New money millionaire

Хосок сбегает по скользким ступеням, глядя на отдаляющуюся черную макушку, которая скрывается под зонтом. Юнги неспешно идет к автомобилю и намеренно не оборачивается, сколько бы Хосок его ни окликал: если бы омега чуть дольше пожил в этом новом для него мире, то понял бы, в насколько низком положении он сейчас оказался. Юнги такое развитие событий скорее радует, незаметно поддевает уголки бесцветных губ, на которых еще обсыхают следы сухого белого Batard Montrachet. В словах — заточенная на колкость уверенность (чтобы не сказать лишнего?); в быстрых движениях — неприязнь, граничащая с отвращением (или он внушает ее себе?); на лице — собственное превосходство, разгорающееся в темных глазах, которые брезгуют смотреть на омегу позади (или это тоже неправда и смотреть на Хосока все же хочется?) — Не унижайся. — Юнги останавливается у дверей машины и слегка поворачивает голову к Хосоку — не для того, чтобы посмотреть на него, но для того, чтобы пройтись взглядом мимо: ведь прямой взгляд опасен. — Что за глупости? Я же уже дал тебе свой ответ. — Ты просто не понимаешь, от чего отказываешься! …И в голосе Хосока все еще зиждется надежда, скрывающаяся в нарочито шутливом тоне — альфа чувствует эту слабую попытку скрыть неуверенность в дружелюбном юморе и не реагирует на нее: даже самая хорошая шутка умирает в тихом равнодушии. Запыхавшийся и мокрый, Хосок останавливается рядом с Юнги — ассистент альфы почти смущенно округляет глаза, продолжая держать зонт над боссом, и едва уловимое движение выдает его намерения: Ли Бохену захотелось переместить зонт и к Хосоку — рука дрогнула в его направлении. Юнги пресекает эту попытку щедрого человеколюбия — один взгляд альфы возвращает руке Бохена уверенность, с которой та застывает ровно над головой мужчины. — Центр Нью-Йорка. Пятая авеню. Plaza. Бежать за мной под дождем?.. В своем новом костюмчике, из-за которого у тебя дебет с кредитом не сошелся? Чон, мы же не одни здесь, мать твою, — Юнги закатывает глаза, — и если тебя здесь никто не знает, то что скажут обо мне?.. — Мистер Вселенная, да на тебя никто не смотрит сейчас! — Хосок закатывает глаза, потом сутулясь от холодных капель дождя. — И ты сам поставил меня в такое положение! Твой ассистент игнорирует все мои имейлы, звонки, сообщения… личного номера твоего у меня нет, а общие знакомые только смеются, когда я у них про тебя спрашиваю! Что мне еще остается? Только под дождем за тобой бежать!.. — И что ты надеешься от меня получить? Что тебе нужно от меня? Связи, влияние… хочешь повысить свой статус за мой счет? Избавь меня от себя, Чон, — Юнги подается вперед, к машине, — ну, что ты можешь мне предложить? Плешивую вечеринку на Манхэттене? Кого ты туда позвал, Джексона? Я его вижу каждые выходные, ты думаешь, я из-за него бы прибежал к тебе? Что еще, выпивка? Молодые омеги? Не смеши, Чон. Это все дешевые глупости, на которые у меня нет времени. У тебя нет ничего, что могло бы меня заинтересовать. Юнги поворачивается к Хосоку, поднимая подбородок — омегу перекручивает, как это происходит каждый раз рядом с альфой: еще тогда, в первую их встречу, когда Хосоку удалось выбить себе приглашение на афтер-пати после премьеры фильма одного режиссера из студии А24, омега почувствовал это напряжение, появившееся едва их взгляды зацепились друг за друга. Юнги — один из тех богачей, о которых Хосок слышал с детства — был тогда в черном, но чернее был взгляд, который бегло прошелся по нему, как проходятся салфеткой по разлитому напитку; что хуже — омега действительно почувствовал себя мизерным влажным следом под ножкой бокала с игристым, столько в этом взгляде альфы было пренебрежения и высокомерия, но таилось там и то, что, как показалось Хосоку, он единственный среди прочих смог разглядеть. Особенное ощущение тайного знания тогда завладело им: «Я с первого взгляда разгадал Мин Юнги!» — и в тот же вечер Хосок постарался донести это до альфы: «Я понял, кто ты такой! Я понял, что ты скрываешь в своем взгляде!», но поступок, очевидно, был опрометчивым, а альфа оказался более закрытым — с тех пор омега предпринял множество попыток, но ни одна из них не смогла взобраться на ледяную стену безжалостного презрения этого альфы. И когда омега снова попадает в темноту глаз Юнги, он замечает там все то же неутолимое желание поскорее закончить этот разговор и смыть с себя присутствие Чон Хосока рядом. Омеге это известно — он легко считывает людей; если бы у него не было такого таланта, он вряд ли к своим двадцати трем годам стал бы миллионером. И именно этот взгляд — не ядовитые слова, которых и так полно вокруг и которые Хосок научился не замечать — этот особенный взгляд красноречивого отвращения делает на Хосоке глубокую насечку. Он все еще не слишком хорош для Мин Юнги. И Юнги каждый раз мысленно отвечает на его догадки: «И никогда не станешь». — И… и даже я… я сам? — и Хосок знает, что в ответ он получит новые гвозди, которые прекрасно дополнят крышку гроба его маленьких искрящихся надежд, но отчего-то он жаждет испытать это чувство морального избиения — как один из героев фильма «Бойцовский клуб», который вступает в бой с противником с одной только целью: приблизить собственное уничтожение. Омега решает: если от своих грез не удается избавиться с помощью мягких методов, то пусть в ход идут удары потяжелее. — Ты — особенно, — Юнги устало вздыхает, глядя не на Хосока — за его спину, — я буду честным, пусть большой бизнес честности не любит: через год ты вылетишь из этого мира, как пробка из бутылки игристого. Ты слишком нежный для того общества, в которое так стремишься попасть и, поверь мне, все твои попытки подлизаться настолько очевидны и неприкрыты, что людям становится уже… неловко. Еще немного, Чон, и все званные ужины, на которые ты будешь приглашен, начнут считаться верхом безвкусицы. Сейчас ты просто как клоун, который способен развлечь закостенелую публику, но одни и те же шутки начинают надоедать быстрее, чем клоун придумывает себе новое амплуа. Я не буду копаться в твоих мотивах и в том, из чего ты состоишь внутри, но взять хотя бы твою одежду… — почти с брезгливостью он смотрит на кричащие вычурный костюм от L&V, — между людьми, у которых действительно есть деньги, и людьми, которым в руки деньги попали по случайности, есть заметная разница и если к тебе поднести лакмусовую бумажку, то она вспыхнет синим пламенем. Я не люблю подражателей, а ты вошел в мой мир именно с тем, чтобы стать похожим на нас. Но ты не станешь. Да, тебе повезло: твоя идея стрельнула и ты заработал немного денег, но для того, чтобы удержать эти деньги, нужно иметь что-то большее, чем симпатичное личико… — Так у меня симпатичное личико? Хосок усмехается, и Юнги, слыша это, переводит взгляд на него. Там, под этим смехом и в этих поблескивающих глазах что-то разбилось. И Юнги в действительности не знает, нравится ли ему это чувство так, как он рисовал это в своем воображении. — Мой тебе совет: перестань быть таким навязчивым… — Юнги не хочет этого, но смягчает голос: доведенный до слез омега — последнее, чего хочет Юнги. — Навязчивым… — Хосок опускает плечи, а за ним и свой взгляд, в котором собираются осколки, — тебе не приходило в голову, что я просто… такой? Что я действительно не против дружить, общаться и проводить вместе время?.. Развлекаться… И ты ошибаешься. Я не пытаюсь быть похожим на вас. Я изо всех сил стараюсь остаться собой. — Тогда тебе тем более нечего делать среди нас. Мы не дружим, не общаемся, не проводим время вместе. Мы зарабатываем деньги и развиваем бизнес. Для тебя это минутное развлечение, новый необычный опыт. Для нас это… жизнь. Просто наша жизнь. — И с кем же вы тогда… отдыхаете? Расслабляетесь? — Для этого существует семья, — Юнги нетерпеливо глядит на часы, — вообще-то консультация со мной стоит несколько тысяч долларов, Чон. Не позорься уже… люди начинают смотреть. Репутация дороже денег. Зябнущий под холодным сентябрьским дождем, Хосок лишь глупо кивает, делая шаг назад — чувствует, что на альфу он больше не может взглянуть: абсолютно все предупреждали его о характере Мин Юнги, но он отчего-то решил, что его природная харизма сломит даже его. В мире миллионеров в принципе и в обществе нью-йоркских представителей класса олд мани в частности Хосок совсем недавно, но некоторые правила он все же успел вызубрить. Одно из них — не принимать слово «нет». — Я тебя понял, Мин, — Хосок хмуро усмехается, отдаляясь, — больше не буду портить твою репутацию своим нахождением рядом с тобой. Но когда мы встретимся еще раз… — Мы не встретимся, — отрезает Юнги, — мое время дорого стоит. Следующие полгода у меня расписаны наперед: зима здесь отвратительная, а дела в Эл-Эй заждались. Еще через полгода начинается сезон европейских фестивалей, так что я буду в другой точке мира. Но, знаешь, есть у меня чувство, что когда я вернусь в Нью-Йорк, тебя уже здесь не будет. — Уверен? Хосок и сам несколько минут назад чувствовал в своем взгляде осколки — теперь он чувствует разгорающееся пламя, которое сдерживает бестолковые слезы обиды. — Абсолютно, — Юнги кивает. — Что ж… проверим, — Хосок улыбается, — проверим и то, что даже ты можешь ошибаться, а?.. Не только лишь удача помогла Хосоку стать нью мани миллионером. Но еще и сжигающее до костей желание признания. Желание стать больше самого себя. Умение проглатывать колкие слова тех, кто влиятельнее его. Хосок кивает сам себе, с холодом наблюдая, как альфа исчезает в черном Бентли: наступит день, и Мин Юнги пожалеет о сегодняшнем вечере. Только за затонированными окнами авто альфа позволяет себе посмотреть на Хосока.

***

Мин Юнги всегда все держал под контролем. Пусть с его графиком встреч, передвижений и перелетов эта задача становилась почти невыполнимой для обычного человека, он за годы нахождения в большом бизнесе взял за привычку не доверять никому, кроме себя. Ему нравилось систематизировать информацию, выстраивать графики и придерживаться четкого расписания, но лето в Ницце подтвердило тот факт, что он, к несчастью, все еще только живой человек, которому свойственны ошибки: легкомысленная интрижка, которая и должна была оставаться легкомысленной, приняла масштабы глобальной новости. Олд мани не афишируют свои отношения до момента свадьбы, а все небольшие романы и секс на одну ночь всегда остаются в закулисной жизни — это тоже часть образа жизни, которую молодой многообещающий манекенщик решил проигнорировать. Альфе было трудно удержать себя в руках, как тому омеге, очевидно, было трудно удержать язык за зубами. Короткая горячая ночь, почти растерзавшая омегу, на утро стала новостью номер один: «Ким Сухен, молодой двадцатилетний омега из Сеула, покоряющий вершины моды, покорил вершину куда более неприступную: Мин Юнги, наследник корпорации, больше не холостяк…» От гадких заголовков альфу тошнило, но выход в такой ситуации был единственным: заключить с этой безмозглой моделью договор о продвижении, где обязательным пунктом значились проведение тестов на беременность и аборт, в случае, если защита не сработала. Отчасти это было излишним: Сухен не планировал гробить свою карьеру на начальном этапе, но Юнги настоял во избежание дальнейших неприятных сюрпризов. Пиар-компания сыграла на руку и Сухену, и Юнги: раннее не замеченный ни за любовными романами, ни за манипуляциями общественным мнением, альфа оставался воплощением надежности, к тому же с отменным вкусом; Сухен же добил заветные полтора миллиона подписчиков в инстаграмме и обзавелся новыми рекламными контрактами на следующие несколько лет — его даже сделали лицом MAC Cosmetics и предложили съемки в широком метре. История помотала альфу еще и потому что за каждым шагом Сухена нужно было следить не только его ассистенту, бессменному Ли Бохену, но и ему самому: в двадцать лет мало кто использует мозги по прямому назначению, а уж омега, который вырвался из бедной и строгой семьи, его, кажется, оставил на хранение в банковской ячейке, а код доступа записал на клочок бумаги и потерял его. К концу лета, Юнги, вымотанный от всех переездов, объявил о расставании и благородно ушел в тень, чтобы Сухен завершил их историю через прописанный еще несколько месяцев назад сторителлинг: они многому друг друга научили, но поняли, что больше им нечего дать и взять от отношений.. Расстались они друзьями после спокойного разговора. В спешке альфа почти машинально ответил на электронное письмо отца, где тот приглашал его и еще нескольких друзей семьи на отдых в Грецию — все остальное сделал уже Бохен, и альфе лишь иногда нужно было перемещать свое тело от кровати в номере до машины, а оттуда до бизнес-залов в аэропортах. Ночь выдалась бессонной из-за турбулентности, которая настойчиво сопровождала мужчину и еще около сотни пассажиров весь полет. Юнги провел его в завершении своих дел, хотя Бохен и предлагал небольшую дозу снотворного — вместо этого альфа выбрал воду без газа, подкаст об инновациях в сфере искусственного интеллекта и тонкую шариковую ручку с блокнотом moleskine, почти не задумываясь о том, что летит в отпуск к семье на жаркий греческий остров; понятие «отдых» с трудом можно систематизировать и разложить на отдельные процессы, поэтому об этом Юнги решил пока не задумываться. И когда на телефон приходит уведомление, он не вполне понимает, где находится, явно продолжая ощущать тряску самолета и сухость во рту: за последнее время он сменил с десяток стран и еще больше отелей, поэтому ему требуется несколько минут, чтобы осознать, что он все же добрался до виллы на Миконосе. Окна просторной комнаты зашторены, но даже так Юнги видит агрессивно пробивающийся солнечный свет, который с трудом ползет по деревянному лакированному полу спальни альфы. Чистые белые простыни хрустят от потягивания, когда Юнги тянется к телефону и пытается вспомнить, какой у него сегодня список дел. Альфа чувствует себя немного пусто, когда понимает, что дел на сегодня у него нет, но пустота быстро заполняется высвечивающимся уведомлением на экране. У него есть определенные критерии для того, чтобы поставить уведомления на профиль человека: 1) Прежде всего, это его конкуренты; Юнги уже давно для себя решил, что нет мудрости больше, чем это пресловутая поговорка о том, что врагов нужно держать ближе, чем друзей; 2) Новостные каналы, в частности из мира IT-технологий (на инвестициях в IT всегда можно сделать неплохие деньги); 3) Клиент, с которым он тесно работает на текущий момент (с Сухена он снимет уведы через месяц, после завершения воронки «рилс-сториз-актуальное» у него в профиле); 4) Чон Хосок. Это получилось стихийно еще год назад, тогда, в сентябрьский вечер, когда такой униженный, пристыженный и вымокший Хосок пообещал ему о том, что он обязательно останется в Нью-Йорке. Тогда Юнги не верил в это ни на один процент, но рука сама потянулась для того, чтобы подписаться на него с фейкового аккаунта и поставить уведомления: тогда он объяснял это себе тем, что хочет проследить за историей его падения — посмотреть на то, как делать не нужно. Хосок его надежд не оправдал. Его дела пошли в гору. Хосок теперь не только нью мани миллионер, но и медийная личность — что неплохой ход для увеличения прибыли; личный бренд в последнее время становится все более доходным инструментом для продвижения практически любых услуг и многих бизнесов, чем Хосок и воспользовался: он, грубо говоря, опробовал на себе свою же бизнес-модель. Его «милое личико» тоже в этом помогло, так что последний год Юнги тщательно следил не за его падением, а за его становлением — и это каждый новый день вызывает в альфе самые разные чувства. Из последнего и из самого неожиданного для Юнги — он открыл для себя, что с нетерпением ждет новую сториз Хосока. «Долгожданный отпуск! :) Улетаю на месяц греться в море и купаться на солнышке — никаких соцсетей и телефона!» — Юнги несколько минут вглядывается в улыбающееся лицо омеги, потом блокируя телефон, ложась на спину. Месяц отдыха — роскошь для человека, который только-только пробился в мир больших денег, и если Хосок может себе это позволить, значит, процессы его пассивного дохода выстроены грамотно: либо у него действительно что-то есть в голове, либо он все же сходил на консультацию или нашел себе неглупых менеджеров и консультантов. Юнги может позволить себе месяц отдыха, не работая при этом и дня; Хосоку для такого необходимо проработать весь год без выходных — вот еще одна ощутимая разница между старыми и новыми деньгами. Старые надолго оседают в карманах; новые выскальзывают из них от легкого порыва ветра. И месяц без обновлений его инсты звучит как-то почти грустно: что если за это время Хосок найдет себе альфу? Юнги отчетливо помнит тот сладкий вкус унизительных слов, которые гадюкой сжимались на шее омеги; он помнит дрожь в его глазах и помнит собственную неприязнь к молодому человеку, но сейчас в груди пульсируют чувства гораздо более трудные даже для собственного понимания, хотя в одном он признаться все же может: ему бы не хотелось, чтобы с этим омегой появлялся другой альфа. Вставая с постели и выбрасывая эти мысли из головы, как опустошенную пластиковую бутылку, мужчина раздвигает тяжелые шторы — яркий солнечный свет заставляет его сощуриться, но через несколько мгновений он все же видит голубое море и белые точки в воде, которые, если приглядеться, превращаются в яхты. Он открывает дверь лоджии, вдыхая душистый уже плотноватый от подступающей жары воздух, снова потягивается. Хотя за последний год Юнги не замечал от Хосока никаких намеков о том, что он состоит или состоял в отношениях, альфу это интересует — настолько, что выброшенная только что мысль снова заползает под его темные растрепанные волосы. Потом-то он понимает, что купился, как и все прочие подписчики аккаунта allnewhope: при такой, казалось бы, открытости, омега всегда проводил четкую линию между публичным и личным, отчего вызывал только больше интереса к его закадровой жизни — порой Юнги, при его-то собранности и дисциплинированности, так и подмывало нажать на личные сообщения и закидать его вопросами. И что-то шепчется в мыслях альфы, спутывая между собой все попытки рационализировать чувства: «Нет, Юнги, ты не хочешь, чтобы рядом с ним был другой альфа, потому что этим альфой хочешь быть ты — в тот вечер ты уже начал его присваивать себе; ты просто хочешь дойти до конца. Так ли он противен тебе, как ты пытаешься себе это внушить?» Шлепая босыми ногами по прохладному полу виллы, потягиваясь, Юнги идет на звуки, доносящиеся, по его предположениям, с кухни: приехал он ночью, поэтому еще не успел тщательно изучить виллу — даже родителей он еще не видел. Отец, кажется, упомянул, что будут друзья семьи, но Юнги так и не прочитал список с именами (привычку все систематизировать и составлять в списки Юнги унаследовал от отца, который до сих пор предпочитал электронные письма и строгий порядок во всех делах — даже если это касается семейного отпуска), потому альфа ожидает увидеть кого-то из Эллисонов или отпрысков Балмеров: список приглашенных гостей почти всегда один и тот же. И когда он видит того, кто только что улыбался ему из ленты инстаграмма, ноги сами собой прилипают к полу, а пальцы просят протереть глаза. Буднично и свободно — будто он делал это всю свою жизнь на этом же месте — Чон Хосок переворачивает блинчик на сковороде; невольно Юнги начинает думать о том, что весь прошлый год омега просто симулировал свой успех, тайно работая личным шефом у его родителей — «fake it till you make it». — О, доброе утро, — Хосок, улыбаясь, опирает одну свою ногу о колено, продолжая жарить блины. — Мы думали, ты проспишь дольше. Твои родители решили тебя не дожидаться и уехали в клуб: не очень-то они по тебе тосковали, а? Балмеры тоже тут — остановились на другой стороне острова, говорят, на Востоке им нравится больше. Ближе к какой-то там церкви. Ты знал, что они ударились в религию? Странные… — Подожди… — Юнги подходит ближе, ощущая головную боль, схожую с легким похмельем: может, он и впрямь напился так, что забыл обо всем на свете, в том числе и о том, что Чон Хосок каким-то образом оказался другом их семьи?.. — Хочешь спросить, почему я здесь? — омега поднимает взгляд, чем полностью обескураживает Юнги. Без дерзости, но с той уверенностью, которой год назад не было; это немой призыв взглянуть на Хосока иначе: «Взгляни на меня теперь!» — кричит он, и Юнги действительно вглядывается в изящное продолговатое лицо с розовыми улыбающимися губами. Если бы даже альфе хотелось призвать былое чувство неприязни, оно все равно не явилось бы, потому что оно будто истратило всю свою силу, основу, подоплеку. И эти неприятные эмоции, отмерев, оставляют теперь Юнги с пустыми руками: теперь ему трудно вспомнить, на чем пылал огонь его презрения — новый взгляд на Хосока истребил старые предрассудки. Хотя, думает Юнги, это тоже можно объяснить: целый год он смотрел на него на экране телефона и каждый день узнавал о нем что-то новое, неосознанно сближался с ним, проникался его мыслями — вместе с ним же он и менялся, не отдавая себе в этом отчета. — У меня, знаешь, нежная кожа. В первые дни я обгорел, поэтому решил, что сегодня нужно остаться в тени, — буднично продолжает омега, выдерживая долгий взгляд, в котором читается уверенность в действиях и словах. Хосок здесь по причине. И причина эта — он сам, Юнги. Это не прикрыто и это откровенно. Хосок здесь для реванша, и альфа это понимает — понимает, как и то, что готов принять этот вызов. Тело клокочет изнутри, когда он делает шаг вперед, не разрывая взгляда. Омега пошел далеко — забрался на его территорию: это неожиданно будоражит и мгновенно пробуждает от недолгого сна. — Вопрос в другом, Чон, — Юнги останавливается напротив него — плита располагается на кухонном острове, так что между ними теперь широкая столешница, о которую альфа опирается подушечками пальцев — от плиты ощущается жар, но от Хосока его будто бы больше. — Что ты в принципе тут делаешь?.. Вопрос, на который не нужен формальный ответ, но задать его необходимо: Юнги принял игру, но теперь ему нужно узнать ставки. — А, ты об этом? — омега усмехается, — ну, твои родители стали в последнее время чувствовать себя одиноко. Им тебя очень не хватало, а ты не особо-то общительный молодой человек, так что счастливое стечение обстоятельств познакомило меня с ними — под счастливым стечением обстоятельств я, конечно, подразумеваю некоторый шпионаж моего ассистента, который подсказал мне, в какой вечер и где конкретно я могу повстречаться с легендарной четой Мин. Ах, я был так обходителен и вежлив! Они ничего не заподозрили, клянусь тебе. Во мне они увидели своего сына, которого им так не хватало, поэтому решили оказать мне всяческую помощь и поддержку — взяли под свое крыло, под свою крышу… Слышал, кстати, они уже переписывают завещание, благодаря которому мы с тобой в будущем станем совладельцами корпорации «Montana Int.»… моя коварная мечта приблизиться к старым деньгами оказывается не такой уж и далекой! Но знаешь… мне этого недостаточно, — Хосок переводит колкий взгляд на Юнги, размышляя, — подумываю сделать так, чтобы тебя вычеркнули из завещания вовсе: ты нанес мне такое оскорбление, от которого во мне разрослась жажда мести, так что да… я обманом проник в твою семью и теперь сделаю все, чтобы про тебя тут забыли! Какое-то время альфа молчит, вглядываясь в серьезное выражение лица омеги напротив: он все так же спокойно наливает блинную массу на сковороду, раскатывая ее на поверхности, когда Юнги, приподнимая бровь, чешет висок — если все это правда… — Ну что за лицо, Мин! — вдруг звонко хохочет омега, не сдерживаясь. — Только не говори, что ты купился! А мне ты казался куда более недоверчивым… даже мой брат бы в такую брехню не поверил бы! Хм… «Купился», «Брехня»… мы, миллионеры, говорим такие слова? Или лучше сказать «Как ты мог поверить в такую чертовщину»? Ну, что скажешь, олд мани голубых кровей, я достаточно высокопарно выражаюсь для того, чтобы ты был в состоянии терпеть мое присутствие? Он, кстати, тоже тут. Я про брата. Чонгук. Первый раз видит море, видел бы ты его глаза! Умотал с твоими родными в клуб. Представляешь, впервые держит клюшку в руке, а уже всех уделывает и никого не пускает за руль гольф-кара. Садись, — кивает на стол, — и даже не смей говорить, что не голоден: я все утро с этими блинами вожусь! Пучок напряжения неслышно схлопывается — и вновь опустошенный, Юнги слепо повинуется омеге, который как кукловод дергает альфу своими словами: долгий взгляд обвивает Хосока, потом, наконец, утыкаясь в стол. Раньше Хосок наряжался в жуткие сочетания L&V и Gucci, от которых рябило в глазах: сам Хосок скромно называл себя человеком, у которого действительно есть вкус, все прочие же знали, что Чон просто «дорвался» до того, что всегда было для него недоступно. Постепенно стиль стал меняться — хоть L&V и Gucci оставались фаворитами в гардеробе Хосока, сейчас Юнги взглядом скользит по вполне стильной хлопковой рубашке от Ralph Lauren, которую альфа и сам мог бы надеть. И вполне мог бы с него снять. Жуткая мысль, подпаленная уверенным взглядом Хосока и его близким присутствием, пробивает Юнги насквозь — еще раз сглатывая, он отводит лицо от омеги, который почти заботливо ставит перед ним тарелку с блинами, сделанными на американский манер: скорее панкейки, нежели то, что едят обычно в Европе. — И все же… — Да расслабься, — Хосок пожимает плечами, — в последнее время я и правда подружился с твоими родителями. Случайно! Не подумай, не из каких-то там корыстных побуждений — они одни из немногих, кто смотрел на меня без презрения и предубеждений: иногда я даже думаю, точно ли ты их сын… и, кстати, то что они твои отцы, я тоже узнал не сразу. Ты как-то позвонил им по видеосвязи, когда мы вместе вышли в океан недалеко от Кейп-Кода. Не знал, что у вас там миленький домик. Они мне твою детскую показали. Что же случилось с тем маленьким альфой, который обожал вырезать животных из дерева? — Так ты теперь, значит, друг моей семьи… — Юнги, сощуриваясь, снова поднимает свой взгляд и снова ощущает на себе эти странные волны притяжения. — …С недвижимостью и активами в Нью-Йорке, — Хосок застывает над ним, склоняя голову — альфа чувствует, как он его рассматривает и это неожиданно доставляет удовольствие: если он на Хосока смотрел в течение года, то Хосок вряд ли мог довольствоваться этим: Юнги не ведет соцсети. — Нужно было поспорить тогда с тобой на что-нибудь. Твои отцы рассказали, что ты коллекционируешь машины — не представляешь, как я теперь жалею, что не пошел тогда дальше. К блинам нет начинки, но Юнги хватает опустившегося голоса омеги — он склоняется над столом, опираясь. И впервые альфе хочется отвести взгляд — ведь Хосок теперь проникает глубже: теперь он знает, как и куда нужно смотреть. Юнги прикусывает губу, снова вспоминая сентябрьский вечер: как он молниеносно сбежал с ужина, на котором был Хосок, как унизил его, заставил бежать за ним под дождем, как наслаждался этим процессом растаптывания, а потом уехал, так и оставив его на ступеньках где-то на Пятой авеню — и ведь он действительно думал, что Нью-Йорк сожрет Хосока, но тот оказался крепче. — Я сказал тебе тогда, что когда я вернусь в Нью-Йорк, тебя там не будет. Грубо говоря, с тех пор в Нью-Йорк я не возвращался. Если я сегодня возьму билет, то завтра буду на Манхэттене. Тебя там не будет. Не переживай, Чон, у тебя еще есть все шансы провалиться. — Юнги предпринимает попытку реабилитироваться и ему нравится, как уверенно и непринужденно звучит его голос; по лицу омеги он видит, что ему тоже нравится его слушать. Но потом Хосок звонко хохочет, запрокидывая голову назад — альфа рассматривает его изящный профиль и тонкую шею с выпирающим кадыком, останавливаясь потом где-то в области груди, которую слегка видно из-за рубашки. Он обнаруживает вдруг, как у него ноют клыки — им хочется, чтобы их вонзили в эту бронзовую кожу, которая почти блестит от летнего солнца. Мелькает быстрый, почти животный порыв овладеть омегой, присвоить его до конца, обозначить права на него, а потом вжать его голову в простыни и слушать жалобный скулеж. И этот внутренний звериный вой становится громче, когда Хосок вплотную приближается к нему: — Так, может, поспорим? — он заглядывает в его глаза, и тогда альфа понимает: животные порывы есть не только у него одного. — Бессмысленно, — выдыхает Юнги, приближаясь, — это заведомо проигранная сделка для меня. У тебя есть недвижимость и активы в Нью-Йорке, к тому же, ты в состоянии позволить себе месячный отпуск без постоянной работы, что значит, что на текущий момент ты крепко устроился. Если мы будем спорить сейчас, то моя машина точно уйдет к тебе — этого допустить я не могу. Уж проще сразу тебе ее подарить, но вряд ли я это сделаю. Ну, что ты так улыбаешься?.. Хосок застывает перед его лицом — вскоре легкая улыбка превращается в хитрую, беспощадную; омега склоняется еще ниже, к лицу — когда альфа чувствует жар от него, то еще ярче ощущает это взаимное притяжение и понимает, отчего оно есть у обоих: во многом они теперь равны. «Я должен его трахнуть» — думает Юнги, когда Хосок, наконец, горячо выдыхает. — Значит, это все-таки ты, — омега прикусывает губу. — О чем ты? — Ты только что узнал, что я здесь, а я ничего тебе еще толком не рассказал. Но ты уже знал о моем месячном отпуске, о котором я написал только в инсте. И, кстати, не в общем доступе. Закинул в «близкий круг», где только один загадочный аккаунт, который подписался на меня в один дождливый сентябрьский вечер. Этот фейк прямо-таки ни одной моей сториз не пропускал… Ну что, юзер Dboy777, приятно познакомиться. Когда Юнги, пойманный на такой глупости, цепенеет, Хосок переходит все возможные границы — очерчивая линию его челюсти, омега ведет пальцем, останавливаясь на мягком подбородке: еще немного, и альфа позорно к нему притянется. — Времени на этом острове у нас много. Чем займемся, альфа? Юнги перехватывает его длинные пальцы, отдаляя, но не выпуская, смотрит прямо в его ореховые глаза, блестящие от его внутренней остроты, которая воспаляет собой и Юнги. — Есть предложения? — голос Юнги становится ниже, пока пальцы скользят по омежьей ладони, подбираются к миниатюрному запястью: обхватить, сжать вместе, поднять над головой, не выпускать… — Да… вот думаю, — Хосок вырывает руку, отдаляясь, — год назад я был тебе настолько противен, что ты просил меня избавить от своего общества. Ты так резко изменился — теперь тянешься ко мне, как пчелка к сладкому цветочному нектару! Как же ты можешь преступать собственные принципы? Репутация дороже денег, Мин, помнишь? Лучше мне держаться от тебя подальше, чтобы не запачкаться. Не тебе — мне. Чего мне ошиваться рядом с тем, кто этим летом вкинул такую неумелую утку с фейковыми отношениями? Долго Сухен еще убиваться будет? Примерно месяц? Если и затевать такую вещь, то нужно обращаться к профессионалам. Ко мне, то есть. — Приятно знать, что ты следил за этой ситуацией, — Юнги пытается отбиться, но понимает, что по какой-то причине сдает позиции: в этом раунде верх берет Хосок. — Все, что я узнал о тебе и Сухене, я узнал против своей воли, — он отдаляется, — ешь блины, м? Я старался! К двум твои родители и мой брат ждут нас в порту — море зовет.

***

Когда легкий бриз сдувает с моря мелкие капли воды, а четырнадцатиметровая яхта «Arcadia» выходит из порта близ Турлоса — тогда Юнги, наконец, осознает, что он в отпуске. Передав все распоряжения ассистенту, он решает взять пример с Хосока и хотя бы один день не брать телефон в руки — надеется, что в руках окажется омега, затеявший с ним игру. Юнги это понимает. И желает, чтобы это не он играл — чтобы с ним играли. Хосок это понимает тоже, продолжая невинно флиртовать; Юнги покорно поддается тому, кого год назад еще избегал — что-то в Хосоке за это время изменилось. Внешних изменений, кроме другой одежды, Юнги так и не увидел, но прочувствовал внутренний стержень, который помог заменить молочные зубы молодого миллионера: теперь он может кусаться железной хваткой. И альфа желает ощутить этот укус — тогда его и достигает понимание: он жаждал встречи с равным, с сильным, со знающим себе цену. И вместе с этим Юнги осознает, насколько обесценивал всего Хосока. Альфа родился в богатой семье, которая богата уже не одно поколение и не обеднеет в будущем, даже если вовсе больше не будет работать. Недавний тренд среди молодежи превратно исказил истинную суть олд мани и все же это ничто по сравнению с работой, которую Хосок проделал почти в одиночку. Юнги просто родился, чтобы стать богатым. Хосок заново родил самого себя, чтобы хоть немного приблизиться к семье Мин и им подобным. Насколько Юнги известно, Хосок из бедной неполной семьи без отцов — только с дедушкой и младшим братом. То, что еще год назад казалось Юнги простой удачей и недоразумением, теперь выглядит настоящим упорным трудом — у Хосока, очевидно, есть чутье, которое и привело его в свободную нишу. Он запустил сначала одно пиар-агенство, потом второе, третье — во многих крупных городах Штатов теперь есть офисы «HL», к тому же аккаунты его агентств активно растут во всех странах мира — и это тоже было верное решение: знаменитыми хотят стать не только в Штатах — и если весь мир состоит из потенциальных клиентов, то почему бы не выйти на международный рынок?.. Мир шоубиза изменился со времен нулевых, но еще не все это поняли, зато понял Хосок: толстые продюсеры с большими кошельками и властью больше не требуются — часть из них уже сидит в тюрьмах, еще часть доживает свой век, с обожанием вспоминая кокаиновые девяностые. «Нужные» люди больше не нужны — достаточно грамотной команды по продвижению, которая вместо постели предлагает контракт, защищающий от любого харассмента, долгосрочное сотрудничество и продвижение через социальные сети, рекламные кампании и интеграции с инфлюенсерами. И хоть такие агентства в большом количестве были и до Хосока, омега сделал в этом прорыв: именно он впервые заключил договор не с ноунеймом, а с голливудской звездой, чья, казалось бы, уже убитая карьера резко пошла в гору; к тому же, именно Хосок нацелился в первую очередь на люкс-сегмент клиентов, начав с бизнесменов, вроде родителей Юнги, которые совершенно ничего не понимали в социальных сетях, но были настроены решительно, чтобы покорить и эту вершину: ведь в этом секрет успеха — не прятать голову в песок, когда появляется что-то новое; успешный человек обязан изучать новое и из этого извлекать выгоду для себя. И потому Юнги хочется теперь изучать Хосока все больше и больше. Когда Чонгук, младший брат Хосока, в очередной раз спрыгивает со второго яруса яхты в прозрачное море, омега на шезлонге рядом отстраняется от книги — Юнги в последнее мгновение прячет свой взгляд, в мыслях созерцая этот богоподобный образ: Хосок сменил рубашку от Ralph Lauren на хлопковую накидку из местного магазина, продолжая скрываться от жгучего солнца, но вот шорты стали соблазнительно короче. — Эй, ты! Не убейся, а? Родители, может, и ждут встречи с нами, но давай там не торопись! — Хосок кричит так, как никто никогда в окружении Юнги не закричал бы — порой ему кажется, что олд мани не способны на проявление ярких человеческих эмоций; подросток, шумно выныривая из воды, издавая звуки Лавкрафтовского Ктулху, гребет обратно к яхте, намереваясь повторить свой прыжок веры. — Ну вы посмотрите на него… Перекошенный от многочисленных нырков Чонгук поправляет плавки, а потом убирает прилипшие волосы с лица. Юнги тихо посмеивается, осторожно глядя на этого маленького альфу, живот которого прирос к позвоночнику — Хосок успел объяснить, что Чонгук прекрасно питается и у него отличное здоровье, просто конституция тела слегка напоминает скелет горбатой псины. — Да я… еще… — сутулясь, Чонгук снова подползает к лестнице на второй ярус, на что Хосок просто отмахивается, снова возвращаясь к книге: — Убьешься — я тебя доставать с того света не буду. — А вот и будешь, — ухмыляется Чонгук, снова подтягивая плавки, — а поесть че-та будет? — Если под едой ты подразумеваешь арбуз, на который можно намазать нутеллу, то нет. На обед средиземноморская рыба с легким греческим салатом и просекко, — Хосок слегка опускает очки с носа, — ну, не корчи лицо такое, Чонгук! Если бы ты знал, сколько это стоит!.. — То ничего бы не изменилось! Все равно арбуз и нутелла — лучшее, что есть… Юнги продолжает улыбаться, глядя на братьев, потом вдруг обнаруживая, что попался: Хосок, отдаляя от себя книгу, смотрит прямо на него — и на этот раз взгляд этот не читается, будто омега и сам не понимает, с какими эмоциями ему смотреть на альфу: животный рык сменился теперь пеленой искреннего интереса, с которым Хосок теперь изучает Юнги — и он дает себя изучить, наслаждаясь каждым таким тихим мгновением. Юнги не оставил своего порыва овладеть омегой, но теперь он заметно более спокойный: теперь это не вопрос возможности, это вопрос времени. — И вот скажи мне, как мне заводить личного шефа, если вот это вот… — он подбородком указывает на летящее с верхней палубы тело, которое громко плюхается в воду, — …питается только чипсами и каким-то мусором, который им дают в школьной столовке? У них ведь там один фаст-фуд! Ни один шеф не согласится запекать принглс под сырными пластинками и посыпать это сверху m&m's. Даже за очень много денег… Но Чонгук напоминает мне о важном, — Хосок снова утыкается в книгу, выдыхая. Проговаривает он эти слова тихо и, очевидно, не ожидает вопроса от Юнги, но тот все же его задает: — О чем? …О родителях, которые «ждут их», но торопиться не стоит? Или о том, что нужно зарабатывать как можно больше денег, чтобы Чонгук не знал тех лишений, в которых рос Хосок? Но омега немного удивляет Юнги: — Да о том, что деньги-то не главное в жизни. Сказал примитивную мысль, да? — Хосок поворачивается к нему, — это элементарная и самая нехитрая мысль, которую может сказать человек, у которого деньги уже есть. Как думаешь, человек за чертой бедности того же мнения? Да, деньги — это правда круто. Мне нравится, что они у меня есть и мне нравится их зарабатывать. В голове постоянно мысли о том, как их сделать больше, как мне расшириться, какие идеи еще внедрить… а потом я, знаешь, будто провожу линию: я гоняюсь за самими деньгами или за возможностью всегда есть арбузы с нутеллой? Я-то тоже люблю это дело, — он приближается, опуская голос, — только Чонгуку не говори, окей? И вот… когда у меня на первом месте все еще арбузы с нутеллой, значит, все еще окей, я не запутался. Только я, конечно, не про арбузы и нутеллу говорю сейчас. — Что будет, когда это изменится? — Наверное, пора будет сворачиваться… — Хосок усмехается, а потом откладывает книгу — Юнги быстро читает название: «Песнь Ахилла». — Ты был прав тогда: мир большого бизнеса и денег… непростой. Легко запутаться и потерять себя, а я этого не хочу: мне нравится быть собой, пусть кто-то и считает меня навязчивым и безвкусным, — он делает долгую красноречивую паузу, чтобы Юнги уж точно понял укор в свою сторону. — Пока я тут, я хочу не слишком париться из-за всего этого. Хочу дружить, общаться, заводить знакомства и развлекаться. Знаю, — закатывает глаза, — вы, олд мани, этого не делаете… но я сейчас со своей семьей, а ты со своей, так что можно расслабиться. И, да, мне проще: если я потеряю деньги, я всего лишь потеряю деньги. А если ты потеряешь деньги, ты потеряешь весь свой мир. В этом плане нью мани миллионером быть проще… — потягиваясь, Хосок поднимается с шезлонга, останавливаясь потом рядом с Юнги. Альфа смотрит на него снизу вверх, радуясь, что на нем сейчас RayBan, иначе Хосок сразу же заметил бы его хитрый пожирающий взгляд, который на мгновение замирает на стройных ногах и привлекательных бедрах омеги. Слова Хосока назойливо жужжат в голове, сбивая эти животные позывы, для какой-то цели крутясь в его мыслях: кажется, он начал понимать Хосока еще лучше — прежнего презрения почти не остается. — Так вот, хочу спросить, Юнги, — омега склоняется над альфой, отчего Юнги безвольно откидывается на спинку шезлонга, — в твоем мире есть арбуз с нутеллой? Вопрос звучит настолько неожиданно серьезно, что вызывает невольный вполне слышимый смех Юнги — Хосок улыбается в ответ, покачивая головой. — Наша семья владеет акциями компании Ferrero… Пока есть Мины, есть и нутелла, — Юнги усмехается. — Ты же понял, о чем я. Не ехидничай — я, может, серьезно поговорить с тобой хочу! — Хосок смеется в ответ, слегка шлепая по плечу: прикосновение невинное и слишком быстрое, но альфу обжигает. — И будет как в фильмах, — Юнги переводит взгляд с омеги перед собой, проводя рукой по воздуху, — …он, Простой Парень, внезапно вошел в жизнь закостенелого Богача, который забыл о том, как, собственно, жить… показал ему развлечения, настоящие чувства, пробудил от повседневной рутины и перевернул все его представление о мире… Теперь Богач решает, что больше не хочет быть Богачом, а хочет радоваться простым прелестям жизни вместе с Простым Парнем… Я же продюсирую фильмы, Хосок. На такой сюжет я бы не дал ни цента, — смеется, — клише клишированное. — Да, зато ты дал деньги «Невероятной молочной ферме в штате Арканзас», который провалился в прокате, — пододвигая ноги альфы, омега садится рядом на шезлонг, — одно название чего стоит. Ты правда думал, что люди добровольно пойдут в кинотеатры на фильм с таким названием?.. — Сценарий был достаточно оригинальным. Я и решил поддержать молодого режиссера. После забастовки сценаристов в Голливуде не так-то много стоящих проектов, а «Невероятная молочная ферма в штате Арканзас» была хотя бы не про счастливое воссоединение пары после расставания: каждый второй фильм об этом сейчас… — И что в этом плохого? — Хосок пожимает плечом, — типа, в мире и так полно такой ерунды, от которой хочется спрятаться в подвале дома, а лучше — выстроить свой личный ядерный бункер. Ты вообще-то слышал про Цукерберга?.. Простые романтические фильмы хотя бы на два часа помогают забыться. — А после просмотра тебя срыгивает в эту реальность. — Значит, нет у тебя нутеллы с арбузами? — Да что это вообще значит? — Говоришь, что знаток клишированных фильмов, а этого понять не можешь? Ради чего это все, Мин? Я-то зарабатываю деньги ради развлечения… потому что это что-то новое, потому что, очевидно, у меня есть детские психотравмы, из-за которых я как заведенная игрушка топлю вперед. Я зарабатываю деньги, потому что я не хочу жить так, как я жил прежде. Да, мне нужно покормить свое эго, а еще мне нужно дать Чонгуку лучшее будущее, а дедуле достойную старость… а что вперед двигает тебя? Мне вот это интересно. Типа… какие у тебя внешние раздражители для того, чтобы продолжать работать так же упорно, как ты? Что это? Детская травма? Комплекс неполноценности? Сублимация? Что там еще может быть… — задумывается, — для меня есть разница, какую рыбу на ужин есть. Есть ли разница для тебя? И больше Юнги не может насмехаться над его словами или продолжать их игнорировать. В действительности альфа старается не думать, для чего он так надрывается: если заглянуть внутрь, то, судя по всему, без сессий с психологом не обойтись, а это занимает слишком много ценного времени. Он и впрямь никогда не знал нужды и лишений, а все знакомые вокруг его возраста работают вдвое меньше, наслаждаясь богатствами, которые сколотили их предки. Юнги мало что может контролировать в жизни, но контроль дает ему хоть какое-то чувство ощущения собственной жизни. Я могу. Я чего-то стою. Я что-то из себя представляю. Я — не деньги своих предков. Работа — то, что он может контролировать и то, в чем он может ожить, сбросив с себя оковы фамилии Мин. — Наверное, я просто не знаю, как иначе, — рассуждает Юнги, — мне не слишком интересны развлечения. Отдых быстро становится скучным. Люди по большей части мне не очень нравятся. Еда для меня просто еда — я не понимаю культа вокруг нее. С тех пор, как я занимаюсь продюсированием, кино для меня стало только работой — я не знаю, как получать удовольствие от просмотра. Думаю, только это мне и остается: быть в работе. Чтобы не замечать, что мне больше ничего в этом мире не нравится. Признание, которое становится откровением и открытием и для самого Юнги, выливается с необычной легкостью — как вещь, которой суждено было сбыться — с такой же простотой альфа вынимает из себя слова, раскладывая их перед Хосоком; он действительно долгое время избегал самого себя, чтобы не наткнуться на эту пресловутую истину: мир ему не очень-то приятен. Даже неплохие моменты со временем становятся скоропортящимся продуктом: та же история с Сухеном, например. Начиналось все неплохо — в какой-то момент альфе показалось, что он и впрямь что-то чувствует, — но это минутное помутнение упорхнуло на крыльях бабочки, а Сухен разболтал всем подряд о том, что переспал с самим Мин Юнги: и снова что-то, что могло стать настоящим, превратилось в работу. — Это я заметил, Юнги, — улыбается Хосок, и альфа замечает, что тот время от времени смотрит на его бедра, — что насчет секса? …Альфа почти начинает кашлять. Сами разговоры о сексе его не смущают, но это последнее, что он готов был услышать во время разговора о таких вещах, а уж тем более от Хосока, которого Юнги вознамерился уложить в свою постель. — Ну… он есть, — с нетронутым спокойствием отвечает Юнги, хотя сейчас — впервые за долгое время — ему хочется быть более эмоциональным. — Ну… он доставляет удовольствие? — Хосок посмеивается и снова оставляет отпечаток своего следа на бедрах альфы. — Тебе не кажется, что это слишком личные вопросы? И когда Хосок приближается вплотную к лицу, к которому приливает кровь, Юнги перестает дышать, цепенея: это действительно то, что он либо не ощущал вовсе, либо ощущал настолько давно, что успел об этом забыть. Средиземноморский воздух приятно-горячий и влажный — дыхание Хосока, цепляющееся за губы Юнги, такое же. Одной рукой омега плавно опускает очки с носа альфы, вторую руку кладет на пах, отчего альфа приоткрывает губы. Прикосновение желанное, но неожиданное и вместе с тем пленяющее, завораживающее своей легкой небрежностью. — Тебе не кажется, что этими играми мы только теряем время? Все же ясно, как обвал акций Миллера после того проваленного интервью и обнаружения его следов на острове Эпштейна: ты хочешь трахнуть меня. Думаю, всегда хотел, но понял сегодня утром — ведь потому ты настолько сильно презирал меня? Потому что тобой владело внутреннее желание сблизиться с кем-то настолько непохожим на тебя и на твое окружение, что ты просто испугался возможности выхода за рамки. Или боязнь осуждения? Или ты ненавидел во мне то, что так сильно вырывалось из тебя, но ты не мог это выпустить? А ты всего-то хотел пожить без этих шумных мыслей в голове. У тебя могло быть много причин, чтобы так со мной поступить — я не знаю точную, но я достаточно хорошо успел узнать и изучить людей. Но теперь ты свободен, и ты готов трахнуть меня, — Хосок застывает у губ, обхватывая пальцами член Юнги, надавливая на самый конец, — и я тоже этого хочу. Когда твои родители позвали сюда и сказали, что здесь будешь и ты… что-то проснулось во мне. И да. Пока я жарил блины утром, чувствуя твой запах, я думал… не только о блинах. А когда ты вышел из спальни… альфа. Когда? — Человек бизнеса. Не хочешь терять время. Это похвально, — Юнги накрывает его руку сверху — не то притянуть ближе к себе, не то отстранить: родители отдыхают на носу яхты, Чонгук, мокрый, носится с яруса на ярус, обливаясь арбузным соком — не будь здесь лишних глаз, он трахнул Хосока бы прямо на этом шезлонге, а потом переместился бы в каюту. — Меня долго учили быть деловым. Черт… я не могу. И прежде чем Юнги успевает понять происходящее, он чувствует вдруг на себе влажные быстрые губы Хосока, которые впиваются в него с таким пылом, что член в шортах под горячей рукой омеги начинает твердеть. Он убирает его руку от себя, но на мокрый поцелуй отвечает, утягивая его на себя за волосы на затылке. Омега выставляет руки вперед и, опираясь о плечи, отстраняется: — Я извиняюсь. Сочтемся на том, что это был аванс? — облизывается, продолжая жадно глядеть на пульсирующие губы Юнги, — назначим подписание сделки, скажем, на десять часов вечера? — Слишком долго. Что я буду делать все это время? — Ничего страшного, — Хосок ухмыляется, находя его руку, которая только что сжимала его волосы, — найдем применение этим часам. Например, попробуем отыскать, что тебе нравится. Предлагаю начать с прыжков со второго яруса в воду, с арбузов и с нутеллы. — Отвратительная идея. — Поддержишь? — Поддержу, — сжимает его руку в ответ.

***

И когда соленый вечерний воздух проходится своими влажными пальцами по шевелюре Хосока, разнося его легкий цветочный запах, Юнги нервно сглатывает и отводит свой взгляд, чувствуя расползающееся тепло внутри. Это не только лишь эффект теплой звездной ночи, расслабления после напряженного графика и хорошего вина, но это и эффект этого омеги, на которого еще год назад Юнги не мог смотреть без неприкрытого отвращения. Юнги встречается со взглядом папы напротив, который не успевает прикрыть свою улыбку рукой, на что альфа недовольно качает головой и закатывает глаза: скорее всего, Мин Чанук, с его-то любовью ко всякого рода любовным романчикам во всех их проявлениях, уже успел в своих мыслях сосватать его с Хосоком. Возможно, вся эта затея с приглашением омеги на их семейный отдых изначально шла с расчетом на то, чтобы Юнги расстался со своей ролью завидного холостяка — на историю с моделью папа не купился, поэтому альфа все еще с завидной регулярностью получает вполне однозначные смски в духе: «Ну, где там твои женихи?» Юнги не торопится надеть кольцо ни на свой палец, ни на чей-либо еще, но в этот вечер взгляд настойчиво прилипает к омеге с медовой кожей и легкими пушистыми волосами, которые от влажности разлохматились и придали Хосоку совсем домашний вид, будто он только что проснулся после долгого глубокого сна. Юнги это не свойственно, но ему действительно хочется осторожно прикоснуться и к волосам, и к такой нежной бархатной коже — но не меньше он жаждет и тот момент, когда он сожмет эти волосы и опустит омегу вниз, заставит его скулить и умолять о скорой разрядке. Уже предвкушая эти сладкие стоны, Юнги будто случайно задевает колено Хосока под столом своим — там и оставляет свою ногу, прижимаясь к омеге. Внешне молодой человек не реагирует, но горячая рука быстро находит бедро альфы, а потом уверенно поднимается выше, к паху. — Рыба изумительна, — свободной рукой Хосок салфеткой вытирает губы — вторая рука сжимает пальцы на Юнги. — Надеюсь, Чонгук совсем скоро дорастет до этого. Подросток показательно бунтует, скрещивая руки на груди, и Чанук рядом с легкостью смеется, поправляя оправу очков Prada на носу: — Не нужно быть таким строгим, Хосок. Возраст-то нежный и деликатный: одного слова хватит, чтобы эти пубертатные язвы закрылись на неделю в своей комнате. — Я не такой! — шикает Чонгук, — что я, не могу просто поесть то, что хочу? Обязательно мне есть эту рыбу? Это издевательство! Ты — деспот! Ты же все задвигаешь про права, свободы и все такое, а сам заставляешь есть то, что я не хочу!.. Как это вообще возможно? Заставлять человека есть? — Чонгук, запрещать есть эту химозную ерунду, в которой вообще нет никаких питательных элементов — это просто здравый смысл, — со спокойствием отвечает Хосок, в голосе которого скользит упрямая уверенность, которая не предполагает отказа: Юнги нравится это слушать. — Ты можешь есть такую еду раз в неделю, но не более. Я тоже люблю джанк-фуд, но на нем далеко не уедешь. Ну, хочешь, мы тебе нутрициолога найдем? — И это говорит мне человек, который отмечал день Рождения в Бургер-кинг! Ты предал святое! Правильно говорят: деньги портят! — Ах, Юнги был таким в подростковые годы? — тяжело выдыхая, Хосок оставляет руку у паха альфы и потом заговорщически склоняется ближе к Чануку через стол, — не поверю, чтобы это безэмоциональное существо могло бунтовать. Извините, что я так прямо… — Он и правда не доставлял никаких проблем, — отец с другого края стола подключается к разговору, и Юнги безмолвно закатывает глаза: еще не было случая, когда Санбом и Чанук не воспользовались бы возможностью опозорить его. — На самом деле… мы тщательно готовились к тому, о чем так много предупреждают родителей, но Юнги просто… — Заявил, что хочет работать, — заканчивает фразу Чанук, — в пятнадцать лет! — Думаю, он нам просто не рассказывал, что начал подрабатывать еще с четырнадцати… Не хотел расстраивать. — Вы не думали, что у него это из-за какой-нибудь детской травмы? Сейчас же так и говорят — что все из детства идет! — Хосок, задумываясь, засматривается на небо, — я ведь и сам сейчас к психологу хожу — нужная вещь, хочу вам сказать! И, думаю, у всего этого есть причины. — Ну хватит. Я же сижу здесь и все слышу — вы могли бы хотя бы за моей спиной об этом разговаривать. — Юнги перехватывает руку Хосока, намереваясь закруглить этот разговор, но омега настырно хватается за его промежность, продолжая невинно разглядывать звезды. — Так мы уже разговаривали, — Хосок улыбается, вглядываясь в альфу — с обычной своей небрежностью Юнги отводит свой взгляд, но чувствует, как слегка теплеют кончики его ушей. Свечи на столе открытой террасы с видом на море уже почти догорают, когда отцы расплачиваются за ужин, а Юнги незаметно прижимает руку Хосока к своему паху. Сейчас ему нельзя позволять себе чувствовать большее, но это тайное скрытое прикосновение хорошо подготавливает его к дальнейшему вечеру: сладкое чувство предвкушения, рождаясь, ползет по низу его живота, игриво щекоча. Омега откидывается на спинку дивана за собой и сжимает пальцы на члене, отчего альфа почти подпрыгивает на месте — Хосок усмехается, потом убирая руку, когда эта мягкая звериная поступь превращается в неудержимый скачок гормонов, который бьет по голове. И Юнги потом смотрит на Хосока так, чтобы он понял: его будет ждать реванш — беспощадный и решительный. — Саммерсы нас уже заждались, — отец поглядывает на часы, возвращаясь к столику. — Саммерсы? — Юнги недоверчиво щурит глаза: план сегодняшнего вечера исключал любые занудные разговоры о скачках и новом авангардном арт-пространстве в Париже вместе с престарелыми Саммерсами. Пальцы его с неожиданной горячестью искрятся от желания поставить подпись на долгожданном договоре с Хосоком, чья искренняя, чистая улыбка на лице с издевающимся взглядом мягко подсказывает, что он знал о дальнейших планах — возможно, он и предложил эту идею. Незаметно для других, но отчетливо и показательно для Юнги, Хосок игриво ухмыляется, проводя вишенкой по бокалу, где еще совсем недавно был сладкий слабоалкогольный коктейль: и знание о том, что на губах Хосока теперь этот вкус, вынуждают Юнги приблизить долгожданный час: — Я — пас. Саммерсов я сегодня не выдержу. — Я, пожалуй, тоже. Хоть люди по-своему интересные и удивительные, но я еще в прошлый раз потратил три часа на их лекцию об эскапизме: и вроде тема-то интересная, но так уныло рассказывать… Сегодня волшебный штиль — нужно воспользоваться этой возможностью, которую я сам для себя заработал, спасибо мне, и выйти в море. — Ночью?.. — альфа с недоверием глядит на него. — Ты ведь сам предложил выйти вечером, но велика ли разница? Море в любое время суток прекрасно, — Хосок пожимает плечами, нагло привирая, — может, все же составишь компанию? Я знаю, что в отпуске особо не до дел, но есть у меня к тебе предложение, от которого ты вряд ли откажешься, хотел обсудить. А еще я удочки взял с новыми крючками — мне сказали, что рыба без всякой наживки будет клевать. Чонгук тоже давно хотел… — Да я ненавижу рыбу! — Чонгук хмурится, — и чего я ночью в море забыл? Купаться-то ты мне не разрешишь… — Я столько работал, чтобы ты воротил нос от частной яхты и морской прогулки? — Твое предложение меня не интересует, — Чонгук выставляет руку перед собой, переводя взгляд с брата, — дядя Санбом, это же у Саммерсов племянник сейчас из Швейцарии прилетел? Что-то я слышал вы про него разговаривали: грант научный получил за какую-то там хрень новомодную? — У Чимина грант на стажировку в CERN, — кивает отец, — кажется, из него вырастили вундеркинда. Не припомню, чтобы я в свои шестнадцать искал новые способы получения энергии. — Вот он — крутой, — кивает Чонгук, — если Хосок меня чему-то и научил, то тому, что нужно заводить новые знакомства и полезные связи. — И ты нацелился на ученого, а не на человека бизнеса? — Хосок удивляется. — А ты прикинь, какой крутой дуэт получится — как, блин, два супергероя из комиксов! Взять двух людей с деньгами, получится чуть больше денег… Возьми человека с деньгами, дай ему человека с мозгами — получится новый мир! — Похвально, — омега довольно улыбается, — только не забудь, что тебе еще нужно заработать эти деньги — хотя, если будешь себя хорошо вести и если будешь питаться нормально, я готов спонсировать вас. — Я приму сторону Чонгука, — вклинивается Юнги, — я против тирании в вопросах еды, так могу стать меценатом для этих Тони Старка и Брюса Бэннера, чтобы поддержать свои взгляды и выразить лояльность тем, кто тоже придерживается питательной демократии. Хосок хохочет — и опять Юнги ловит себя на мыслях о том, что никто никогда в его окружении не позволял себе смеяться так открыто, искренне и живо; этот звук его голоса, который в прошлую встречу только раздражал и выводил из себя, теперь кажется приятным и звучным. Сложный многоуровневый план Хосока, с помощью которого они теперь могут увильнуть от родителей, по многим параметрам прекрасен, но альфа не торопится расстраивать Хосока, выбирая и дальше слушать его легкий смех: в легенду эту поверил, скорее всего, только Чонгук.

***

Немногочисленные огни Миконоса отражаются в спокойной блестящей глади воды, по которой расплывается лунная дорожка. Хосок встает за штурвал небольшой одноярусной яхты — скорее лодки — а потом вполне умело выводит ее из небольшого порта: брал уроки в Кейп-Коде, а потом каждые выходные практиковался на Гудзоне — успел объяснить это тем, что у миллионеров должно быть миллионерское хобби: из конного спорта, гольфа, большого тенниса он остановился на яхтинге — «Белые яхты подходят к моим изумительным белым рубашкам от Tom Ford». Сначала Юнги любуется им издалека, очерчивает взглядом четкий профиль и усаживает взгляд на кончик острого носа; чем быстрее они начинают двигаться, тем отчетливее ветер цепляется за его тело и ласково раздувает пушистые волосы. Свободная рубашка, развеваясь, расползается по хрупкому, высеченному из мрамора телу Хосока: Юнги никогда ничего не смыслил в искусстве, а в кино ушел, потому что там есть вполне четкие механизмы, которые просто нужно знать, но не понимать и не чувствовать. Молния осознания поражает его, и вот он вновь готов сесть за школьную скамью и вызубрить каждую эпоху в мире художественного искусства — и он уверен, что в каждом периоде он бы отыскал бледный слепок того, чем сейчас является Хосок: мастера на протяжении веков пытались передать истинную суть красоты на своих полотнах — Хосоку было достаточно просто родиться. Идеализировать людей глупо, глупо видеть их в лучшем свете, но почти впервые альфа поддается на эту слабость и добровольно становится завороженным. Омега знает, что Юнги им любуется — он дает любоваться собой и он намеренно красуется, в подходящий момент заглядывая в глаза альфы. Юнги перестает понимать самого себя, но осознает, что хочет сократить расстояние между ними. Пора присвоить этого омегу себе. Сдаваясь, альфа приближается к Хосоку сзади, обнимает со спины, сжимая руки на торсе; носом он медленно ведет по волосам, вдыхая свежий природный запах омеги, который к вечеру становится более насыщенным и отчетливым — Хосок мягко улыбается, позволяя движениям альфы скользить по его телу, пока их небольшая яхта идет вдоль светящегося берега, на котором неаккуратной горстью рассыпаны небольшие дома. — Если бы ты был песней, то был бы «Art Deco» Ланы. — Альфа, — Хосок посмеивается — Юнги чувствует своими руками этот смешок в его груди, — такие вещи не говорят вслух, если не хотят показаться глупыми. — Может, я хочу попробовать это? Быть глупым. Хотя бы раз в жизни. Сейчас. — Наивный, ты думаешь, до этого ты не был глупым? — омега плавно отдаляется, продолжая легко улыбаться — как закатные лучи, с изящностью брошенные на полоску горизонта, такая же и улыбка; Юнги с трудом его слушает, заглядывая на губы, от которых все еще слабо веет вишней. — Быть глупым — не в моем стиле. — В твоем стиле говорить всякие гадости под дождем на Пятой авеню? — Хосок поджимает губы, снова отдаляясь — похищенное у Юнги тепло сжимает его, возвращает мыслями к тому вечеру и к тому чувству, которое поселилось в груди альфы; он, собственно, никогда до того разговора с Хосоком не страдал из-за чувства вины — потому что никогда не считал себя виновным в чем-либо, но в тот вечер это чувство впервые скользнуло по его внутренностям: возможно, это еще одна причина, почему он и подписался на Хосока с фейка — чтобы получить подтверждение своих слов, чтобы оказаться правым, чтобы успокоить самого себя. Этого не произошло. Вместо этого он привязался к этому омеге. — Я поступил так, как считал нужным на тот момент, — Юнги размышляет, — и в той ситуации и при тех обстоятельствах я бы не поступил иначе. История не терпит сослагательного наклонения — тогда я был слегка… недальновидным и ограниченным. Глупо сейчас разбирать этот кейс. — «Кейс», — Хосок закатывает глаза, — твой «кейс» — это моя жизнь. И этот «кейс» стоил мне трех месяцев терапии. Но ничего. За это, действительно, можно только благодарить. Юнги, ты ведь понимаешь, почему мне удалось остаться в Нью-Йорке, почему мне удалось расшириться и сделать только больше денег? Все ты. Так смешно, что раньше я считал, что вера в человека может сделать невероятные вещи. Но, оказывается, у неверия столько же силы, столько же власти: я остался назло тебе. Вопреки. Чтобы доказать не только себе — ведь соперничаю я в первую очередь с собой — но и тебе. Возможно, это чувство унижения действительно не позволило мне сдаться, когда я думал, что больше я продолжать не смогу. А сейчас ты хочешь побыть со мной глупым — ты хочешь воспользоваться этой легкостью, которую я тебе даю и которой у тебя никогда не было. И не будет. Никто, альфа, не заставит чувствовать тебя то же, что ты чувствуешь рядом со мной. Хосок замедляет яхту, потом выпуская якорь. Моторы глохнут, и шум бесследно растворяется в морском прибое, который где-то вдали обгладывает изрезанные берега греческого острова — Юнги замирает рядом с Хосоком, который подходит к нему вплотную, но пока что не позволяет приблизиться. — Хосок. Мне жаль, что я тогда так поступил. — Не жаль. Мы оба знаем это. Ты говоришь это сейчас, чтобы расположить меня к себе. Ты бы не поступил иначе — ты это мне уже сказал. А мне требовалось именно это: вот эта энергия, за счет которой я смог сделать то, что не мог бы в обычных условиях. В конце концов… — Хосок, прикусывая губу, наконец кладет руку на плечо: одно это прикосновение уже дробит Юнги на отдельные атомы, каждый из которых стремится сократить расстояние с атомами Хосока. — Я, если честно, должен тебя благодарить. Но в то же время мне порой до сих пор так чертовски обидно! — И что же нам делать? — Юнги усмехается — и усмехается вполне естественно: он не обиделся тогда на замечание Хосока о безэмоциональном существе, потому что это недалеко от правды, но сейчас он в этом своем смешке он ощущает настоящую легкость, которой не было слишком давно. — Тебе — быть глупым, — Хосок обхватывает его шею, прижимаясь телом, — мне — быть мной. Нам вдвоем — целоваться. Юнги, ты ведь хорошо плаваешь? — Что? — Да или нет? И Юнги знает, что будет — он прочитал слишком много слезливых сценариев: кивая, он закрывает глаза и обхватывает Хосока. Омега — этот Арт Деко — обнимая мужчину, делает несколько шагов вперед — альфа спиной летит в ночное море, не расцепляя рук. Вода все еще теплая, ласковая. Рубашка и шорты от Gap следующее свое применение найдут в мусорном баке. Звезды на небе яркие, но они ныряют в темноту сомкнутых век, когда на соленые, сведенные улыбкой губы падает сладкий поцелуй Хосока. Альфа прижимает небольшое тело к себе, чувствуя, как ноги омеги обвивают его торс, а изящные руки снова оказываются на шее. Поцелуй искрится на мокрых губах, заставляя Юнги с силой вжаться в юркого Хосока. Вместе они тонут, но не в воде — друг в друге и в собственных движениях, которые проникают под мокрую одежду и растягиваются по коже, шипящей от мурашек и подкрадывающегося возбуждения. Юнги помогает Хосоку забраться обратно на яхту, крепко сплетаясь с его пальцами — омега не успевает распрямиться и сразу же жмется к нетерпеливым губам, хватается за края вымокшей рубашки, из-за чего мужчине приходится сделать несколько шагов назад и упереться в стену спиной: Хосок — вихрь, солнцестояние, водоворот; Юнги закручивает, ослепляет, топит. Возбуждение, порыкивая, подкрадывается сзади — как бесшумный вор с заточенным складным ножом, оно нападает внезапно, дерзко. Юнги хватается за мокрые волосы Хосока, утягивая ароматного омегу на себя. Прилипшая рубашка становится тесной, неудобной — Юнги с легкостью позволяет Хосоку стянуть ее с себя, почти сразу же снова притягиваясь к его манящему телу. Юнги помогает омеге раздеться тоже, но почти цепенеет, когда чувствует, как пальцы молодого человека скользят по его груди и животу, подбираются к мокрым шортам; не сдерживаясь, Юнги обхватывает острый подбородок омеги, срывается на еще один долгий беспорядочный поцелуй — цепляясь за его язык, хватаясь за его губы, Юнги позволяет себе звучать: он томно порыкивает и сдавленно мычит в жгучий поцелуй, зная определенно — это заводит Хосока. Юнги совсем недавно это понял: звуки тоже возбуждают — и он не сдерживает себя, разрешает себе быть громким, слышимым. Без футболки омега еще прекраснее; Юнги любуется и, не сдерживаясь, льнет с поцелуем в грудь, медленно перебирается к соскам: Хосок тяжело выдыхает, позволяя языку Юнги скользить по нему, но щекочущие ощущения вынуждают его ненамеренно отдалиться. — Ты — красивый, — без стеснения говорит Юнги, сжимая его плечи — и сила эта надавливает на них, помогает Хосоку развернуться спиной к альфе — омега сухо усмехается и хватается за его пальцы: — Ты тоже ничего, альфа. Что ты хочешь со мной сделать? — То, что ты позволишь. Что ты позволишь? Хосок, подаваясь задом назад, не отвечает, беззвучно ухмыляется — хитрый блеск в глазах звучит даже громче: Юнги чувствует его упругие ягодицы своим наливающимся членом, который непозволительно долго находится в шортах; не сдерживаясь, он толкается вперед, закусывает губу: трение мокрой ткани о мокрую ткань оказывается даже лучше, чем он мог представить. На остром плече Хосока сидят маленькие бусины капелек воды, соскользнувшие с его волос; Юнги опрометчиво стирает их пальцами — нужно было бы губами. Он исправляется, дотрагиваясь своей нежностью до лопаток, потом понимает: нет. Он не отдалится от омеги. Даже когда пройдет эта ночь, он не сможет игнорировать то, что зародилось еще год назад — ведь он уже давно, возможно, с самой первой встречи хочет этого омегу. Юнги уже не сможет так просто выпустить его из рук: теперь Хосоку придется оплатить выход из объятий, и цена этого — его поцелуи. И омега хищно улыбается, притягивая вторую руку альфы к себе — нежные поглаживания Юнги плавно превращаются в поцелуи, которые ложатся на лопатки и плечи, отчего Хосок мягко вздыхает, а потом опускает голову: это приглашение для поцелуев туда, в шею, где кожа встречается с влажными волосами. — То, что я позволю?.. — Хосок ведет рукой Юнги по себе, заставляет его обхватить свою грудь, — вопрос в другом, Юнги. Вопрос в том, что ты готов позволить самому себе. «Все, что угодно» — мелькает в мыслях альфы, когда он губами вжимается в солоноватую от моря шею, обхватывая двумя руками тело омеги. Природный запах Хосока сладковатый, и Юнги кутается им, втягивает этот расцветающий аромат, которого становится так много вокруг, что ничего другого альфа чувствовать больше не может. Хосок, выдыхая, выгибается, упирая ягодицы в пах альфы, который стягивает с него мокрые штаны и высвобождает возбужденный член, к которому сразу тянется рука. Альфа ладонью проводит по головке, слегка поддразнивая, пока губы выцеловывают следы своего присутствия на шее — Хосок в его руках выгибается, слегка толкаясь задом в горящую промежность Юнги. Губы находят губы Хосока: поцелуй получается громким и глубоким; твердое уверенное движение вжимает ягодицы омеги к себе — так альфа и застывает, потом проводя тазом. Большой палец добирается до пуговки на шортах, расстегивает ее — долгожданное облегчение вырывается с негромким томным стоном, который Юнги пристраивает в шею омеги. Альфа разворачивает Хосока к себе и прижимает его за хрупкую талию к своему животу так, чтобы их члены соприкасались — Юнги, сжимая их вместе, несколько раз проводит рукой вверх и вниз; тело молодого человека, облюбованное летним солнцем, искупанное в ласковом море и обласканное мокрыми поцелуями, приятно нагрето; омежьи феромоны быстро затуманивают и так кисельные мысли альфы, отчего в поцелуях проявляются еще более требовательные легкие укусы, с которыми он почти готов наброситься на Хосока. Когда Юнги снова опускает руку на вставший член омеги, то с удовольствием обнаруживает, что тот уже влажный не только от моря, но и от липкой природной смазки, которую мужчина медленно растирает по всей поверхности — Хосок звонко выдыхает собравшийся в нем трепет прямо в рот Юнги, уже привычно обхватывая его за шею. Юнги разрывает поцелуй, чтобы взглянуть на лицо омеги; он ожидает увидеть там розовую нежность и опьяненные глаза, но взгляд Хосока остро блестит, а губы колко улыбаются — там нет желания пасть на колени, но есть желание поставить на колени Юнги. И альфа вдруг обнаруживает… если бы Хосок попросил, он бы встал. И когда Хосок ныряет в еще один поцелуй и обхватывает его двумя руками, мужчина понимает, что ловушка захлопнулась — теперь ему остается сдаться на милость этому омеге и позволить ему сделать с собой все, что тому вздумается. Хосок напирает, заставляя Юнги сделать шаги внутрь небольшой каюты, внутри которой альфа падает на скрипучий белый диван из кожзама. Опускаясь, альфа снова обхватывает член Хосока, начинает водить по нему рукой — движения, растирающие блестящую смазку, прокатываются по омеге с таким наслаждением, что он закатывает глаза, приостанавливаясь: Юнги смотрит на него снизу вверх с наслаждением, с неожиданной эйфорией, от которой пульсирует его член. Обычно он этого не делает, но сейчас не собирается останавливать себя: Хосок и правда дает ему такую легкость, которую альфа не испытывал прежде — и это позволяет ему разрушить собственные запреты, табу. Почти никогда он не делал минет омегам — ведь это обычно делают омеги, но с Хосоком иначе. Он хочет попробовать Хосока. И когда Юнги приближает свои зацелованные губы к головке, Хосок покорно подставляется — вся та же жгучесть, хищность, уверенность размазывается на лице почти сразу: кончика языка хватает для того, чтобы Хосок вцепился в его плечи пальцами и забыл о своем желании приручить и покорить альфу. Юнги утягивает омегу на себя, заглатывая член глубже, обводя его языком, пока руки раздвигают его ягодицы и тянутся к увлажнившемуся колечку мышц. Плоть во рту ощущается сладко из-за смазки — Юнги слизывает ее, с каждым разом заглатывая глубже, облизываясь, пока слюна нитями тянется от губ к члену, а потом собирается в уголках. Собственная рука с вожделением тянется к своему изнывающему члену, проводит по нему, размазывает на головке природную плотную смазку — это ощущается неожиданно горячо: мягкий стон вибрирует на головке омеги, отчего Хосок приостанавливает альфу, закусывая губу. Слишком хорошо. Жалобные омежьи стоны вместе с поцелуем усаживаются на мочку уха, которую Хосок треплет, потом перемещаясь к шее; там, за ухом поцелуй Хосока укладывается вместе с холодными мурашками и прокатывающемуся чувству свободного падения; резко Юнги разворачивает Хосока и помогает устроиться ему на диване: он так сильно хочет быть внутри него, так сильно хочет его трахнуть, выбить из него новые стоны, он так сильно хочет его присвоить. Растягиваясь на поверхности, Хосок покорно подставляет свой зад, выгибаясь в пояснице — альфа тянется к нему почти сразу, с упоением вжимаясь в сладкие ягодицы, которые он с усилием сжимает и раздвигает. Язык ласкает проход, проникает внутрь, щекочет — омега тянет руки вперед, громко изнывая, своей рукой прижимая голову Юнги к себе ближе, двигаясь с ним вместе в один такт. Горячий мокрый член меж его ног приманивает альфу — он снова его обхватывает, медленно дроча, раскатывая липкий предэякулят по всей длине, пока язык проходится по мягким внутренним стенкам прохода. — Ах!.. Альфа! — Сжимает он руку на растрепанных волосах, прижимая к себе. Опьяненный, Юнги распрямляется, приближает свой член к Хосоковым ягодицам; он проходится между них, едва-едва проникая внутрь, размазывает липкую смазку, аккуратно проходится пальцами — возбуждение раздирает грудь Юнги, когда он собирается схватить Хосока за талию и насадить его на себя, но омега неожиданно распрямляется и разворачивается лицом к нему. Одним легким движением Хосок заставляет его откинуться на спинку дивана и раздвинуть ноги. Его небольшая рука обхватывает член, опускается к мошонке — совсем скоро между ног альфы оказывается быстро вздымающаяся голова Хосока. Языком он обводит венки на члене и ласкает его у основания: тазом Юнги приподнимает пах, толкается во влажный рот, прикусывает нижнюю губу. Схватить за голову. Прижать к члену. Трахнуть в рот. Сделать своим. Но рука Хосока оказывается на его шее — не ласкает, не гладит, не приглашает: омега сдавливает пальцы на нем, возвышаясь. Рука за его спиной направляет член альфы, водит им по сфинктеру; от этого ощущения Юнги почти скручивает, и он сжимает руки на влажной талии Хосока. — Так что ты готов позволить самому себе, альфа? — То, что желаешь ты, омега. Покорный сдержанный ответ удовлетворяет Хосока, который довольно кивает — продолжая держать руку на шее мужчины, он медленно опускается на член, раскрывая слегка припухшие блестящие губы. Юнги чувствует каждый сантиметр, и чем глубже Хосок, тем сильнее ему хочется вжаться и толкнуться внутрь него, но омега останавливает его движения и убирает руки от себя: — Нет, — омега застывает у губ, дразнится вкусной возможностью поцеловать его, — сегодня это я трахну тебя. Сегодня я заставлю тебя извиниться. Вымолить прощение. Сегодня ты действительно пожалеешь о том, как ты вел себя год назад. Я проучу тебя, альфа. Трахну и проучу. Ловушка захлопывается. Ослепленный, Юнги сваливается в темницу, где стражник — Хосок. И Юнги этому рад. Ранее неизвестное чувство неаккуратными разрезами вырывается у него изнутри, заполняет предвкушением: пусть Хосок его трахнет. Омега опускается на член полностью, убирает руки Юнги на спинку дивана — почти машинально альфа приподнимает таз, на что омега реагирует незамедлительно и усиливает хватку на шее, останавливается: «Будешь шевелиться — ничего не получишь» — объясняет его раскаленный взгляд. Юнги порыкивает, соглашаясь, — Хосок глядит в его глаза, начиная плавно двигаться на его члене. Его узость и внутренний жар, смешивающийся с бесстыдно ярким запахом, замешиваются в новую воронку чувств: Юнги хочет толкнуться, но это сейчас запрещено. Омежий член трется о живот альфы. Это возбуждает не меньше самих движений, которые наполняют Юнги приятной негой, которая, распухая, заползает в голосовые связки, заставляя мужчину постанывать — Хосок, сглатывая эти звуки, облизывает чужие губы кончиком языка, ускоряет движения. Его плотные горячие стенки сжимают член со всех сторон, но иногда омега оказывается совсем на грани, оставляя внутри себя только кончик головки, о которую он трется, щекочет собой, а потом снова насаживается и продолжает извиваться на Юнги. Когда он слегка отклоняется назад, опираясь на колени, мужчина плотоядно облизывается, смотря на возбужденные соски. Хосок ускоряется — Юнги почти воет от невозможности его коснуться. — Хосок… — умоляет он, тяжело дыша — руки горят от внутреннего огня, который пылает внутри альфы, — ах, пожалуйста… — Нет. — Твердо отрезает он и продолжает свои движения, не разрывая взгляда, — тебе же нравится, альфа? Нравится, что я делаю? Член Хосока блестит, поднимаясь и опускаясь. Юнги хочет сжать его рукой, притянуть к губам, почувствовать его. — Тебе нравится, что я трахаю тебя? — Хосок… — Скажи это. Ведь ты не позволял омегам раньше делать с тобой такое, м? — Ах… — Раньше ты всегда контролировал происходящее, верно? Ну, теперь-то ты жалеешь? — Ах! Хосок! Прости… прости меня… — Не то слово, — он снова сжимает руку на шее, а потом, приостанавливаясь, льнет к возбужденным соскам Юнги. Язык обводит их, губы сжимаются — из Юнги выскальзывает стон, который он прикусывает, а потом запрокидывает шею назад. Да. Больше. Ему нужно больше. — Нравится, — признается он, — мне нравится, как ты меня трахаешь. Трахни. Движения становятся более интенсивными, четкими. Хосок шевелит своим тазом, попадая по своей простате — напряжение в теле омеги передается и Юнги: каждое движение в нем отзывается острыми электрическими импульсами, которые продолжают скручивать его, продолжают вести к вершине. Хосок замечает взгляд Юнги, направленный на его соски — Хосок улыбается, тяжело дышит и, наконец, позволяет Юнги прикоснуться к себе. Когда пальцы альфы начинают массировать возбужденные розовые горошинки, омега закатывает глаза от возбуждения, запрокидывая голову назад: его член продолжает подниматься перед мужчиной, который ловит на себя на новом необъятном иррациональном желании снова почувствовать этот член в себе. И когда он просто представляет, что омега внутри него, Юнги приближается к сладкому оргазму, танцующему меж ягодиц Хосока. Когда Юнги осознает, насколько они вдвоем громкие, шумные, грязные, радуется, что омега придумал всю эту историю с яхтой, работой и рыбалкой — здесь, в море, они могут быть свободными, необузданными, дикими, как их животные ипостаси, которые прячутся теперь за дорогими костюмами. Хосок стонет и быстро дышит — кожа натягивается на его хрустальных ребрах, в которые альфа хочет вонзить свои клыки; когда Хосок снова приближается к нему, Юнги обхватывает его сосок губами, быстро проводит по нему языком и отдаляется. Омега сжимает его плечи, ускоряясь — и Юнги чувствует себя на краю пропасти, в которую вот-вот упадет. «Так что ты готов позволить самому себе, альфа?». «То, что желаешь ты, омега». И Хосок его трахает, держа руку на шее, не позволяя отвести взгляда — быть безвольным, неактивным, использованным, трахнутым оказывается приятно. Хосок был прав: Юнги хотел использовать его для того, чтобы испытать вожделенную легкость — теперь Хосок использует его для того, чтобы добиться возмездия. Юнги готовится к прыжку, напрягаясь — Хосок замечает это и, приподнимаясь, ускоряется, двигаясь на самой головке, помогая рукой. В эти последние мерцающие мгновения перед вспышкой, Хосок позволяет обхватить его тело, вжаться лицом в живот и шумно кончить меж ягодиц, которыми омега продолжает двигать — он растирает сперму по ягодицам и своей руке, потом обхватывая свой член, начиная дрочить себе. Юнги, быстро дыша, с рыком цепляется за губы и перехватывает его руку, продолжая вязкие движения — омега стонет в рот, а потом застывает; блестящая сперма брызгает на влажный вспотевший живот Юнги. Хосок кончает шумно, ярко, выгибаясь в сладких конвульсиях, гуляющих по его телу, — Юнги целует его, вбирает в себя его стоны и прижимает сочные ягодицы к своему липкому члену, чувствуя легкое головокружение и томное послевкусие оргазма, который раздробил его на части. Когда омега отдаляется от губ альфы, он начинает протяжно дышать ему на ухо — это почти снова возбуждает Юнги, но в этот раз он выбирает мягко обнять Хосока и нежно провести руками по взмокшей спине. Он уже решил, что плата за выход из этих объятий — поцелуи Хосока. Поцелуев он получил еще недостаточно.

***

Опухшие губы приятно пульсируют, когда вдвоем они лежат на поверхности теплого Эгейского моря и вглядываются в мерцающие звезды, отражения которых падают в чистую прозрачную воду рядом с ними. Огней на острове становится все меньше, потому различать друг друга в темноте становится проблематично — нога Юнги привязана к спасательному кругу, который крепится к тросу у яхты; в руке его — рука Хосока. Раньше он не делал такого. Раньше омеги не делали с ним таких вещей во время секса. Раньше ему не хотелось того, что теперь хочется с Хосоком. — И какой в этом всем будет вывод? — Хосок притягивается к альфе, обвивает его руку, и вместе они покачиваются на спокойных едва заметных волнах спящего моря. — Обязательно нужен вывод? — Юнги усмехается. — Как минимум, я все еще жду извинений. — Я ведь сказал тебе: «прости». — Это другое. — И ты сказал, что должен благодарить меня?.. — А еще я сказал, что мне все еще обидно. Юнги меняет свое положение в воде, опуская ноги вниз. Одной рукой он слегка перехватывает тело Хосока, укладывая его голову себе на плечо. Пальцы нежно скользят по продолговатому лицу, на котором остаются неброские следы поцелуев, которые едва заметной дорожкой скатываются к шее. — Извини, Хосок. Это искренне. Правда, — Юнги массирует губу омеги, потом скользит по щеке, — история не терпит сослагательного наклонения. Но я жалею. И, оказывается, весь этот год я чувствовал вину. Ты ведь знаешь, почему я так… вел себя? — Ну... скажи это вслух, Юнги? Предположим, что я не умею читать мысли, не занимался психоанализом, и вообще я не эмпат. Так, почему?... Хочу услышать это. Правда хочу. — Это же очевидно. Ты был таким, каким хотел быть я, но не мог себе это позволить. Ты продолжал оставаться собой, а я не знал, кто я. — И почему так вышло?.. — Наверное, ты прав. Наверное, все и правда идет из детства, — Юнги поглаживает острые плечи, быстро целует одно, — не хочу сейчас об этом. Но если ты действительно хочешь какой-то вывод, то вот он: во-первых, то, что ты проделал - невероятно. Я... я думаю, ты действительно заслуживаешь все то, что у тебя есть. И даже больше. Я... наверное, это можно назвать восхищением. Я тобой восхищен, Чон Хосок. Во-вторых, ты просто ахуенно трахаешься. Хосок начинает непроизвольно хохотать, потом находя губы Юнги для быстрого поцелуя. Когда омега хочет отдалиться, Юнги его приостанавливает, вглядываясь в темноте в блеск его глаз: и снова это поражает его настолько, что он впервые в жизни не желает отдаляться от человека. — Хосок, — слабо улыбается он, — я кое-что решил. К сожалению, ты не сможешь выбраться из моих объятий без оплаты издержек. — И что же ты хочешь потребовать от меня, негодяй? — Поцелуи. Но платить буду я. И снова он смеется так, что у всего мира появляются весомые обоснования для существования: — И сколько этих поцелуев понадобится? — Много. — Много — это сколько? Насколько знаю, в мире большого бизнеса нет таких величин. — В моем мире есть, — Юнги ведет носом по щеке, — столько поцелуев, чтобы ты меня по-настоящему простил. — Я уже… — Уверен, Арт Деко? — Кто? — смеется. — Так как тебе условия этой сделки? Принимаешь? — Только два условия. Первое: когда прощу по-настоящему — я уже почти и правда уже это сделал — то ты продолжишь платить эти издержки; второе - мы сейчас будем есть арбузы с нутеллой. Ты готов позволить это себе, альфа? — Если это то, что ты желаешь, омега, то да.