Прогноз на завтра: пасмурно.

Егор вскидывает голову вверх. Он наблюдает, как неторопливо плывут серые облака. Хотелось бы ему хоть немного побыть облаком – бездумно кататься по небосводу день и ночь. Но если смотреть на это по–другому, глубже, чем принято, Линч поймал себя на мысли, что чем–то схож с этим невесомым, лёгким украшением неба.

Облака так просты и заурядны, как и он сам... по–крайней мере, раньше. Как и они очевидно застряли в бескрайних просторах, вынужденные размеренно плыть и погрязть в постоянстве, так и сам Егор уже привык к тошнотворной рутине. Дело – отчёт. Никаких излишеств. К тому же, облака исчезают абсолютно также, как и он после завершения работы – незаметно.

— Долго ещё будешь сочинять всякий бред и искать, на чём зациклиться?

Послышался со спины знакомый голос – его собственный. Линч устало выдыхает, и, осмотревшись по сторонам, дабы убедиться, что никто не смотрит, коротко бросает в ответ:

— Тебя никто не спрашивал. Замолчи.

Ехидная, но в то же время обвиняющая и грубая версия себя начинает раздражать всё сильнее с каждым днём.

— Ха! Послушный пёсик Лэма в очередной раз рычит на своё же нутро?

Он хмурится на слова галлюцинации и цедит сквозь зубы:

— Я не его пёсик. — Неужели? А не ты ли только что убил того, кто попытался помешать вашим жестоким методам остановления фиолетовой земли? Как питомец, защищающий хозяина.

Егор нехотя посмотрел вниз и в грудной клетке что–то заныло. Руки были испачканы в липкой крови по локоть. В снегу, перед забором, валялось мёртвое тело. С уст сорвалось сухое оправдание:

— Он первый напал. Я защищался. — Ты мог без проблем скрутить его и отдать другим марионеткам на распоряжение. – парировала галлюцинация, и Линч понимал, что она права.

Во что он превратился? Из рассудительного журналиста, который с энтузиазмом разбирался с нечистью в убийственную, выдрессированную машину. Стыдно, однако Линч уже постепенно начал привыкать к этому вездесущему чувству, научился принимать как должное и в целом черстветь душой.

— Это было на эмоциях. Аффект, там, знаешь... — Давай, продолжай оправдываться. Больше не перед кем. Лэм наверняка тебя за это только похвалит. А может и наградит...

Егор вздрогнул и по телу пошли мурашки. Он не сразу нашёл в себе силы ответить.

— Мне пришлось согласиться на эту работу. Я этого не хотел. Неужели ты не можешь понять, что нам придётся ему служить? — Служить бы рад, прислуживаться тошно. – произнесла галлюцинация с презрением и испарилась в воздухе.

Линч невесело хмыкнул на пафосную реплику своего альтер–эго, после чего ещё долго стоял перед трупом и смотрел, как вытекает кровь и бледнеет вспоротая остриём карманного кинжала кожа. Шёл пушистый снег.

Солнце уже уходило за горизонт, когда «консультант» припарковал новенькую машину, о которой ранее даже не мечтал, у обочины. Офис находился в густом лесу, хоть и недалеко от проезжей дороги, но тщательно охраняемый. Он выключил фары, вынул ключи и бесшумно вылез. Всего за несколько месяцев работы на организацию Генри он научился ходить без единого звука.

Снежный лес встретил его привычным безмолвием. Ветра не было, поэтому деревья стояли неподвижно. Сколько же они повидали за свои годы около владений Лэмбтона – свист пуль, рассекающих воздух, стал им, наверное, уже родным.

Свежесть вокруг отрезвила Егора и отвлекла от напряжённого потока мыслей о предстоящей встрече. Ему всегда нравились леса, поэтому он и купил участок однажды. Правда, после всей этой нежити, прогулки там не доставляли такого же удовольствия, как в прошлом. В жизни её стало гораздо больше – вечно приходится по наказу свыше резать и умерщвлять, чтобы не испортила планы по спасению мира. Казалось, ныне он видит паранормальщину чаще, чем Джона или, уж тем более, Лили с Лукасом. Последним, кстати, стоит позвонить, предварительно выкинув из головы ужасную картину умирающего племянника из будущего.

А вот в глаза другу своему он каждый раз не готов взглянуть, даже несмотря на то, что тот пока ничего не знает. Один только взгляд с непривычной теплотой и волнением бьёт разрядом вины по телу Линча. И на вопросы Джона о его состоянии ложь наполняет комнату в ответ:

«Всё в порядке, приятель».

«Не беспокойся, справляюсь».

«Уже восстанавливаюсь, ничего серьёзного».

Чёртов враль. Да он уже разваливается на части, но продолжает лгать о том, что с ним всё хорошо.

Вдалеке уже замаячили знакомые белые колонны. Егор приблизился и вновь окинул здание оценивающим взглядом. Оно не было чересчур современным, но прекрасно передавало могущественность своего владельца со всем его загадочным и аристократичным видом. Или это просто ассоциации после многих приходов сюда?

Сердце внезапно сжалось и начало стучать быстрее. В груди появилась тяжесть, как если бы её сжали тисками, перестало получаться дышать полноценно. Опять проебал здравомыслие.

— Соберись, чёрт возьми... соберись, жалкий...

Пробормотал он с ненавистью к себе за то, что повторялось раз за разом в самые неподходящие моменты. Голову пронзила боль и всё вокруг завертелось. Линч прикрыл глаза, приложил холодные ладони к пульсирующим вискам и стал их растирать. Что же такое с ним происходит вновь?... Нечто, лишающее спокойного дыхания и превращающее ноги в вату. Во рту пересохло и где–то в горле встал ком.

Чтобы хоть как–то совладать с собой, Линч задрал рукав. Он оголил и без того потрёпанную руку, и, дрожа всем телом, вынул чёрную зажигалку, подаренную Лэмбтоном лично «за заслуги». Как бы он хотел сжечь это место вместе с его хозяином. Тот вручил её в идеальном состоянии, настолько блестящую, что можно было разглядеть своё отражение. Какой же он чистоплюй. Теперь же зажигалка была испачкана следами пальцев, ибо Егор часто пользовался ей, но вряд ли с теми целями, на которые расчитывал начальник.

Кончик пальца зажал кнопку поджига, и показался язычок пламени. Он вздохнул, немного беспокоясь о своей привычке, и приблизил запястье к огоньку. Тот лизнул чувствительную кожу теплом и быстро начал жечь. Казалось, что пламя не хаотично колебается, а пляшет. Исполняет танец наказания за чью–то слабость, наносит постыдные увечья. Так продолжается, пока всю руку не пронзает острая, резкая боль. Линч кривится, шипит и быстро отстраняет зажигалку от своего запястья, где теперь красуется новый небольшой ожог. Выключив незамысловатую вещицу, он убрал её с глаз долой в карман. Проклятье, аптечка с пластырями осталась в машине. Ладно, наплевать. Эту ерунду и не заметят.

Что он творит? Никто не заставляет его приходить сюда, никто не обращается с ним здесь плохо, даже наоборот, вокруг одна лишь лесть от сотрудников. Так почему ему нужно заставлять себя? Должно быть, на него так давит груз ответственности? Да если он настолько слаб, чтобы прибегать к самоповреждению, то как он собирается предотвращать апокалипсис?...

— Хватит уже думать об этом. Нам пора идти.

Голос совести вновь послышался сзади. В этот раз она предложила нечто здравое. Егор кивнул сам себе, подтянул рукав на место и направился ко входу. Он лишь надеялся, что никто таки не лицезрел этого момента, что маловероятно, ведь он специально встал поодаль.

Линч не стёр с себя кровь убитого ранее парня, заставляя охранников слегка напрячься, ибо по их меркам он ещё новичок, который может сглупить. Один из них вкрадчиво спросил:

— Всё в порядке, мистер Линч?

Тот вяло кивнул и показал документы. После быстрой проверки он использовал свой пропуск и попал внутрь. Уверенной походкой направился к лифту, прижимая к себе деловой портфель и даже не пытаясь обходить людей в коридоре: женщины на строгих каблуках и мужчины с удушающим парфюмом сами уступали дорогу. Они пытались соответствовать своему хозяину, но куда уж там? Его ботинки на каблуках выглядели модными и одновременно надёжными, а парфюм был ненавязчивым, но приятным. Или Егору хочется хвалить своего босса из привычки?

Громкий звук огласил о прибытии на нужный этаж. Он зажмурился и выдохнул. Раз за разом, всё повторяется. Вперёд. Он знает правила, так что мешает?

Белые мраморные стены коридора, как всегда, сияют и демонстрируют отражение каждого проходящего. Так и с ума сойти можно, блуждая тут каждый день. Двинутость Лэмбтона на чистоте наводит страх на тех, кто осмеливается нарушить этот идеальный порядок, и именно поэтому здесь, как правило, вечно хлопочут горничные, но в данный момент никого из них нет.

Мгновение ока и Линч уже стоит около двери начальника, на которой висит позолоченная табличка, чтобы никто не перепутал и на этом участке этажа ходил на цыпочках. Нехотя, костяшки его стучат о деревянную поверхность.

— Это я. Егор Линч. — Входите.

И он входит в кабинет как к себе домой – без приветствия и какого–либо уважительного тона. За широким столом сидит Генри, будто на дорогой картине известного художника, и потягивает из фарфорной кружечки чай. Истинный эстет, который обожает окружать себя роскошью. Всё в этом кабинете как бы дышит богатством и утонченностью. И он, как всегда, с характерным ему равнодушием, спрашивает:

— Приветствую вас, мистер Линч. Как прошла миссия?

Егору плевать, что он помешал эстетичному чаепитию. Ложь ложью, но лебезить он никогда не будет. Он говорит сразу по делу, не заморачиваясь о подробностях:

— Образцы у меня.

Босс кивает с мнимым удовлетворением, делает неспешный глоток. Он всегда довольно немногословен; его речи точны, а мимика сводится к минимуму.

Целым глазом он смотрит на кровь, размазанную по рукам и щеке своего подчинённого.

— Замечательно. Но что насчёт убитого вами нарушителя?

Чтоб его. Ну разумеется, ублюдок уже всё знает и не просто догадался по крови. У него глаза везде, он отовсюду наблюдает. Линч прочувствовал в обращающемся голосе скрытую угрозу и поспешил ответить:

— Он напал меня и я не успел ничего сделать. — Вы успели убить. – холодно подмечает Генри.

Становится не по себе. Егор знает, насколько этот человек искренне ненавидит непослушание и замалчивает свои чувства, предпочитая действовать через холодное превосходство. Более того, требует безупречности в каждодневной рутине. Лэмбтон всё продолжает настаивать на своём, и гнетущая атмосфера растёт:

— Приказа с моей стороны не было. А ведь этот человек мог понадобиться мне, сами подумайте–... — Я вас защищал.

Генри медлит и хмурится, когда его нагло перебивают. Он впадает в раздумья о том, как поступить, и легонько тарабанит пальцами одной руки о костяшки другой. Они, всё же, преследуют высшую цель, и одно капризное непослушание может гарантировать проигрыш. Однако, если сейчас надеть маску смирения, может, Линч станет сговорчивее? Нет нужды отступать полностью. Это никогда в его стиле. Лэмбтон просто слегка ослабит свою позицию и создаст ощущение безопасности... а когда этот немного расслабится – ударит больно и неожиданно. Но это всё потом и при необходимости, конечно же. Он же вовсе не изощрённый садист. Всего лишь воспитывает плёткой и пряником.

— Что ж. Ценю вашу верность, мистер Линч, но попрошу впредь поступать разумнее. Импульсивность – не есть добродетель.

Он отложил кружку на блюдце с золотистой отделкой и отодвинул ногой стул неподалёку.

— Закройте дверь и присядьте, раз уж вы здесь. Проведём вечер вместе. — Пожалуй, откажусь. Умирать лучше стоя... – копируя его манеру речи, съязвил Егор.

Генри хмыкнул, и уголки его губ дрогнули в намёке на улыбку. А этот наглец за словом в карман не полезет.

— О, даже так. Сомневаюсь, что вы пользуетесь своим дерзким языком по назначению.

Линч склонил голову набок в недоумении.

— Это ещё что должно значить?

Он заметно помрачнел и почти скучающим тоном ответил:

— Я просто говорю, что его при желании можно сделать короче, и в целом легко лишить вас способности говорить. Так что аккуратнее с тем, что произносите.

Внутри всё похолодело. Линч молча развернулся, закрыл дверь на внутренний замок, подошёл и сел. Лэмбтон удовлетворённо кивнул и вновь вернулось это бесстрастное выражение лица.

— Так–то лучше, мистер Линч. Не расстраивайте меня впредь, ведь если я даю приказ, то вне зависимости от того, как он звучит, его нужно привести в исполнение.

Егору пришлось сдержаться, дабы не закатить глаза. Какой же этот хер пафосный.

— Я полагаю, вы предпочитаете чай, нежели алкоголь? — С чего бы это? – зеленоокий выпрямился и вопросительно выгнул бровь. — Вы же непьющий. — Как это непьющий? Очень даже...

Генри поднялся и, покачивая бёдрами, задержался у шкафа с самыми разными бутылками. Он задумался: на них были нацеплены цветные этикетки, но какой от них был толк? Лэмбтон всё равно не видел никакие цвета кроме оттенков серого. Да, всё так. Ещё в детстве ему поставили такой диагноз, как ахромазия.

Несмотря на этот вид дальтонизма, который заставляет его воспринимать мир несколько иначе, во взоре есть та проницательность, способная разоблачить самые стыдные слабости и показать истину, скрытую под слоями лжи. И это главное. Ахроматопсия лишь дает уникальное восприятие окружающей действительности, в которой не место лишним цветам. Зачем вообще этому миру нужны цвета?

Выйдя из своих философских мыслей, он пробормотал в ответ безучастным тоном:

— Ну и прекрасно. Что вам больше нравится? — Мне всё равно. Главное чтобы помогло забыться.

Линч скрестил руки на груди, не удостоив начальника взглядом. Тот выудил с полки изящную бутылку «Courvoisier XO» и две небольших, но ёмких рюмки. Отточенное до совершенства движение. Янтарная жидкость плеснулась о стеклянное донышко и плавно наполнила до краёв.

— Итак, за наступающий Новый Год и предстоящее спасение? В такие моменты, разумеется, опасно предаваться празднику, но предлагаю нам немного расслабиться, так как у нас очень грандиозные планы.

Он подпёр щёку ладонью, облачённую в чёрную латексную перчатку.

— Под их гнётом можно и... сломаться, если понимаете, о чём я.

Генри взвёл руку с рюмкой и Егор помедлил. Что? Сегодня Новый год, а он это забыл? Да что он за человек такой?!

Однако, если подумать, то он правда не проверял календарь или телефон последние дни. Заставлял себя встать, скромно поесть и навести небольшой марафет, а затем приступал к работе. Боже, он не звонил никому из близких. Нехорошо–то как...

Линч чокнулся с Лэмбтоном, но разум его не покидал шок от того, насколько ему было наплевать на своё окружение это недолгое предновогоднее время. Появилось сожаление и горечь. Что дальше? Он и про день рождения свой не вспомнит?

Пытаясь сбежать от тревожных мыслей, которые набили голову, он опрокинул коньяк в себя. С уст вырвался хриплый голос, который Егор не сразу признал как свой собственный:

— Ещё. — Как угодно, но я бы посоветовал делать это медленно, чтобы прочувствовать.

Генри взял с блюдца неподалёку ломтик тёмного шоколада для закуси. Он подлил своему партнёру, держа в другой руке свою собственную рюмку. Линч решил послушаться и отхлебнул немного, смакуя жидкость. Оказалось, не напрасно: вкус оказался весьма приятным, мягкость обволакивала язык. Можно было ощутить нотки груши, кислого апельсина, сладкого мёда и острых пряностей.

Коньяк довольно скоро ударил начал затуманивать голову и вытеснять из неё беспокойные мысли. Егор расслабился и в теле больше не было никаких зажимов: он был полностью раскован и в какой–то степени беззащитен.

— Я хочу улучшить наш вечер. Позвольте...

Перед лицом внезапно возник Лэмбтон. Он всегда был так близко?... Линч лениво опустил взгляд из–за движения снизу. Руки расстёгивали его ширинку. На мгновение бизнесмен остановился и вгляделся в лицо напротив, выискивая там признаки протеста.

— Или нам уже стоит расходиться?

Егор затаивает дыхание и не смеет отвечать. Он скорее умрёт, чем двинется. Знает, что случится сейчас и не против. Если прямо сейчас оттолкнёт Генри – ничего не будет, тот просто найдёт другой рычаг давления. А так Линч хотя бы получит разрядку и удовлетворение от мимолётного ощущения контроля над ситуацией в жизни и в их странных недоотношениях: в сексе Лэмбтон становится податливее и больше подчиняется, хотя в любой, даже самой унизительной позе, он всё равно будет выглядеть величественно. А может это и не манипуляция вовсе, и он ведёт себя так, потому что тоже мертвецки пьян? Он вообще умеет пьянеть?

— Нет, давай потрахаемся.

Сухо ответив, Егор позволил снять с себя брюки и отдался прелюдии. Да будет так. Бледные руки коснулись шеи и огладили изгибы с наигранной нежностью. Юноша знает, что эта чувственность – обман: Генри не способен на нежности, он покрыт непробиваемым льдом вечной мерзлоты изнутри.

Лэмбтон встаёт на колени и вынимает ещё вялый член подчинённого из белья. Прежде чем приступить, он достаёт из кармана кожаной куртки пачку презервативов и, достав пару, кладёт один из них на стол, вызвав у Линча лёгкое удивление. У него и впрямь всё схвачено.

Он рвёт упаковку и растягивает контрацептив по стволу, затем размеренно двигает рукой в перчатке от основания до кончика, и только после этого начинает ласкать языком. Егор вздрагивает и неожиданно для себя раздвигает ноги шире. Он зарывается рукой в седые волосы. Их обладатель идёт дальше, обхватывает ртом головку и погружает её в полость рта, а привыкнув берет поглубже и оснащает орган щедрым количеством слюны. Он начинает двигаться, жадно заглатывает больше с каждым толчком, пока не утыкается носом в прямые лобковые волосы. Егор жалобно постанывает, нет, скулит и сжимает волосы руководителя, как бы умоляя о большем. Тот ускоряется, трахает свой рот толстым членом и толкает его глубже. Черноволосый содрогается всем телом и издаёт сдавленный стон, прежде чем излиться внутрь презерватива. Нечеловеческих сил стоило ему сдержать вскрик. Когда в глазах перестаёт темнеть, он опускает голову и сталкивается взглядом с Генри.

Он невероятно красив, и это нельзя отрицать – думает Линч. Правый глаз сияет всепоглощающей чёрной бездной, а левый, прикрытый слепой пеленой, гласит о глубине прошлого, оставленного где–то в тени. Грубый шрам, переломляющий идеальное лицо, говорит лучше слов; он – живой памятник незримым страданиям.

Лэмбтон не держит унизительный зрительный контакт долго и отстраняется. После небольшой паузы он стягивает использованный гондон с члена, бросает в корзину и встаёт с колен.

— Одежда нам не идёт, вам так не кажется? Пора бы снять это недоразумение.

Егор невесело усмехнулся, на деле слегка оскорблённый тем, что у руководителя даже не встал во время минета. Сознание его было весьма спутанно, поэтому он не сразу понял, чем ему грозит это относительно безобидное предложение.

— Впервые согласен.

Генри надменно окидывает его недовольным взглядом, но всё же позволяет этой наглости уйти безнаказанной. Он значительно сокращает расстояние между их телами. Прижавшись теснее, мужчины стали неспеша стягивать одежду друг с друга. Линч освободил Лэмбтона от обтягивающих штанов. Незамысловатый пиджак отправился на пол в ответ. Чёрная кожаная куртка ударилась о паркет, вслед за ней полетела обтягивающая белая водолазка. Егор тянется к перчаткам по локоть, но его руку внезапно отпихивают. Сделав вид, что ничего не было, Генри начал помогать ему с расстёгиванием деловой рубашки.

И всё шло хорошо, даже вполне прекрасно, если бы Линч внезапно не вспомнил о своих покалеченных руках. Лэмбтон явно заметит. Он всегда всё замечает.

Ткань сползла с плеч и упала вниз, неизбежно оголяя спрятанную за собой кожу в пластырях. На левой и разместился свежий красный, как от стыда, ожог с крохотными белыми пузырьками.

— Что–то новенькое. Увлекаетесь вымещением негативных эмоций на себе? Небось ещё и моей зажигалкой?

Егор отводит глаза, словно нашкодивший котёнок. На удивление, вид у Генри... довольный?

Линч вяло кивает, всё ещё ожидающий подставы:

— Допустим. Просто я не курю, вот и нашёл другое применение.

С уст оппонента срывается тихий смешок:

— Занимательно. Я тоже не курю.

Егор не успевает обдумать сказанное, как его шершавые, жёсткие губы накрывают ухоженные, смазанные бальзамом. На вкус его губы точно ощущаются как грубая, потёртая наждачка. Он в ответ цепляет зубами нежную кожу и с безумной силой кусает чужие губы. Его охватывает дикая страсть и, под её руководством, не иначе, он валит Генри на его же стол. Тот распахивает глаза в слабом удивлении, но не сопротивляется. Неискренний поцелуй будто пропитан летальным, горьким ядом замедленного действия. Это яд, который, несмотря на гадкий вкус, вызывает зависимость. Проникает в самые недра, застревает там и убивает не спеша, растягивая удовольствие владельца, с чьих губ он сейчас наверняка бежит вперемешку с алой струёй. Кровь течёт по подбородку, пачкает его, и Лэм вытирает след тыльной стороной перчатки. И Линчу даже болезненно нравится осознание едва ощутимых кандалов вокруг истерзанных запястий. Он не сможет сбежать и навсегда останется подле Лэмбтона, который в этот момент прерывает размышления слабым стоном с придыханием, который позволяет воображению блуждать.

Егор вдруг невольно представляет, как было бы здорово прибегнуть к физической силе над таким бесячим, манипулятивным Генри. Душить, пока он будет беспомощно извиваться, кусать и даже бить до синяков. Грубо выебать до смерти так, чтобы труп его нашли с закатившимися глазами и стояком, чтобы все сливки этого долбанного города, которые лижут ему жопу, потом обсуждали эту настолько унизительную смерть и гадко смеялись во весь свой противный голос. Чтобы эта манипулятивная сволочь хотя бы после конца своей чернушной, но богатой жизни лишилась репутации и власти. Он недостоин иной гибели. О чём он вообще думает?... Это не его мысли, это не должны быть его мысли.

От таких фантазий член вновь принял стоячее положение и начал истекать смазкой. Лэмбтон отстранился и позволил себе отдышаться, после чего обхватил упирающийся в своё бедро стояк. Он облизнул покусанные ранее губы в предвкушении.

— Подготовьте меня, мистер Линч.

Всё тот же приказной, гордый тон, словно он мгновение назад не стоял на коленях и не сосал. И в этом вся суть Генри. Никогда не унижается, лишь тешит себя низшими людскими утехами, точно какое–то снизошедшее с небес божество. Его хладнокровие подобно ледяной глади, отражающей мир, в котором чувства считаются слабостью, и общество вокруг него подобающее: эмоции среди аристократов являются высшей людской страстью и слабостью, а Лэмбтон стоит в центре, точно статуя, отлитая из мрамора, их безупречный лидер. Он будто намерен выстроить собственную реальность, где не приветствуются бессмысленные порывы, и иногда это по–настоящему пугает. Линч ещё не видел столь одержимых людей.

Он плетет тонкие нити манипуляций, ловко шантажируя тех, кто осмеливается пересекать его путь. И при этом в его правилах нет места жестокости, лишь расчётливые действия, подобные шахматной партии, где каждая фигура имеет своё значение, а насилие служит лишь инструментом достижения нужного результата.

Егор смеряет Генри недовольным взглядом. Он не хочет подчиняться такой грубой команде, даже зная власть этого человека. Это унизительно.

— Ты не в том положении, чтобы приказывать. — О, неужели?

Тот склабится, уста растягиваются в почти очарованной улыбке. Но за ней умело скрывается раздражение.

— Посмотрим, в каком положении вдруг окажетесь вы, если я предоставлю записи с камер на моих территории вашим знакомым. Как думаете, им хватит видео с убийством того молодого человека?

Линч застывает на месте. Во рту становится сухо. Итак, он явно переоценил свои возможности.

— Ты... ты точно блефуешь. Не можешь быть настолько конченным. — Контроль необходим везде, в каждом уголке моей деятельности. К слову, окружающие вас люди тоже далеко не святоши.

Егору кажется, что его зажали в угол.

— Ты не имеешь права говорить ничего о моих близких. Ты о них ничего не знаешь. – ему всё хочется верить. — Правильно, успокаивайте себя.

Линч прокусывает губу до крови. Он в натуральном ужасе.

— Какой же ты, мать твою, напрочь больной психопат. — Мы схожи больше, чем вы думаете, мистер Линч. Просто вы ещё не достигли точки невозврата. Но она случится, и все ваши счастливые воспоминания в один момент могут превратиться в худший кошмар.

У него почему–то сложилось впечатление, что Генри говорит это из личного опыта.

— Это угроза? — Нет. Всего лишь предостережение.

Гробовая тишина. Лэмбтон вздыхает и смотрит на подчинённого.

— Ну, так мы продолжаем спорить, или?~...

Линч встаёт со стола и подчиняется: неохотно плюёт на пальцы и спешно вводит два внутрь. Дав привыкнуть, добавляет третий. Его начальник выгибается в пояснице, прикрыв глаза и негромко промычав. Он двигает бёдрами вперёд, глубже насаживая себя на пальцы, и его собственная эрекция тоже начинает выделять естественную смазку от зрелища.

Егор стал двигать ладонью активнее и тугим стенкам пришлось раздвигаться под натиском извне. Подушечки пальцев задели простату. Генри ахнул и крепко зажал его бока приподнятыми ногами.

Как же Лэмбтон ненавидит такой спонтанный секс. Перед половым актом он, как правило, принимает душ, иногда бреется и наносит крем, чтобы приятно пахнуть. Затем подбирает подходящее место, какой–нибудь отель, например, и только потом продумывает, как должен себя вести. А сейчас валяется на столе в своём же рабочем кабинете и принимает в себя пальцы. Но придётся стерпеть, ведь для приручения хороши все методы. Сколько людей сейчас ползают у его ног благодаря искусным (но далеко необязательно сексуальным) манипуляциям? Он сбился со счёта. Благо, никто и никогда не видит этого. Все итак догадываются, что работники уединяются с ним не дабы чай попить, но не говорят открыто. Эта таинственность нужна, ведь на кону всеобщее уважение. Без него Лэмбтон потеряет всё.

Несмотря на громкие фразы, которые потом размещают на обложках дорогих журналов, именно из–за неё каждый его выход в свет – это спектакль, где он играет главную роль, сопровождаемый папарацциями и шепотом восхищенных зрителей. И он с удовольствием встречает взгляд общественности, греется в тёплых лучах славы, наслаждаясь фотографиями папарацци, словно они являются самым важным подтверждением его статуса.

Бывший журналист надел новый контрацептив, взял Генри за бёдра и начал плавно входить. Бизнесмен вздрогнул, крепко зажмурился и закрыл рот рукой. Член со всех сторон охватило тепло и Егор застонал. Он толкнулся глубже, соединив их тела резким движением и проехался по простате, вынуждая Лэмбтона задрожать всем телом и почти жалобно всхлипнуть. Колени мелко тряслись, будто в первый раз. Как неприлично.

Линч не собирался сбавлять темп и двигаться медленнее, ибо в его крови бушевал подстёгивающий алкоголь. Как же приятно двигаться внутри Генри и тем самым выбивать из него приглушённые мелодичные стоны, что являются усладой для ушей. Тот внезапно содрогается, откидывает голову назад и, раскрыв рот в немом стоне, кончает себе на живот. Егор тоже чувствует, что близок к кульминации. Он ускоряется, встаёт на носочки и неожиданно для себя сплетает пальцы их рук вместе. Последний толчок, и полость презерватива заполняет липкая горячая сперма.

Линч вытаскивает и пытается восполнить запасы кислорода. Сознание внезапно начинает ускользать. Будучи ужасно обесиленным, да ещё и вполне пьяным, он падает на Лэмбтона. Тот, оправившись от недавнего оргазма, закатывает глаза и аккуратно вылезает из под туши младшего. Он прикладывает пальцы в латексной перчатке к шее и измеряет пульс, после чего убеждается, что это всего лишь обморок.

Абсолютно нагой, Генри присаживается на свой шикарный, и в то же время удобный стул, и невозмутимо наливает себе больше коньяка. Он берёт с блюдца последний кусочек горького шоколада, недолго вертит в пальцах и отправляет в рот. Ему чрезмерно лень одеваться сейчас. Хочется ещё немного выпить в компании такого же обнажённого любовника без чувств.

Лэмбтон жмурится от внезапной болезненной судороги и растирает ногу. В последнее время всё чаще они мучают. Надо будет попросить охрану пополнить запасы лекарств, содержащих магний. Эх, он стареет.

———

Егор возвращается в сознание и еле как разлепляет глаза. По правде говоря, спал он как убитый. Он вертит головой, пытаясь понять, где находится. Знакомое окружение... дом! Это его дом! Вне себя от счастья, Линч улыбается и вновь прикрывает глаза, но потом резко вскакивает с кровати. Вчерашние приключения как бы бьют его под рёбра, приводят сердце в скоростное действие. Опять это причудливое чувство с утра.

Линч на подкошеных ногах оббегает небольшой дом изнутри и снаружи, где холодно и идёт снег. Ему плевать, что он в пижаме и весь потный после ночи, главное – обезопасить себя. Не найдя следов прихвостней Генри или его самого, он слегка успокаивается и плетётся на кухню. Сейчас им движет только дикая жажда, как каким–то животным. Он включает кран и начинает бескультурно пить из него, хлюпая ртом.

Простояв так мгновение, бывший журналист вытирает рот и блаженно выдыхает. Никогда вода ещё не казалась такой вкусной. Ему всё ещё хреново, но не так, как при подъёме. Так, теперь остальное. Он в пижаме... откуда пижама??! Молниеносно подлетает к зеркалу и осматривает себя. Нет, пижама вроде его, но кто одел? Лэмбтон? Бе, навряд ли. Гадёныш же не марает руки об обычных смертных. Значит, один из подчинённых. Тот ещё и довёз его голого до дома, наверное. Стыдно–то как. На улице стояла его новая машина, а из этого следует, что на ней его, похоже, и прикатили домой. А ведь Генри знает, где он живёт. Мурашки по коже.

Оправившись от позора, Егор заливает сухую лапшу, как и всегда. Готовить некогда. Внезапно перед ним появляется его альтер–эго в такой же мятой спальной рубашонке и широких штанах до колена. Чёрные волосы растрёпаны и вид такой себе.

— А хорошо мы отметили. – укоризненный тон поймёт любой, — Особенно хорошо наверное тому убитому парню.

Линч закатывает глаза. Почему он, чёрт подери, должен бороться с собой именно сейчас? Но что, если не вступать с ним в перепалку? Он спокойно выдаёт:

— Ммм, да, ты прав.

Копия натянуто улыбается. Заметное недовольство читается на её лице, она не говорит, а плюёт сквозь зубы:

— Всё равно достану. Кстати, телефон проверь.

Телефон. Точно. Егор распахивает глаза в ужасе, но к своему счастью вспоминает, что оставил его здесь, на зарядке. Телефон и впрямь лежит на микроволновке, уже давно стопроцентный. Зеленоглазый выключает его с зарядки, внутренне волнуясь за счета энергии. И замирает, когда экран загорается.

«31 декабря».

Вчера было тридцатое декабря. Получается, Новый год ещё не пропущен! Линч вообще не думал, что будет настолько активен при похмелье, но вот он здесь. Он поворачивается, дабы сказать что–то галлюцинации, но её уже и след простыл. Пожав плечами, глядит на экран девайса. Несколько пропущенных от сестры и сообщения Джона. Голова гудит мотором и он решает поесть, а потом уже решить все проблемы.

Процесс жевания должен успокаивать, но отчего–то Егору всё ещё тревожно. Он поглощает лапшу с угрюмым видом.

Он убил человека.

Нет, ну почему именно когда настроение только наладилось?! Это издевательство никогда не кончится! Линч начинает с безумной силой жевать зубцы вилки.

Убил очередного человека на своём пути. Сколько он погубил таких?

Он вскакивает и хватает себя за волосы, оттягивая их. Ну же, пожалуйста, хватит... Кажется, чувство вины перекрикивает его попытки.

— Контролируй себя, контролируй себя, контролируй...

А ведь у этого человека была семья... своя жизнь...

Он вскрикивает и бьёт себя по голове, пока совесть не замолкает. Галлюцинация не шутила, добралась таки. Она будет продолжать жрать его изнутри, Егор уверен. Ей нравится изматывать его! Хочет, чтобы он сошёл с ума... но он не дастся!

Нервный смешок срывается с уст, стоит ему присесть на стул и упереть голову в ладони. А затем ещё и ещё. Он начинает хрипло смеяться во весь голос.

Вдоволь нахохотавшись, Линч чувствует себя чуть–чуть лучше. Ладно, неважно. Он хотел ответить Лили и Джону. Голова всё ещё болит, но уже от ударов кулаком по ней.

Парень внезапно вспоминает о левой руке и задирает рукав. Он смотрит на запястье ввиду навязчивого желания проверить ожог, и, к своему удивлению, обнаруживает на его месте свежий бинт. Эта тварь!... Кто его просил?! Внутри стремительно закипает злость, и он срывает стерильную повязку со своей руки.

Так или иначе. Покинув кабинет, он вынес с собой тайну коллекции самых разных перчаток Лэмбтона. Это не просто помпезное украшение на каждый день. Он не расскажет никому, не возьмёт себе на вооружение. Постарается забыть, что между ними есть нечто общее. Даже захотелось перестать вредить себе.

Но неужели Генри... тот самый Генри, властный и всесильный... может калечить себя по своей же воле? Какая–то ахинея. Чего этому придурку не хватает?

Егор покачал головой и перезвонил сестре, после чего ответил другу. Он фальшивил спокойствие в своём голосе как только мог при разговоре по телефону. Лили пригласила его к ним домой, Джон пообещал подъехать позже.

Ничто не должно нарушить этот день.

Линч не помнит, как доехал до хрущёвки, где жили его сестра и племянник. Всё словно было в тумане. Он припарковал дорогую тачку под недоумённые взгляды бабок, и собирался вылезть, но взгляд упал на бардачок. Что–то внутри задрожало, руки сильнее сжали руль. Там лежала новая зажигалка. Продолговатой формы, белого цвета и с подписью, которая словно издевается: «собственность Генри Лэмбтона». Стерильно чистая, настолько, что можно разглядеть собственное отражение.

Егор расплывается в нервной ухмылке, губы дрожат. Он пытается превозмочь невероятное желание вдавить педаль газа в пол и врезаться в потёртый многоэтажный дом. Мир вокруг теряется, в этом моменте остаётся только он и проклятая зажигалка. Спустя несколько минут мучительных колебаний его отпускает, и он отстёгивает ремень безопасности, намереваясь выйти. Но взгляд малахитовых глаз вновь спускается на новогодний подарок. Рука тянется к бардачку. Быть может, взять её с собой?... Вдруг нужно будет что–то поджечь?

Нет. Не в этот раз.

Скрепя сердцем, Линч вылезает из машины, стараясь оставить гнетущие мысли позади. На всякий случай осматривается, но слежки не находит. После звонка в домофон он попадает в подъезд и вдыхает полной грудью. Ему моментально становится легче, когда запах бетонных стен, влажной плитки и старых газет в почтовых ящичках проходит через нос. Приятная ностальгия обнимает его и вытесняет тревогу.

Лили переключает каналы. Сегодня они наполнены самым разным. Вот показывают новогодние выпуски «Гадалки», вот у какого–то богача берут интервью, вот демонстрируют спортивный новогодний матч. Наконец найдя нужный канал с её любимым «Служебным романом», она спешит доделывать салаты, от которых итак ломится стол. Ей движет упрямое желание израсходовать всё, что плохо лежит. В её груди селится волнение перед долгожданной встречей.

Небольшую, но уютную квартиру пронзает звонок в дверь. Лили отвлекается от кулинарной деятельности и спешит открывать. Стоит ей увидеть брата, как она заключает его в крепкие душевные объятия.

Почти одновременно они произносят имена друг друга:

— Егор... — Лили...

Девушка не желает отпускать его. Она отстраняется и пытается сдержать слёзы, но у неё не получается.

— Как ты мог! Я вся извелась!

Линч удивляется, но в глубине души понимает, как за него беспокоилась сестра. Он чувствует, что Лили готовилась к этому моменту, но когда тот настал, то позабыла всё, что хотела сказать.

— Прости, сестричка. Я не хотел.

Она, наконец, отстраняется и говорит навзрыд, пока не начинает задыхаться:

— Ещё бы! Я же всерьёз думала, что тебя посадят! Знала, что ваши эти приключения до добра не доведут!!

И Егор мысленно отвечает: «Ох, Лили, ты даже не представляешь, сколько раз ты могла потерять меня и куда меня привели эти приключения». Он мягко берёт сестру за щёку и вытирает её слезы.

— Теперь всё хорошо. У меня всё под контролем.

Он изображает бодрую улыбку, будто полон энергии и абсолютно психически стабилен. И это работает: Лили делает резкий вдох и начинает успокаиваться. Голос её звучит тихо и трясётся, как тогда, в детстве, когда она ещё была школьницей, а брат защитил её от хулиганов и получил фингал:

— Ладно... ладно... но я так и не поняла, что там у вас случилось. Как тебя отпустили?

Линч лихорадочно пытается придумать убедительную историю. На ум, как назло, ничего не приходит.

— Ааа... эээ... долго рассказывать. Как–нибудь потом, окей? Не будем о плохом.

Лили явно не очень устраивает такой расклад событий, но она отступает.

— И правда, – шмыгает носом, — чего это я? Зайди, не стой в проходе.

Красная припухлость уже сходит на нет, она снова становится уверенной женщиной и строгой мамой. Кстати об этом...

— А где Лукас?

Ответ сквозит недовольством:

— Пошёл опять куда–то со своими друзьями. Совсем от рук отбился в последнее время!

Егор рад, что ему удалось сменить тему. Он делает вид, что расслабляется и снимает верхнюю одежду.

— Ну, он же только вступает в свой подростковый период. Вспомни нас в двенадцать~...

Лили закатывает глаза. Ей хочется забыть это навсегда.

— Ой, не напоминай. Прямо таки взрыв на макаронной фабрике.

Он пожимает плечами, и его даже немного отвлекают от притворства воспоминания о старых деньках.

— Хах, да, в подростковом периоде всем сносит крышу. Вечно бурные эмоции из–за мелочей.

Линч взводит палец вверх и продолжает строить из себя такого же беззаботного братишку:

— Но я такой голодный с дороги, слона бы съел. У тебя есть, чем перекусить? — Смеёшься? Я всё утро готовлю, ещё и ёлку нарядить успела! Только руки помой. — Уже иду!

Кротко усмехнувшись, он направляется в ванную. С каждым шагом улыбка всё больше спадает с лица, ибо изнутри пожирает вовсе не голод. Дверь закрывается за спиной Егора. Так бесстыдно обманывать родного человека... это ужасно. Не в силах совладать с собой, он сползает по двери вниз и обхватывает колени.

Какой–бы убедительной не была ложь, правда от этого лучше не станет. Как ему ещё удаётся притворяться, что всё в порядке, когда мировая катастрофа может нагрянуть в любой момент? Что, если предотвратить её не получится?

На лбу выступает холодный пот.

Нет, с другой стороны, Лэмбтон прав, армия может дать человечеству шанс... хотя, судя по его виду в будущем, у них не получилось.

Страх за неопределённое будущее начинает нарастать.

А вдруг нулевого пациента получится найти и ещё не поздно вернуться в прошлое? Стоит ли позвать Джона с собой и отправиться в очередное приключение?

Мысли проносятся со скоростью света.

Что за бред, да о чём он вообще думает? Опять хочет подвергнуть друга смертельной опасности?!

Живот пронзает резкая, ноющая боль. Егор хватается за него и сдавленно выдыхает. Пальцы остервенело впиваются в ткань джинс.

Джон не бессмертный, он не должен страдать из–за его эгоизма. Он заслуживает счастливой жизни, а не быть впутанным во всё это дерьмо. Чёрт, а ведь Линч буквально предал своего лучшего друга. Какой же он мерзкий и гнилой лгун, к тому же убийца. Работает на их худшего врага, ещё и трахал его несколько раз.

Пульс участился. Достаточно ли это тревожный симптом? Стоит ли обратиться к врачу с жалобами на тахикардию?...

Если Джон узнает, то их пути разойдутся навсегда, а этого хотелось меньше всего. У Егора ещё не было столь крепкой дружбы. Он не переживёт такую потерю.

Воздух кончается, Линч пытается вдохнуть, но выходит плохо. Голова кружится.

Но он сам виноват, ведь согласился вести двойную жизнь. Какой же грёбанный стыд, он даже с собой справиться не может. Не слишком ли много он на себя взял?

Черноволосый начинает задыхаться. Перед глазами темнеет. Как же ему нужна чёртова зажигалка...

Сердце бьётся настолько учащённо, что, кажется, он сейчас потеряет сознание... или умрёт. Стоит ли позвать на помощь? Егор хочет встать, но конечности не слушаются, как окоченевшие, и он тут же садится обратно. Сильно затошнило. Да что за хрень?!

Как же плохо... что, если он и правда умирает? Появляются смешанные чувства. С одной стороны, может, он наконец перестанет мучаться? Но с другой... как же так, как же так, Боже! Он ещё слишком молод, у него столько планов на жизнь! В конце концов, ещё есть родные! Нужно спасти будущее, кто это сделает, если он умрёт?! Чем больше Егор думает, тем глубже его затягивает в бесконечную спираль ужаса и боли, где каждая следующая мысль хуже предыдущей.

Неужели это и впрямь наяву? Почему тогда ощущается настолько нереальным? Вдруг Линч на деле не здесь? Это сон? Кома? Всё за пределами этой треклятой ванной вообще реально? Этот момент происходит взаправду? Может, это и есть его финальная, предсмертная галлюцинация? Или умирающее сознание проигрывает болезненные моменты из жизни перед вечной отключкой, и все моменты до – тоже обрывки воспоминаний?

Размышления теряют логическую цепь. Что вообще происходит? Что?! Егор не может издать ни звука. Всё было нормально, так что же случилось? Он беспокойно теребит свитер и ощущение ткани внезапно... ненадолго помогает отвлечь себя, что ли. Он цепляется за это. Вместо размышлений решает прикрыть глаза и сосредоточиться на ощущениях. Незаметно для себя начинает бормотать, что в безумном трансе:

— Не думай, просто не думай... всё будет хорошо, всё наладится...

Банальные мантры звучат странно, но работают и помогают «переварить» тяжёлые мысли. Биение сердца вскоре приходит в норму, а скованности тела как не бывало. Прерывистое дыхание начинает восстанавливаться. Линч оправляется от удушающей паники и желает понять, что это было.

Он потерял контроль над собой, но в этот раз что–то было не так. По–другому, гораздо хуже. Остался неприятный осадок и он ощутил себя измотанным и уязвимым впоследствии.

— Егор! Ты там что, застрял?

Названный вздрагивает. Внезапный голос за дверью напугал его.

— Ммм, я сейчас.

На удивление, собственный голос звучит хоть и отстранённо, но спокойно. На этот раз получается встать на ноги. Линч подходит к раковине и рассматривает отражение в зеркале. Всё тот же он, жив и не умер. В недоумении чешет голову, и смятение охватывает его. Ладно, он разберётся с этим инцидентом потом.

Борясь со слабостью, Егор моет руки и лицо. Прохладная вода отрезвляет своей свежестью. Он вдыхает полной грудью и искренне наслаждается этим мгновением.

Когда он покидает ванную, то все невзгоды за спиной кажутся ничем, а мысли – глупостью. Ведь его изменчивый настрой напрямую зависит от обстоятельств. Ведь убегать легче, чем разбираться с проблемами.

———

Утро в элитных апартаментах многоэтажного дома началось не с кофе, а с иностранного порошка от похмелья. Генри засыпал его в прокипячённую воду и после монотонно помешивал серебрянной ложечкой. Полученную в результате смесь он залил в себя. Голова невыносимо болела после вчерашнего. Как же отрадно то, что эффективно действовать средство начнёт уже через десять минут.

Его шикарная спальня, в которой он вечно одинок холодными ночами, имеет крупные панорамные окна с видом на весь город. Хоромы располагаются достаточно высоко, чтобы утром наблюдать за восходящим круглым солнцем. Даже жаль, что его золотой цвет непостижим Лэмбтону: для него оно всегда светло–светло серое.

Сегодня же окна были зашторены узорчатыми занавесками. Комнату съедает полутьма. Нет настроения встречать тёплые, ласковые лучи, которые периодически обжигают и слепят. Но они должны быть. Апокалипсис нельзя допустить. Это и есть главный приоритет, это то, что должно быть достигнуто любой ценой. И неважно, какие будут потери. Генри движется по жизни с грацией, постепенно пролагая путь к своей цели, и оставляя за собой те или иные жертвы.

Подтянутое тело облегает любимый домашний халат, сотканный из сверкающего красного шёлка. Провоцирующий вырез оголяет всю правую ногу, что в целом весьма неприлично, но всем известно, что Генри сам себе хозяин и будет подчёркивать свои прелести когда угодно. Именно в его руках сосредоточена вся власть. Если захочет, то секс будет нежнее крема брюле, а захочет иначе – значит его будут брать грубо. Поза наездника или догги стайл – всё зависит от него. Тотальный контроль характерен ему, ведь, стоит расслабить хватку, и спокойствие испаряется, как роса под тем же палящим солнцем в безоблачный жаркий денёк.

Всё верно, у Лэмбтона, помимо Линча, были подобные отношения с некоторыми остальными рабочими, однако в сексуальные связи он вступал исключительно с мужчинами ввиду своих предпочтений. Но это не значило, что он ставил женщин ниже себя. Пускай гомосексуализм в основном было распространено среди влиятельных мужчин ввиду их мизогиничного мнения о своём превосходстве над женщинами, то Генри почитал женский пол, просто не ощущал к нему влечения. Он не мог забыть ласковые слова и тёплые руки своей матери, даже если временами она была к нему строга. Что же насчёт отца... благодаря ему Лэмбтон тот, кто он сейчас. Именно отец создал того желаемого идеального сына, который сейчас возвышается над обычными людьми. Даже если при создании этой личности пришлось использовать боль и страх.

В дверь постучали. Вслед за стуком последовало:

— Мистер Лэмбтон, это Фред. Принёс вашу ежедневную порцию таблеток. — Пройдите.

Генри, не подтрудившись встать, продолжил нежиться в постели. Охранник вошёл в пристанище зла, неся в руках поднос. Он остановился у раскидистой кровати.

— Пожалуйста, Господин. — Благодарю, мистер Хоффманн. – сухо и по фамилии. Как и всегда.

На серебрянном подносе стоял кристально–чистый стакан с водой, а на салфетке лежала белая таблетка. А вот и запрошенный ранее магний. Долго не заставил себя ждать, как и всегда. Ведь разочарование Господина – вещь страшная. А Фред пойдёт на всё, лишь бы этого не произошло. Он обязан жизнью и готов отдать себя на растерзание ради него. Даже если эти чувства невзаимны и по–детски глупы.

Лэмбтон принимает таблетку, и даже самые вялые движения будто пропитаны непреклонным стремлением к совершенству. По–крайней мере, в глазах Хоффманна.

— Но позвольте спросить, почему здесь вы? У вас другие рабочие функции. Мои личные, не связанные с работой просьбы выполняют горничные.

Охранник вздрагивает от внезапного вопроса, который выдёргивает его из мыслей. Генри в подозрении прищуривает глаза.

— К тому же, пару охранников я отпустил домой, на праздники. Вас разве не было в их числе?

Фред закусывает губу. Да, он силён, как бык, но рядом с хозяином теряется в словах. Он борется с желанием сесть рядом, и вместо этого просто опускает поднос на прикроватную тумбочку.

— Верно, но я бы... не сочтите за наглость, но я бы хотел провести время с вами сегодня.

Лэмбтон хмурится. Этот работник становится чересчур назойлив.

— Я не в настроении. – кротко и холодно оглашает он итоговое решение. — Если память не изменяет мне, у вас больная мать. Она наверняка ждёт. Идите, мистер Хоффманн. — Так точно. Простите.

Фред выдыхает. Ему хочется во всех смыслах вскрыть кожу Генри и залезть внутрь. Породниться с его планами и мыслями, прижать к себе внутренности, стать единым целым. Но придётся подчиниться и таки поехать к матери. Она всегда желала ему найти любимого человека, рядом с которым хочется находиться вечно. И Фред нашёл, но этот человек не захочет разделять с ним свой век.

Попрощавшись, он восвояси уходит в соседние апартаменты, где проживает с ещё несколькими охранниками. Лэмбтон так сказочно богат, что выкупил весь этот этаж, и этаж сверху и снизу, чтобы вся его свита из охранников и прислуги поместилась рядом. Хотя горничные–сплетницы между собой хихикают, что это сделано, дабы избежать шумных соседей.

Лэмбтон отпивает из стакана ещё воды, пытается унять неприятный осадок. Не хватало ещё, чтобы привязанность охранника мешала его работе. У него итак сегодня намечена другая... встреча.

Он решает отвлечься и включает свой широкий телевизор. Экран загорается привычным светло–серым цветом. Другого оттенка ярким вспышкам в его восприятии не дано. На первом включившемся канале крутят интервью с ним. Пробудившаяся гордыня вынуждает его жадно уставиться на себя.

— Скажите, мистер Лэмбтон, а вы не боитесь конкуренции?

На записи он издаёт легкий смешок, будто вопрос его правда развеселил.

— Поверьте, нет. Мои услуги качественны, и доказательство тому – минимум плохих отзывов. И это без накрутки, как у печально известного всем нам Скотта Ауттенберга.

Журналистка смеётся, будто это была очень смешная шутка и она знает этого бизнесмена. Настоящий баланс: оба притворяются, что ведут непринуждённую, милую беседу.

— У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать. Конкуренция мне отнюдь не страшна. – самодовольно добавляет он же из телевизора.

Наблюдая за журналисткой на записи, Лэмбтон подмечает, как же она отличается от мистера Линча, что естественно. И дело даже не в разных тематиках и направлениях репортажей. Его новая черноволосая куколка – та ещё упрямая душонка, которая умеет думать. С ней приятно играть. Как жаль, что уже ломается. Но в любом случае, для работы сгодится. Егор сдался. Он не борется со тьмой, а работает под её руководством. Привычка уже формируется.

Что до этих ведомых журналюг, которые всегда пытаются понравиться ему... жалкое стадо глупых и лицемерных баранов, готовых запечатлеть каждое его движение, каждую его мысль, скрытую за безучастным выражением лица. Противно.

— ...что бы вы посоветовали новичкам в сфере инвестиций? Каков секрет? — Нет универсального рецепта для достижения успеха, ведь каждый случай индивидуален. Как бы банально это не звучало, я лишь могу посоветовать вам быть собой.

Эта фраза... Генри переводит взгляд с телевизора вниз и глядит целым оком на уже другие перчатки: они представляют собой мелкую тёмную сеточку. Он сосредоточен настолько, что, кажется, вот–вот и прожжёт дыру в тонкой ткани. Резко и без каких–либо предпосылок срывает одну из них с левой руки. Ему открывается тот ещё жалкий видок. Когда–то он не смог усмирить внутренний протест, и сожаление об этом давно утихло, не оставив после себя ни крупицы. Сейчас он редко уподобляется подобной роскоши и заместо неё приглушает эмоции бурным, но всегда защищённым интимом и заливает алкоголем. Но следы не заживут никогда. Быть собой?

Генри стягивает вторую перчатку с правой руки и швыряет их на столик у телевизора. Одиноким утром можно обойтись и без них. Он встретит очередной Новый Год один. И его, наверное, давно устраивает.

Бизнесмен продолжает смотреть и подмечает, что перед камерами он совершенно другой. В меру открытый, так, дабы из полноценного взаимодействия с ним можно было выцепить совсем немного о личной жизни. Публика любит интригу, особенно если она сплетена вокруг серьёзного джентельмена. Утверждает, что ценит человеческую жизнь превыше всего. Не то чтобы это было неправдой, но мало кто знает, как именно Лэмбтон пользуется своим бесспорным авторитетом и сколько безжалостности к преступникам кроется под вуалью вежливости. Хотя в некоторых, кто более умён, его немногословность и сдержанность порождают ощущение опасности и страх, ведь в его простых словах скрывается необъявленная угроза.

К полудню Генри таки соизволил подняться с кровати. Довольно бездельничать, у него чёткий график. В конце концов, у него даже сегодня есть совещание, так что делу время, а потехе час. Немного поругав себя за лень, бизнесмен отдаётся привычной рутине. Уединяется в ванной и принимает душ, после чего насухо вытирается и распределяет ароматный крем по гладкой поверхности кожи. Товар можно выгодно продать только если он хорошо выглядит. Это давно усвоенный им урок.

Прежде чем выбрать подходящий наряд, Лэмбтон вынимает из шкафа свою тайную коробку. В ней находится одна из его коллекций, если можно так выразиться. Выбор на любой вкус: помимо упаковок со средствами контрацепции и смазок, там находятся игрушки и приборы, даже несколько плёток и верёвок для бондажа. Хотя последняя и предпоследняя атрибутика в ход идёт редко.

Выбор Генри падает на изысканную анальную пробку. Он протирает её белым расшитым платком, даже несмотря на то, что та была итак чистая. Не без помощи смазки вставляет её внутрь. Грудь резко вздымается при проникновении кончика и опускается, когда предмет входит полностью. Как непривычно. Всё–таки, кто не рискует, тот не пьёт. Нельзя сказать, что он из подобных авантюристов, но иногда можно попробовать. Его спутнику на вечер должно понравиться.

Лэмбтон выпорхает из апартаментов весь при параде. На нём надеты белая рубашка со знаковой брошью компании и тёмные брюки клеш. Поверх них – шикарное и тёплое пальто, в глубоких карманах которого покоится всё нужное. На лице красуются стильные солнцезащитные очки (ибо в мутных глазах ещё маячат намеки на вчерашнее пьянство), на шею натянут дизайнерский бордовый шарфик, броский цвет которого, наверное, грех не запомнить. И, как же без них, сапоги на каблуке. Запястья и шея источают аромат чарующего парфюма. Само собой разумеется, перчатки снова на нём. Он готов к встрече.

Лимузин плавно скользит по дорогам, пока не застревает в пробке, увы, даже высокозначимые люди не могут этого избежать. К счастью, Лэмбтон приказал выехать за два часа до совещания. Он не терпит опозданий, и пунктуальность для него крайне важна. После скучной и долгой дороги перед Генри, наконец, возвышается их офис. Он словно разрезает облака своей верхушкой.

Персонал расступается перед ним и его охраной, пока они идут. Каждый опускает голову и бормочет еле слышное «здравствуйте». Несмотря на важность этикета для Генри, он не видит смысла отвечать им. Более того, он больше сосредоточен на ощущении трения пробки внутри при ходьбе, которое делает горячо внизу живота. Никому из них не ведомо, какой же он на самом деле грязный. И это потрясающе. Плод греха слаще патоки.

Лэмбтон успел на совещание с коллегами вовремя, как и всегда. Оно текло своим чередом, наполненное разговорами об инвестициях и бизнес–планах. Как же хорошо, что он умеет маскировать скуку. Зато все дела, до единого, выполнены. Перфекционист доволен. Например, он уже успел отправить несколько нужных сообщений ещё во время поездки...

Когда всё оканчивается, из кабинета последними выходят он и его деловая партнёрша и, по совместительству, его лучшая подруга. Что бы кто ни говорил, а друзья у него есть. И в свои пятьдесят она всё ещё выглядит прекрасно.

— Как же приятно было увидеть вас, Генри.

Она ведёт себя сдержано, но её улыбка не фальшива. Между ними нет особой формальности.

— Взаимно, Катарина. Я тоже безмерно рад, что мы встретились. Передайте мои поздравления с Новым Годом вашему мужу. Досвидания. — Обязательно передам. До встречи.

Попрощавшись, Лэмбтон покидает здание. Снег всё ещё идёт, наряжает город в своё ослепительно–белое одеяние. Он вскидывает голову кверху, позволяя очкам немного сползти. Танец снежинок – дивное зрелище.

Краем глаза он замечает движение справа, но никак не реагирует. Охрана стоит подле своего хозяина, и они тотчас напрягаются, когда тень выходит из–за угла. Но стоит свету от входа озарить лик пришедшего, как они убирают руки с пистолетов на ремнях. Это свой человек.

Ветер глухо свистит, треплет его волнистые каштановые волосы. Он поправляет съехавшие на нос потёртые очки.

Хладнокровная маска даёт легкую трещину, и Генри ухмыляется. Он комментирует приход своего информатора:

— Рад вас видеть, мистер Джон.

Тот хмурит брови и недовольно бубнит в ответ:

— Не могу сказать того же, чертила...

Хотел бы он развернуться и уйти прямо сейчас, но уже поздно. Стал ещё одним патроном в серебрянном револьвере.

— Впечатлён, что вы вовремя – обычно вас приходится ждать дольше. — Хватит зубы мне заговаривать. Я разузнал, про кого ты просил.

Лэмбтон взводит руку в перчатке вверх, останавливая поставщика информации.

— Нет, так дела не делаются. Предлагаю доехать до ближайшего отеля и обсудить всё там.

Джон кисло улыбается, ещё в силах дерзить:

— А оплата до или после? — Никакой не будет, если не закроете свой рот.

В голосе Генри прорезаются нотки напряжения, ведь он не хочет, чтобы посторонние слышали. Могут и догадаться. Зачем лишний раз компрометировать себя?

— А чё... – вздох, — Лады, понял. Только недолго, у меня потом дела. — Договорились.

Они бок о бок идут к машине. Брюнет небрежно спрашивает:

— Зажигалка найдётся?

Седоволосый запускает руку в карман. Презервативы, кошелёк... не то... ага, нашёл.

— Да, пожалуй, найдётся.

Лэмбтон вынимает чёрную зажигалку, настолько чистую, что в ней можно разглядеть своё отражение.

Он пару секунд смотрит на неё с тоской, и передаёт Джону. Тот благодарно кивает.

— Спасиб. Можно я у тебя в машине покурю? Страсть как хочу. — Разрешаю.

Тучи на небосводе сгущаются.