Guess Who Loves You?

Кто я против твоих чар?

Пошлая Молли — Клеопатри

      Олег приезжает в офис к Владу к назначенному времени, но сразу понимает, что к началу действия уже опоздал. В здании как никогда тихо, все будто попрятались, хотя обычно здесь шумно, как в пчелином улье в жаркий день. Такая тишина царит только тогда, когда происходит что-то экстраординарное, как и сейчас. Поднимаясь по лестнице, Олег чувствует какое-то странное напряжение, начинает задумываться о том, что, по большому счёту, снова невольно влез не в своё дело.  Его вроде бы мало затрагивают все эти криминальные разборки, разве что косвенно, по причине того, что проблемы связаны именно с поставкой, которая предназначена ему. Собственно говоря, если бы в тот день его не было в офисе Влада или если бы он приехал позже, может, ему и не пришлось бы сейчас принимать участие в выстраивании планов возмездия. Впрочем, в это верится слабо, потому что Олег себя знает прекрасно и знает, что сам бы в это и полез. Он, конечно, менее мстительный, чем Череватый, однако за друга порвать готов.  Знакомый запах табака с ванилью, ударяющий в ноздри сразу, как только Олег поднимается на второй этаж, и заполняющий густой спёртый воздух офиса, заставляет встрепенуться и невольно вспомнить недавнюю ночь. Альфа принюхивается получше, пытается разобраться, не ошибается ли он и почему здесь находится человек, которому единственному может принадлежать этот аромат. Влад вроде бы с бывшим сходиться не намеревался, да и проституток в офис, что очевидно, не станет заказывать.  Гадать нет ни времени, ни желания, и Олег открывает чёрную дубовую дверь без стука, заходит бесцеремонно. У Влада от него никаких секретов нет, дозволено абсолютно всё, и если любому другому он бы пустил пулю в лоб за такую наглость, то Олегу можно даже в кабинет, святую святых Череватого, без стука заходить совершенно безнаказанно.  Чери, как обычно, восседает за своим огромным столом, по-наполеоновски скрестив руки на груди, завалив ногу на ногу, и по нему сказать даже нельзя, что с ним что-то не так. Он выглядит даже достаточно довольным, скалится обаятельно, даже мурлычет себе под нос на какой-то знакомый мотив:

Козырный туз спасал меня на зоне…

Олег окидывает его взглядом, и его чуть на смех не пробирает. Олег в курсе, конечно, что Влад во многом копирует отца, который слегка застрял в лихих девяностых, питает любовь ко всему этому ебучему бандитскому ретро, огромным внедорожникам, шубам невероятных габаритов, кожаным плащам, золотым цепям толщиной с палец и малиновым пиджакам, и сделать с этим что-то совершенно невозможно. Только вот неожиданно скорее то, что малиновый пиджак Чери, видимо, в итоге всё-таки решает прикупить, и теперь этот ебучий пиджак гордо бросается в глаза ярким агрессивным пятном среди тёмной обстановки кабинета.  Влад вообще эпатажный до зубовного скрежета, особенно для своего времени, потому что лет тридцать назад его как своего бы приняли. У него чёрный «Гранд чероки», как у братков из девяностых в какой-нибудь «Бригаде» или в фильмах Бодрова, а вместо одной громадной золотой цепи Чери может и аж три навесить, и его совершенно не ебёт, что люди будут загонять про безвкусицу. На каждый палец ещё по золотой печатке — и вообще красота. Влад любит золото, очень любит, просто жить без него не может, любит всё крупное, броское, аляповатое, чтобы глаза резало людям, отталкивало вульгарщиной.  Череватый вообще и сам такой, любит для всех занозой поперёк горла быть или больной мозолью, гнойным нарывом, похоже, ощущениями негативными подпитывается и питается. Олег этим даже восхищается в некоторой мере, потому что сам так не может, всегда хочет нравиться больше, чем вызывать отторжение. Он помнит до сих пор, как спрашивает однажды, почему Влад на людях такой вызывающий во всём, грубый, отталкивающий, и получает такой ответ, премерзким смешком сопровождаемый: «Да чтобы тошно всем было с меня, Олеж. Ты понимаешь? Тош-но».  И вот сейчас он сидит такой, чтоб и вправду тошно всем, чтоб людям от одного взгляда на него в петлю полезть хотелось, довольный, всё насвистывает про свой козырный туз, Олегу лишь кивает в знак приветствия. Артём, что сидит напротив него в чёрном кресле, встаёт, пожимает руку, улыбается во все тридцать два.  И только теперь Олег поворачивает голову туда, откуда особенно сильно тянет сконцентрированными ванильными феромонами.  Поворачивает и застывает на месте, чувствуя, как сердце замирает, а потом заходится в бешеном темпе.  Дима действительно здесь, сидит на кожаном чёрном диванчике, вальяжно развалившись в позе наподобие «американской четвёрки», смотрит внимательно и чуть насмешливо. Он как будто с Владом в сговоре, потому что одет тоже во всё чёрное и яркий пиджак, правда, кроваво-красный, выглядит чуть менее откровенно, чем в прошлый раз, разве что острые колени выглядывают из широких прорезей в узких чёрных джинсах, но всё равно манит до невозможности, одной своей бесовской улыбочкой заставляет сердце биться о самые рёбра, вспоминать каждый изгиб тела, каждое ощущение той памятной ночи. Олег тяжело сглатывает, переминается с ноги на ногу, не знает, с какого вопроса начать, чувствуя, как под взглядом Димы внутри всё скручивается от резкого прилива возбуждения, однако Матвеев, видимо, чувствует его неловкость и сам спасает положение.  — Мы с тобой уже немного знакомы, малыш, — омега скалится, не отводит жгучий взгляд, медленно ведёт кончиками пальцев по бедру выше, привлекая внимание. — Но, пожалуй, представлюсь ещё раз. Матвеев Дмитрий Андреевич, можно просто Дима. Наёмник, шлюха и просто хороший человек.  Олег глупо пялится на худые ноги Матвеева, чувствует затылком, как за спиной криво усмехается Артём, закатывает глаза так, что, кажется, мозг способен увидеть, и неуверенно протягивает Диме кисть руки, представляется в ответ:  — Олег. Зови просто Олегом.  Матвеев, впрочем, делает вид, что приветственного жеста попросту не видит, коротко кивает, почти моментально, казалось бы, теряет к Олегу интерес и обращается уже к Артёму и Владу, которые уже о чём-то переговариваются негромко:  — Давайте не затягивать с этой ебаторией.  А у Олега всё в голове не укладывается — неужели Дима действительно тот самый Триста Шестьдесят Шестой, тот самый, на которого, со слов Краснова и самого Чери, можно положиться, когда нужно убрать неугодного человека? Вообще Шепс ловит себя на мысли, что, хотя Дима ему и снится каждую ночь после их незабываемой последней встречи, хотя он и готов уже валяться у него в ногах и целовать ступни, он совершенно не знает этого омегу.  — Поддерживаю, — лаконично отзывается Артём. — Владислав Геннадьевич, можно?  — Хуёжно! — Влад именно в этот момент задевает локтем пачку бумаг и забавно ругается, видя, как они разлетаются по кабинету в хаотичном порядке. — Олег, сядь уже, хули как неродной?  Олег почти не глядя приземляется в кожаное кресло, чувствует на себе взгляд откуда-то со стороны, понимает, что это Дима сверлит его взглядом, и ёжится. Матвеев, если уж честно, слегка напрягает. Тогда, в тот самый день, всё было просто, но сейчас с омегой почему-то даже рядом находиться тяжело до невозможности. Может, воспоминания не дают покоя, может, запах ванили слишком сильно бьёт по ноздрям, но в присутствии Димы даже дышать становится труднее, а сердцебиение непозволительно учащается.  — План у вас, конечно, говно, — бесцеремонно заявляет Матвеев, закидывает стройную ногу на подлокотник дивана и щёлкает зажигалкой, прикуривая чёрную сигариллу, слишком очевидно спизженную с Череватовского стола. — Какому идиоту вообще могло такое прийти в голову?  Артём, которого, по сути, только что назвали идиотом, поднимает на омегу слегка заинтересованный взгляд, потому что на большее и не способен, наверное. Не с его эмоциональным диапазоном чайной ложки уж точно.  — Ну так поделись впечатлениями, — голос у него остаётся невозмутимым до зубовного скрежета.  Олег думает, что сам будет рвать и метать, если хоть кто-то — и в особенности омега, в особенности вот такая вот, пусть и очень красивая, но всё ещё блядь, — так заденет его самооценку, поставит под сомнения профессионализм, компетентность и умственные способности.  — Впечатлениями? — переспрашивает Дима, косится на альфу иронически, понимает ведь, видимо, кто над планом работал в первую очередь. — Окей. В целом, конечно, не всё так хуёво, но деталь с порошком — шняга полная. В старом фильме про мушкетёров это, конечно, уместно, но в наших реалиях меня, блять, спалят десять раз, пока я буду подсыпать этот блядский порошок.  — И что из этого следует? — Краснов по-прежнему спокоен, однако на его лице легко читается, с каким нетерпением он ждёт ответа омеги, чтобы похоронить его позицию под натиском железобетонных аргументов.  — Из этого следует то, — чеканит Матвеев, принимая его вызов и глядя, по ощущениям, оппоненту в самую душу, — что я не буду заниматься этой хуйнёй и просто завалю Башарова голыми руками.  — Чё у тебя, совсем, что ли, блять, вольты покинули колоду? — Влад хмурится, сводит брови к переносице, смотрит на Матвеева неодобрительно. — Башка тебе для чего нужна? Шапку носить?  — Схлопнись, Череватый, — небрежно советует Дима, закатывая глаза. — Если ты хотел помощи от профессионала, ты должен был быть готовым к тому, что тупые планы твоих шестёрок не выдерживают совершенно никакой критики.  Чери молчит, видимо, подбирает слова, смотрит на него с неприкрытым раздражением, явно раздумывая, почему же живёт на этом свете таким вежливым и не может врезать омеге или, по крайней мере, от всей души плюнуть ему в лицо.  — Тем не менее эта мера необходима, — зато Артёму, похоже, плевать, что его только что окрестили шестёркой Череватого, да и вообще на всё плевать. — Как ты представляешь себе убийство человека в здравом уме, не обдолбанного и не сумасшедшего, в полном людей клубе? Что будешь делать, если он поднимет шум, позовёт охрану, кинется на тебя в ответ? Ты задумывался об этом?  — Мой опыт такого даже не предполагает, — омега фырчит насмешливо, окидывает Артёма уничижительным взглядом. — Ты вообще кто? Начальник СБ, если память мне не изменяет? Вот сиди и дрочи на свои записи с камер, а в мои дела не лезь, раз уж меня попросили о помощи. Я разберусь сам.  — Я не сомневаюсь, — парирует Краснов. — Разберёшься, конечно. Если тебе хватит ума понять, что Башарова нужно сначала чем-нибудь травануть.  — Нахуя? — Дима вскакивает с места, весь подбирается, как змея, которая готовится к броску, и запах его феромонов сгущается, давит на виски. — Я справлюсь и без этого.  — В целях твоей же безопасности, — Краснов, как обычно, невозмутим, хотя в интонации омеги чувствуется напор и явная агрессия в его адрес. — Это не обсуждается, Дим.   — В интересном мире мы живём, правда? — Дима склоняет голову набок слегка, затягивается сигарой, смотрит на Артёма достаточно издевательски, выдыхая дым ему в лицо. — Вот скажи мне, малыш, с какого хуя вообще все вокруг заливают, что нужно защищать омег, тогда как сами же относятся к ним как к ёбаным игрушкам для секса? Тебе это не кажется как минимум непоследовательным?   — При чём тут твой вторичный пол? — Артём даже на столь явную провокацию не поддаётся, игнорирует даже то, как его назвал омега. — Будь ты бетой или даже альфой, поверь мне, я бы поступил точно так же. Мне абсолютно поебать, какого ты пола, для меня в приоритете только безопасность наших людей.  — Не пизди, — Матвеев скалится, демонстрируя ряд идеально ровных белоснежных зубов, наклоняется к альфе. — Думаешь, я слабее тебя? Или инстинкты подсказывают, что меня надо защищать, потому что за качественную помощь я могу раздвинуть перед тобой ноги?  — Брейк, парни, — Влад, видимо, устаёт наблюдать за происходящим, стучит кулаком по столу. — Дима, сядь.  — Да вы конченые оба, блять! — рычит омега, переводя на него горящий истинной яростью взгляд. — Вы разве не понимаете, что гораздо легче просто прирезать его к хуям без прелюдий? Нахуй вы, блять, придумываете какие-то планы, если не умеете думать?  Олег про себя подмечает, что лексикон омеги слишком богат на нецензурщину, тот даже матом ругается чаще, чем Чери, если это вообще возможно. Контраст, в общем-то, довольно забавный — самый, пожалуй, сексуальный в его жизни омега буквально способен переплюнуть в речевых оборотах пьяного сапожника.  Шепс в силу довольно стереотипного воспитания, конечно, привык считать, что омеги не должны материться, по крайней мере, так часто, но в Диме это почему-то не отталкивает. Возможно, причиной этому то, что выглядит это естественно как-то, да и вообще Матвеев весь естественный и непринуждённый, в отличие от многих омег, которые либо излишне манерничают, либо наоборот строят из себя какие-то пародии на альф. Дима ни к тем, ни к другим отношения не имеет, он такой, какой есть, сразу видно.  И от этого вообще-то немного страшно, не по себе видеть его неприкрытую суть. Олег сразу вспоминает с детства заученные наизусть, как «Отче наш», утверждения невероятно любимой при жизни и давно уже ушедшей матери, что омеги должны быть верными, семейными и домашними, варить борщи, рожать детей и непременно хранить какой-то эфемерный домашний очаг.  А что Дима? Он какой-то неправильный, даже не такой, как Саша, чьё воспитание часто становилось камнем преткновения родителей — отцу ещё до появления на свет Олега нужен был наследник бизнеса, поэтому он воспитывал Сашу, как подобает воспитывать альфу, мать же хотела вырастить того самого хранителя домашнего очага и обыкновенно проигрывала в конфликтах, в итоге чего Олег-старший лепил из сына то, что ему заблагорассудится, а не идеального омегу из мечтаний матери. И пусть Саша обладает неплохим внутренним стержнем и твёрдостью характера, он всё равно омега, его хочется защищать, оберегать, закрывать собой.  Матвеев же фору любому альфе, кажется, даст абсолютно во всём, и в умственных способностях, и даже в физических в отдельных случаях, в поддержке и защите не нуждается совершенно очевидно, потому что сам способен защитить и себя, и вообще кого угодно, если ему только это будет выгодно. Он словно из железа, стали и льда сделан, а в эмоциональном диапазоне держит только безразличие, похоть и ярость.  И что уж говорить о том, что этот омега совершенно осознанно выбирает трахаться и убивать за деньги вместо того, чтобы создать семью и радоваться жизни и любви вместе со своим альфой? Ведь мог бы выйти замуж за Влада, спокойно жить за его счёт и работать для души в каким-нибудь маникюрном салоне, как делают часто омеги каких-нибудь бандитов.  Честно говоря, Олег, наверное, впервые встречает омегу, который предпочитает такой образ жизни по собственному желанию. Обычно у всех, кто приходит к такому, истории тяжёлые, несчастные, переполненные горечью — иных втягивают в криминал, наркоту, проституцию, да вообще какую угодно грязь, иные от отчаяния приходят сами, но Матвеев совершенно очевидно ни к тем, ни к другим не относится. У него никаких укоров совести, мук, проблем, недовольства собой и загонов, лишь искреннее признание себя, восхищение такой жизнью, за которую другие осудят явно.  Осознание, что у Димы явные проблемы с головой, пока не торопится, но уже маячит где-то на подкорке.  — Критикуешь — предлагай, — начинает было Артём, но Матвеев, видимо, уже окончательно входит в раж, давит феромонами, продолжает словесные нападки:  — А ещё вы, кстати, не учли один факт. Весь преступный мир Москвы прекрасно знает, кому принадлежит татуировка «три-шесть-шесть» на груди. Она, блять, наравне с кадуцеем на шее Череватого известна. Окей, я надену водолазку, конечно, накрашусь так, что мать родная бы не узнала, это вообще не проблема, но и вы не снимайте со счетов, что весь московский криминалитет меня знает в лицо, в глаза и во все нескромные.  — Вот видишь, хоть о каких-то мерах предосторожности думаешь, — противно язвит Краснов. — Мозги всё-таки в голове, а не в головке. Уже похвально. Может, всё же додумаешься до того, что изначальный план куда разумнее твоих умозаключений.  — Ненавижу вообще строить планы, — шипит омега, зло закатывая глаза. — Предпочитаю импровизировать по ситуации.  — Импровизация до добра не доведёт, — подмечает невозмутимый Артём. — Может, в проституции это и тянет, но не в нашем деле уж точно.  — Если вы хотите не качественно поработать, а просто набросать говна на вентилятор, — Матвеев снова начинает кипятиться, огрызается, — зовите не меня, а какого-нибудь одарённого омежку, который считает, что машина сделает скриншот, если одновременно нажать на газ и тормоз.  — Та и похуй! — Чери наконец психует, потому что пререкания Артёма и Димы заёбывают уже в край, стучит ладонью по столу, ударяясь о доску золотыми толстыми печатками. — Делай ты как знаешь, но смотри, главное, шоб Башарова завалил, мусорам не попался и сам живой остался! Понял меня?  — Другое дело, — Дима довольно во все тридцать два скалится, усмехается, тушит бычок о жестяную банку из-под фаршированных оливок с креветками, которыми Олег с Владом накануне закусывали просекко, хотя рядом стоит пепельница. — Хотя я всё ещё не секу, нахуя вам понадобилось убивать Башарова. Я бы подлез к Левину с другого края.  — Башаров — самая лёгкая цель из его ближайшего окружения, не более того, — Артём вздыхает, видимо, начиная тоже терять самообладание. — Начинать надо с простого, а потом, если он не прекратит, думать по обстоятельствам.  — Чтобы деморализовать оппонента, Артём, — Дима смотрит на альфу внимательно, серьёзно, говорит строгим тоном школьного учителя, — надо отнять самое дорогое, что у него есть. Поищи информацию по Изосимовой, Кузнецовой и Петровой, чтобы понять, что именно я имею в виду. Он направляется к выходу, сопровождаемый взглядами и громкой тишиной, у самой двери разворачивается и завершает свою речь:  — Вот ещё что. Тёмыч, спасибо за план клуба, ищейка ты отменная, но стратег из тебя говно. Завтра заеду сюда часов в пять, перед тем, как поехать в этот блядушник. Аванс жду на карту, а я пойду, заебался тут сидеть, — однако пронизывающий взгляд омеги именно в этот момент цепляется за Олега, и он добавляет внезапно: — А с тобой, просто Олег, приятно иметь дело. Знаешь, почему? Ты постоянно молчишь, а молчание, как известно, золото. Надеюсь, мы с тобой не прощаемся. Честь имею, граждане бандиты.  Матвеев ускользает за дверь плавно, качнув бедром напоследок, бросает на Олега долгий и внимательный взгляд через плечо и прикрывает за собой дверь. Шепс сглатывает нервно, подавляя желание чуть ли не вприпрыжку пуститься за омегой по офисным коридорам и выяснить, что значили его последние слова.  — Ну пиздец, — ворчит Чери, перекладывая по столу какие-то бумаги. — Пришёл, выжрал всем мозги чайной ложечкой, добился своего — и поминай как звали.  — Может, выпьем? — Олег смотрит на Влада, от чьего псевдохорошего настроения уже и следа не осталось, переживает за друга, хочет поддержать хоть немного, остаться, хотя в глубине души и надеется, что успеет ещё догнать Диму и хотя бы взять у него номер.  — Ну точно не сегодня, — Чери выдавливает из себя вымученную улыбку, больше напоминающую оскал, и откидывается на спинку кресла. — Пиздуй давай. Лучше вон с Сашкой побудь.  Олег точно знает, что Влад сегодня напьётся в одиночестве, а наутро, как обычно, скажет, что он в порядке, но совершенно ничего не может с этим поделать. Или, по крайней мере, хочет уговорить себя, что не может.        Дима дожидается его на парковке офиса, курит вишнёвый Chapman, оперевшись ягодицами на капот своего чёрного Кайена с панорамной крышей. Олег почему-то не удивляется этому совершенно, уверенно направляется к омеге, что смотрит на него открыто и призывно, с лёгкой усмешкой на губах.  — Ты сейчас не занят? — Дима отбрасывает окурок на асфальт, плавно соскальзывает с капота, подходит к Олегу вплотную, обвивает руками плечи, изгибаясь по-кошачьи, и становится ясно: он действительно ждал.  — Нет, — Олег чувствует, как от близости этого невероятного омеги сохнет во рту, а внутренний зверь начинает бить хвостом. — А что?  — Прокатимся? — Матвеев усмехается криво, зная, видимо, наверняка, что альфа не откажет ему. Дима напоминает сейчас маленькую пантеру, дремлющего хищника, и Олег понимает — он хочет совсем не прокатиться. Он хочет другого.  — Давай, — с трудом давит из себя Шепс. Он сейчас чувствует себя в каком-то странном сюрреалистичном сне, в одном из тех, где путается время и пространство, а лица неразборчивы, кроме одного, того самого. — Твоя тачка?  — Чья же ещё, — Дима странно хмыкает, щурится слегка и резко отстраняется от Олега. — Я так понимаю, ты без машины.  — Угу, — бурчит тот, отводя взгляд, потому что пытливые карие глаза Матвеева снова буквально везде. — Я думал, что мы с Чери выпьем.  — В бардачке должны быть две банки Мартини, — задумчиво тянет Дима, снова опираясь на капот машины. — Ну, знаешь, жестяные такие. Если я их ещё не выпил, конечно.  И беззаботно откидывается Олегу на плечо, щекоча шею немного пересушенными краской чёрными прядками.  Твёрдая земля ощущается под ногами карнизом многоэтажки, Матвеева хочется схватить за талию и держать, не отпуская, как единственного, кто поможет не сорваться вниз, разъёбывая бедовую голову о равнодушный серый бетон. Диме, впрочем, похуй, он снова ускользает из рук и без лишних слов открывает переднюю дверцу.  — Сядешь на заднее, — распоряжается он. — Ненавижу, когда кто-то под рукой, когда я за рулём.  — Ага, — бормочет Олег и на ватных ногах подходит к машине. Буквально, блять, на полусогнутых, потому что от Матвеева, кажется, нестерпимо дрожат колени. Наваждение? Дверца Кайена сейчас кажется непомерно тяжёлой, как будто сделана из какого-то сверхпрочного железобетона, кожаные сидения застелены чёрным пледом, по ощущениям мягкие, как облако.  — Ща, погоди, — говорит Дима, усаживаясь на водительское. — Разнюхаюсь сначала.  — Ты же за рулём, — больше для порядка подмечает Олег. Ему вообще-то без разницы. Если он и разъебётся в лепёшку, главное, что вместе с этим омегой.  — Да мне похуй, веришь? — смеётся Матвеев, и у Олега нет никаких оснований не верить. Он терпеливо ждёт, пока Дима расчертит кредиткой на телефоне тонкие дороги порошка и наконец соизволит завести машину. Свет в машине очень слабый, тусклый, горит яркими огнями разве что приборная панель, и силуэт омеги почти сливается с темнотой, только в зеркальце заднего вида блестят чёрными огнями его бешеные глаза.  Они едут молча. Дима гонит по ночной Москве на максимальной возможной скорости, нервно выкручивает руль, и его феромоны сквозят возбуждением, адреналином и каким-то ебануто экзальтированным экстазом, Олег просто ни черта не понимает и вслушивается лишь в играющую на фоне и неизвестную ему песню. Голова идёт кругом от густого запаха табака с ванилью, в висках покалывает, а тело всё сильнее немеет.  Дима нервно и резко тормозит машину в каком-то тёмном переулке, по ощущениям в районе Таганки. Темнота кругом — хоть глаз коли, и сюда даже свет неоновых вывесок не пробивается. Это, честно говоря, немного напрягает, потому что Матвеев обдолбанный и ёбнутый, но Олега уже радует хотя бы то, что его не за МКАД вывезли.  Самому Диме, похоже, абсолютно плевать на всё, кроме каких-то своих невероятных планов. Он спокойно выходит из машины, пересаживается к Олегу на заднее, смотрит на него внимательно и пристально, с теми самыми блядскими искорками в глазах. Как тогда, как в ту памятную ночь. Вопрос в голове сейчас только один — что за хуйня происходит?  — Ты же понимаешь, чего я хочу? — Матвеев дышит тяжело и нервно, пахнет возбуждением и неконтролируемым животным желанием, блестит бездонными пропастями зрачков в полутьме машины. Просто так, прямо и в лоб. Ну да, они же взрослые люди, к чему скрывать друг от друга свои желания?  Олег кивает, облизывая пересохшие губы. Понимает, не дурак, конечно. С самого начала понимает.  — И что скажешь, сладкий? — Дима скрещивает стройные ноги, слишком уж соблазнительно закусывает нижнюю губу, ведёт пальцами по шее вниз, к оттянутому вороту футболки, подцепляет серебряную цепь в виде колючей проволоки. — Твой ответ?  Всё так чертовски просто, что даже не верится. — Я согласен, — выдавливает из себя Олег, пододвигается к Матвееву ближе, осторожно сжимает пальцами его хрупкое колено, просит шёпотом, сразу, понимая, что лишние церемонии не нужны обоим: — Разденься… Для меня.  Дима молча отодвигается, стягивает с себя одежду быстро, но невероятно красиво, явно не жалеет, что помнутся его явно недешёвые вещи, остаётся полностью обнажённым. Прямо так, сразу, без лишних предисловий. Пространства в машине, конечно, маловато, но на это слишком похуй, потому что Олегу, блять, так в жизни с самого первого гона никого не хотелось, как этого омегу.  Олег любуется достаточно долго, Дима терпит стоически, разве что ноги разводит чуть шире, давая понять, что пялиться сейчас, когда он так сильно хочет, совершенно не время. Олег, если честно, шокирован — Матвеев в его жизни, пожалуй, первый омега, кто течёт вот так, буквально по щелчку пальцев, не то от химозной эйфории, не то от запахов, не то от каких-то своих мыслей. Он вообще такой весь странный, непривычно раскрепощённый для омеги, прямолинейный, открытый, и Олег тащится, как ебучий школьник в пубертате.  Он наклоняется, лижет широко нежную щёку омеги, очерчивает языком скулу, тянет на себя, гладя выпирающие тазовые косточки. Дима не сопротивляется, забирается на Олега сам, вжимается в бёдра влажными от естественной смазки ягодицами, а потом сразу же лезет целоваться. Губы у него чуть покусанные изнутри, слегка отдают кровью, но очень мягкие, нежные, сладкие от фильтра триебучих вишнёвых сигарет, которые Олег вообще-то терпеть не может, вот только на губах Димы этот привкус оседает так правильно, что голова кружится ещё сильнее.  Шепс скулит в поцелуй потерянным щенком, не помня себя, кусается, мокро обхватывает губами чужой горячий язык, что вовсю скользит между его губ, играет с штангой пирсинга, сжимает бёдра омеги крепче, почти до синяков, наверное. Дима несдержанно стонет, путается тонкими пальчиками в пуговицах Олеговой рубашки, снова лезет целоваться, скользит прохладными руками под одежду, вздрагивает от внезапного касания на внутренней стороне бедра.  Олег как будто испытывает дежавю — что-то похожее уже было, только в другом месте и с непосредственным участием Влада. Мысль о нём секундно царапает мозг, но быстро отступает — сейчас, когда на бёдрах сидит такой дьявольски восхитительный Матвеев, не до угрызений совести и не до того, чей он там истинный.  — Давай уже, — Дима не позволяет слишком долго думать, ёрзает, трётся, прикусывает за шею маленькими удлинившимися клычками. — Пощади, блять, мне не шестнадцать всё-таки, чтобы трахаться в машине без последствий.  — А сколько тебе? — зачем-то спрашивает Олег, в четыре руки на пару с Матвеевым расстёгивая на себе брюки и спуская бельё.  — Ближе к тридцатнику, чем к двадцати, — отзывается Дима, никаких точных чисел не называя, и Олег порывается сделать какой-нибудь пошловатый комплимент, но омега его порыв замечает и пресекает на корню: — Да всё, блять, захлопнись и вставь мне уже. Поебёмся — и я домой отсыпаться поеду.  Ситуация вообще на грани сюра, слова Матвеева — тоже. Никаких нежностей, никакой чувственности, никаких романтических соплей и недомолвок — всё предельно ясно, чётко и понятно. Поебёмся — и домой, конечно. Наверное, так и должно быть между ними, просто Олег всё ещё не может привыкнуть к тому, что Дима — дорогая блядь, а не его будущий муж.  Впрочем, сейчас и на это похуй, и он наконец тянет Диму ближе, подставляя член к пульсирующему входу. Матвеев смотрит в глаза, в душу, нагло вылизывает собственные губы и края острых клычков, и альфа забывается, но вовремя успевает себя одёрнуть.  — Погоди, — выдавливает из себя Олег, хотя и задыхается уже от приступа желания. — Ты… Ты готов?  — Как узбекский плов, сука! Заебал ты пиздеть, — Дима шипит недовольно, болезненно царапает за шею, а потом берёт инициативу и член Олега в свои руки, размазывает естественную смазку, притирается ладонью к крупной головке, неспешно двигает бёдрами навстречу, насаживаясь сам, опускается медленно, но до самого основания, начинает двигаться сначала неспешно.  И Олег окончательно звереет. Он сейчас не бизнесмен, который хочет семью и детей, он блядское животное, как и Дима. И ничего сейчас Олег так не хочет, как видеть слёзы жажды и желания в уголках этих охуительных карих глаз, вылизывать прекрасное тело буквально с головы до ног, чтобы у омеги колени дрожали, чтобы Матвеев тёк, как последняя блядь, которой по сути своей и является. Только вот, несмотря на принадлежность к первой древнейшей, его хочется сделать своей полноправной собственностью, пометить, затащить в своё логово и провести рядом и в нём буквально целую вечность. Внутренний альфа кроется буквально от одного вида Матвеева, и Олегу обязательно будет от этого страшно, когда не будет так похуй.  Олег сейчас просто ёбаное животное, которое абсолютно не отдаёт себе отчёта. Он рвано толкается в податливое тело, негромко рычит, когда клычки омеги смыкаются на оголённой тонкой ключице, срывается на хриплые стоны, щенячий скулёж, сдавленный рык. Ему плевать абсолютно, что будет дальше, плевать, что их кто-то может увидеть. Самое главное, тот, о ком он, чёрт возьми, с первой встречи мечтал, сейчас находится в его руках, плавится, отдаётся.  — Дим, ты такой, ты просто невозможный, блять, — Олег это говорит на срыве уже, с трудом, ещё сильнее вбиваясь в податливое тело грубыми толчками, сжимает пальцами проколотый сосок, царапает, заставляя изгибаться под руками податливо, сдавливает снова пальцами тонкую татуированную шею, душит легонько. — Невероятный, сука…  — Блядский боже! — Дима стонет, выгибается на члене, и Олега откровенно ведёт. Омега в его руках такой покорный, мягкий, так тает под касаниями, что терпеть уже попросту невозможно, хотя тот и играет, явно не позволяет дойти до пика раньше времени.  Когда Матвеев сжимает его член в себе, Олега накрывает окончательно. Он вцепляется омеге в волосы, в тонкую татуированную шею, кусает за нижнюю губу, снова царапает твёрдые соски, пытается толкнуться глубже, мечется весь, закатывает глаза.  — Кончи в меня, — чуть ли не всхлипывает омега, скулит тихо, царапает плечо Олега — тот только сейчас некстати замечает, что ногти у него длинные только на правой руке. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…  Олега никогда дважды просить не приходится. Он глубоко толкается в узкое горячее нутро в последний раз, с хриплым стоном откидывается на спинку сидения и буквально стаскивает с себя дрожащего всем телом Диму, который примерно в одно время с ним и кончает, расслабляется наконец полностью и окончательно расплывается.  Они долго пытаются прийти в себя. Дима по-прежнему полностью голый, причём наготы своей явно не стесняется, спиной вжимается в кожаное сиденье, дрожит мелко. По его ляшкам всё ещё течёт, волосы растрёпаны, расширенные зрачки нездорово блестят, и Олег признаёт, что никогда не видел зрелища прекраснее.  — Достань салфетки в бардачке, — шепчет омега на выдохе, проводя кончиками пальцев по впалому животу, перепачканному белёсыми разводами спермы.  Олег послушно лезет дрожащей рукой за салфетками, думая, что ему тоже придётся позаимствовать пару штук, и осведомляется как можно спокойнее:  — Подбросишь до Золотой Мили?  Дима молча кивает в ответ и тянется за узкими джинсами.        Олег приезжает поздно, когда электронные часы в коридоре показывают где-то около трёх ночи. Его не покидает стойкое ощущение, что что-то не так. Он, конечно, понимает, что иначе быть не могло, что в их с Димой сказке чёрный Кайен с панорамной крышей необратимо превращается в тыкву, Золушка сваливает от принца раздвигать ноги за баксы, оставив вместо блядской хрустальной туфельки номер телефона с едким комментарием «Захочешь трахнуться ещё разок — пиши», а познакомивший их добрый фей-крёстный в обличии Чери которую неделю мешает в ебанутый коктейль Молотова водку, сопли и слёзы неразделённых чувств; понимает, но хочет от этого понимания убежать.  Вопросов у него вообще-то масса, начиная с того, почему Дима не взял ни копейки за секс, и заканчивая тем, что это вообще, блять, такое было. Нет, понятное дело, конечно, оба взрослые люди, почувствовали притяжение, переспали, с кем не бывает, однако Олег не возьмётся отрицать, что с Матвеевым всё складывается как-то странно и ебануто, так, что даже непонятно, как себя при следующей встрече с ним вести. Действительно, думается, а как нужно общаться с омегой после внезапного и явно ничего для него не значащего секса и после явных намёков, что этот секс, возможно, не последний? Тут же появляются и тяжёлые мысли — начиная с того, что Дима вообще-то истинный Влада, которого Чери до сих пор любит больше жизни, и заканчивая проблемой более ощутимой — у Олега вообще-то, вроде как, постоянный партнёр в лице собственного брата имеется. Вспоминать про свою инцестную драму лишний раз он вообще-то ненавидит, но эта драма приходит к нему сама. Саша, одетый в один лишь леопардовый халатик на тоненьком поясочке, выплывает из комнаты, подобно блядскому Кентервильскому привидению, и сразу начинает кружиться вокруг Олега, придирчиво нюхая воздух.  — Где ты был? Почему так поздно? — морщит нос, окидывает пронзительным и полным недоверия взглядом. — От тебя кем-то пахнет.  — Не бери в голову, Сашуль, — давит из себя Олег, потому что на большее сил нет, притягивает своего омегу к себе, целует в висок. — Прости меня.  — Олег, ну отстань, а, — Саша выскальзывает из объятий, легонько ударяет по рукам. — От тебя несёт вином и непонятно кем. Пока не помоешься, не трогай меня. Жду в комнате.  Только сейчас Олег вспоминает, что по дороге до дома всё же успевает добраться до заветного бардачка с жестяными баночками Мартини.  У него есть десять минут на то, чтобы помыться и улечься.  После холодного душа становится лучше, голова уже не так перегружена странными мыслями, и Олег, оказавшись в комнате, буквально валится на кровать. Саша ложится рядом, обнимает, притирается щекой к голому плечу, мурчит негромко, жмётся, требует ласки, и Олег не в силах отказать, сначала просто касается губами тёплого виска, а потом начинает осыпать поцелуями лоб, щёки, подрагивающие ресницы, чувствуя, как омега под его лаской окончательно тает.  Перед глазами всё ещё стоит образ Матвеева. Саша не такой, другой совершенно, он для Олега домашний, ласковый, родной, и из чувств к нему преобладает только безмерная нежность. С ним даже секс всегда размеренный, осторожный, без срывов на безумие. С Димой всё иначе, горячо, обжигающе даже, он будит всех демонов, будит внутреннего зверя, заставляя рвать и метать, сводит с ума. Он и сам похож на какого-то демона, потому что от человека вряд ли будешь так сходить с ума, плавиться, сгорать.  Олег думает, что, наверное, выбрать между ними не сможет никогда, потому что омеги слишком разные, чтобы идти хоть в какое-то сравнение, но сюрреалистичность ситуации такими раздумьями усугублять совсем не хочется. Он прижимает брата к себе, как самое в своей жизни ценное, лезет пальцами под тонкую ткань халата, сжимает хрупкую талию.  — И всё-таки, — Саша смотрит слегка встревоженно, глаза в глаза, прижимается теснее, — кем от тебя пахнет?  — Мы с Чери заходили в кафе, — Олег выдыхает, отводит взгляд, на ходу придумывая восхитительнейшее оправдание. — Нас обслуживала официантка-омега. У неё очень сильные феромоны оказались. Сам чувствуешь ведь, да, Сашуль?  Саша осторожно гладит Олега по скулам, по колючей щетине, доверчиво прижимается к груди, и становится ясно: он каждому слову верит, верит в то, что сильный табачно-ванильный запах действительно принадлежит мифической официантке, продолжает Олега, пусть и последнего мудака, который врёт ему так часто, любить.  А сам Олег прямо сейчас, лёжа в объятиях Саши, думает о том, как же хочет насквозь и неотделимо пропитаться терпким ароматом табака и ванили, и чувствует себя прямо-таки последней в этой Вселенной тварью.