Когда ты наследник

Осень — время меланхолии и медлительных размышлений, увядающей природы и вялотекущей повседневности. Весь мир словно пытается экономить накопленный за лето «жирок», чтобы его хватило на пропитание предстоящей суровой зимой. Даже пожелтевшие листья деревьев падают на землю как-то неторопливо, покачиваясь из стороны в сторону, и тихонько шуршат: «Не спеши, братишка, зима близко». Единственное, что хоть как-то заставляет окружающую действительность шевелиться, — это резкие порывы все больше холодеющего с каждым днем ветра, забирающегося под легкие шифоновые рубашки и задирающего летящие кружевные юбки. Хосок не любил осень. Точнее, он не любил себя осенью. Он превращался в растаявший на солнце пломбир, растекшийся на кровати, заставляющий себя покинуть теплое место, только чтобы оно вновь стало немного приятно прохладненьким. Какой кайф вернуться домой и коснуться освежающе бодрящего постельного белья, которое тут же проникается температурой тела и укутывает нежностью. Обычно ему не хотелось двигаться, не хотелось выползать из-под одеяла, в которое он заворачивался как начинка шаурмы в лаваш. Тепло и комфортно? Да. Но именно это бесило больше всего — он мечтал, чтобы вместо ткани его лавашом стали руки и мерно вздымающаяся грудь любимого человека, а начинку он бы предпочел в виде медлительных поцелуев за ушком и ласковых поглаживаний внизу живота. Хосок любил свое одиночество, но, в то же время, яростно его ненавидел. Тем не менее эта осень не была похожа ни на одну из предыдущих двадцати четырех, прожитых Хосоком. Теперь все мысли были заняты Ким Сокджином, а для вылазки из теплых объятий одеяла не нужно было заставлять себя и уговаривать — Ким Сокджин стал причиной его хорошего настроения и отсутствия традиционной меланхолии. Сестра сразу заметила изменения в поведении брата, но ничего не говорила — просто наблюдала. Однажды она застала его в шесть утра за приготовлением завтрака, что уже было удивительно, но, кроме этого, Хосок напевал веселый мотив себе под нос и, о боги, пританцовывал, выкручивая худые бедра в разные стороны и рисуя знаки бесконечности. Тогда она все поняла. Тогда она пообещала себе во что бы то ни стало помочь любимому брату обрести счастье. За сутки до свидания с Сокджином Хосок в очередной раз заворачивается в теплое одеяло и перелистывает альбом со своими детскими фотографиями. С каждого снимка на него смотрит веселый, пока еще ничего не понимающий мальчишка, как всегда улыбающийся белыми зубами и сверкающий лучезарными бусинками на месте глаз. Менялось лишь место съемки и окружающая компания. Хосок не узнает себя на этих фото, однако узнает своих родителей. Они такие же, как и сегодня, вчера, да и в любой день: задумчивые, серьезные и немного печальные. Отец давным-давно начал строить империю, которую имеет на данный момент. Хосок не знает его другим. Пролистывая снимок за снимком, сменяя одну картинку на другую, Хосок все больше убеждается: он не хочет такой жизни ни себе, ни будущим детям. Он не желает и дальше жить по расписанию, составленному на годы вперед. Он искренне надеется, что Ким Сокджин вырвет его из этого порочного круга. «Не знаю, как ты это сделаешь, но молю, помоги».

***

Улица Мендон — самое популярное место в Сеуле для неспешных прогулок и шоппинга днем, для невероятного гастрономического оргазма вечером и дурманящего алкогольного отрыва ночью. Здесь всегда полно народу: будь-то туристы или местные, влюбленные парочки или гордые одиночки, шальная молодежь или пожилые, но еще довольно подвижные люди, не утратившие страсть к жизни. Каждый найдет в этом месте что-то на свой вкус и кошелек. В вечернее время Хосок был здесь однажды — в прошлом году сестра привела его отметить успешное окончание колледжа, желая провести как можно больше времени с любимым братом, на что особо не было возможности в небывало загруженном графике студенческих лет. Он запомнил тот вечер как один из самых веселых и насыщенных впечатлениями — слишком давно он так искренне не смеялся, а его вкусовые рецепторы не сходили с ума от наслаждения. Именно поэтому Хосок позвал сюда Сокджина: хотел поделиться частичкой счастья и прекрасных воспоминаний. Завидев издалека объект своих влажных фантазий, Хосок бормочет: — Нет, ну кто так выряжается для уличных гуляний? Красиво? — он рассматривает ключицу, выглянувшую из-под чуть съехавшего набок ворота темно-зеленого джемпера крупной вязки, будто призывающую поскорее себя укусить, поддавшись искушению. Затем переключается на бедра, бесстыдно обтянутые зеленой кожей брюк на несколько оттенков темнее джемпера. — Конечно, красиво. Но на улице хо-ло-ди-на! Где куртка, господин Ким? Сокджин ловит взглядом последнее предложение и веселым тоном, в котором ощущается легкомысленность, отвечает: — Да зачем куртка? Солнце сегодня, — отмахивается и с интересом заглядывает Хосоку за спину. — Какая у нас программа? — Никакой, пока ты не оденешься, — Хосок снимает связанную пару лет назад мамой шаль, уже немного потасканную на вид, но очень теплую и мягкую, и одевает на Сокджина поверх модного новенького джемпера — тот и возразить не успевает, только смотрит с удивлением и легким подозрением. — Вот так. Зато я буду спокоен, — выпрямляет складки на плечах, заботливо проходится руками по всей длине ткани и, наконец, обратив внимание на реакцию парня, отстраняется. — Пойдем. Народу на улице Мендон всегда бесчисленное множество. Толпа смеется, гудит и перемещается в только ей известном направлении. Чтобы не потерять друг друга, Хосок предусмотрительно берет ладонь Сокджина, переплетает пальцы и начинает движение в сторону палаток с различного рода уличной едой — пленящий аппетитный аромат распространяется на километры вокруг, вызывая повышенное слюноотделение и сводя скулы судорогой от желания попробовать здесь абсолютно все. Сокджин поддается и позволяет своему фальшивому парню распоряжаться его рукой, при этом ощутив нечто странное, знакомое. Будто присутствие этого человека рядом не кажется чем-то лишним, чужим и пугающим. Ему можно довериться. Первым делом они подходят к палатке с напитками и оба заказывают безалкогольный глинтвейн. Милая девушка с широкими глазами в шапке с большим помпоном спрашивает, как их зовут. Хосок ждал этот вопрос, поэтому, не задумываясь, отвечает: — Марко. Девушка тут же маркером выводит имя на бумажном стакане и спрашивает Сокджина: — А ваше имя, господин? Сокджин уже как пару секунд не чувствует ни ног, ни рук, ни себя самого. Брошенное Хосоком имя выстрелом в висок лишило способности думать и говорить. Сокджин как вкопанный стоит и пялится на выведенное «Марко» на стакане. В Людях в черном есть такая штука, которая стирает память — нейрализатор, так вот Сокджин сейчас ощущает, что все случилось наоборот: одно нажатие кнопки — или одно произнесенное выдуманное имя — и он вспомнил все. Голос, запах кожи, поцелуй, даже рост и длину пальцев. Недостающие фрагменты картины встали на свои места. Поэтому на автомате называет: — Крис, — и крепко сжимает руку того самого незнакомца, чьи губы до сих пор фантомными движениями мучают и ласкают нежную сухую кожу, так как бесстыдно успели съесть весь сладкий вишневый блеск. — Ты узнал меня, верно? — Сокджин не смотрит на парня рядом с собой, его глаза направлены за спину девушки за прилавком, но они не сфокусированы на каком-то конкретном предмете. — Наша встреча в том кафе не случайность, — не спрашивает и не ждет ответа, лишь проводит умозаключения, пытаясь раскрутить клубок внутренних противоречий, ощущая себя следователем… Хотя никогда не хотел им быть. — Ты нашел меня, ты устроил все это специально. А ты спросил, нужно ли это мне? Хочу ли я видеть тебя? Я что, кукла безвольная?! — оцепенение проходит, сменяясь гневом, застилающим взгляд огненно-красной пеленой. Сокджин выдирает ладонь из чужого захвата и убегает прочь. Но от Хосока так просто не убежать. Он за пару шагов настигает его, хватает за талию и впечатывает в стену ближайшего здания. Сокджин не вырывается, не кричит и не скалится, даже не чувствует боль в затылке от удара о холодную кирпичную поверхность — злость уже успела оставить его, заменившись обидой и отчаяньем. — Прости, прости, — шепчет Хосок, но не позволяет себе приблизиться и нарушить личное пространство этого чудесного парня, остается на расстоянии вытянутой руки. — Прости, пожалуйста. — Почему ты меня не уважаешь? Я тебе настолько не понравился? — превозмогая обиду и горечь, спрашивает Сокджин. Он давно привык, что с его мнением не считаются в собственной семье. Только он забыл, насколько жестоким может быть окружающий мир и населяющие его люди, ведь добровольно изолировал себя от общества, оставив лишь маску, странное прозвище и пару друзей, с которыми было приятно проводить время. — Нет, это совершенно не так. Позволь мне все объяснить, — Хосок перестает удерживать Сокджина. Если сбежит сейчас — он не будет его останавливать. И Сокджин уходит. Он плавным движением огибает фигуру Хосока и направляется обратно — к палаткам с едой. — Чего стоишь как истукан? Мне холодно и голодно, пошли! Там и расскажешь. Хосок на секунду теряет дар речи. Он не ожидал такой резкой смены настроения и не встречал настолько темпераментных и, одновременно, отходчивых людей. Ему захотелось еще ближе познакомиться с каждой гранью бриллианта по имени Ким Сокджин. Этот вечер парни проводят наедине друг с другом. Толпа, будто бы чувствуя настроение этой парочки, совсем не беспокоит их, не пытается подчинить себе и бурлящему бесконечному потоку. Она существует рядом, но боится потревожить. Парни заглядывают в каждую палатку, наполненную вкусной едой, смешанными ароматами и веселым смехом. Они пробуют все самое вредное для фигуры, но безумно аппетитное. В желудках обоих перемешиваются токпокки и кимпаб с тунцом, сундэ и хотток, пуноппан и корн-доги. Все это великолепие шлифуется жареной курочкой и горячим чаем. В итоге улица пройдена, блюда продегустированы, тайны раскрыты, обиды оставлены в прошлом — примерно у четвертой палатки, той, что с корн-догами. — Ты так сильно хотел меня, что твой папа заставил моего вспомнить: у него ведь есть младший сын, черт побери, — прожевав остатки курицы, игриво отмечает Сокджин. — Прости меня, пожалуйста. Я бы ни за что не стал принуждать тебя к чему-либо, если бы не обстоятельства. И даже сейчас… Если ты не захочешь продолжать, я пойму… — А если захочу? — Сокджин указательным пальцем поднимает вверх подбородок уставившегося на ноги Хосока, заставляя обратить на себя внимание. — Что скажешь? — Но… Как же Чонгук? — Хм… Брошу его прямо сейчас, — вручив стаканчик с чаем Хосоку, Сокджин достает телефон и звонит, включив громкую связь. Гудки быстро сменяются недовольным и едва различимым хриплым басом неожиданно пробужденного человека: — Хен, ты ахренел? Время видел? Я сплю вообще-то! — Чонгуки, я тебя бросаю! — Напился что ли? Дай поспать. Короткий диалог, содержание которого Хосок нихера не понимает, быстро заканчивается. — Вот видишь, я теперь свободен, — заливисто смеется Сокджин, и от этого смеха Хосоку становится так хорошо, как не было ни разу рядом с другими людьми, даже с Золотым. Раньше только он — своей грацией, пластикой и имитирующими страстное слияние тел движениями — мог заставить Хосока чувствовать. Теперь же он знает и другие чувства, помимо похоти и возбуждения — привязанность, нежность, желание заботиться. Кто знает, возможно, с Сокджином он постигнет, что такое любовь.

***

Все оказалось гораздо проще, чем Хосок мог себе представить. Во-первых, он Сокджину тоже понравился в тот загадочный вечер, наполненный тайнами, скрытыми за красивыми сверкающими масками, но у того не оказалось знакомых знакомой его знакомого, у которых можно было добыть список гостей, поэтому Сокджин отказался от идеи поисков, не имея представления, с чего начать. Во-вторых, Чонгук — давний друг Сокджина, с которым они познакомились пять лет назад, не поделив одно такси и практически устроив жестокую расправу друг над другом в салоне авто, из которого водитель, в конце концов, выгнал их обоих. С некоторых пор они называли себя друзьями «с привилегиями», подразумевая секс пару раз в месяц. Они любили друг друга, но только по-дружески. Чонгук был чертовски рад за хена, когда узнал подробности истории про Хосока, в глубине души немного расстраиваясь, что больше не имеет права на получение сладкого удовольствия от влажных поцелуев невозможно прекрасных губ, жарких объятий нежных рук, которые могут одновременно оглаживать все тело под собой, и грубых толчков пульсирующего члена внутри себя, каждым движением попадающего по заветной точке невероятного наслаждения. Оставив влюбленную парочку наедине в кинотеатре в тот вечер, когда, наконец, завеса тайны их отношений оказалась приоткрытой, Чонгук почувствовал тяжесть и легкое покалывание в груди от доселе не знакомого на практике слова «ревность». Не греет ни шерстяной шарф, подаренный на прошлый Новый год Сокджином, ни вязаная шапка, закрывающая уши и лоб. Потому что холодно не голове и не шее — холодно в области сердца. Там, где предыдущие пять лет всегда было солнечно и всегда цвели вишневые сады — как обожаемый блеск на губах Сокджина. Он смахнул слезинку, что успела вырваться и намочить скулу, которую так любил целовать Сокджин, и пообещал себе, что больше не будет бояться. Не позволит отобрать любимого человека, которому так и не смог признаться в истинной причине своего счастья от одного только его присутствия в жизни. Сокджин и Хосок больше не были фальшивой парой, им не нужно было притворяться и вымученно улыбаться вымученно улыбающемуся лицу напротив — радость стала всеобъемлющей и неподдельной, вдохновляющей на безрассудные поступки ради парня, который отныне всегда держал за руку и по-хозяйски приобнимал за талию, как бы говоря: «Ты под моей защитой, нам больше ничего не страшно. Теперь ты только мой». Не пугала ни активная подготовка к свадьбе, ни кропотливая работа юристов над брачным договором — это все такие мелочи по сравнению с тем, что они нашли друг друга. Первым официальным мероприятием, которое решено посетить в статусе женихов, родители выбрали свадьбу одного из учредителей компании семьи Чон. Бесчувственный ублюдок, два месяца назад похоронивший жену и троих дочерей, погибших в авиакатастрофе, женится на молоденькой секретарше. Его волновало лишь одно — старший сын в последний момент поменял планы и не сел в тот злосчастный самолет. «Наследник жив — остальное неважно», — основной принцип существования богатых упырей, измеряющих жизнь не количеством радостных дней, а нулями на банковских счетах и сбережениями в офшорах. Свадебное торжество оказалось самым вычурным и помпезным из всего, что видел Хосок в своей жизни. Но он особо не всматривался в интерьер замка, оформленный в пафосном золотом и белом цветах. Заметив про себя, что все выглядит слишком пошло и напыщенно, он больше не обращал внимание на происходящее вокруг — взгляд был прикован только к парню, будто светящемуся изнутри, как новогодняя елка, укутанная россыпью разноцветных гирлянд и блестящей мишурой. Хосок уверен, что он и сам выглядит таким же — и как окружающие до сих пор не ослепли от этих ярких, искрящихся счастьем, слипшихся в единое целое без пяти минут мужей. — Я хочу тебя, — произносит в самое ухо Хосока Сокджин, опускает руку, взявшую в плен его талию, на ягодицу и со всей силы сжимает, продолжая легкими прикосновениями губ ласкать чувствительную кожу. Хосоку щекотно и больно одновременно, он ощущает дикое желание накинуться на своего жениха, но сил хватает лишь на едва слышный стон, за которым следует еще один, разбивающий Сокджина на части, а его внутренних демонов побуждая к действию. Их обоих настигает мурашечное цунами и сбивает с ног, бросая в надежные объятия друг друга в поисках спасения и гибели от предвкушаемого удовольствия. — Может, поищем свободную комнату? — Сокджин не прекращает терзать провоцирующими возбуждение движениями, осознавая, что у Хосока вот-вот уйдет земля из-под ног. Держит его крепко, но не представляет, сколько сможет продержаться сам. — Давай просто уйдем отсюда. Нас уже увидели — свою миссию мы выполнили. Ммм… Ах, — закатывает глаза от поцелуя в шею. — Пойдем, или наше сексуальное напряжение разъебет здесь половину гостей не хуже перчатки с камнями бесконечности на руке Таноса. — Боже, ты такой задрот, мне нравится. Парни стремительно покидают помещение, так и не заметив, что за ними пристально наблюдали любопытные глаза одного давнего знакомого господина Чона. Старшего.

***

Пока Хосок растекается в сильных руках Сокджина, прижимающих к стене и фактически обездвиживших, и плавится под его горячими поцелуями, под которыми едва не горит кожа на щеках, шее и ключицах, отец с недовольным видом несколько раз сбрасывает звонок человека, которого никогда больше не хотел ни видеть, ни слышать. Пока Сокджин надрывно стонет и, схватившись руками за волосы своего парня как за спасательный круг посреди океана, выгибается в спине от вязких, тягучих ощущений внизу живота, наслаждаясь влажностью и теплом рта, принимающего его член. Пока старается держаться и не кончить от будоражащей воображение ловкости языка, ласкающего его член и анус, отец Хосока все же берет трубку и слушает предостережения от бывшего когда-то любимым человека. Пока Хосок задыхается от чувства наполненности, ловит ртом остатки воздуха в комнате, практически вытесненного ароматами похоти и желания, пота и секса, пока его вколачивает в матрас самый лучший мужчина во всей Вселенной, пока они оба тонут друг в друге, наслаждаясь сотворяемым в данный момент высоким искусством из набирающих скорость шлепков от соприкосновений мокрых тел и стонов совместного удовольствия, на телефон приходит сообщение, на которое, разумеется, никто не обращает внимание: «Все поменялось. Про семью Ким забудь. Через неделю встречаешься с дочерью семьи Чхве». Пока Хосок и Сокджин, лежа на спине, пытаются успокоить загнанный быстрой скачкой моторчик в груди, измазанные в сперме и смазке, но не замечающие неудобства благодаря эйфории и блаженству, что разливаются по телу каждого и смешиваются в единый коктейль со вкусом надежды на лучшее будущее — то самое будущее стремительно ускользает от влюбленных как песок сквозь пальцы. Их судьба теперь в руках только одного человека.