Поцелуйчики (18+)

— Чан! Чан нырнул глубже, достал до дна пальцами, сосчитал до десяти — и только потом с шумом, фыркая, вынырнул на поверхность. Встряхнулся огромным довольным псом и поплыл к лесенке, у которой стоял Минхо. То, что его омега рассержен всерьёз, Чан понял сразу, как только ветер донёс до него горечь, сквозящую в нежном аромате обожаемой сирени с нотками цитруса и мягкостью чего-то земляного, тёплого. Минхо, конечно, принял блокаторы, хотя вообще-то собирался от них отказываться. По крайней мере, уменьшить их количество, чтобы нормализовать течки перед… Чан, прикрыл глаза от удовольствия, когда мысль о том, что он собирался сделать завтра вечером, мелькнула у него в голове. А потом он нахмурился и, тяжело вздохнув, нырнул снова. — Чан! — услышал он раздражённый вопль. «Ну, что, что? — подумал он, выныривая и отфыркиваясь. — Что — Чан? Пока я здесь, ты всего лишь сердит на меня, а сейчас начнётся…» Он быстро пошёл по дну, до которого уже доставал, нацепив на губы свою фирменную улыбку и понимая, что она его, конечно, не спасёт. Минхо стоял против солнца, так что оно отлично высвечивало его фигуру — гибкую, стройную, ловкую, с этими невероятными плечами, которые Чан так полюбил целовать обнажёнными, но и когда они вот так ловко были схвачены белоснежной рубашкой с лаконичной чёрной вышивкой по кармашку и плечу, он тоже не мог не облизываться, глядя на них. Щуриться, улыбаться — и облизываться. Впрочем, весь омега — его, только его, несмотря ни на что! омега — вызывал у него это самое чувство: восторг, желание и лёгкую острую досаду. Досаду на то, что сейчас белый день и нельзя касаться Минхо так, как хотелось. Досаду на то, что он — большой начальник и нельзя постоянно притягивать его к себе, кутая своим запахом и пряча от других. Досаду на то, что в последнее время всё чаще на лице Минхо было раздражённое, или сердитое, или усталое выражение — и Чан знал, как его согнать, но опять же — было нельзя. Однако сейчас всё было ещё хуже: Минхо сердился на него. А он не виноват. Чан вздохнул и не удержался — поймал злой кошачий взгляд любимых тёмно-чайных глаз и послал ему традиционный между ними поцелуйчик. Минхо настоял, чтобы он больше никогда и никому не дарил эти поцелуйчики. — Я хочу быть единственным их обладателем, — мурчал он ему, введённому в нирвану после крышесносного отсоса, — обещай… обещай мне… Чан обещал. Да он бы мир обещал ему — весь, с потрохами — если бы Минхо попросил. Чего уж там — какие-то поцелуйчики… — Почему ты здесь и не одет?! — негромко, но зло спросил Минхо, пристально глядя на то, как улыбающийся чуть менее радостно Чан поднимается по лесенке из бассейна. На поцелуйчик он не ответил. Так было за всё это время всего лишь пару раз, когда Минхо был рассержен всерьёз. И Чан знал, конечно, знал, что так и будет, но всё же надеялся… на что-то там. А с Минхо такое не прокатывало. Никогда. Минхо мерял его пронзительным, особенно ярким из-за светившего почти в глаза солнца взглядом и невольно отслеживал движение капель по телу Чана, на котором были лишь плавки. И видно было — ах, Чана он никогда не мог обмануть, этот омега, — что ему безумно нравится этот вид, что он и сам бы с удовольствием скинул к чертям это своё праздничное одеяние и кинулся бы в прохладную воду, чтобы с хохотом удирать от Чана, брызгать ему в лицо острыми волнами, нырять и пытаться ущипнуть за задницу… в общем, делать всё то, что они всё это лето делали — с тех самых пор, с конца июня, когда Чан купил этот дом. Для них обоих купил. И собирался сделать его их общим домом. Вот только дожить бы до завтрашнего вечера… А это было проблематично, потому что Минхо чуть не молниями из глаз сыпал в ответ на молчание Чана, который прошёл к шезлонгу, взял полотенце и начал молча вытираться. Нет, он не желал испытывать терпение Минхо, однако омеге не мешало успокоиться, а единственным способом помочь этому было дать понять, что в таком вот резком тоне разговор Чан не будет вести. Но сегодня Минхо был воистину зол. Так что он, развернувшись к неторопливо вытирающемуся Чану, повторил вопрос, уже с угрозой: — Я ведь с тобой разговариваю! Почему ты не одет? Мы договорились на пять, сейчас уже полшестого. Я опоздал — но ты даже и не начинал собираться! Какого хрена, Чан?! Ты что, забыл о Дне рождения моего отца? Чан вздохнул и, повернувшись к нему, кинул взгляд на солнце. День был приятно тёплым, без жары, так что прогуляться бы сейчас с Минхо на берег моря… Или, например, в тот милый отельчик на Чеджу, где они провели в прошлом месяце незабываемый уик-энд, после которого Чан и решил, что… Он встряхнулся и прямо посмотрел в омрачённое гневом, но уже не такое суровое, скорее, чуть растерянное лицо Минхо. Так было всегда. Минхо всегда немного терялся, если Чан не отвечал ему сразу, серьёзно обдумывая ответ. Такая была у него привычка, и она вначале очень раздражала омегу, однако, когда он понял, что это не игнор, а нежелание рубить сгоряча и говорить что-то резкое, то начал смиряться с этим. — Чан… — Это прозвучало уже менее уверенно. — Что-то произошло? Чан подошёл к нему, как был — в мокрых плавках и с падающими с волос на плечи капельками воды — и немного заискивающе улыбнулся, глядя ему в глаза. — Прости, котёнок, — тихо сказал он, — но я туда не пойду. Ноздри Минхо гневно дрогнули, и он нахмурился, однако не произнёс и слова, ожидая, когда Чан продолжит. А тот, мягко огладив его тёплую шелковистую щёку, обхватил его подбородок и, приподняв ему голову, на несколько долгих и сладких мгновений приник к его губам. Он понимал, что рискует, что Минхо рассержен, а теперь ещё и раздражён. Они обсуждали это долго — поездку к отцу в дом. Проблема была в том, что Ли Джено категорически отказался принимать истинного своего сына. И даже не потому, что Чан был игроком не их лиги — хотя на самом деле так и было — нет. Просто на Минхо у этого прожжённого делового человека уже были далеко идущие планы. Да, он ценил сына, ценил его вклад в дела компании, он понимал, что Минхо — лучший из его сыновей, а альфы, которые теперь всё чаще пытались лезть в управление компанией, поняв, наконец, что они слишком расслабились и упустили момент, когда отец перестал рассматривать их как прямых наследников его дела, — они ни на что не годятся, так как, несмотря на возраст, ничего не умеют, да и учиться не желают. Им нужны были деньги и власть, а на саму компанию по большому счёту им было плевать. Минхо был другим — и отец это ценил. И всё же считал, что оставлять власть в руках омеги неразумно. Так что давно подыскивал сыну достойную партию. И нашёл. Правда, протянул с представлением, так как всё же опасался непростого характера Минхо, да ещё и давал ему время очнуться после неудачно закончившегося брака с Джисоном. Он считал, что сын, как только поймёт, что его позиции внутри компании прочны, что у него есть уважение партнёров и навыки, необходимые для руководства, примет предложение отца о браке с достойным партнёром как ещё одну необходимую сделку, цену, которую надо заплатить, чтобы отец спокойно передал ему в руки своё дело полностью. Но Минхо взбрыкнул. Нашёл истинного — и не просто не желал с ним расставаться, но и вполне разумное, по мнению Джено, предложение оставить альфу любовником, а самому выбрать из подобранных ему трёх претендентов наиболее подходящего и заключить фиктивный брак, обеспечив себе и репутацию, и помощь, и новый капитал для компании — такое вот замечательно предложение решительно отверг. Более того, прямо сказал при встрече втроём — с Чаном — что собирается остаться с этим альфой до конца дней. Ли Джено был умным мужчиной, да и Минхо знал неплохо, так что понимал: начнёшь настаивать — сын махнёт хвостом и уйдёт из компании вообще. И сил, и средств, наверно, да и авторитета хватит ему на то, чтобы организовать своё дело. Тем более, если с ним уйдёт Бан Чан, чья репутация бежит впереди него и который может увести за собой очень многих, кого не просто не хотелось — нельзя было терять «Ли Индастрис». Так что Председатель Ли затаился. Ждал. Достаточно долго ждал — почти год. Но Минхо и Чан были счастливы и ничуть своего счастья не скрывали. Джено прощупывал почву, вызывал Чана на откровенный разговор. До дорамного предложения отступных речь не дошла, однако намёки соответственные были сделаны. И ответы были получены однозначные: Чан предан своему истинному до конца. И сдвинуть эту глыбу было невозможно. И вроде как старший альфа отступил, три месяца от него не было слышно ничего особенного. Чан купил дом, добротный, красивый. С небольшим садом и бассейном. Он на работе выкладывался гораздо больше, чем раньше, опасаясь — и небезосновательно — что его назовут ловеласом, выезжающим на плечах своего омеги. Откровенно никто ему этого в глаза не говорил, но людская молва зла и жестока. Хотя Чан и глазом не вёл, да и Минхо было глубоко наплевать на то, что за его спиной шептали недоброжелатели. Кроме того, по кабинетам они не трахались, ни разу не позволили себе нарушение субординации или трудовой этики, ни разу никто не застал их ни целующимися, ни даже неформально разговаривающими. Не то чтобы такого не было, но они словно родились, чтобы скрывать свои страсти и не попадаться, шифруясь чище шпионов. Так что все были уверены, что всё, что было между ними, оставалось за дверями их домов. По большей части так и было. Там, дома у Минхо или сначала в квартире, а теперь вот и дома у Чана, они проводили вечера и любили друг друга короткими от страсти ночами. Оба они были взрослыми людьми и умели держать себя в руках. Так что даже и слухи-то стали медленно, но верно стихать. И многие снова вернули Чану свою симпатию. Но когда ему предложили перевод в филиал на Чеджу в качестве руководителя (огромный шаг по карьерной лестнице, почти равнявший его с Минхо по положению в компании) — он, не задумываясь и даже не глянув на мгновенно побледневшего возлюбленного, отказался. Джено, который приехал специально, чтобы сделать ему это предложение, пожевал губами и недовольно прищурился. — Я, как вы понимаете, заместитель Бан, никогда не даю людям второго такого шанса, — сказал он. — Вы уверены? На сына, прожигающего его отчаянно злым взглядом, он не смотрел. А Чан смотрел только на него, на своего омегу. Минхо поймал его взгляд и тут же отвёл глаза. Да, он тоже всё понимал: если сейчас Чан откажется, его карьере в «Ли Индастрис», скорее всего, уже не состояться. Он застрянет замом надолго, если не навсегда. Однако Чан лишь чуть дрогнул губами и снова прямо посмотрел в глаза Джено. — Я уверен, Председатель Ли, — негромко сказал он. — Огромное спасибо за честь, но я вряд ли её достоин. Джено фыркнул презрительно и зло и ушёл, не сказав более им ни слова. Они долго смотрели с Минхо в глаза друг другу, а потом омега подошёл к нему и прильнул к его груди. — Я люблю тебя, — тихо сказал он. — Я тебя люблю. — И я, — так же тихо отозвался Чан, обнимая его крепко и бережно. — И я тоже люблю тебя, Ли Минхо. С того дня прошло четыре месяца. И сегодня был День рождения Ли Джено. Его планировали отпраздновать всей большой семьёй в доме альфы, где, конечно, ждали Минхо. А вот Чана нет. О чём ему и сообщил, тщательно выбирая вежливые выражения, первый помощник Председателя Ли. По телефону, два часа назад. Так что Чан убрал обратно в гардеробную приготовленный смокинг и пошёл загорать к бассейну. Он думал, что Минхо позвонит: омеги не было в стране пять дней, так как он снова уезжал на заключение контракта в Японию и должен был ехать в дом отца прямо из аэропорта по прибытии. Так что Чан собирался всё ему объяснить по телефону и уговорить не сердиться и отдыхать на празднике спокойно, все проблемы оставив на понедельник, но… Это же Минхо. Он всегда и всё делал по-своему. Вот и приехал, ещё и опоздав и не позвонив предварительно. И теперь, сминая его пахнущие любимыми цветами и чем-то островато-медовым губы, Чан пытался понять, что ему делать. Он вовсе не хотел, чтобы Минхо устраивал объяснение с отцом в этот важный для их семьи день. Он осознавал, что его обидели, что это было высокомерно и неуважительно — вот так ему указать на дверь через секретаря, но сейчас не его чувства были важны. Минхо был ему слишком дорог, чтобы просто нажаловаться ему и разыграть карту оскорблённого в лучших чувствах альфы, которого не принимает семья любимого. Это казалось Чану жалким. Так что он прижал отчего-то вовсе не сопротивляющегося, хотя и не отвечающего ему Минхо к себе и стал целовать жарче, вылизывая пухлые, умопомрачительно упругие губки и упрямо толкаясь языком в сжатые зубы. И когда эти зубы разжались, он с торжествующим рыком проник в рот омеге и стал вылизывать его, как всегда нравилось Минхо: страстно, уверенно, почти агрессивно. Вообще, как выяснилось, котёнку иногда очень даже заходило пожёстче, хотя сейчас заводить омегу в планы Чана не входило. Его просто немного повело: держать себя в руках рядом с любимым у него до сих пор получалось не всегда. Но он слишком долго ждал Минхо, слишком часто раньше должен был удерживать себя, чтобы не уметь обуздывать свои желания. Он остановился, отстранился от сладких губ и поймал взгляд выразительных, немного растерянных и помутнённых сладостью поцелуя глаз. — Твой отец не хочет меня видеть сегодня, Хо-я, — тихо сказал он. — И его можно понять: сегодня у вас семейный праздник, а я не ваша семья. — И увидев, как вспыхнул злостью взгляд Минхо, как в глубине этих глаза загорелись звёздами далёкие пока слёзы, он поспешно добавил: — Но ведь это правда, Хо-я, разве нет? Давай уважим сегодня твоего отца и подарим ему этот желанный подарок. Побудь сегодня только его обожаемым сыном, а не моим ом… — Какая чухотень, — сквозь зубы, которые сжимал, очевидно, чтобы не зарычать злобно, процедил Минхо. — Ты сам-то в это веришь? — Верю, — тут же отозвался Чан. — Пожалуйста, омега, давай сегодня ты просто исполнишь его волю… — Почему ты решил, что он этого хочет? — снова сквозь зубы выговорил Минхо. Его руки неожиданно крепко ухватили Чана за обнажённые плечи, и он едва ли не встряхнул альфу, требуя ответа: — Почему, Чан? Чан молчал, понимая, что ответ выбесит Минхо окончательно и не желая тем не менее врать. Он мягко улыбнулся и убрал выбившуюся прядку волос Минхо за ухо. Тот смотрел на него пристально, а потом вдруг прикрыл глаза и горько усмехнулся. — Он ведь позвонил тебе, верно? Позвонил и сказал. Ведь ты не стал бы такое выдумывать, верно, альфа? Чан печально улыбнулся. Он не кивнул, по-прежнему не желая обманывать своего омегу, но и отрицать не стал. Если бы всё было так, как сказал Минхо, это можно было бы ещё стерпеть: открытый разговор между альфами — это, по крайней мере, честно. Но ему передали отказ через секретаря, максимально выражая презрение. У всемогущего председателя «Ли Индастрис» нет времени на разборки с каким-то там Бан Чаном, заместителем, альфой, который точно не достоин его сына и того, чтобы войти в с… — Чан, он ведь даже этого не сделал, верно? Чёрт. Этот омега стал слишком хорошо его читать, это уже опасно. Всё так же прижимая Минхо к себе, Чан вздохнул и прошептал ему на ухо: — Это неважно, слышишь? Это никак на меня не повлияет. Пожалуйста, Хо-я, я хочу, чтобы ты пошёл туда и поздравил отца, это ведь будет правильно, это будет… Минхо поднял голову резко, едва не ударив макушкой Чана в подбородок, тот невольно умолк — и омега этим воспользовался. Он обнял Чана крепче и впился ему в губы. Растерянный из-за этого неожиданного нападения, Чан лишь глухо ухнул в поцелуй — и его захватило и понесло от гневной, терпко-сладкой страсти Минхо. Омега целовал жадно, почти задыхаясь, прикусывая до боли и тем самым медленно, но верно распаляя Чана. Тот никогда не был в силах противиться, если Минхо вот так нападал. Случалось такое нечасто, так как омега всё же был больше ведомым и чаще с наслаждением брал на себя роль полностью подчиняющегося воле Чана послушного партнёра, но когда он был таким — восхитительно злым, настырным, жёстким, словно желающим наказать своего альфу, — у Чана сносило башню. Что-то внутри него вставал на дыбы, и он терялся в слепом желании обуздать, совладать и овладеть. Так было и сейчас. Чан лишь на несколько сладких мгновений замер под натиском омеги, а потом стиснул его в руках, приподнял и стал отвечать — кусая, высасывая сладость и горечь, лаская языком и задыхаясь от бьющего навылет в грудь и горло аромата — самого желанного, самого вкусного — единственно нужного! Он подхватил Минхо под задницу и понёс в дом. Омега не противился, лишь стискивал волосы Чана и страстно обцеловывал ему лицо, мешая идти и подводя к краю. До спальни они не дошли. Чан донёс Минхо до выступа стены, который обозначал границы большой лаундж зоны, и, опустив на ноги, прижал его к нему. Он обхватил лицо омеги и стал жарко его целовать. Руки Минхо заскользили по его телу, он почувствовал, как его ногти оставили ему полосы на спине, пальцы жадно смяли плечи и бока, а потом нагло легли на задницу, обтянутую влажными плавками. Он снова ухватил подбородок Минхо, уже грубее, жёстче, и, заглянув в плывущие глаза, прорычал: — Ты ведь понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю? — И, чтобы тот уж точно не усомнился, рванул на нём рубаху одной рукой, чувствуя, как отлетают в строну несчастные пуговицы. Глаза Минхо блеснули, а губы искривила пошлая ухмылка. — Полторы штуки баксов, — выдохнул он Чану в рот. — Справишься? — Плевать! Чан припал к алым от жара губам и снова сунулся в горячий омежий рот. Он твёрдо прихватил лицо Минхо своими ладонями и стал трахать его языком. Ему всегда это безумно нравилось, а вот Минхо всегда бесился от этого, однако именно это его всегда заводило сверх всякой меры. Так было и сейчас. Омега недовольно зарычал, его руки впились сильнее в задницу Чану, и он стал жадно её мять, поддаваясь альфе и давая вытрахать свой рот. Чан оторвался от него и перевернул их, оказываясь прижатым к колонне. Он сощурился и снова заглянул Минхо в глаза. — Хочу тебя, — сипло прошептал он. — Хочу тебя, омега. Минхо хитро ухмыльнулся и облизал свои невозможные губы. Чан угрожающе зарычал, но Минхо уже медленно сползал на колени, оглаживая по пути тело Чана и… стягивая с него плавки. Он кинул лишь один взгляд на альфу снизу — и Чан почувствовал, что сейчас кончит, но стиснул зубы и, положив руку на голову омеги, властно притянул его к своему стоящему члену. — Давай… Давай, Хо, хочу, чтобы сегодня сам, а я… а-а-аххарр… Отчего-то в этот раз всё чувствовалось как-то по-особенному — остро, горячо, мокро. Минхо ласкал его умело, вылизывал и сосал, брал глубоко и втягивал щёки, так что Чан решил предоставить ему свободу и лишь для собственного удовольствия стискивал его волосы, иногда задерживая его на члене подольше, чтобы ощутить судорожный глоток — и пробивающую по паху и животу сладкую судорогу. Ничего не стесняясь, он хрипло постанывал и иногда оглаживал в качестве поощрения горячую щёчку трудолюбиво отсасывающего ему любовника. Глаза Минхо были прикрыты, он никогда не смотрел вверх, на Чана, если вот так стоял перед ним на коленях, и Чан смирился с этим, не настаивал, научившись ловить кайф от вида трепещущих мокрых ресниц и растянутых вокруг его члена невозможных губ. Он едва не упустил время — так было сегодня ему хорошо, очнулся, когда был уже почти на грани, рывком поднял задыхающегося Минхо на ноги и снова прижал к стене. Глаза у омеги расплывались, лицо было мокрым и блестело от слюны, так что Чан, урча, с наслаждением кинулся его облизывать. Минхо застонал, откинув голову, когда Чан опустился ему на шею и стал оставлять влажные, горячие, алые следы, откровенно метя омегу, показывая свою власть над ним. Всё внутри у Чана бушевало от мускусно-крепкого желания завалить омегу на пол и взять немедленно, быстро и жёстко, он безумно соскучился по своему котёнку, но понимал: нельзя. Не сегодня. Сегодня Минхо должен быть смирён удовольствием, он должен получить очень много, чтобы у него больше не было сил возражать и упрямиться. Поэтому Чан страстно гладил полуобнажённую грудь Минхо, не пытаясь снять с него рубашку, так как уже решил, что сегодня трахнет его в одежде. Они редко так делали по определённым причинам, но сегодня… сегодня Чану можно было всё: омега сам ему это разрешил, когда полез к нему первым. Да он и знал, что, чем больше дикой страсти он проявляет, тем больше течёт и тает Минхо. Искусав омеге шею и доведя до полубессознательного состояния, Чан развернул его и отодвинул от стены, заставив опереться на неё руками и выпятить задницу, а потом, грозно урча и заранее сглатывая в предвкушении, он опустился перед ним на колени. — Чаа-ан… Чани… — услышал он жалобный стон. — Они дорогие… Чани, н-не-е… Договорить он не успел: почувствовав прилив какой-то животной ярости, Чан рванул на нём брюки — и они разошлись по шву, обнажая для него то, до чего он страстно хотел добраться. Минхо сокрушённо заахал, а потом протяжно и долго простонал, когда Чан, рванув пропитанные смазкой брюки пошире и разведя его ягодицы, с силой всосался в розовое колечко, тоже до пошлых стонов мокрое и сладкое. Он лизал широко и жадно, он всасывался страстно, проникал языком и пил, просто пил обильную смазку — вкусную, ароматную, только для него предназначенную! Он тискал бёдра Минхо, от которых всегда сходил с ума, а омега в его руках выстанывал покорно, громко, почти криком кричал от восторга: — Да-а, да! Да-а… Ммм… Чани, ты… ты… Да! Да! Да-а-а! Момент, когда Минхо кончил в штаны, Чан едва не пропустил — уловил краем опьянённого сознания: омега сжался и смазка хлынула обильнее, заливая Чану губы и подбородок, а стоны стали рваными и высокими. О, эти стоны Чан знал очень хорошо. В таком состоянии Минхо мог простить всё, спустить всё на свете с рук и поддаться на любые уговоры. Однако слова замерли у Чана на устах. Омега подрагивал, слабый и такой податливый в его руках… Это Чана и погубило: он не удержался. С рычанием он выпрямился, надавил Минхо на поясницу, заставляя сильнее оттопырить задницу, и вошёл в него — тугого, мокрого, горячего, до невозможности соблазнительного… Минхо вздрогнул всем телом, но не вскрикнул, не заворчал недовольно, наоборот — опёрся на стену плотнее и подал задницей назад, желая насадиться глубже. Плотнее обхватив его бёдра и запрокинув голову, Чан прикусил губу и стал долбить его — размеренно, жёстко, входя до упора и выходя наполовину. Всё тело его пронизывало почти болезненное наслаждение, а в паху было так жарко и сладко, что он содрогался от этого ощущения. Ему хотелось ещё быстрее, ещё сильнее, он перехватил Минхо под животом и через грудь, почти лёг ему на спину и, рыча глухо и бархатно, стал двигаться мельче, но на предельной скорости, ощущая тело своего любимого полностью своим, хотя и всё ещё одетым. Именно эта одежда сейчас подстёгивала его: он трахал не просто омегу — он трахал своего начальника, чёртова Ли Минхо, который так много крови ему попил, так больно делал, игнорируя его, делая вид, что они вовсе и не знакомы, а потом… Чан жмурился и рычал от счастья, ощущая, как покорно двигается тело под ним, подстраиваясь под его движения, как чуть подрагивает Минхо, стискивая его руки своими пальцами, как течёт, отвечая на эту его почти животную страсть. … потом этот самый холодный и жёсткий начальник Ли подарил ему самую сладкую и горькую ночь в его жизни — ту ночь в Японии, где пришёл к нему, чтобы отдаться, чтобы помочь в воображаемый гон, и не разозлился, когда узнал, что никакого гона нет. Тогда Чана это поразило, именно тогда он понял, что вся эта холодность, надменное фырканье и гордые кошачьи взгляды — всё напускное, всё — не для него. Не для истинного альфы, которого Минхо готов ласкать, баловать божественной своей сиренью и своим телом — до одури соблазнительным. Когда он осознал, что Минхо не просто согласен — хочет быть с ним, вот тогда, наверно, он и был самым счастливым человеком на всей земле. Чан чувствовал, что близок, что всё внутри него загорается знакомым пламенем, которое катит по венам и собирается волной внизу живота. И как и всегда, мысль о том, что надо пометить омегу и посадить его на узел, заклубилась настойчивым туманом в его голове, перекрывая разум и рассудительность. «Мой, мой… Мой, этот омега мой! — задыхался в рычании его внутренний альфа, и Чан вместе с ним рычал громче. — Они хотят забрать! Они хотят… хотят…» Но, как и всегда, он лишь стискивал зубы и старался думать о другом, продолжая вбиваться в жаркую мокрую тесноту и распаляясь всё сильнее от желания втиснуться в неё всем своим телом. «О другом… другом!» — И он заставил себя открыть глаза и опустить взгляд — чтобы задохнуться от восторга при виде разодранных дорогущих брюк омеги, которые едва уже могли скрыть от него обожаемую задницу! О, да, каждый раз теперь, видя Минхо в коридорах компании, он будет вспоминать, как рвал на нём эти брюки — и омега не смел ему помешать! Как податливо раздавались для его члена эти розовые половинки и он прижимал к себе дрожащее упругое тело, ощущая себя готовым мир перевернуть от бурлящих в крови сил. Снова и снова он будет смотреть на деловито щурящегося Минхо, на его упрямо сомкнутые губы, ловить его суровый взгляд — и ощущать возбуждение и наслаждение от этих воспоминаний, а также от осознания: он получил своего истинного, добился, смог, сумел! Да ещё и какого истинного! Да, да! Он гордился своим омегой! Он так им гордился! Самый смелый и самый уважаемый в такой компании! Самый гордый и уверенный в себе! Самый умный и… Самый красивый, нежный, сладкий, розовый, горячий, влажный — невозможный! Самый послушный, так сладко стонет, так беспомощно жмурится и дрожит! Котёнок... Котёнок мой... Ммм... Да, да! Да-а-а! Совершенно неожиданно для себя он содрогнулся всем телом и хрипло громко вскрикнул, кончая внутри Минхо… А того так же резко выгнуло, он согласно с Чаном задвигался — и вместе с ним выстонал высоко и сладко: — А-а-альфа-а-а… Да!.. Чана сотрясало ещё какое-то время, так как оргазм был невероятной силы, такого наслаждения он до этого точно не испытывал никогда! И этот омега в его руках — он теперь полностью… полностью его! Потому что… Он никак не мог собрать мысли и не понимал, почему так яростно и счастливо беснуется альфа внутри него. ...потому что… Чан стиснул Минхо в руках и вжал в стену, притираясь всё ещё стоящим членом ему между половинками. — Хо-я… Мой Хо-я… — глухо пробормотал он. — Не отпу… щу… Хочу тебя… Ещё хочу… ещё… Он понимал, что должен отпустить, что надо немедленно сказать Минхо, чтобы шёл в ванную, переодевался и… — Не отпускай меня, альфа, — жарко выдохнул Минхо. — Не отпус… скай… люби...мый... И Чан, покорный этому рваному выдоху, подхватил его на руки и понёс в спальню. Наплевать. На всё наплевать! Пусть весь мир ждёт, пусть провалится к чёрту, к дьяволу — этот омега только его, и он будет его трахать столько, сколько тот захочет. Или выдержит.

***

— Ты мне должен полтора косаря зелёных, — лениво мурлыкнул Минхо, жмуря свои круглые кошачьи глаза. — Я этот лук по частям собирал, хотел перед мужем братца Джонхо похвастаться. А то эта сука постоянно твердит, что я в своих деловых костюмах просто гроблю себя и многое теряю как омега. — Он идиот, — успокаивающе гладя его по боку, пробормотал Чан. — И, честно говоря, тебя не это должно сейчас волновать. Странно, что тебе до сих пор не позвонили. — А у меня телефон в пиджаке, — беспечно зевая, сказал Минхо. — Я его где-то у бассейна бросил. Кстати! — вдруг встрепенулся он, поднялся с Чановой груди и замер над ним, прикусив губу и сверля его тут же сосредоточившимся взглядом, а потом повторил чуть тише: — Кстати, да… А скажи, — словно что-то новое и не очень уверенно начал он, — ты бы… Мм… А вот когда ты меня в душе сейчас трахал… Ты там, когда я тебя в шею кусал, что-то говорил, я просто… мм… Чан закрыл глаза плотнее и почувствовал, что краснеет. Да, говорил. Не выдержал — попросил о метке. «Укуси, — шептал, — пометь меня, Хо-я, сделай… своим…» Идиот. Он понимал, что о таком надо договариваться заранее, что просто безрассудно поддался своему волку, что нельзя было так распускаться, но — не выдержал. Потому что больше всего на свете хотел пометить в ответ и боялся, что не сдержится — пометит первым и без спроса. Минхо, как он думал, не услышал, поглощённый вылизываниями его шеи, а он, видишь, что-то — да запомнил. Чан молчал, пытаясь сообразить, как и что сказать, чтобы не нарваться на недопонимание, и решил перевести тему. Он открыл глаза и, прямо глянув в лицо омеге, чуть нахмурился. — Не помню. — Вышло резковато, но как уж есть. — Минхо. Ещё ведь не поздно. Скажи отцу, что задержался, поезжай, прошу тебя. Взгляд Минхо стал отстранённым, он вздохнул и снова лёг ему на грудь, обнимая и закидывая на него ногу. — Не поеду, — тихо сказал он. — Ни за что не поеду. Я уверен, что он не просто так приказал тебе не приезжать. Скорее всего, он позвал кого-то из Канов или этого тупого недоросля Мин Хиюка, который меня на пять лет младше — а туда же, слюни пускает и… — Чан грозно зарычал, стиснул его сильнее, и Минхо, хихикнув, умолк. Но лишь на мгновение. — А что ты хотел? Думаешь, моего отца что-то смутит? Нет, Чан, нет. Я ему чётко сказал в прошлый раз, что хожу на все подобные мероприятия только с тобой. Он не понял. Я объяснять дважды не намерен. — Вы стоите друг друга, — рассеянно отозвался Чан, обдумывая мысль, которая только что пришла ему в голову и, как заноза, сразу засаднила, не давая от себя отмахнуться. — Мы стоим, — со вздохом отозвался Минхо. — И это нам может помешать. Я понимаю, а он давит и даже не пытается меня понять. С ним можно только решительно и уверенно, иначе, едва почувствовав слабину, он накинется и сожрёт. И не подавится. Поэтому… — Он вдруг снова приподнялся и решительно вырвался из рук тут же снова потянувшего его на себя Чана. — Нет, стой, — сказал он твёрдо, — пусти. Я сейчас. Чан проводил его взглядом и плотоядно облизнулся. Обрывки дорогого костюма с Минхо он содрал ещё во второй их заход, так что сейчас по его дому омега светил голой задницей. Благо, прислуга сегодня не приходила, так как по выходным Чан в доме желал быть один. Ну, то есть вместе с Минхо — и рядом чтобы никого не было. «Вернётся — снова завалю, — подумал он. — И похрен на всех. Он не пойдёт, это ясно. Упрямый котёнок! Тут уж не перешибёшь. — Он перевернулся на живот, и взгляд его упёрся в ящик тумбочки, в котором уже полмесяца лежало самое важное… То есть лежало то, что воплощало собой самое важное, наверно, на данный момент его решение. — Завтра… Завтра… Я был уверен ещё вчера, что ты согласишься, котёнок, но сейчас… — Он тяжело вздохнул. — Завтра ещё целый день. И за этот день после сегодняшнего тебе столько придётся вытерпеть… И какое же настроение у тебя будет, когда ты придёшь ко мне завтра? — Он почувствовал, как тревога неуклюжим, липким лизуном стала ворочаться у него в груди. — Минхо… Хо-я, милый, а если завтра ты мне… — Он зажмурился. — Нет, нет, нет! Не может быть! Второго раза я просто не пережи…» — Чан! Он вздрогнул и подскочил на постели, быстро оборачиваясь. И замер, недоверчиво глядя на Минхо, который стоял перед кроватью на одном колене, и в вытянутой руке у него была коробочка… со сверкнувшим в свете закатного солнца, мягко обливающего комнату прощальным светом, кольцом. Золото с тремя небольшими бриллиантами. Сердце у Чана ухнуло куда-то в живот, в горле что-то булькнуло, и он растерянно заморгал, не веря своим глазам. На лице Минхо появилась мягкая усмешка, он чуть приподнял брови и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать (действительно, что же?..), но Чан подхватился с постели, перенося ноги на другую её сторону, и успел отчаянно вскрикнуть: — Нет, нет! Не смей! Он рывком открыл ящик и дрожащими пальцами поймал заветную коробочку с кольцом — похожим, но с вязью по ободу и двумя алыми турмалинами. Развернулся, перепрыгнул через постель и, глядя прямо в изумлённое лицо Минхо с огромными, полными звёзд глазами, торопливо сказал, опускаясь перед ним на колени и протягивая ему коробочку: — Выходи за меня! Выходи, слышишь? Получилось немного угрожающе, и он только сейчас сообразил, что коробочку не открыл. Тут же вцепился в неё другой рукой, пытаясь открыть, но, как назло, у него не получалось, и он зашипел от досады. — Я согласен, — тихо сказал Минхо. Чан снова поднял на него взгляд и застыл, поражённый: в глазах Минхо стояли слёзы. Впервые… Чан впервые видел слёзы в этих глазах. В этих слезах светились светлячки и все бриллианты мира сейчас завидовали их красоте. Минхо взял у него из ослабевших рук коробочку, легко открыл её и протянул обратно. — Надень, — попросил он, — сам надень. Чан осторожно надел кольцо ему на палец и, закрыв глаза, прильнул к его запястью поцелуем. — Теперь я, — чуть слышно сказал Минхо, и Чан тут же протянул ему руку. Кольцо оказалось впору, и он невольно залюбовался красотой камней. — Нравится? — спросил Минхо, и Чан, счастливо ему улыбнувшись, кивнул. Внезапно на лице омеги появилось капризное выражение, он надул губы и ткнул пальцем Чана в плечо. — Мало того что мы оба голые, что уже против всех канонов… — Чан невольно прыснул и засмеялся, попытавшись схватить омегу и притянуть к себе, но тот не дался, лишь поиграл бровями и продолжил: — Ты мне ведь не ответил даже. А я формально первым сделал тебе предложение, по крайней мере, первым встал на колено. Чан чуть прищурился и, подражая ему, так же надул губы и тронул их указательным пальцем, словно задумываясь. — Ну, не зна-а-аю-у-у… — протянул он. — Вообще-то мне надо подумать… Минхо фыркнул и зашипел рассерженным котом: — Что? Подумать? Ты только что из меня душу вытрахал несколько раз, у меня в ванной твоя зубная щётка, ты мой истинный, в конце концов, — и ты хочешь подумать?! — А я серьёзный альфа, — всё ещё дуя губы и едва сдерживая хохот, манерно ответил Чан, — я с бухты-барахты такие решения не… Договорить ему Минхо не дал. С яростным рычанием он накинулся на него, повалил и стал катать по полу, щекоча, щипая и кусая, когда мог дотянуться… В общем, устроили они форменное безобразие. А ещё взрослые люди, да? Но иногда и взрослым можно так себя вести. Особенно перед лицом надвигающихся бурь, которым они решили противостоять рука об руку, уверенные друг в друге и в том, что дальше — только так. Вместе.