Ив Гилберт? И каждая собака в Мэдисоне? Сомневаться не приходилось ни в ком. Как не приходилось и в том, что Брендону он сказал как есть: Мэдисон его действительно не волновал. Почему? Брендон наверняка спросит еще не раз, но Кевин решил, что объяснять ничего не станет. Нравы Тайлеров тот еще секрет, но чересчур горько было даже самому Кевину: свою семью он не стыдился так даже в школе. Невпопад вспомнились и уроки Науки, и трижды проклятый мистер Норрис, высмеявший Тома перед классом за робкую просьбу пересдать ноябрьский тест — такие проводились каждый месяц. Той осенью он и Том много болели и, пропуская занятия, крепко отстали. Сейчас Кевин уже и не помнил, что именно ответил учитель брату, но отчетливо помнил, как у него самого тряслись поджилки, когда все вокруг хохотали, — узнает об их провале дед, точно всыплет ремня. Тем же днем Тома начали дразнить, и «мистер вторая попытка» чуть было не налипло на них двоих, если бы Кевин не разбил нос кому-то из самых надоедливых. После его ждал серьезный разговор с самим директором, а затем им с Томом пришлось еще и отвисать неделями у психолога, пока не было решено, что агрессия братьев вернулась к показателям нормы. С комом в горле Кевин врал мозгоправу, что дома у них все хорошо, на ходу придумывая истории про счастливую, любящую семью, пока в конце концов и сам чуть было не поверил в существование «анти-тайлеров». К чему это он? Да к тому, что врать он уже больше не мог, ни себе, ни Брендону, да вообще никому. Нет и не было у него нормальной семьи, а после публикации, скорее всего, и не будет уже никакой, — они вымарают его точно так же, как вычеркнули Тома.       Вечером позвонил Брендон. По правде говоря, звонка Кевин почему-то ждал и даже дал себе слово, что позвонит Брендону сам, если тот не сделает это первым.       — Как прошел день? — вне постели Брендон всегда начинал одинаково. Как прошел? Кевин позволил себе беззвучный смешок. Не особо насыщенно. Прогулялся. Готовился к занятиям. Собой Кевин не был доволен, многое из головы выветрилось. Как правильно одеться к бранчу, он вообще будто бы читал впервые. Как-то так. Кевин принялся царапать ногтями льняное покрывало — занять руку. Брендон его приободрил: все это пустяки.       Пустяки? Возможно. Тогда они поговорят о важном.       — Давай уже забудем, наконец, тот вечер, когда мы оба перегнули палку, — предложил Кевин, но досада, как ни прячь, все же прорвалась в голос. — Лицо уже зажило. Сколько можно, Брендон, говорить об одном и том же?       — Я и не собирался об этом вспоминать.       — Тогда к чему эти букеты? — Кевин обвел взглядом оба. Вчерашний даже не привял и выглядел столь же свежим, каким Кевин увидел его впервые.       — Тебе не нравятся конкретные цветы или сама идея?       — Это как минимум странно, — заявил Кевин, умолчав о том, что даже такое странное внимание было скорее приятно. — Когда цветы для миссис Олби, это я понимаю, она женщина. Брендон, послушай, я уже начинаю чувствовать себя девкой, которой делают предложение, — фыркнул он. — Хватит!       Брендон хмыкнул.       — В иных обстоятельствах я бы так и подумал, что именно на него ты и напрашиваешься, — подначил его Брендон. Похоже, в настроении он был приподнятом.       Вот и что на это ответить? Кевин неловко, коротко хохотнул. Смех был синтетическим. А Брендон был верен себе: ответ на свой вопрос Кевин так и не услышал. Зато услышал очередной совет, о котором не просил:       — Если цветы не понятны, их всегда можно подарить миссис Олби. Она женщина, — его слова Брендон намеренно довел до абсолютной бессмыслицы.       Именно так он и сделает, пообещал себе Кевин, но вслух произнес другое: ему неловко, неужели неясно?!       — У нас был секс, не то чтобы разнообразный, но точно не миссионерский в темноте, — вместо смешливых, нотки голоса Брендона были неуместно бархатисты. — Мы вместе спали нагишом. Но неловкость у тебя вызывают именно розы?       Кевин разочарованно выдохнул: ну сколько можно играть с ним, будто с мышонком? Да, блядь, неловкость у него вызывают розы. И вот этот странный флирт. И извинения, которые ни к чему. Все, абсолютно все вызывало в нем именно неловкость, и сам Брендон — в первую очередь.       — Вынужден тебе, Брендон, напомнить, — произнес Кевин, тоже понизив голос, — в последний раз ты сам отказался от разнообразия. Я предлагал.       Есть, что ответить, мистер Брендон Гилберт? Кевин был готов сотку поставить, не одного его беседа застала врасплох, но Брендон и тут извернулся:       — Я бы мог сказать, что ты был недостаточно соблазнителен, малыш, — проговорил он теми же интонациями, умасливающими слух, — но это будет вопиющей ложью. А лгать я тебе не хочу.       Кевин тоже не хотел лгать. Позапозавчера, в «Ритц» Брендон тоже был соблазнителен, либо же ему и каждый столб уже кажется аппетитным фаллическим символом, не говоря уже о живом человеке, из крови и плоти.       — Я договорился насчет занятий, — Кевин сменил тему, текущая заводила в тупик. — Начнем в четверг.       — Почему только в четверг? — Брендон тоже сменил интонации, и вопрос прозвучал начальственно и требовательно.       — Я сам хотел раньше, — отозвался Кевин, словно бы оправдываясь, — но Грейс решила, что мне необходимо освежить пройденное.       — Ясно. В таком случае, подготовься как следует.       — Да, папочка, как скажешь, — фыркнул Кевин.       Брендон тоже фыркнул, а затем сообщил, что приедет на выходных, если он, Кевин, не возражает. Кевин нашелся с ответом не сразу: язвить не хотелось, тем более он действительно не имел ничего против.       — Приезжай, — произнес он, стараясь не прозвучать так, будто бы делал одолжение владельцу дома, в котором был всего-то гостем, давая разрешение на визит.       Перед тем как попрощаться, Кевину захотелось сказать, что предстоящей встрече он будет рад. И он это сказал. Брендон ответил, что ему приятно это слышать.       Следующий день Кевин провел, фокусируясь на хороших манерах и попутно переваривая то, что о узнал о Мыши и ее муже-эскортнике, — в голове не укладывалось! А может, не так уже этот брак и не вписывался в образ Грейс Олби, если вспомнить хотя бы ее скабрезные шутки о церкви, — где-то ведь она должна была такого нахвататься? Интересно, а чего нахватался Брендон от связи с ним? Разве, что набожности, — вспомнились и странные речи Брендона о божьих усилиях и его губы на крестике в номере «Ритц». И кстати о речах. То, что было вчера, Брендон ведь флиртовал? О том, что просто развлекался, думать было не слишком-то приятно. Этим вечером Брендон не позвонил. Ну и правильно: о чем им говорить каждый день по телефону? «Привет, как дела? Что со вчера изменилось?» Глупости. Они не романтическая пара, чтобы заниматься подобной ерундой. Но телефон Кевин все равно оставил в режиме громкости, просто на всякий случай. Если бы не это, то звонок он бы точно пропустил.       — Алло? Слышно меня? Ты спишь что ли?       Недовольный голос заворчал в самое ухо, а до Кевина и не дошло, был ли этот звонок реальным или все это ему снится. На экране Кевин точно видел имя Брендона, а болтала мать.       — Мам, давай потом, — промямлил он в подушку, откинув телефон просто куда-то в сторону: позже разберется.       На новый звонок Кевин ответил, взглянув в экран уже наяву.       — Не смей бросать трубку! — процедила мать. — Я по делу звоню, чтоб ты знал!       — И по какому на этот раз? — Кевин поднялся на локоть и, включив ночник, растер глаза. — Рассказать про Кристен и Терри? Так мне плевать на Кристен.       — Да при чем тут они! — вскипятилась мать. — Они-то своих родителей не позорят на весь приход!       — Ааа… Ты про газету? — догадаться было несложно.       — О, так и ты знаешь уже! Это кошмар, Кевин! Теперь он еще и с богачами путается, проститутка! Из-за него я краснела всю мессу! Так низко пасть… Хорошо, что люди вокруг все понимают.       — Мессу? Какую еще мессу? — не понял Кевин. Месса-то тут причем?       — Отец Джозеф выздоровел, дай бог ему здоровья. Правда после такого как бы снова не слег. Даже он не смог исправить этого выродка! Представляю, какая для него трагедия!       — Ага, невыносимая…       — Вот ты ерничаешь, а мне тоже покоя нет. Представляешь, приперся днем какой-то… извращенец очередной. Тома, видите ли, он ищет. Сказал, что Том уехал с ним в Лос-Анджелес и они… ну в общем, ты понял, чем эти два отродья могли заниматься. Сказал, что хочет поговорить с ним, и с чего-то взял, будто в родительском доме ему бы нашелся кров… Да лучше бы сдох он уже…       — Ма-ам!       — Нет, ну а зачем ему жить дальше? Ничто уже не спасет его душу. Ты же понял, что он пошел по рукам? Вонючая проститутка, вот кто он!       А дальше из проклятий пронесся целый поток. Кевин никогда не слышал от матери столько бранных слов и еще больше желчи. И все, все что он мог сделать, это сжать до боли в пальцах телефон, не в состоянии повесить трубку. Он и сам не знал, для чего слушал всю эту ругань, зачем слушал то, с какой ненавистью женщина желает смерти собственному ребенку, — что за существом была его мать?       — Это не Том, — вдруг сказал Кевин. — На фотографии я, мам.       — Что?! Что ты несешь? Совсем сдурел? Ты же в Мексике был, сам мне говорил. А эта шлюха на другом континенте, в Лондоне, дьявол его туда занес…       — Ты все услышала, мам. Это не Том.       — Идиот! — завопила мать. — Предатель! Кевин сбросил вызов, ждать новой порции проклятий, — теперь уже адресованных лично ему, — он не стал.       Отключив на телефоне звук, Кевин положил его на тумбочку экраном вниз, но уснуть снова даже не пытался. Его всего трясло, в прямом смысле, кажется, он сам еще не понимал, что наделал. Что натворил? Да, он ничуть не лгал, когда сказал Брендону, что последствия его засвеченной в газете рожи его не волнуют. Ему было наплевать, совсем, просто, наверное, стоило сначала забрать из дома детские фотографии хотя бы. Не из ностальгии по детству, его и вспоминать не хотелось, но так он хотя бы помнил бы лицо, что принадлежало двоим. Теперь мать уничтожит и его фотографии, как уже сделала это с карточками Тома. Какого черта…       Кевин зажал рот ладонью, второй — стиснул на груди крестик. Почему?! За что бог так их ненавидел — его и брата? Почему сделал так, чтобы вместо семейных прогулок по лесу, праздничной елки на Рождество и индейки на День благодарения, первое, что приходило на ум про детство, были ремень и боль? Почему сделал так, что Том никогда не проживет жизнь, в которой боли стало бы меньше? И даже после того, как забрать у него жизнь, бог не остановился и на этом. Нет, этого богу показалось мало, и теперь он позволял своему псу поливать имя Тома грязью? Кевин сел на кровати. Рука, сжимавшая крестик, рванула вниз. Там, где цепочка соприкасалась с шеей, обожгло, но Кевин не обратил на эту боль никакого внимания. Горевшая в груди была сильнее.       Он так и встретил рассвет, сидя, глядя из постели в пустоту. Сработавший будильник не понадобился: Кевин не сомкнул глаз. Когда настал черед умыться водой, Кевин наскоро принял душ и спустился в столовую, ожидая появления Грейс: ему нечем ее порадовать.       Сколько прошло времени, прежде чем та спустилась, Кевин не следил. Приборы подали для двоих, но завтракать Кевин не собирался, свои он попросил убрать. Грейс, бросив беглый взгляд на его закисшее лицо, пожелала доброго утра, тоже хмурясь.       — Я не буду сегодня заниматься, Грейс, — сказал Кевин. — Конечно же, вопрос оплаты не обсуждается.       — Но обсуждается другой вопрос, молодой человек, — его решением Мышь осталась крайне недовольна. — Это будет так теперь каждый раз?       — Я не знаю, — ответил Кевин честно.       — Так не годится, Кевин. Если ты не можешь относиться к урокам чуть более ответственно…       — Тогда я вообще не буду заниматься, — довольно нотаций, он не ученик за партой, в конце концов. — Простите, — добавил он перед тем, как покинуть столовую.       Бессонная ночь сделала свое — Кевин отключился на час, но ни изломанный сон, ни пробуждение не принесли ни тени облегчения, началась мигрень. Проворочавшись, Кевин попросил прислугу принести ланч в комнату, он не хотел выходить. Он и поел лишь потому, что того требовала инструкция лекарств, и долго пялился на опустевшие тарелки, борясь с нарастающей тошнотой и слуховыми галлюцинациями. Кевин прислушался: нет, ему не показалось. Он точно слышал, как Мышь отчитывала кого-то в доме, наверняка прислугу. Черт возьми, она, что, здесь будет еще и порядки свои наводить? Сильно, должно быть, он ее разозлил, но причем прислуга-то? Кевин вышел из комнаты на голоса.       — …хватило наглости говорить об оплате! Мол, какая вам разница, если вам платят? Последнее он не говорил, это я добавляю от себя, но слышалось именно так.       — Я поговорю с ним, — проговорил второй голос. — Еще раз позвольте принести вам извинения.       — Речь не о вас, Брендон.       Да, второй голос принадлежал именно Брендону, одетому в строгий костюм, будто только что с делового обеда.       — У Кевина тяжелое время, ему требуется очень много сил преодолеть кризис. Мне жаль, что назвать причину я не могу. Если Кевин захочет, то расскажет вам сам, Грейс.       — Очень сомневаюсь! — бросила та. — Он отменил все занятия. Что в этом доме вообще происходит?       — Ему нравились занятия, — возразил Брендон. — Он очень к ним ответственно подходил. Поверьте, я знаю, как звучит его неуважение. Вас он уважает, Грейс.       Брендон вдруг поднял голову. Отойти от перил Кевин не успел, выдав себя с потрохами: да, он притаился и подслушивал. Его присутствие Брендон ничем не выдал, ни звуком, ни жестом, а Кевин поплелся к себе: что, теперь еще порция нравоучений?       В дверь Брендон постучал, но вошел, не ожидая ответа.       — Малыш, ты плохо выглядишь, — сказал он.       — Разве уже выходные? — отсек Кевин, но скривился от собственной же колкости. Рвано выдохнув, он зашагал от кровати вперед, бросаясь Брендону на шею. Он устал отбиваться, устал источать яд, устал корчить из себя непонятно кого. — Привет, — выдохнул Кевин, он был рад Брендону, правда рад.       Брендон его обнял, молча, и ни о чем не расспрашивал. Он вообще весь застыл, превратившись в немую опору, и только мягкая, но уверенная ладонь гладила Кевина по голове. И от этих молчаливых утешений Кевину становилось только горче. Неужели и так ясно, что произошло? Не мог же Брендон знать всего!       — Я ничего ей не сказал! Не сказал матери, понимаешь? — взахлеб произнес Кевин. — Они все там только порадуются, когда узнают! Брендон, почему они такие? Что он им всем сделал?       Согнувшись, Кевин спрятал лицо у Брендона на груди. И так ясно, что он снова весь расклеился, но пусть Брендон хотя бы не видит его вечно мокрых глаз.       — Тише. Тише, — низкий голос Гилберта прозвучал над самым ухом. — Оно того не стоит. Никто из них.       Слова Кевин не слушал, он слушал низкий, ровный голос, а успокаивающая ладонь все гладила его и гладила. Обождав пару минут, Брендон повел его обратно к кровати и сам сел рядом. Кевин не сопротивлялся, он был слишком изможден, чтобы возражать, да впрочем ему и не хотелось. Как не хотелось думать и о том, какой все-таки размазней он оказался, не только снова рыдая перед Гилбертом, но ища утешения в его руках. Пусть. Сейчас ему нужны и эти руки, и подставленное плечо. Даже древесный запах его шеи возвращал ощущение утраченной нормальности — той прошлой жизни, в которой… В которой хомяк еще не сдох. Прильнув к Брендону, Кевин прикрыл глаза, сдаваясь, наконец, желанию получить хоть сколько-то тепла.       Брендон не поскупился, — ни когда слушал, ни когда Кевин, наконец, заткнулся. А говорил он долго, вперемешку со всхлипами и кашлем от напряжения. Через сорок минут Брендон знал все, в том числе и то, что знать ему и не требовалось. О том, что Кристен, — да-да, та самая девка, — спуталась теперь с ублюдком Терри. Да-да, с тем ублюдком, с кем справиться Кевину помог человек Брендона. И не просто спуталась, теперь они пара. Как так? Ну как? Она ведь знает, какой Терри дегенерат. И если бы только дегенерат… Говорить о Томе, о том, что этот подонок с ним сделал, было нестерпимо больно, но, выговорившись, Кевин почувствовал, будто с плеч сняли набитый булыжниками рюкзак. Эту ношу он смог хотя бы разделить с кем-то еще. Узнал Брендон и о вчерашней мессе в Мэдисоне и теперь он знал еще и то, сколь непоколебимо Кевин теперь ненавидел Отца Джозефа. Каминг-аут стал вишенкой на торте, и по мере того, как Кевин пробирался сквозь эту часть рассказа, всхлипывая то громче, то тише, взгляд Брендона от беспокойного стал нечитаемо темным. Не спрашивая разрешения, он потянулся к телефону Кевина, — тот все еще лежал на тумбочке, утром Кевин его и не трогал. Молча, не позволив себе лишнего жеста, Брендон поскролил сообщения. Последнее как раз пришло во время прочтения.       — Если она отправит еще хоть одно, я отправлю к ней киллера, — заключил он, выключая телефон.       — Отправь лучше грабителя, — попросил Кевин с горьким смешком. — Хотя, наверное, от моих детских фотографий уже ничего и не осталось.       Брендон снова его обнял — крепче.       Как и в какой момент Кевин отключился? Да черт его знает! Просто когда он открыл глаза, стрелки настенных часов показывали глубокий вечер, а сам он практически лежал на Брендоне. Сам Брендон спал рядом, полулежа и умостив голову на несколько подушек, сложенных друг на друга, явно под неудобным углом. Правой рукой все еще обнимал Кевина, но, похоже, что из них двоих только он, Кевин, уснул случайно. Стопы Брендона были в носках, а туфли валялись рядом.       Сон Брендона был глубоким и, несмотря на неудобство позы, безмятежным, — на спокойном лице не дрогнул ни мускул, когда Кевин вылез из-под его руки. Но подниматься с кровати Кевин не торопился, подпирая локтем щеку и рассматривая Брендона, насколько позволяли рассмотреть просочившиеся в комнату сумерки. Однажды он уже рассматривал его столь же детально, с той же скрупулезностью, как только они вернулись из Церматта. С тех пор Брендон начал нравиться сильнее, по меньшей мере визуально. Да что уж там, если бы Кевин был геем, — не шлюхой, — точно бы влюбился. До щеки, ставшей за полсуток уже шершавой, — лицо Гилберта заростало щетиной быстро, — Кевин дотронуться не решился, вместо этого он коснулся пальцами темных волос на голове. Самыми кончиками, неощутимо, — вспомнить их мягкость. Та поражала Кевина всякий раз, и даже этот не стал исключением, — на висках особенно были мягкими. Кевин закусил губу. Он и не знал, что так бывает, когда мягкость чьих-то волос причиняет почти физическую боль. Могли их отношения сложиться отношениями? В какой-нибудь другой вселенной? Наверное. Но в этой вселенной оба были отменными говнюками, пусть даже последнее время первенство оставалось за ним самим.       От его шевеления Брендон проснулся.       — Все нормально? — сонными глазами он уставился на Кевина.       — Отлить хочу.       Когда Кевин вернулся, от сонливости Брендона не осталось ни следа. Он выглядел собранным, сфокусированным и даже успел обуться, и только помятая рубашка выдавала непривычный ход вещей.       — Ты приехал прямо из офиса? — спросил Кевин, разбивая повисшее молчание.       — Решил не тратить время на смену одежды, — Брендон кивнул. — Здесь кое-что осталось с прошлого раза, самое время воспользоваться, — Брендон встал на ноги.       Один Кевин долго не пробыл, не более чем через четверть часа Брендон, переодевшись в домашнее, вернулся в его спальню, с вежливым стуком на пороге и с какой-то книгой в руках.       — В Италии ты сказал, что в Цюрихе ты не успел ее дочитать, — Брендон протянул книгу Кевину.       Кевин принял ее растерянно: точно, теперь он припоминал, что это за книга.       — Спасибо, Брендон, — скомканно проговорил он, чувствуя себя все больше неловко. То, что Брендон хранил в памяти его заплесневелую просьбу, ощущалось чем-то странным, почти неправильным и чертовски неудобным.       В тот вечер это «спасибо» стало не последним: Брендон приготовил для него потрясающую ванну. Ту самую, что стояла посередине отдельной комнаты, тоже просвечиваемой насквозь светом из панорамным окон и заставленной высокими вазами с цветами. Цветы этого помещения отличались от остальных, видимо, подходили те, что не боялись влаги и испарений.       Ни этой комнатой, ни самой ванной Кевин воспользоваться еще не успел, следуя ритуалам гигиены по необходимому минимуму: душ, шампунь, мочалка, — но Брендон решил о нем позаботиться. Наполнил водой, чуть горячее нормального, — именно такую температуру Кевин и любил. Добавил розового масла и приглушил в помещении свет. Свечи, что стояли на стеллажах вдоль стены, Брендон зажигать не стал; оставив развешенным по стенам светильникам возможность создать момент. Ничуть не стесняясь, Кевин догола разделся прямо перед его носом, — ну а что, смущали-то Кевина исключительно розы, — и погрузился в воду, опуская затылок на подложенный валик, свернутый из полотенца. Почему-то он тоже был теплым, будто бы разогрели в микроволновке, и это ощущение Кевину нестерпимо понравилось. Кажется, он даже простонал от окатившего его тело блаженства.       — Позволь за тобой поухаживать, — сказал Брендон, не спеша оставлять его одного.       Придвинув к ванне низкую кушетку, предназначенную, очевидно, для того, чтобы оставлять одежду на ней, а не как сделал Кевин, бросив на пол, Брендон выбрал мочалку, пробуя ее мягкость сначала на своей руке. Когда мочалка коснулась шеи Кевина, он даже вздрогнул от того, насколько приятно оказалось чувствовать ее кожей. Горячая и невероятно ласковая, — Брендон повел ее вниз, к груди, утапливая ее в воде и снова возвращая на Кевина. Кевин прикрыл глаза. Как же это было гнусно наслаждаться моментом, часом ранее оплакивая Тома, но любая мелочь, даже такая, как мягкая мочалка, сейчас приносила Кевину истинное наслаждение, словно бы отодвигая правильный траур в сторону. Сколь велико искушение забыть! Не навсегда, — на такое и надеяться не стоило, — но на пять минут хотя бы! Кевин зажмурился, все равно он не сумел сдержать слезу: нет, боль утраты подтачивала его, не переставая, — никаких тебе пяти минут, лузер! Скатившись, слеза замерла на щеке, щекоча и раздражая давно раздраженную кожу.       А Брендон наконец заметил: там, где должен был быть крестик, теперь болталась пустота, — убрав с щеки Кевина новую слезу, он обвел пальцем ровно по тому следу, где еще вчера цепочка соприкасалась с шеей.       — Я тоже так сделал, когда не стало Джорджа, — произнес Брендон, не переставая водить мочалкой Кевину по плечам. — Закрыл Библию навсегда и воскресные утра с тех пор провожу исключительно в постели.       — Ты ходил на службы по воскресеньям? По утрам? Ты?! — Кевин даже распахнул глаза в изумлении. Нет, он понимал, что религиозные знания Брендона далеки от средних, Брендон знал обряды, знал молитвы. Ну и что? Знания могли быть получены… да где угодно! Может, он в католической школе учился, но вот представить набожного Брендона, набожного по-настоящему, Кевину удавалось с огромным трудом, точнее, вообще не удавалось.       — Не пропускал ни одно, — ответил Брендон. — Джордж приучил. Он и сам никогда не нарушал традицию.       — А ты, значит, не хотел его огорчать?       — Нет. В те дни я и сам верил в бескрайнюю любовь бога. Не было причин в ней усомниться.       Их взгляды встретились. Брендон звучал убедительно, однако Кевину нечего было сказать. Случись разговор еще полгода назад, Кевин принялся бы со всей горячностью отстаивать право бога на любые решения по этому миру. Сейчас же, единственное, что Кевин желал и этому миру, так это гореть в аду.       — Я не надену его больше, — произнес он без тени сомнений. — Понимаешь, я уже спрашивал себя, какого черта… в мире столько пакости.       Заглянув в его изнуренное лицо, Брендон наклонился и поцеловал в висок. После минуты тишины он посоветовал не рубить с плеча: от привычной картины мира не получится отказаться за один день. Кевин в ответ промолчал. Он не хотел это обсуждать, и Брендон, к счастью, тоже закрыл тему.       А Кевин закрыл глаза, подставляя руке Брендона то плечо, то шею.       — Сядешь? — спросил Брендон. — Вымою тебе спину.       Кевин обхватил свои согнутые колени и наклонил голову, за малым не макнув нос в воду и рассматривая свое искривленное, неровное отражение. Даже в таком было видно, какими воспаленными и отекшими смотрелись его выплаканные глаза. Он постарался улыбнуться, — не выглядеть таким гротескно-несчастным, — но даже на тень улыбки не хватило сил. Только на тихий вздох, когда мочалка так приятно потерла лопатки.       Пальцы Брендона уверенно нашли нужные участки и на затылке. Там, где становилось особенно хорошо, Кевин поощряюще мычал и невольно жмурился. Брендон намывал его, будто бы ему было пять или того меньше, — забавно. Даже они с Томом перестали друга друга тереть мочалками в десять, кажется, или около того. Оставив его голову без внимания, Брендон направился к комоду. Цокая флаконами, что-то достал из ящика, пока Кевин не рассмотрел в его руках шампунь. Брендон решил вымыть его, всего, как младенца? Впервые за сутки Кевин улыбнулся.       Его волосы Брендон мыл аккуратно, будто бы Кевин действительно был ребенком. В голову пришла очередная глупость, что попади он в руки Брендона малышом, он бы вовсе не ненавидел купаться, когда дешевое мыло выедает глаза. Это был чистый рефлекс — закрыть лицо ладонями, когда на голову, смывая пену, потекли теплые струи, — и совсем по-детски. Брендон негромко хмыкнул. И ничего смешного: знал бы он, каким мучительным испытанием были для них с Томом купания, — но следом Кевин сам же рассмеялся.       — Сердце, — услышал он. — До тех пор, пока ты не перестанешь трясти головой, боюсь, я не смогу все это смыть.       Улыбка застыла на лице Кевина, как и сам Кевин, впрочем. Что? Ему в уши столько воды натекло? Или это Брендон раскис и несет не пойми что? Брендон, воспользовавшись его ступором, продолжил лить на него воду. Нет, он не оговорился.       — Не говори так, — попросил Кевин, когда на голову перестало течь. — Это слишком…       — Это не слишком, — в этом Брендон не уступил. — Это правда.       Купание закончилось снова в тишине, Кевину опять было нечего сказать. А вот Брендон чувствовал себя столь уверенно, будто только и делал, что всю жизнь купал и вытирал Кевинов.       Завернутый в полотенце, Кевин выбрался из ванны, ступая по имитирующим дерево матовым плитам. Не босиком, в невероятно мягких тапочках, их Брендон тоже извлек из комода. Похоже, когда он говорил о планах провести здесь лето, это не было преувеличением: дом был приготовлен даже в таких мелочах. Наверняка, если хорошенько поискать, где-нибудь найдутся еще и секс-игрушки с коллекцией ремней и веревок. Кевин торопливо влез в халат, и хотя был слишком измотан, не исключал от этих мыслей непрошеную эрекцию.       По пути в спальню Брендон сказал, что распорядится приговорить ужин для всех троих, но Кевин его отговорил.       — Поешь с ней вдвоем. Пожалуйста, — попросил он, — не заставляй меня снова.       Брендон ушел ужинать сам, но вернулся довольно скоро — с горячим какао и только что выпеченным, горячим слоеным печеньем. В комнате тотчас запахло ванилью. От такого лакомства Кевин отказаться не смог. Допив последний глоток, он вернул кружку на поднос и поднял на Брендона глаза. Он знал, что Брендон решит, что он полный псих, — после всего, что было, было странно, да что там странно — ненормально — просить Брендона не уходить, просить остаться на ночь не просто в доме, а в одной с ним кровати. Но что Кевин терял? То, что он неуравновешенный придурок, так это Брендон и так уже знал.       Брендон оставил его одного, но лишь затем, чтобы принять душ и переодеться в своей спальне в пижаму. Кевину же оставалось вновь хлопнуть себя по лбу: сам он на себе оставил из одежды одно белье, — хотя Брендон будто бы и не обратил на это внимания и залез в кровать, не позволяя себе ничего лишнего — ни жеста, ни взгляда. Когда он, наконец, умостился, Кевин осторожно, словно бы спрашивая разрешения, придвинулся ближе. Его нерешимость компенсировал Брендон, обняв за плечи и притянув к себе. Голова Кевина снова опустилась Брендону на грудь. И хотя лежать на подушках было куда удобнее, Кевин бы ни за что не променял это на кучу набитых наволочек. На Брендоне ему нравилось. Нравилось что? Лежать? Нет. Дышать.       Его свободную руку Брендон взял в свою.       — Я хочу подать иск в суд против Терри Пристона, — сказал Кевин после долгого молчания. — Я знаю, что Тома этим не вернуть. Просто я должен это сделать, должен наказать, — повторил он с нажимом.       — Хорошо, — Брендон, сжав его руку своей, погладил большим пальцем по коже. — Тебе понадобится хороший юрист.       Кевин это понимал, он не был наивным настолько, чтобы верить, будто один только вызов в суд так напугает Терри, что тот сразу же признает вину.       — Это не все, — продолжил он. — Я тебе рассказал не все. Еще я хочу найти то самое чмо, с которым Том уехал из дома.       — Зачем?       — Не знаю, — признался Кевин. — Просто хочу.       Следом Кевин рассказал то, что рассказала мать. И как тот придурок заявился в Мэдисон, да еще решил заявиться и к ним домой, — не лучшая его идея, разумеется.       — Ты знаешь имя? — спросил Брендон.       — Нет.       — Это искать иголку в стоге сена.       — Он сам меня найдет, — заявил Кевин с уверенностью. — Я сделаю аккаунт Тома. На «Фейсбук» или где-нибудь еще.       Эту идею Брендон не поддержал, но и не раскритиковал. А может, просто заметил, как у Кевина начали слипаться глаза. Перед тем, как они окончательно слиплись, к Кевину вдруг пришло понимание, безоговорочное, убеждающее единственно возможной правотой: с Брендоном ему было лучше, чем без.       Он захотел рассказать об этом Тому, — то-то Том удивится, — но разговор не клеился. Не оттого, что не было, о чем поговорить, было, и очень много всего. О том, что он скучал, что никогда больше не оставит его одного, о том, что никогда больше не соврет о ненависти и впредь говорить будет лишь правду. Говорить и делать: Кевин коснулся губами его аккуратного пупка. Ласкать тело, точь-в-точь повторяющее твое, было странно и весело одновременно, но не только эти чувства переполнили Кевина. Его уносило от вожделения всякий раз, когда Том вздрагивал и громко стонал, и Кевин изо всех старался сделать сделать эти стоны громче, — пусть вся вселенная услышит, как им хорошо друг с другом! Как же вовремя он научился минету, — Кевин насадился ртом на его член. Забавно, но собственный казался ему немного больше, наверное, из-за искажения, когда смотришь сверху вниз. Неважно. Важными были стоны, отчетливые ругательства, — он так и знал, что в постели Том сквернословит! Кого-то из них двоих Том назвал потаскухой, и это Кевина так завело, что он начал стараться вдвойне. Да! Они были двумя потаскухами, но это все в прошлом, теперь же… Вязкое растеклось у Кевина на языке. Сперма Тома была такой же на вкус, как и у него, чуть кисловатая, — Кевин проглотил всю порцию. А как отсасывал Том? Опыта у него-то побольше, но пробовать Кевин не стал — в другой раз. Не давая времени Тому на передышку, Кевин лег на его горячее, чувственное тело сверху.       — Мне говорили, ты умер… я почти им поверил, — прошептал Кевин ему на ухо, судорожно нащупывая пальцами вход.       — Так и есть, — выдохнул Том, направляя его руку.       — Ну как же… — голову Кевина повело, но что-то тревожное просочилось в кровь и запульсировало по венам. — Не ври мне!       — Сделай меня живым, — улыбнулся Том своими яркими, сочными губами.       Разве у мертвецов бывают такие?..       Кевин распахнул глаза. Глотнув воздух, он попытался сообразить, где находится, ничего не слыша за стуком взбесившегося сердца. Где Том? Он же только что был рядом, но в темноте комнаты Кевин едва ли мог разглядеть собственную ладонь. Кто-то прижал его вдруг к себе, проговорив что-то неразборчиво на ухо. Что-то хриплое и успокаивающее. Но ни голос Брендона, ни его объятия не принесли Кевину в ту ночь ни покоя, ни умиротворения. Выжигающее, невосполнимое чувство утраты отступало только тогда, когда Кевин закрывал глаза, снова проваливаясь в свои неосуществимые грезы.