Бракованный

— Ну, что ты… Лёш… Ну, перестань уже, а? Да вот же он я, никуда не делся! Горбач, блин, выручай! Хотя, что ты знаешь-то… Вань, ты тогда скажи: у вас, омег, всегда так? И как это, блин, остановить?! Ага. Толку-то от них. И Горбач, и Ванька, вместо того, чтобы нормальный совет дать, смотрели на меня, вылупив глаза. Словно чудо чудное узрели. Помощники, вашего отца! Тьфу. Хотя, честно говоря, я их понимал. В первый раз они видели Пантеру растерянным. И мало того, что растерянным, так ещё и мурлыкающим над омегой, как над новорожденным котёнком. А я не только мурлыкать был готов. Я вокруг Своего клубком свернуться хотел, от всех его загораживая. А если кто полезет, тому — когтистой лапой по морде, и острыми зубами в глотку. Только вот, чтобы к себе в берлогу Моего отволочь и от всех спрятать, надо было сначала его хоть в машину запихнуть. А как это сделать, если он в мою рубашку тощими цыплячьими лапками вцепился намертво, и не оторвать? Вцепился, прижался, и давай лепетать, на своём, омежье-картавом: — Пантеочка, ты живои? Ты живои?! Поему на тебе къовь?! Тебя били? Стъеляли? Я же говоил — нельзя ездить! Ты мне обещал! Вот же упёртый! Ругается и ревёт, ревёт и ругается одновременно. Да… Нам, альфам, никогда омег не понять. И вообще, не умею я омег утешать! Даже и не знаю, как это делается. Как конкурента к стенке прижать — знаю. Как администрацию уломать деньги выделить на новую спортплощадку — умею. А вот как рыдающего омегу успокоить, и не просто омегу, а Своего, каждая слезинка которого — ожог по сердцу, не знаю! Нет у меня такого навыка, блин! Не, я могу, конечно, ещё постоять, как столб. Потерпеть, подождать, пока этот омежий водопад сам иссякнет. Но у меня уже рубашка от его слез и соплей на груди отсырела. И нервов никаких нет видеть, как он убивается, бедняга. Короче, пора принимать меры. А раз рычать тут явно бесполезно, придётся действовать по-другому. Как там отец папу успокаивал, когда его однажды с охоты привезли, с огнестрелом ноги? — Лёш… Лёша! Послушай меня. Я точно живой, а кровь не моя, это раз. У меня вся рубашка в твоих соплях. Это два. Смеркается, ребята, Олег и Ваня, домой хотят, а другие ребята, которых мы в бункере заперли — выбраться оттуда. И если у них это получится — у нас будут проблемы. Это три. Потому, давай мы сейчас тихонечко, ножками-ножками, пойдем до машинки, сядем и поедем до дому, ок? Из всего услышанного Мой, походу, уловил только про размазанные сопли. Потому что усиленно зашмыгал длинноватым носом, покраснел, и попытался отступить. Ну, тут уж я не стормозил: прижал теснее, приобнял, развернул на сто восемьдесят градусов, и к джипу повёл. — Отлично, идём-идем… Вот и умница… Вот, хороший омежка… Сейчас сядешь, глазюки вытрешь, нос высморкаешь… Услышав за спиной подозрительный булькающий звук, я обернулся и грозно глянул на тех, кому там от моих мурлыканий смешно стало. Эти двое в моменте изобразили постные рожи. Один в небо уставился, второй сделал вид, что в кустах что-то интересное увидел. Ага. Вот и молодцы. Короче, кое-как, с песнями, плясками и уговорами, усадил я Своего в машину, на заднее сиденье, и передал под крыло Ване. А сам шлёпнулся на переднее, рядом с Олежкой, и мы стартанули в город. Время позднее, стемнело уже, пришлось поплутать по просёлку немного, прежде чем на трассу выехали. Но всё же выбрались, слава Альфьим богам! Пока ехали, я вкратце парням рассказал, как меня Жекины подчиненные при выходе из офиса подловили и вырубили, потому что я, дебил, на расслабоне был. Никак мне в голову прийти не могло, что опасаться надо не незнакомых Папиных бойцов, а Жеку и его ребят! Привычка доверять тому, кто столько лет служил мне верой и правдой, пересилила здравый смысл. Слишком верил я в Жекину неподкупность. А оказалось, дело было просто в величине суммы, за которую его можно было купить. — Горбач, как думаешь: что с Жекой делать будем? Олег шумно выдохнул: — А что с ним делать? Я б его лично Папе слил, но уговор есть уговор. Пообещал отпустить — придётся держать слово. Пусть пока разыгрывает спектакль перед своими. Врёт, что его какие-то твои неизвестные дружки под дулом пистолета заставили место, где тебя держали, сдать. Ребята, что тебя сторожили, меня не опознают, не зря я балаклаву на морду нацепил. Поэтому, пусть втроём сидят запертые в бункере, пока их Папины шавки не хватятся. А потом, через пару дней, подгоню ему деньги, тачку и паспорт, и пусть валит на все четыре, в братскую республику. — Ты прав, Олеж. Пусть валит. И пока или я, или Папа живы, обратно эта крыса сунуться не посмеет. Зато приложил я его напоследок знатно! За всё хорошее. А что? Сам же просил ему нос разбить. Для достоверности и отчётности перед Папой. Бля… Верно говорят — вспомни говно… Стоило заговорить про Папу и его шакалов, Ваня голос подал. — Ой… А мне кто-то звонит, с закрытого номера! Так, начинается… Я прищурился, еле сдержав угрожающий рык. Потому что отлично знал — звонки с закрытых номеров никогда ничего хорошего в себе не несли. — Спокойно, Вань, не суетись. Ставь на громкую. А остальные — рты закрыли, и тихо сидите. Собственно, маскировка звонящего «закрытым номером» накрылась большим и медным. Я его опознал с первых слов. — Иван Красавский? — Да? — Для тебя, Иван, важная информация есть. От Сергея Анатольевича. Того самого Сергея Анатольевича. Понимаешь, о ком речь? Еще бы мы не поняли! Ваня, от меня и от Горбача, не раз слышал ИО нашего «Папы». А звонил Папин шакал на подхвате, Владимир. Ваня в панике глянул на меня, я кивнул, и он отозвался в мобилу: — Да, понимаю, конечно! — Тогда сразу к делу. Иван, ты в этом году работал над созданием имиджа и контента для Патерина, для продвижения его в губернаторы области? — Д-да. — Наработки сохранились? — Да-да, а что… — Кандидатура Патерина снимается, Сергей Анатольевич принял решение самолично баллотироваться на пост губернатора. Времени мало, нужно всё сделать очень быстро. Поэтому включайся в работу. Используй те заготовки, которые для Патерина делал. Ему они уже точно не понадобятся, а у тебя есть все шансы укрепиться при новом губернаторе. Амбиции у Сергея Анатольевича такие, что карьера у тебя, Иван, взлетит, как ракета. Он буквально на днях решил в реальную политику окунуться, а уже деятельность развёл бурную, ни денег, ни сил не жалеет. Единственное, расстраивается из-за того, сколько ресурсов зря в Патерина слил. Впрочем, обратно не отмотать, а Патерина убирают из гонки однозначно. Скоро его имя никто и не вспомнит, кроме как в поминальной речи. Я еле сдержался, что бы не выматериться вслух. Вот сука, Вован, голос-то довольный! А этот чмошник тем временем продолжал Ваньку вербовать: — Если не хочешь ни за что ни про что с Патериным пропасть, завтра свяжись с человечком, чьи контакты я тебе скину, и приступай к работе. — Я?! — Ты, ты. Только учти — у Сергея Анатольевича есть свои тонкости в биографии, суровые 90-е никого стороной не обошли. Но ты парень сообразительный, выкрутишься. На то вы, пиарщики, и нужны. Телефон Вани звякнул сообщением. — Получил контакт? Завтра жду первый результат. Ваня снова в панике уставился на меня, и я яростно закивал. — Х-хорошо. Но… Как я Даниилу Владимировичу объясню, что я от него ухожу, и … Голос в динамике хмыкнул: — Ты так и не понял, что ли? Некому объяснять будет. Уедет твой Даниил Владимирович в дальние края. В ОЧЕНЬ дальние. Безвозвратно. Теперь ясно? — Ясно. — Вот и хорошо. Давай, завтра с утра и подключайся. Вечером наберу, отчитаешься, что удалось сделать. После того, как мудила Вован отключился, мы ещё с минуту молчали в ахуе. Не знаю, кто как, а я знатно офигел. Не каждый день, знаешь ли, слышишь, что тебя благополучно похоронили заживо. — Вот же Папа, вот же сука! — первым нарушил тишину в машине Горбач. — Нас с тобой стравить пытался, а сам решил вообще без нас обойтись. Ты за него всю работу сделал, из дерьма и разрухи за семь лет конфетку слепил, показатели по области поднял, а этот боров на готовенькое и пришёл. Выходит, теперь он совсем ни перед чем не остановится. У него все силовики в кармане, администрация прикормлена, денег немеряно и моральных принципов ровно ноль. — А наши наработки на что? — напомнил я. — Мы зря с Ваней сегодня утром, по-твоему, по всему городу и области мотались? У нас там собранного материала на три папиных тюремных срока набежит, если нужным людям отправить. Наш Сергей, мудила, Анатольевич не самый главный в Царстве. И повыше него есть. — Так-то оно так, но только захотят ли они в это вмешиваться? — с сомнением пробормотал Олежа. — И кто нас слушать станет? Сомнения Горбача я понимал и разделял. Но, почувствовав, как от его слов разволновалась и приуныла омежья часть нашей команды в лице Моего Истинного и Вани, решил, как мог, «держать хвост пистолетом». — Ладно, Олеж, риски попозже просчитаем. А сейчас нужно хоть какой-то план действий набросать. — План планом, но домой тебе, Данил, ехать нельзя. Значит, едем ко мне. Если Жека хочет свои бабки и тачку получить, он меня Папе не сдаст. И у меня Папины бойцы тебя точно искать не будут. — А его куда? — я кивнул на Своего Истинного. — Я его от себя больше не отпущу. — Без проблем, поехали все. Квартира большая, не старая дедова однушка. Разместимся. В итоге, мы сначала добрались на Жекином джипаре до заправки, бросили там тачку, пересели в машину Горбача, и поехали к нему, устраивать совещание. Время было уже почти ночное, но и дело у нас было такое, что откладывать до утра — не вариант. *** Квартира Горбача, купленная им пару лет назад, отличалась от моей капитально. Я бывал у него не то, чтобы часто, но всякий раз удивлялся. Если у меня, что в старых апартаментах, что в новых — окна от пола до потолка, света много, пространства много, а мебели и всякого барахла — с гулькин нос, то у Олежи — ровно наоборот. Кто ему дизайн оформлял, я не спрашивал, однако смотрелась его берлога совсем не берлогой одинокого молодого альфача, а ванильно-семейным гнёздышком. Ну, скажите, как было не вылупиться на стоящие в гостиной мягкие низкие диваны и эти, как их… пуфики? На электрический камин, цветы в горшках, ковры пушистые, бледно-поносного цвета? Кажется, такой оттенок кто-то из моих бывших омег красиво «персиковым» называл. И ещё, везде, на камине, на столах, рамочки с фотографиями стоят. А на фотографиях — сам Горбач, когда мелким был. С дедом, который ему ту, первую крохотную однушку, завещал. Ну, ладно, с фотками хоть понятно! Из всей семьи только дед у Горбача и был нормальный. Хороший, добрый и, главное, непьющий. А остальное? Ванька, когда мы к Горбачу дружной компанией ввалились, похоже, тоже был слегка удивлён по-омежьи сладкой обстановочкой у «железно-стального» непробиваемого Олега. А вот мой Лёшка ничего удивительного не заметил. Он, кажется, совсем вымотался за сегодня. Из машины выбрался бледный, да и сейчас еле на ногах стоял. Понятно, понервничать ему пришлось нехило. И не ему одному. — Ребят, давайте сначала поедим, и заодно и планы обсудим, — мудро предложил Горбач. И омегам нашим кивнул на диваны в гостиной, — Вы падайте тут, а я на кухню. Пантера, ты со мной? Лёшка мой с явным облегчением на диван шлёпнулся, телефон вытащил, и тут же стал папе своему, Ясеню, звонить. Ну да, надо же было как-то объяснить своё отсутствие дома на ночь глядя. Уж не знаю, как он там, бедолага, выкрутится. Я ещё в машине предлагал свою помощь, рвался сам с Ясенем поговорить, но Мой гордо отказался. Хех, ну, флаг ему в руки… В моём школьном прошлом лапшу на уши Ясеню навешать никогда не удавалось. На всякий случай удостоверившись, что входная дверь в квартиру надёжно заперта (как будто, если нужно, Папиных бойцов это могло остановить!), и наши омеги в относительной безопасности, я потащился за Олежей на кухню, где он неожиданно развил бурную деятельность. — Так, Пантера, чего встал в дверях, как неродной? Руки мой, и помогай. Но сначала рубашку снимай. — Нахрена? — Глянуть хочу, пока омег тут нет, где там тебя Папины шакалы приложили. Может, обработать что нужно. А то, знаю я твою натуру — молчать будешь и строить из себя грёбаного Терминатора. Что скажешь? Пришлось подчиниться. Горбач молча пару ссадин осмотрел, башкой покачал, сходил куда-то в комнаты и вернулся с аптечкой и аккуратно сложенной, отглаженной футболкой. Так же молча помазал мне бок какой-то воняющей лекарственной хренью, пластыри большие, квадратные, сверху налепил, и выдал заключение: — Готово, жить будешь. Хорошо, на нас, альфах, всё заживает, как на собаках. А пока голову переключай, и свою буйную энергию на полезное дело направь. Сейчас плов по дедову рецепту готовить будем. — Чего? — переспросил я, натягивая олегову футболку. Ну, дела! — Готовить? Олеж, нахрена готовить! Давай в доставку позвоним, суши какие-нибудь закажем. Горбач на меня, как на придурка, глянул, и заявил: — Никаких сушей и прочего дерьма! Холодильник открывай, мясо доставай, вон там, на третьей полке. И не кривись, Данил! Помню я про твой ЗОЖ. От тарелки узбекского плова на ночь ещё никто жирным не становился, ясно? Блин, походу, не отвертеться! — Мясо сюда давай, а сам морковь, лук чисти. И рис промой, вон в той миске большой, ясно? В трёх водах промой, тщательно! Раскомандовался, блин! Я ему что, повар? И вообще, чего это мы, альфы, готовить должны, а не омеги? — Дед Семён в юности в Узбекистане служил, он же военным был, — словно услышав мои мысли, начал негромко рассказывать Горбач, быстро и ловко нарезая мясо на абсолютно равные куски. — И там научился плов готовить. Никогда дедулю к этому не подпускал, всегда сам делал. Говорил, готовка — альфье дело. Омеги если только по выпечке там, по сладостям. А мясо — это наше, альфачье. Глядя, как умело Олег справляется с готовкой, я только вздохнул. Сам-то я не мастер, так, омлет запечь, куриное филе отварить, протеиновый коктейль замешать. Да с моей фитнес-диетой и вариантов не особо много. А Олежа прям отрывался! Морда лица довольная, белёсые брови уже не хмурит, и даже суровые морщины на лбу разгладились. Вон, мурлычет что-то себе под нос, рис в казан засыпая. — Ты чё, серьёзно, готовить любишь, а, Олежа? — Люблю, а что? — Олег щедро сдобрил будущий плов специями. Запах пошёл убойный, аж слюни скопились! — Только гости у меня почти не бывают, не для кого стараться. А для себя одного как-то глупо разносолы разводить. Тут и до меня, тупого, кое-что доходить начало. — Олеж, а правда, ты почему до сих пор холостой? Без Своего Омеги? Я, блин, всех по себе меряю, но ты ж — не я. Ты всегда семью хотел, нет? — Хотел, — буркнул Горбач. Попробовал ещё жёсткий рис, скривился, и добавил соли. — Хотел, но боялся. Чего вылупился, Пантера? Раз пошли такие темы, давай уже начистоту. У тебя в детстве семья нормальная была, родители, дома чисто, уютно, всё хорошо. А у меня? Напомнить? Вот, только дед Семён. А папка и отец — одного поля ягоды. Кроме бутылки, ничего не видели. И какой я этот… жизненный опыт, в семью принести могу? Да и не нравился мне никто так, чтобы захотелось по серьёзному, чтобы навсегда. — Прям никто? — Ну… — тут Горбач почему-то покраснел, что на его бледной физии никогда скрыть не удавалось. — Ты только не стебись, ок? Сегодня зацепил меня один… Ну, такой… Пахнет офигенно, брусникой, горьковато-сладкой, вкусной, врубаешься? Красивый. И смелый. Палец в рот не клади! И ещё ребятёнок у него, смешной. Смотрел на меня так… — Ого! — я охуел. Чего-чего?! Горбач влюбился?! — И дальше что? Когда встречаетесь? Какие намерения? — Да ну! — смутился Олежка. — Это я так… Я ж только имя его знаю. Дима зовут. И телефон. Он у Ивана твоего есть. Это тот самый омега, что твоего Алексея спасать от Жеки пытался. Историю на заправке я уже знал, по дороге Ваня рассказал. Поэтому сразу понял, о ком речь. Не понял одного — почему мой друган такой тормоз! — Горбач, ты дебил? Омега тебе уже и имя сам сказал, и телефон ты знаешь! Чего сидим, кого ждём? — Так я ж… — Так ты ж! А ну, давай мне эту лопатку твою, деревянную, я сам за пловом послежу. А ты вали в гостиную, бери телефон у Ваньки, и пиши своему омеге: «Добрый вечер, Дима. Это Олег. Дима, выходи за меня!». — Бля, Пантера! Я ж просил не стебаться! — А кто стебётся? Давай, вали, вали за телефоном! Звонить поздно, одиннадцатый час, у него ребенок спит уже, наверное. А написать никто не запрещает. Вот так и началась история Горбача и Димы. Исключительно благодаря мне, Пантере! Но сейчас не о них. А о другом. *** Плов у нас с Олегом получился — пальчики оближешь! Я на спорт-режим забил, и две полных тарелки умял. Хотел сверху коньяком заполировать или вискариком, но у Олега такого добра не водится — он же у нас убеждённый трезвенник. После сытной еды всех сразу и разморило. Хорошо, пока жевали, успели план на завтра набросать, потому что потом мозг уже ни у кого не варил. Олег, зевая, кое-как себя со стула поднял и потащился Ваньку домой отвозить. Сдаётся мне, он не сколько о Ваньке заботился (тому можно было и такси вызвать), сколько хотел о том самом омеге с заправки потрещать. У них, вроде, после переписки в ватсапе, уже и свидание намечалось. Благодаря мне! Короче, Ванька и Горбач уехали, а мы с Моим спать начали готовиться. Ну, как спать… Только дверь за нашими приятелями захлопнулась, мой Лёшка полотенце, выданное ему Горбачём, схватил, и уже хотел в ванную прошмыгнуть, но я его на пороге комнаты, которую нам Олег выделил для ночёвки, перехватил. — Лёш… Постой. Поговорить надо. — О чём? — глаза круглые, заволновался. А когда омеги волнуются, их запах крышесностный в десятки раз сильнее становится. Вот и мой так пах, что разум категорически отказывался работать. Но поговорить и правда нужно было. И именно сейчас. — Лёш, присядь на минутку, — я кивнул на кровать, где стопкой возвышалось «постельное», пахнущее прачечной и стиральным порошком. Своего усадил, и сам рядом уселся. Мой Омега ещё больше почему-то разнервничался. Порозовел, шевелюру блондинистую, на затылке в хвост стянутую, вперед перекинул, и затеребил. — Лёш, дело вот в чём. Я, когда тебе свадьбу и всё остальное предлагал, кем был? — Кем? — Патериным Даниилом Владимировичем, владельцем мясокомбината, агрохолдинга и ещё всякого-разного, по мелочи. Уважаемым в городе альфой, крутым управленцем и бизнесменом. Так? — Ну… так, — он всё ещё не догонял, к чему я веду. — А теперь, Лёш, я — альфа в бегах. Если дело наше не выгорит, за мою жизнь никто и рублика не даст, ясно? В лучшем случае, выделят мне 24 часа, чтобы я навсегда из страны свалил, с одним чемоданом. А в худшем… Короче… — я вздохнул. Кто же знал, что так трудно, так больно, словно в душе моей дыру кто-то наживую сверлит, будет ему эти слова сказать! — Лёша, я свое предложение про Истинный Брак обратно забираю. Никакого брака не будет. — Что?! — теперь побелел Мой Омега. Что ж его постоянно из одного оттенка в другой кидает? — Помолвка расторгнута, Лёш. Об этом выпустишь завтра свой блог, и ещё Ванька запустит инфу. Причину можете любую указать. Например, что тест на Истинность не подтвердился. Или что я, мудила, изменял тебе. Короче, пофиг. Суть в том, что когда эта инфа дойдет до Папиных волкодавов, от тебя тут же отцепятся. Ты им нафиг не нужен станешь, ясно? И сможешь дальше спокойно жить. И ты, и папа твой, Ясе… То есть, Сергей Николаевич. В Столицу переедешь, работать будешь, как мечтал, и всё у тебя будет хорошо и в шоколаде. Понятно? — Поятно, — ух ты, вот это сюрприз! Мой, вместо того что бы с облегчением выдохнуть, нахмурился, губы тонкие поджал, и смотрит на меня, как на врага народа. Чего это он?! — Завтра днём тут, у Горбача, перекантуешься. А как инфа про расторжение пройдёт, можешь домой ехать. Никто к тебе больше не докопается. Мой телефон из контактов удали. И всё остальное, что меня касается — тоже. И забудь, кто я и как звать. Как будто и не было меня никогда, ясно? Ага, и лицо вот такое злющее и делай, если кто обо мне спрашивать будет. Говори всем, что Пантера — мудак и козёл, бросил тебя, когда понял, что вы не Истинные. Повтори! — Мудак и коёл! — ого, как он рявкнул! Даже почти не картаво, злобно так, и глазами сверкнул! Зачётно сыграл, достоверно! — Молодец! Ещё как-нибудь обзови, потренируйся! — Идиот и тупица! — Ага, так! — П′идуок и эгоист! — Огонь! — Самов′юб′ённый ай′фач и т′гус! — Не, не, тут я не согласен! — правда, обидно как-то. Чё он так уж?! — Оскорблять-то зачем?! Давай как-нибудь по дру… И тут случилось что-то странное. Что-то, что я нихрена не планировал. Мой почти Бывший Истинный Омега вдруг пихнул меня на спинку кровати, навалился своим тощим телом сверху, и поцеловал. И поцеловал — мягко сказано. Впился мне в губы поцелуем, присосался, как пиявка, что в детстве в пруду за голые лодыжки цеплялись. Блять! Что происходит-то?! Этот его нереальный, разлетающийся тысячами оттенков аромат, и губы, мягкие и решительные, робкие и требовательные одновременно… Вашего отца! Интересно… Это где это он так целоваться научился?! Ревность и страсть захлестнули моментально. Ни к кому я ещё не испытывал такого, никогда. Такую нежность, волнение, жадное, собственническое желание обладать. Желание наплевать на все разумные доводы, присвоить Его себе, и не отпускать. Героические планы защитить Моего Истинного от меня же, отщепенца и изгоя, и связанных со мной проблем, разбились вдребезги, стоило ему прижаться губами, обнять, шепча спутанно: «Данил… Пант′еочка… П′идугок… Любимый…». И как тут можно было остановиться?! А, гори оно всё ярким пламенем! И Папа, и его шакалы, и вся эта долбаная жизнь! Завтра разберемся! Как-нибудь выкручусь, вывернусь. Впервые, что ли? А сейчас… Не помню, как стащил с него футболку, как целовал, точно оголодавший, длинную тощую шею, ключицы острые, ломкие. И он не отстранился, не испугался, а наоборот, льнул к моим рукам. Не слишком умело, но горячо отвечал на поцелуи, и даже реально пытался удержать инициативу! Ну, наглец! Чуть опомнившись и отдышавшись, я легонько ухватил его за золотистый блондинистый хвост, как будто поймал в сети волшебного зверя, сказочную гибкую лисицу, что сама запрыгнула ко мне в силки, и не хотела убегать. Решительно стянул тугую омежью резинку для волос, и лёгкие светлые пряди, прямые, тонкие, сияющим водопадом окутали его лицо и беззащитно-хрупкие, бледные плечи. Плечи, которые тут же покрылись ярко-алыми следами от моих губ, от бесчисленных обжигающих укусов. Мой Омега, мой Истинный, мой Любимый… Его аромат, летящий, чистый, звенящий, схожий с ароматом листвы летним утром после ночного освежающего дождя, заполнил все частицы меня. И я уже не видел ничего, кроме его прозрачно-серых глаз, в которых сверкали и сливались воедино нежность, испуг, желание и… любовь? Наплевать, что будет завтра! Сегодня ночью я помечу его собой, сделаю своим! Войду, наконец, в это хрупкое, отзывчивое к моим ласкам, гибкое омежье тело, и почувствую, как тот, кто стал для меня Единственным, забьётся в моих руках, подо мной, кончая. Одежда куда-то делась, я перевернул Своего на спину, и теперь мои губы уже без всяких препятствий касались светлой кожи, упругий язык жадно вылизывал шею, грудь, розовые припухшие, чувствительные к влажным горячим прикосновениям соски. Припухшие?! Мур-р-р… Ах ты, хитрый омежка! У кого-то намечается течка?! Обхватив вершинку губами, я услышал томный, нежный, просящий стон, и его аромат усилился, раскрылся мне навстречу, как его бёдра. Отпустив затвердевшие соски, я опустился ниже, начал облизывать мягкий, втянутый, подрагивающий живот. А потом, закрыв на секунду глаза, втянул ноздрями офигенный, будоражащий, единственный в мире запах. Запах желания Моего Омеги. Он снова застонал, подался бедрами вверх, ближе, и я обхватил снизу сильными, жёсткими ладонями маленькие округлые ягодицы. Ещё раз вдохнул свежий яркий аромат, ставший вдруг возбуждающе-сладковатым, откровенным, призывным, чуть горчащим. Наклонился и взял в рот отвердевший, подрагивающий от нетерпения, небольшой омежий член. Сладкий, вкусный, подтекающий мелкими прозрачными каплями. Играя, провёл языком по мягкой, покрасневшей, гладкой головке, и стал широкими мазками неспешно вылизывать, касаясь маленькой дырочки уретры. Замурлыкал, расслабился от удовольствия, смакуя его вкус, слыша его участившееся дыхание… И тут же чуть не взвыл, когда тонкие пальцы моего Истинного внезапно вцепились мне в тёмные густые волосы, и требовательно потянули. Вот это да! Какой наглый! Я мысленно усмехнулся, и повинуясь хватке Своего Омеги, насадился ртом сильнее, позволяя ему проникнуть глубже в горло. Сделал пару глотательных движений, и тут же услышал в ответ рваный стон. Кажется, моему малышу такое понравилось? Угу… Понял! Что ж, в следующий раз поиграем так подольше, а сейчас терпеть уже не было сил. Я отстранился, снова переместился выше, и, мурлыча на низких, утробных нотах, вылизывая и игриво покусывая нежное белое ушко, поднял Своего омегу, почти невесомого в моих мощных альфьих лапищах. Осторожно перевернул и поставил на колени. Требовательно надавил на узкую спину, заставляя лечь грудью на незастеленный, жёсткий матрас. И Мой охотно, с готовностью подчинился, прогнулся подо мной, вздергивая вверх круглую попку, белую, как сливочное мороженое. М-м-м… Да-а-а! Лизнуть, пройтись мокрым горячим языком по упругим половинкам, раздвинуть сильнее, и нырнуть между… Ох, да ты и правда потёк для меня, мой сладкий! Крупные редкие капли появлялись из розоватой сомкнутой дырочки, поблескивая, прозрачной влагой скатывались вниз, на покрытые светлым мягким пушком яички. И я снова замурчал, с наслаждением вылизывая плотно сжатое колечко. Мр-р-р, сладкий, вкусный, только мой! Давай же, ну, откройся для меня, под моим умелым гибким языком, под моими пальцами! Чем больше я ласкал потайное омежье местечко, тем громче и откровеннее Мой стонал, тем крепче и судорожнее цеплялся руками за матрас. Тихо, тихо, малыш! Не спеши! Всё будет. Нужно только хорошенько тебя подготовить, да? Влажный от омежей смазки, палец вошёл почти без усилий. Мой Омега вздрогнул и замер, прислушиваясь к ощущениям, но когда я начал медленно и ритмично массировать чувствительную к ласке дырочку — тут же прогнулся сильнее и выпятил попку навстречу. Так, мой красивый, так, мой умница! К одному пальцу добавился второй, и дело пошло ещё лучше. А вот третий поместился уже с трудом. Мой на секунду напрягся, но стоило тихонько подвигать туда-обратно, размазывая по сжимающим меня гладким стенкам обильно сочащуюся прозрачную влагу, снова выдал протяжный возбуждённый стон. Подтянутые к плоскому животу яички и порозовевший на головке член блестели от моей слюны и смазки, омежьи вздохи и стоны усиливались. Значит, мой малыш готов к своему первому разу. Лишь бы не кончил раньше времени, слишком уж он отзывчивый и горячий оказался! Ещё раз полюбовавшись на мокрую приоткрытую дырочку, растянутую моими пальцами до нужных размеров, я сместился ближе. Вжался твёрдыми тренированными бедрами в маленькие омежьи ягодицы. Надавил сильнее, и крупная головка, с усилием раздвигая узкое, намокшее, девственное отверстие, медленно вдавилась внутрь. Он вскрикнул, то ли от боли, то ли от волнения. Сжался, дёрнулся, пытаясь соскочить, заскулил ещё сильнее, и вот это был мой косяк! Я, тупица, опьяненный страстью, счастливый, что дорвался до желанного омеги, забыл про главное! — Тихо, мой маленький! — теперь я шептал, просил, уговаривал. — Закрой глаза, и дыши. Дыши глубже, почувствуй меня, мой запах, слышишь, малыш? Мой личный аромат, аромат его Истинного, наконец распустился над ним, проник в лёгкие, окутывая, успокаивая, расслабляя. Послушный, он задышал часто, и не прошло и минуты, как напряженное хрупкое тело чуть обмякло, опять стало мягким и податливым. Я снова двинулся внутрь, и теперь головка вошла целиком. Я выдохнул, крепче ухватил его за дрожащие, влажные от пота бёдра, и несколькими сильными толчками, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться в быстрый, рваный ритм, вогнал ему полностью. Он заскулил, задёргался в моих руках, и сердце сжалось, разделяя с ним страх и боль первой в жизни вязки. Я и хотел бы обойтись без этого, но нельзя. Всё, что я мог сделать — это чуть смягчить его боль, действуя аккуратно и неспешно. Поэтому, хоть яйца у меня уже буквально звенели и взрывались от желания засадить со всей дури и трахать до искр перед глазами, я замер, давая ему привыкнуть. А когда он, снова вдохнув мой аромат, чуть разжался, подчиняясь, я вознёс хвалу всем богам, и наконец-то задвигался. И реально, оказалось — интернет и сайты про Истинность не врали! Ощущения были охрененные. Узкий и гладкий, он сжимал меня изнутри, при каждом движении высекая искрящиеся молнии наслаждения, кайфа, охуенного удовольствия. Я двигался в нём, наращивая темп, усиливая толчки, потому что сдерживаться становилось все сложнее. Крупный альфий член свое альфье дело делал «на отлично», давил куда нужно, и Мой стонал уже не от боли. Тихий, испуганный голос стал низким, томным. Стоны — горячими, бесстыдно громкими. За каждым проникновением он вздергивал ягодицы сильнее, тянулся за выскальзывающим наружу членом, и скулил от удовольствия, когда мощным сильным толчком я вгонял ему на всю длину, проходясь по простате. Колени разъезжались, скользили по поверхности матраса, и когда я уверенно подхватил его под живот, едва коснувшись раскачивающегося омежьего члена, он вдруг закричал, дёрнулся, и сжимая меня мелкими, короткими пульсирующими охватами, кончил обильно и густо, пачкая себя и мою руку брызгами жемчужной тёплой спермы. Значит, пора! Я жёстко задвинул ему в последний раз, ухватил, поставил на колени, одним плавным кошачьим движением лег грудью на белую узкую спину, и впился клыками в гибкую шею. Мой закричал, громко и протяжно, сливаясь в голос с моим рычанием, когда внутри него распустился слишком большой для юного, невязанного омеги, альфий узел. Задёргался, заскулил, переступая худыми коленками по матрасу, пытаясь уйти от ощущения разрывающего изнутри давления, боли, но позволять ему двигаться было нельзя. Поэтому я крепко схватил его за бёдра, заставляя замереть, и прикусил за нежную шею сильнее, выпуская в кровь обезболивающий компонент, что выделяется в альфьей слюне в момент вязки. Вещество, по воздействию похожее на наркоту, как говорили альфологи. И правда, стоило мне так сделать, как Мой задрожал, прикрыл глаза, длинно, со всхлипом, выдохнул и перестал вырваться. И я наконец-то смог отпустить себя, смог кончить. Долго, густо, обильно, раз за разом, как бывает только во время полноценной вязки. Наполняя его собой, своим семенем. Присваивая себе, помечая. Меняя его прежний запах, отдавая свой и забирая его аромат. Принимая Его целиком в себя, в свою жизнь, под свою защиту. Его, моего Омегу, моего Истинного. Единственного, кто был мне нужен в этом мире. Навсегда. *** Разнеженного и умиротворённого после тёплого душа, я принёс Своего из ванной и уложил на застеленную кое-как, впопыхах, пока он мылся, кровать. Мой прижался ко мне, доверчивый и беззащитный, как котёнок, и моментально уснул. А на меня, как ударом поддых, внезапно накатила бесконечная, давящая усталость. Сон сбежал, заснуть не давали тревожные и безнадёжные мысли. Как же заебало биться и биться лбом о глухую стену. Может, махнуть рукой на эту сраную войну с Папой и его приспешниками? Переписать на него акции, продать хату, тачку, снять все сбережения, взять Своего в охапку, и рвануть на ПМЖ в тёплую азиатскую страну? Или на Кипр, к примеру. Чем плохо? Там вообще, почти как в нашей, Великой. Половина бизнесменов из 90-х давным-давно на Лимассоле окопалась. Климат офигенный, налоговые льготы, море тёплое, чистое… Точняк. Замётано. Завтра же звоню Папе, и… В это время Мой вдруг пошевелился, вздохнул, обхватил меня тощими руками, и что-то пробормотав, нежно-мурчащее, омежье, снова уснул. А я, идиот, вдруг вспомнил других омег — тех, с комбината, которым во время забастовки пообещал, что со всем разберусь. И понял — никуда я не уеду. Свалить легко, особенно с нехилым баблом. Остаться — гораздо труднее. Но свалить — значит, отдать город на откуп рвущимся к власти мудилам. Город, область, всех жителей. Тех, за кого я столько лет… был в ответе? Не, можно глаза закрыть, уши заткнуть, и поверить в сказочку, что тут всё и без меня будет тип-топ. Ну, подумаешь, заграничные инвесторы? Ну, подумаешь, химозные продукты, слив отходов в Чёрную речку, где в детстве плотву ловил, и радиоактивная свалка в Брусницыно, рядом с детскими санаториями? Я что им, ебаный Супермен? И без меня как-нибудь разберутся. Только вот знал я, что не разберутся. И что, если отдать город в руки Папе, очень скоро всё снова откатится обратно. К тому, что я увидел, когда вернулся из Столицы семь лет назад. Дышащие на ладан предприятия, нищенские зарплаты, угрюмые, озлобленные лица омег и бет. Альф вообще по пальцам пересчитать, потому что кто спился от безнадёги и депрессняка, а кто на заработки в Столицу уехал. И вишенкой на торте — мой мясокомбинат и агрохолдинг, работающие под иностранной маркой, и выпускающие напичканную гормонами и химозой безвкусную отраву. А значит, нет у меня никаких вариантов. Нужно принимать план Горбача и Ваньки, и стоять насмерть. До последнего.