Гак и рыбка

– Ма. Отдай. Чудесный мальчишка, кучерявый, как бес, и русоволосый, как ангелочек, требовательно протянул руку, желая, чтобы мама Венди немедленно отдала ему старый папин протез. Звали мальчишку Джорджем, добрый папенька Джеймс научил его складывать из своего старого протеза средний палец, что маленький Джордж и поторопился продемонстрировать, подгадав самый торжественный момент за праздничным семейным столом. Венди пришла в ужас, выхватила у сына капитанскую железную руку, всыпала чертей Джеймсу, и Джорджу, а потом и Майклу, который просто сидел рядом, ржал, как конь, и случайно попал под раздачу. Дарлинги старшие мудро сделали вид, что не заметили проделок внука, и всё бы, вероятно, тут же забылось, если бы не мистер Роджерс старший, который сегодня тоже присутствовал на званом ужине в доме у Крюков: он загоготал ещё пуще Майкла, намекнул Джорджу, что этим жестом во взрослой жизни следует сопровождать каждое «всего доброго», предназначенное всяким неприятным собеседникам, и Венди была вынуждена заткнуть сыну уши, чтобы тот не начал тренироваться тотчас же. – Надо ж мне было выйти замуж за пиратского капитана, - театрально страдальчески вздохнула Венди и с большой любовью чмокнула самодовольного Джеймса в щёку, – И Вы ещё, Брайан, туда же. Учите детей всяким гадостям. Хулиганьё. Мистер Роджерс хрипло рассмеялся, Джеймс вставил своё неизменное «а я предлагал не приглашать плешивого мерзавца», миссис Дарлинг подозвала Джорджа к себе, перехватила у Венди потёртый протез и собрала из него жест «классно», отдала внуку. – Вот, Джорджи, - пропела она, – Запомни лучше вот это. Не прошло и минуты, как большой искусственный палец был забран обратно в металлический кулак, а средний – снова торжественно вытащен, но это приключилось уже под столом, так что Венди была избавлена от необходимости краснеть и получше присматривать за сыном. Джеймс, к слову, у которого и сидел в ногах маленький Джорджи, один увидел эту новую шалость, тихонько ухмыльнулся себе в усы и тайком показал сыну «классно», чтоб никто не видел. Всё это было крайне похоже на идеальный ужин в кругу идеальной семьи и могло бы стать прекрасным душевным эпилогом для жизнеутверждающего современного романа. Но в жизни ведь не бывает эпилогов, не правда ли? Только эпитафия. И той люди частенько пренебрегают, вообще-то. Никаким эпилогам в реальной жизни не место: жизнь бежит, меняется, змеится многочисленными поворотами, она не становится на паузу, не подводит итогов и не признаёт однозначности, пока не заканчивается. Так и здесь: ничего не закончилось. Годы промчались, а мистер Питер Пэн по сей день продолжает терзать мистера Джеймса Роджерса своим присутствием в THI, разве что мистер Джеймс давно в курсе, что ничего не должен Пэну, и ведёт себя соответствующе. Белокурая красотка Тинкер Белл всё так же является для Питера чем-то средним между безделушкой и любимой феечкой, и мы можем со стопроцентной уверенностью заявить, что Питер как никогда не женится на ней, так никогда её и не бросит, слишком уж она аппетитная, всегда имеет что послаще и посытнее от неё откусить. Майкл, который сидит прямо сейчас рядом с миссис Дарлинг и показывает ей фотографии Пенелопы, своей новой пассии, никогда не оправится от той травмы, что нанёс ему бессердечный Питер, но он научится, вернее, уже научился снова быть открытым миру и верить в добро – вопреки. Нам думается, он ещё вляпается в отношения с каким-нибудь другим перверзным нарциссом, и очень вероятно, что это будут отношения с девушкой, потому-то он и не раскусит её поначалу. У Джона и Эммы родятся близнецы. У Лили и Клэр появится ещё один сын – приёмный. Куксон и Габи однажды поделят «Немца и Француза» на «Немца» и «Француза», но много лет будут продолжать дружить потому, что уж больно схожи у них жизненный уклад и всяческие XXXL-трудности. Сми пригласит миссис Джун вернуться к нему, чтобы вместе встречать старость, и миссис Джун согласится. Альф Мейсон никогда не заведёт семью. Все эти события можно было бы описывать в главах романа ещё очень долго, так как каждое из них будет полно эмоциональных переживаний ровно в той степени, какой достаточно для того, чтобы о них интересно было читать. Однако, если жизнь, как мы выяснили, пока продолжается и никаких точек не ставит, то роман-то нужно когда-нибудь закончить? Можно было бы завершить его одной позитивной историей, оставшейся за кадром. Не будь Джеймс столь принципиален по отношению к своему отцу (хотя тут-то его уж можно понять и поддержать всецело, Роджерс-старший и впрямь наломал целую кучу дров и с удивительной эффективностью напортил всё, что только мог), мы бы увидели, как разворачивается этот сюжет, воочию, однако мистер Бартоломью Брайан Роджерс не стал дожидаться от сына очередного официального изгнания и ретировался сразу же после свадьбы Крюков самостоятельно, так что история эта приключилась за кулисами. Мы как-то упоминали, что благородный и совестливый Джеймс устроил отца на какую-то фиктивную должность в JR и завёл ему в банке счёт с лимитированным ежемесячным списанием, видимо, считая, что таким образом платит папаше некую дань уважения, а заодно и откупается от лишнего общения с ним. Ещё мы помним, что мистер Роджерс старший никогда не пользовался этим счётом и накопил на нём приличную сумму. Но кое-что нам с вами было до сих пор неизвестно: должность у Брайана была не такой уж и призрачной! Брайан числился в JR как «глава отдела THI по оплате исходящих физических ресурсов», то есть, он, якобы, должен был мониторить те благотворительные сделки фонда, которые не являлись денежными, просто обычно никаких таких сделок никогда не бывало: предприниматели-клиенты JR жертвовали в фонд деньги, и фонд, соответственно, пускал эти деньги на благотворительные цели. Единственным исходящим «физическим ресурсом» оказался автомобиль BMW M8 Cabrio. Купленный фондом по какой-то сомнительной причине (что-то связанное с технической поддержкой каких-то там праздничных агентств), автомобиль предназначался Майклу Дарлингу, был оформлен на него в лизинг, Майкл должен был оплатить его фонду в течение трёх лет, и мистеру Роджерсу старшему пришло об этой сделке уведомление. Из любопытства он ознакомился с документами, обратил внимание, что электронная подпись на них принадлежала не Майклу Дарлингу (Брайан тогда уже был в курсе насчёт Венди и знал из Инстаграма, что Майкл приходится ей родным братом), а Питеру Пэну, а также заметил, что оплата поступает от фонда, а не от Майкла, и поступает Майклу в долг. Понять, что со всем этим творится что-то нечистое и попахивающее подставой, для Брайана труда не составило, и он, поддавшись мимолётному благородному порыву, взял, да и закрыл кредит Майкла со своего личного счёта, порешив, что это станет прекрасным применением для всей своей незаслуженно накопленной за много лет заработной платы. Более того, мистер Бартоломью Брайан Роджерс принял решение никому никогда об этом не рассказывать – и не рассказывал. Да, такая история, на наш скромный взгляд, стала бы чудесным финалом. Тем не менее, всё это слишком, слишком похоже на эпилог романа! Наверное, пусть так всё и останется, однако «Гак» уж больно напоминает совсем не книгу, а сериал про жизнь, и поэтому мы поделимся с читателями другой идеей насчёт финала, в котором пришлось бы, всё-таки, допустить одну эпитафию. Мы её допустим. Теоретически. И предоставим читателю право самостоятельно решить, как скоро после всех описанных в романе событий она нас настигнет. Для этого следует описать ещё одну сцену, последнюю, она ждала своего часа с тех самых пор, как бедняжка-Венди угодила под колёса; наш любимец Джеймс тысячу раз видел эту сцену в кошмарных снах, просто никому не признавался, предпочитал справляться со страхами самостоятельно и не тревожить никого понапрасну. Итак, с этого самого момента, дорогие читатели, будьте любезны представить себе, будто бы «Гак» снял Нетфликс, и вы смотрите последнюю серию сезона. Ту-дум! Заставка. Прошло N-ное количество лет. Мы видим спальню Джеймса, её нетрудно узнать по стильному интерьеру, но всё какое-то несвежее, мятое, серое, в пыли. Дурацкий гром, как обычно подгадывая самое подходящее время, раскатисто прокашливается: БАХ! За кадром смутно слышится голос Джеймса, видно его размытое изображение, он улыбается, поглаживает смущённую Венди по головке, наматывает русую прядь на палец: « – Ты испугалась, маленькая?» Кроме Джеймса в спальне никого нет. Бедный уставший и, как будто, постаревший Джеймс (теперь мы видим его отчётливо) мнёт переносицу: он вспоминает этот диалог, наверное, с каждой проклятой грозой, коих над Лондоном ежегодно разражается бесчисленное количество. « – Нет, не особенно… то есть, да, неожиданного громкого звука. Я же говорю, я неженка…» Серебристый вендин смех так и звучит в ушах полупрозрачным эхом, глаза словно бы снова видят милейшего оттенка румянец на нежных щёчках. « – Ты боишься грома, например? Я уже представляю, как укутывал бы тебя, маленькое чудо, в одеяло, чтобы тебе было не страшно. – Ох, Джеймс, ну я же не маленькая девочка. Нет, грома я не боюсь. Ха-ха! Ладно, боюсь только первого раската. Но я бы всё равно позволила тебе укутать себя в одеяло!» Джеймс болезненно кряхтит. Почему всегда такое ощущение, будто Венди взаправду хихикает прямо у него под ухом? Невыносимое ощущение. Устало потирая лоб покалеченной рукой без протеза, он встаёт с пустой постели, ходит, дышит, вспоминает несколько практик на укрепление внутренней опоры и связи с реальностью, которые когда-то много лет назад рекомендовал ему Альф, хмыкает и пренебрегает ими. На кой они нужны? Джеймс ковыляет на балкон, курит. Дождь лупит по перилам, как бешеный – хоть голову под него подставляй, авось, выбьет из неё всю дурь и все тяжёлые мысли. Ну, к чему ему, одинокому несчастливцу, эта реальность? Мистер Джеймс Роджерс больше не является владельцем JR. Некоторое время назад он добровольно передал компанию Питеру Пэну, назначил его новым капитаном «этой старой посудины» и свалил к чёртовой матери, жалея только о том, что не додумался до подобного раньше: потрясающая ведь идея, коли от Пэна избавиться не получается, можно избавиться от самого себя! Пусть Пэн себе развлекается и радуется жизни, а он, Роджерс, он… будь Венди рядом, он бы в два счёта основал какое-нибудь другое, ещё более успешное и ещё более прибыльное предприятие. Масштабировался бы до размеров империи, сделался бы баснословно богатым, достиг бы немыслимых высот и бросил бы всё к вендиным стройным ножкам. Богатства, разумеется, и нынче переполняют его счета, но Джеймс по итогу решил, что тихонечко гнить, не выходя из дома – более приемлемый и желанный в его обстоятельствах вариант. В общем-то, он и до Венди, если честно, тихонечко гнил дома, просто раньше его привлекала перспектива быть облизанным коллегами, а также совершать поступки и достигать высот назло окружающим, но с Венди он потерял ко всем этим глупостям интерес. Виски – вот что нынче интересно бывшему пиратскому капитану, виски, тишина, дневной сон, ночной сон, утренний сон и вечерний сон. Побольше сна, да. Чтобы и не жить, как будто. В спальню стучат. – Джез? Джеймс закатывает глаза, не отвечает. – Джез? - более настойчиво обращается к нему голос, принадлежащий Роджерсу-старшему, дверь бесшумно приоткрывается, и Брайан заглядывает в комнату. – Отвали, - раздражённо каркает ему с балкона Джеймс. – Ну-ну, - невесело хмыкает тот, – Я на секунду зайду. Я в курсе, что ты хочешь сдохнуть, я, как ты знаешь, проходил через всё то же самое. Но у нас с тобой на роду написано быть живучими гадами. И поделом нам, согласись, не святые ведь. Вот, поешь, я принёс пару тостов. – Роджерс. Отвали. Не обращая никакого внимания на возражения сына, Брайан входит, кладёт тарелку с тостами прямо Джеймсу на подушку, высовывается на балкон. – Джез, - строго говорит он, принюхиваясь, – ты спиваешься. Видимо, Джеймс решает, что отвечать папаше – слишком много чести, так что он во второй раз просто молча закатывает глаза, швыряет сигарету в пепельницу, и шагает мимо старшего Роджерса обратно в спальню. Насчёт чести быстро передумывает и на полпути безэмоционально предлагает: – Ага. Со мной хочешь? – Джез. – …а то странно получается, что ты, старый алкаш, всю жизнь не просыхал, а спиваюсь в итоге я. – Джез… Прекрасно понимая, с кем и с чем имеет дело, мистер Роджерс не возражает, наливает сыну. Себе тоже наливает. – Я много лет не употреблял, ты в забыл? Если начну, некому будет тащить тебя из этого болота за твои немытые кудри. – Прекрасно. Чирз! Отсалютовав папаше самым безразличным жестом и влезая поглубже на кровать, Джеймс залпом осушает свой бокал, стучит по нему отросшим ногтем, ожидая, чтобы Роджерс изволил налить ему ещё. Роджерс не прекословит, наливает, садится рядом. С какой-то странной смесью безмолвных любви, жалости, абсолютного понимания и всецелого осуждения глазеет на запущенную щетину, торчащую во все стороны со впалых щёк Джеймса, на руку, в которой тот держит свою выпивку, а потом и на другую его руку. Хмыкнув, Брайан берёт с тарелки один тост и, пока Джеймс не успевает сообразить, что не может перехватить закуску покалеченным запястьем без протеза, чуть ли не силком суёт его сыну в рот. Джеймс хочет укусить папашу за палец, не преуспевает, вместо этого случайно проглатывает еду, а затем неопределённо скулит и разваливается в своей постели. – Я жалок, - вздыхает он, – У меня нет сил. Я ничего не хочу. Прикажи Сми забрать паруса. Мы больше никуда не идём. Брайан смотрит на сына подозрительно. Хоть отец и старается наливать Джеймсу пореже, а также подкармливать его остатками тоста (сам он, кстати, из своего бокала так и не выпивает, геройски сдерживает желание плюнуть на всё и сдохнуть с Джезом напару), Джеймс позорно быстро делается пьяным вдрыск, роняет ещё несколько комментариев насчёт парусного вооружения брига и подготовки Длинного Тома, еле-еле ворочая языком приказывает подать ему крюк, а потом неуклюже вскакивает, выпрыгивает на балкон, едва стоя на ногах, и с гавкающим смешком заявляет: – Кап-питан на кварт-тердеке! Тут Брайан начинает серьёзно беспокоиться, это видно по его хмурым бровям и стиснутым зубам. Разумеется, он в курсе, что в JR корабельный слэнг был принят за основу общения и являлся чем-то самим собой разумеющимся, однако поведение Джеймса кажется ему похожим не просто на бред сильно выпившего человека, а скорее напоминает прогрессирующее сумасшествие. Недолго думая, он сообщает об этом сыну напрямую, Джеймс скалится, грозит вспороть крюком папашино брюхо, но уже через мгновение также быстро и неожиданно остывает, заикается о том, что выпивать следовало бы поменьше. Затем он падает в кресло, тянется искалеченной рукой за наушниками, бормочет, что ему пора, и Брайан догадывается, что Джеймс собирается прикорнуть. Он помогает сыну подключить «Уши Крюка», дурацким жестом треплет сына за волосы, обозначая понимание и поддержку, уходит. Дверь спальни щёлкает. Вы ещё помните, что смотрите сериал? Смотрите: нам снова показывают спальню, какие-то трогательные детали вроде вендиных серёжек, лежащих на туалетном столике. Мы ещё в начале серии поняли, что Венди нет, а Джеймс почему-то есть, мы не знаем, как это так вышло, и остро чувствуем, что Джеймсу тяжело. Джеймс полулежит в кресле. Усы у него свалялись, борода неравномерно отросла, кудри похожи на паклю… но вдруг лицо его становится светлым! Потрескавшиеся губы освещает улыбка совершенно такая же, как когда он тайком любовался Венди, спящей на диване у него в офисе, во внешние уголки глаз ложатся тёплыми излучинами влюблённые морщины. Лоб расслабляется, разглаживается, дыхание становится размеренным и глубоким. Джеймс спит. Брайан приходит проведать его, может, через двадцать минут, а, может, и через пару часов, он входит неслышно, также неслышно вздыхает, крадётся на цыпочках. Берёт одеяло, чтобы укрыть им сына, поджимает губы, думая, наверное, о том, как мало заботы проявлял по отношению к нему, когда тот был мальчишкой, но эти размышления не успевают окончательно огорчить Брайана, он отвлекается на наушники, едва не выпадающие у Джеймса из ушей. Аккуратно-аккуратно, чтобы не разбудить, Брайан кладёт сыну на ноги одеяло и тащит наушники по одному, взгляд его падает на старый айфон: проигрыватель показывает, что трек стоит на повторе. На этом серия заканчивается, экран медленно темнеет. Начинаются титры. Белые буквы плывут по экрану. Звук дождя, полоскающего стёкла, становится похожим на шелест волн, и тихий любящий голос льётся вместе с ним, словно мамина колыбельная: «Здравствуй, капитан Крюк. Я ждала тебя здесь. Когда тебе грустно или одиноко, любовь моя, когда ты устал, или когда зол, ты можешь прийти сюда. Где бы ты ни был, чем бы ни был занят, твой остров всегда ждёт тебя вне пространства и времени…»