Вечно горящие огни

Лололошка просыпается от лучей солнца, которым всё-таки удаётся пробиться сквозь плотную ткань штор и которые сейчас играют в догонялки на его лице, заставляя жмуриться. Нехотя Лололошка открывает глаза и потягивается, и почти сразу по мышцам прокатывается волна небольшой, но при этом приятной тянущей боли. Сразу в голове всплывают яркие и чересчур чёткие кадры вчерашней ночи, и он с головой накрывается одеялом, чтобы скрыть этот стыд хотя бы от самого себя. Однако получается не очень, из-за чего на щеках всё ощущается жар, а мышцы всё также болят. Лололошка осторожно приподнимает собственную майку, дабы удостовериться в подлинности происходящего вчера и резко её опускает вниз, краснея ещё больше. Всё-таки засосы и укусы так быстро не пропадают, как хотелось бы. Однако вставать всё-таки надо, поэтому одеяло убирается в сторону, и Лололошка смотрит по сторонам, невольно проводя рукой по другой стороне кровати, которая всё ещё отдаёт призрачным теплом чужого тела, и улыбается. На тумбочке стоит поднос с чашкой ароматного чая, небольшим кусочком тыквенного пирога с корицей и гвоздикой, пышные оладьи и маленькая записка, написанная от руки. «Доброе утро, мой хороший! Надеюсь, ты хорошо выспался. Я уговорил Сан-Франа дать тебе небольшой отгул, так что можешь не беспокоиться насчёт работы. Если будут сильно болеть мышцы, то в ящике лежит пластина обезболивающего и специальная мазь. Завтрак я тебе приготовил, и Персика покормил, а сейчас отдыхай. Увидимся вечером С любовью, Джодах». Дочитав последние строки, глаза Лололошки вспыхивают от счастья, рука с запиской ложится прямо на сердце, отдаваясь приятным мягким и трепетным теплом по всему телу. На кончике языка уже ощущается приятный и терпкий вкус кофе, которым отдают всегда чужие губы, а мозг начинает генерировать возможные исходы этого приятного вечера. Из-за этого из груди вырывается томный вздох, наполненный сладостным предвкушением. Лололошка ставит поднос к себе на колени и начинает неторопливо есть. Вилка плавно с тихим хрустом отламывает кусочек пышных оладьев и кладёт его в рот. Идеальная текстура воздушности, в меру солёности и хруста заставляет в душе тихо кричать от счастья. А с чаем из розы и мяты всё становится в сотню раз вкуснее. «Наверняка выбрал чай, которого больше всего нет», — думает Лололошка, тихо усмехаясь про себя. Вилка отламывает кусок пирога, заставляя песочную прослойку рассыпаться. Песочное печенье, в сочетании с тыквой, которая ощущается на языке лёгкой сладостью и пряностью от корицы и, кажется, небольшого количества имбиря, заставляет чувствовать детский и наивный восторг. Всё-таки очень приятно, когда о тебе кто-то заботится, понимая, что утром ты будешь чувствовать себя не очень. Особенно, если учитывать, что заботу о собственной жизни и здоровье с самого твоего рождения клали на твои плечи. Лололошка никогда не слышал от родителей чересчур банальное: «я тебя люблю», «я переживаю за тебя», «я боюсь тебя потерять» просто так. Всегда к этим словам должна была быть причина, будь то готовка на всю семью, идеальный табель с оценками или получение аттестата. Из-за этого для Лололошки всегда непривычно было слышать эти слова в свой адрес со стороны и получать её. Однако Джодах — это другой случай, исключение из правил, которое он может себе позволить. Лололошка чувствует, как рядом с ним в его душе расцветает маленький цветок один за одним, из-за чего скоро его внутренний мир будет похож на прекрасный райский сад. Лололошка никогда так сильно никого не любил, да и не любил вроде вовсе. Всегда у него были дела, задания, работа, из-за чего просто не было сил и времени обернуться по сторонам. И тут парень неожиданно для себя на полной скорости врезается в свою личную самую горячую и счастливую любовь — Джодах Ави. Даже в самых сладких и сказочных снах он не мог себе это представить, что может стать к своему кумиру намного ближе, чем любое существо. Даже переслушивая и перечитывая интервью из раза в раз, заглядываясь на самые красивые яркие посторы и плакаты Лололошке было довольно трудно проникнуться к нему, настолько сильно, чтобы струны души запели свою сладкую и радостную серенаду и оду о любви. Кажется, что сама матушка Судьба приложила к их встрече свою руку, дала им своё благословление, и сама хотела соединить их души вместе. И даже, если это не так, Лололошка готов ей поклониться и сказать тихое «спасибо», пропитанное величайшим уважением и благоговением. Ведь не могло всё так идеально сойтись, стать единым целым. Популярный актёр, кумир миллионов, который известен был своей холодностью к своему и противоположному полу, и Лололошка — начинающий актёр, молодое дарование, старающееся лишний раз не светиться в информационном поле. Звучит, как начало глупой и несуразной шутки или как какая-то ошибка в системе мира, будто именно на них система распределения издала последний вздох и выдала что-то по истине невыполнимое и безумное, от чего даже Купидон нервно чесал затылок. Однако это факт, единственный чёткий и неопровержимый. Джодах изначально напоминал ему своего старшего сводного брата — Джона, разве что сам Джон обладает характером как у Эбардо. Они довольно часто вместе защищали младших детей от праведного гнева родителей, хотя прилетало достаточно сильно, но в эти мгновения стоило приструнить свою гордость и молча глотать обиду, которая отравляла изнутри. Джон поддерживал Лололошку, а Лололошка Джона и даже косвенное родство здесь было не причём. Их просто связывали особые узы, гораздо сильнее семейных. Иногда после очередной ссоры Лололошка клал ему голову на колени и слушал, как тот полушёпотом читал «Мастера и Маргариту». И в эти секунды становилось так хорошо и спокойно на душе, что Лололошка чувствовал себя действительно нужным. Лололошка никогда не назовёт своё детство ужасным, даже, если в душе будет понимать, что это так. Внушение уважения и благодарности за собственную жизнь всё ещё оказывает на его жизнь весомое давление. Однако не такое сильное, каким было раньше. Лололошка знает, что такое боль, непринятие, отрешённость и оторванность от собственной семьи. До сих пор человек, которого он обязан был называть слишком громким и совершенно неподходящим словом «мама», названивает ему, дабы напомнить ему о том, насколько он неблагодарный и ужасный сын, который забрал её золотые годы. В такие моменты на языке крутится едкий пропитанный желчью вопрос: «А они у тебя когда-нибудь были, а то по тебе не скажешь?», но Лололошка вовремя до крови прикусывает собственный язык, чтобы не сорваться. Он даже не знает, почему хранит её номер в телефоне и позволят названивать себе, если может парочкой нехитрых манипуляций его заблокировать. Может дело в его психологии и принципе: «Всё может быть прощено, если существо пытается меняться». Может в странной специфике совести, что прокусывает плоть насквозь от одних мыслей о таком. А может всё намного проще: Лололошка просто не может физически и морально, как Джодах, топором резко разрубить все связи и нити прошлого, которые липнут к телу, как паутина. И сам из-за этого страдает. Каждый такой звонок сопровождается головной болью и ужасной ненавистью ко всему живому. И Лололошка каждый раз в голове повторяет: «Я обязательно перестану с ней общаться. Вот соберу остатки сил и перестану. Просто сейчас у меня нет никакой гордости. Но иногда она говорит, что гордиться мной и мне становиться так тепло на душе, но я обязательно перестану с ней общаться». И всё в итоге остаётся на прежнем месте, не двигаясь даже на сантиметр к тому пути, который Лололошка так хочет постичь. В этом плане психолог не сильно помогает. Все слова успокоения и разбора его состояния по полочкам — пустой звук для его мозга. Это не служит теми толчками к действию, на которые он надеялся. Хотя стоило ли вообще на что-то надеяться? Всё это зависит от него, а не от психолога. И Лололошка вроде должен решать свои проблемы самостоятельно, но при этом сил на это у него нет, точнее не осталось. Иногда хочется прикрыть глаза и от усталости вытянуть вперёд руку, чтобы еле касаться подушечками пальцев воздуха. Усталости скорее моральной, нежели физической. Даже для него такой ритм жизни слишком быстрый, безумный и пугающий. Не так он себе представлял работу актёром у Сан-Франа, далеко не так. Все годы до этого были спокойными и размеренными, как водная озёрная гладь. И тут что-то резко пошло не так. Хотя это было ожидаемо. Лололошка умеет найти себе на голову приключения, а за его активным образом жизни мало кто успевает. Бесконечные походы, скалолазание прыжки с парашютом — обычный вторник, но сейчас намного страшнее. Ведь стоя с парашютом на краю самолёта ты знаешь, что если что, тебя спасут, он раскроется — и ты плавно будешь спускаться вниз. А сейчас совершенно другой случай. Лололошка бы даже это сравнил с погружением в ледяную воду только без снаряжения, ещё не подозревая, что от давления барабанные перепонки лопнут. Если бы вся атмосфера не нагревалась и не раскалялась до состояния кипятка, то каждый день был бы похож на другой. И его очень пугает давление, которое оказывается на всех, из-за этой угрозы. У Лололошки самого мозг начинает плавиться, превращаться в раскалённый металл, по которому приятным бонусом наносят удары молотом. Лололошку даже пугает сама мысль и факт того, что в один прекрасный день Джодах просто придёт к нему, упадёт на колени, начнёт плакать, так как никогда не плакал. Потому что не сможет больше держаться, потому что сил держать всё в себе не будет, потому что даже с подачей психиатра он не сможет справляться уже не только морально, но и физически. Хочется помотать головой в разные стороны, чтобы откинуть эти мысли как можно дальше, отшутиться, что Лололошка любит себя накручивать и пойти дальше. Однако эти мысли плотно оседают в голове чёрной липкой субстанцией на подобии слизи, перекрывая собой всё хорошее и радостное. И это тоже очень пугает, на уровне интуиции, что вечно скрывает свой лик от других. Лололошка может даже не видеть проблемы, опьянённый странным туманом недоверия, холода и таинственности, что медленно подбирается к нему из тёмных закоулков сознания и его собственной квартиры. Становится резко слишком холодно, из-за чего Лололошка ёжиться под одеялом, пытаясь сохранить остатки былого тепла и уюта, но механизм уже запущен. Мозг начинает генерировать самые ужасные варианты следующих событий, наполненные литрами крови, страха и леденящего душу холода. Уровень недоверия повышается до критической отметки, пробив столб термометра. Подозреваемых не так много, как было в самом начале, и этот круг снижается практически до минимума. Близкие контакты с Джодахом есть у него, Эбардо, Сан-Франа, частично Фарагонды и Кхаини. Однако собственная стрелочка не может повернуться в их сторону даже на миллиметр, из-за чего просто безумно крутиться вокруг своей оси, не в силах остановиться. Эта загадка явно слишком сложная и при этом слишком простая для него. Переменных и пробелов до безобразия много, из-за чего глаз ни за что не может зацепиться, кроме обрывков фраз, двусмысленных слов и реакций, которые вроде следовало ожидать, но к которым Лололошка при этом не был готов. От этих раздумий голова начинает ужасно болеть, отдаваясь давлением в глаза. Из-за этого приходиться с силой зажмуриться и медленно массировать виски, как будто это сможет победить резко упавшее вниз давление. Однако это лучше чем ничего. Цитрамон, к сожалению, закончился, а до аптеки около трёх с лишним километров, из-за чего Лололошка очень сомневается, что сможет дойти до туда, хотя раньше бы от небольшой прогулки никогда не отказался, ибо это приводило спутанные мысли в порядок. Но сейчас нет сил даже встать. Не физический, моральных. Странное чувство, когда энергичность и активность падает до нуля без каких-либо причин, хотя ты только недавно спал. «Что-то у меня нехорошее предчувствие, будто должно произойти что-то нехорошее. Однако почему? К чему это? Утро так хорошо начиналось. Надеюсь, я себя только накрутил, и оставшийся день пройдёт спокойно. Не хочу даже думать о том, что может произойти!» — думает Лололошку, сжимая покрепче в руках чашку. Однако шестое чувство не унимается, оно истошно визжит и бьётся в конвульсиях о границы его черепной коробки, из-за чего боль новыми волнами захлёстывает мозг и заставляет болезненно и горько скривиться. Сердце стучит за невидимой клеткой так, будто Лололошка пробежал несколько километров или у него аритмия, из-за чего рука на автомате прикладывается к груди и сжимает ткань. Мышцы сводит болезненная судорога, из-за чего кажется, что у него сейчас случится сердечный приступ. Лололошка ставит поднос на тумбочку и берёт в руки телефон, пытаясь его включить, видимо, забыв, что он разрядился. Белая вилка втыкается в розетку, а провод подключается к телефону. Экран телефона зажигает и сразу высвечивается двести сорок восемь входящих сообщений, три пропущенных от Сан-Франа, два от Смотрящего и шесть от Эбардо. Лололошка прикладывает руку к голове и слушает нервные сокращения собственного сердца, когда палец проводит вверх, разблокировав экран. В эти мгновения становится по-настоящему страшно. Мыслей становится слишком много и не на одной не получается остановиться и успокоиться. Предположить, что это банальное беспокойство за него и его состояние, а не что-то поистине страшное, пугающее и важное. Не тогда, когда Лололошка знает, что в чужой затылок дышит смерть, никогда каждая новость страшнее предыдущего, никогда его сердце стонет от боли и беспокойства за любимого человека. Лололошка быстро пробегает глазами по первым сообщениям, которые прислал ему Эбардо, с которым они до этого вели довольно долгую, обширную и до боли странную переписку, которую любой нормальный и маломальски адекватный человек посчитал бы до ужаса смущающей, безумной и некомфортной. Эбардо, в отличие от Лололошки, который любит выражаться вкрадчиво, односложно и по делу, писал довольно много и часто, оправдываясь тем, что ему просто не с кем общаться, да и сам Лололошка обладает особой притягательностью. Но сейчас он лишь коротко и без каких-либо предисловий скинул ему ссылку и вкрадчиво написал: «Просто посмотри».

«ДЖОДАХ АВИ — ПРИЧИНА ВСЕХ УБИЙСТВ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДЯТ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ. А ПОЛИЦИЯ ЦИНИЧНО ЗАМАЛЧИВАЕТ ВСЕ ДЕТАЛИ ДЕЛА. НЕУЖТО МЫ ЭТО ПРОСТО ТАК ОСТАВИМ?!»

В свете последних событий, внезапной переписи состава актёров, постоянного переноса время премьеры и сроков, которые неоднократно меняют, была выпущена эта статья. Автор этой статьи, а также наш информатор, пожелал остаться анонимным, так как переживает за сохранность и свою неприкосновенности. Джодах Ави — скандальный актёр, пропавший из информационного поля на несколько лет, страдающий от алкоголизма и, на нынешний момент, участвующий в пьесе «Вечно горящие огни», режиссёром которого является Сан-Фран. Удивительно, что актёр, сумевший реабилитироваться в глазах общественности является причиной этих переносов и убийств. Самые внимательные заметили, что первые изменения были внесены около двух месяцев назад, именно в тот момент из списка вычеркнули Бартоломью — самого не скандального и неконфликтного актёра, который был на короткой ноге с прессой — и в случае чего публично заявил бы как о своём уходе, так и намерении уйти. Безусловно, небольшие всплески информации и бунты против замалчивания СМИ информации были, но деньги тут всё решили! Неужто вам не показалось странным то, что с того момента никто не видел Бартоломью? Ведь в информационном поле он был до этого всегда и появлялся каждый день, а тут резкое затишье. И я не буду молчать и делать вид, что всё хорошо и в порядке, трусливо спрятавшись за пачкой денег! Бартоломью, Седрика и Кхаини убили по вине Джодаха! Все мы знаем, что он далеко не святой — никогда им не был. Хватает с головой того, что Джодах бывший алкоголик, неоднократно влезал в конфликты с другими и часто оказывался их инициатором, но сейчас всё совершенно по-другому. Пытались убить далеко не этих прекрасных актёров и существ, а Джодаха, который вместо того, чтобы сидеть дома, подвергает свое окружение смертельной опасности! А Сан-Фран всему этому потакает. Ему самому будто бы плевать на собственных актёров, как и на сохранность жизни Джодаха, просто отвратительно. Так же это не отменяет того факта, что он в открытую угрожал одному из журналистов и чуть не сломал ценное оборудование. И это ваш знаменитый режиссёр?! Хотя Джодах и не особо заботиться сам о чьей-либо жизни. Пока бравые полицейские пытаются найти убийцу, он строит свои личную жизнь с молодым и перспективным актёром Лололошкой Харрисом! Неужто все эти жертвы и правда стоят всего этого?! Неужто все эти существа заслужили умереть ради эго и сохранности жизни какого-то известного актёра, возомнившего себя мессией?! Неужто полиции стоило молчать об этом настолько долго?! Или они думали, что их деятельность и детали дела никогда не вскроются? Сколько ещё должно было произойти убийств и появиться жертв, прежде чем полиция собиралась заявить об этом?! Десять? Двадцать?! Неужто все эти жертвы того стоят? Может, наконец, стоит совершить настоящее честное правосудие? Может, стоит дать убийце то, что он так яро желает, и тогда смерти прекратятся? Что думаете? Да свершиться правосудие! Лололошка ещё пару раз глазами пробегается по тексту, дабы понять, что это на самом деле происходит, что он видит этот текст или даже скорее призыв к не самым правомерным действиям. Лололошка даже не может поверить, что это происходит в реальности. Теперь шестое чувство ещё больше скребётся внутри, царапает своими когтями плоть глубоко внутри, а страх за Джодаха вырастает в сотни раз. Дело даже не в репутации, которая явно упадёт стремительно вниз, а в существах, которые поймут это как призыв и переступят через все рамки закона, наплевав на мораль и человечность. Лололошка не может отвечать за всех, даже не уверен, что таких существ наберётся больше двадцати, но страх всё равно покалывает кончики пальцев. Страх за сохранность чужой жизни, за свою жизнь, свои чувства и идеалы. Убийца будто вместо того, чтобы выстрелить сразу в сердце, выстрелил ему в ногу, из-за чего стойка становится шаткой и неуверенной. От этой боли хочется выть и плакать, но Лололошка терпит, не позволит взять чувствам и эмоциям вверх над собой. Он должен оставаться сильным хотя бы для себя и понимания того, что это его никак не задевает, не касается, что это просто временные трудности, которые ничего не стоит пережить благодаря небольшому количеству усилий. Лололошка просто не может позволить себе слёзы ни в этот момент, ни в какой-либо другой — это слишком непозволительная роскошь то, что должно всегда находиться в глазах и никогда не выходить наружу. Так существам хотя бы не становится легче понять, куда можно надавить, чтобы посильнее задеть, унизить и в споре, в случае чего, надавить и заставить почувствовать себя преданным, униженным и глубоко оскорблённым. Не сказать, что раньше у кого-то из его знакомых были проблемы с тем, чтобы его ударить, унизить или выставить не в самом выгодном свете перед другими, чтобы получить за его счёт уважение и лишний раз самоутвердиться. Тогда Лололошка чувствовал себя самым несчастным и одиноким студентом или человеком на свете, ибо контакт с существами мужского и частично женского пола удавалось налаживать со скрипом. Каждый в нём видел выгоду, и Лололошка не мог их в этом винить. Как-никак он сам воссоздал образ беспрекословного, всепомогающего и простодушного человека, которому можно даже «спасибо» за помощь не говорить. И Лололошка просто с этим смирился, просто ждал окончания пар, чтобы остаться в гордом одиночестве, хотя бы на улице и подходе к дому. Часто Лололошка останавливался и садился на немного поржавевшие от старости качели и качался на них, вдыхая запах мнимой и временной свободы. Парадокс заключался в том, что при мыслях о доме у него начинала ужасно болеть голова, а при мысли об учёбе наворачивались слёзы. Иногда эти чувства смешивались, и Лололошка плакал на качелях с головной болью, пока портфель стоял на снегу либо земле. Чистота сумки его не особо заботила, как и её сохранность. Она была тогда старше его, и пережила всё, что только можно было и нельзя от утопления, полётов из окна и внезапных приступов агрессии и до методичных ударов по железному столбу или забору. Иногда Лололошка ему сочувствовал, ведь в глубине души, тогда себя чувствовал примерно таким же, хотя сравнение с камнем, который отпинали ногами, звучит более политкорректнее. Лололошка с силой зажмуривается, чтобы прогнать наваждение и яркий образ, который воссоздало его сознание, и бьётся головой о изголовье кровати, как будто это может ему хоть как-то помочь. От отчаяния, неведения, собственной безысходности и всеобъемлющего чувства тупой горечи во рту из груди вырывается жалобный стон, а глаза неприятно щиплет. Все номера, на которые Лололошка пытается звонить, либо недоступны, либо находятся вне зоны действия сети. И от этого легче не становится. — Всё будет хорошо! Джодах и Сан-Фран всё уладят. Это же происходит не первый раз, верно? Этот исход событий стоило ожидать. Всё под контролем, — пытается убедить себя Лололошка, сжимая волосы на голове, но работает этот метод очень слабо. Лололошка понимает, что просто врёт самому себе, пытаясь на этой неровной и кривой поверхности построить свой собственный карточный домик, который то в одном, то в другом месте обваливается, и карты начинают подрагивать и подгибаться. Он понимает, что все попытки тщетны, и он лишь оттягивает неизбежную стадию «принятие». Лололошка сейчас не готов столкнуться лбом с реальностью в этой немой схватке и битве, где не будет победивших, только проигравшие, которые из своих тел в лужах крови сформируют полноценную тропинку. Но почему бы и нет? Это его право. Он может отгораживаться от реальности, сколько угодно времени, закрывать уши и глаза, как маленький ребёнок, в надежду, что все ужасы сразу заползут в своё царство и не будут ему больше досаждать и вгрызаться в мозг. Однако «игнорирование» — это временное лекарство, которое не поможет и не залечит ни одну из ран, которая кровоточит и гноится. Ничего не поможет, как бы это не звучало тавтологично, кроме помощи со стороны. И иногда, в редкие секунду просветления, между приёмами антидепрессантов и успокоительного Лололошка осознаёт, где он, кто он, что он делает и с кем. Два месяца он даже не принимал лекарства, чтобы понять насколько это странное желание любви и близости реально, что это не побочный эффект от лекарств, а лишь побочный эффект его сердца и души, жаждущих внимания, любви и понимания. И только сейчас осознал, что без лекарств эти желания вспыхивают и горят в нём ещё сильнее, целуют его грудную клетку своими языками пламени и заставляют медленно задыхаться от угарного газа, выделяемого этим метафорическим костром. В какой-то момент все таблетки оказались лежать в дальнем углу шкафа и домашней аптечки. Ломка, конечно, была, причём довольна сильная, но не смертельная. Неприятные чувства, что разрывали на части, заменили сводящие с ума поцелуи, мимолётные чужие прикосновения и дыхание. Лололошка два месяца сравнил эти чувства с чистым безумием и оказался прав. Колесо Фортуны резко остановилось на сектор «приз», и Лололошка ничего не успел понять, осознать в полной мере. Любовь — это не лекарство. Тогда, что это? Толчок к действиям? Наименее безболезненный способ принятия? Ничего из этого в полной мере не может описать то, что с ним произошло. Это было как самое настоящее чудо, которое ярко вспыхнуло как феникс, только не превратилось в пепел, а продолжило сиять. Лололошка чувствует счастье самое настоящее, искреннее и неподдельное рядом с Джодахом. Он чувствует, что может ему доверить всё, даже то, что сам Ави назвал вечностью. Он это просто отдаст, ничего не прося взамен, ведь ангел подарил и отдал всё, о чём он только мог мечтать только в сладких грёзах при высокой температуре. Лололошка понимает, что эта любовь странная слишком сладкая и следующая по заветам хороших сказочных книг. Однако они не умеют любить по-другому. Никто и никогда не учит детей тому, как правильно любить и проявлять свои чувства. Ведь любовь для всех разное и обширное понятие, упирающееся в само понятие чувств и желаний. Их никто не учил, как правильно любить и вести себя в этих отношениях. Они просто шли по наитию, будто с завязанными глазами навстречу друг другу по тонкому лезвию. Ноги с него периодически соскальзывали, но потом вновь оказывались в третьей позиции. Было больно и страшно идти вперёд, делать новый шаг и оступаться, больно ранясь о травмы и переживания партнёра. Каждый тяжёлый вздох, стон боли и нервный бег глаз — пугал. Каждое действие завораживало и настораживало одновременно, пока собственные ладони от нетерпения и предвкушения потели. И разве может всё так просто закончиться, как сон, мираж или видение? Нет! Нет! И ещё раз нет! Лололошка не позволит этому произойти. Ему всё равно, что подумают другие, какие ещё громкие заголовки и провокации придумает пресса. Лололошка будет бороться за своё право на счастье, покой и любовь, какими бы неправильными в глазах общественности они не были. Это его жизнь, его судьба и его решение, с кем её связать. Пусть он обожжётся, пусть он ошибётся, пусть ему будет больно. Это его ошибки и решения, за которые Лололошка сам отвечает головой. А возможно всё будет хорошо настолько, что бокал счастья переполниться, глаза будут гореть всё ярче, привкус кофе на губах станет ещё роднее и приятнее, а страсть будет сбивать с ног и шатать выдержку и здравый рассудок ещё сильнее. Лололошка — человек, и ему свойственно ошибаться, так почему не дать ему эту возможность? Это опыт, это развитие личности и понимание взаимоотношений, которого никого и никогда не должны лишать. Тишину и поток собственных мыслей неожиданно нарушает звонок в дверь, который отдаётся в ушах тихим звоном и заставляет вздрогнуть и встрепенуться. Лололошка нехотя встаёт с кровати, чувствуя боль в мышцах, и опускает ноги в тапочки. Лололошка идёт по довольно тёмному коридору своей квартиры, устало потирая глаза, и потягиваясь. Все эти размышления о том, чего он добился и достиг в этих отношениях, отнимают слишком много сил и нервов, которых и так осталось не шибко много. Он подходит к двери и на автомате открывает, даже не смотря в глазок. И сразу на него с ходу налетают с кучей вопросов, которые не долетают до мозга и не получается структурировать в голове. — Господин Лололошка, что вы думаете о Джодахе Ави? — спрашивает его один из журналистов, тыкая микрофоном чуть ли не в лицо. Лололошка находится в состоянии перманентного шока, поэтому он не может ничего сказать, выговорить. Рот лишь безмолвно открывается и закрывается, а глаза удивлённо хлопают. — Что вы думаете насчёт заявления о том, что вы в отношениях? — спрашивает женщина с новостного канала. — Это правда?! — раздаётся совсем рядом удивлённый женский голос из газет. — Что вы будете делать дальше? — спокойно спрашивает мужчина одной из известных программ. — Стоп! Хватит! Подождите! — кричит Лололошка, махая руками в разные стороны. — Во-первых, как вы нашли мой дом?! А во-вторых, по-медленнее и по-одному! Я только проснулся и ничего не понимаю, что происходит. Поэтому, пожалуйста-пожалуйста, говорите очень медленно чётко и ясно, хорошо? — Лололошка несколько секунд смотрит на скопление существ у его двери и, резко что-то вспоминая, бьёт себя по лбу. — Проходите на кухню. Лололошка отходит от двери, впуская незваных гостей, в душе ненавидя каждого вошедшего или причастного к этой беседе по душам, которую он не планировал начинать. Злость на самого себя поднимается из самых глубин, ведь никто и ничто не мешало ему захлопнуть с силой дверь перед самым носом у всех. Хотя нет, совесть мешала и мешает. Да и сам Лололошка понимает, что бежать от журналистов — дело гиблое. В этом случае твоё мнение решат и выстроят без тебя. Таковы правила в этой грязной, пропитанной пороком игре. Каждое действие имеет противодействие и большое количество различных исходов. А в разговоре с журналистами ты будто играешь в шахматы, держа пальцы всегда на одной из пешек, не спеша и трепетно обдумывая каждый ход. Один неверный шаг и фигурку злобно сбросят с доски, прижимая тебя к стене и сковывая новыми и новыми вопросами. Каждый из которых в несколько раз хуже предыдущего и провокационнее. Лололошка понимает, что им нужна его бурная реакция, отклик, шок и эмоциональный взрыв, но не уверен, что сможет сдержаться. Сдержать себя от произнесения вслух слов, которые станут последними гвоздями, которые с характерным стуком от молотка, погрузятся в дубовую крышку его гроба. Поэтому остаётся лишь молча принимать правила этой игры и садиться на стул, пока чёрные немигающие глаза камер прожигают в нём дыру и разъедают насквозь душу. Лололошка кривит губы, сжимает руки в замке и, склонив голову вправо, с холодным презрением смотрит на съёмочную площадку и говорит чётко ровно и холодно: — Я готов. Задавайте свои вопросы. — Господин Лололошка, правда ли то, что вы состоите в тайных отношениях с Джодахом Ави? «Действительно, какой первый вопрос мне только могли задать?» — думает Лололошка, закатывая глаза, и начинает говорить: — Тайных отношениях? Разве мы обязаны отчитываться перед общественностью о том, где и кого мы любим. Наше окружение об этом знало, и этого было более чем достаточно. Лололошка недовольно скрещивает руки на груди, чувствуя, как раздражённый выдох рвётся из груди, обжигает горло, лёгкие и гортань. Чувствует, как пальцы с силой сжимают его собственную руку, впиваясь ногтями в белоснежную кожу, оставляя на ней красные следы-полосы. В глазах полыхает злость, а черти злобно бьют копытом о яркий свет на дне его глаз, заставляя его брызги разлетаться во все стороны и оседать на поверхности «зеркала его души». — Но вам бы рано или поздно пришлось об этом рассказать, поэтому когда вы собирались это сделать? — наседает журналист, явно желая получить желаемое. «Почему они такие приставучие?! Их этому на журфаге учат?!» — раздражённо думает Лололошку, начиная массировать переносицу. — Когда была бы в этом крайняя необходимость, тогда бы и рассказали. А так, не вижу никакого смысла и выгоды говорить об этом и придавать такую огласку и значение. Ни сейчас, ни тогда это какой-либо роли не сыграет. Разве, что ненависти от гомофобов не оберёшься, но меня, и Джодаха, думаю, это тоже не колышет. Следующий вопрос! Лололошка на секунду прикрывает глаза, собираясь с силами. Всего два вопроса о его личной жизни успевают вывести из себя и заставить уже морально и физически устать от всего происходящего. — Господин Лололошка, что вы думаете о Джодахе Ави? — А что я должен о нём думать? — якобы ничего не понимая спрашивает Лололошка. — В плане после всех этих заявлений и событий ваше мнение о нём, как о личности изменились? — А должно было? — спрашивает парень, вскидывая одну бровь вверх. — Или вы думаете, что я настолько недалёкий, что не видел и не понимал происходящее, и как я рискую, вступая в эти отношения. Да и предложения этого существа смехотворны. Ну, сидел бы Джодах дома, какая гарантия, что его не убьют там? Двадцать процентов? Тридцать? Или вы думаете, что если трупы находятся в основном в людных местах, то убийца любит публику? Хочу вас огорчить, но вероятность того, что его убили бы дома, в первую же неделю повысилась бы в сотню раз. И это не мои додумки, а сухая статистика. — А что вы думаете о самом Джодахе, о его работе и о том, как его популярность повлияет на вашу? — Ну, он добрый, милый, заботливый, понимающий. Когда я нервничаю, Джодах обнимает меня крылом и держит за руку, и мне так спокойно на душе становится, — говорит Лололошка, мечтательно улыбаясь и прикрывая глаза, но потом резко вспоминает, где и с кем он находится, и откашлявшись продолжает: — Ну, работа у него как у меня, так что смысл и контекст вопроса не понимаю. А вот насчёт популярности вопрос спорный. Я уверен, что большая часть его фанатов меня возненавидит, хотя кто знает, может быть всё будет хорошо. Однако думаю, что запросы о том, кто я такой в поисковиках резко возрастут. Журналистка удовлетворённо кивает и миловидно улыбается, записывая всё дополнительно на листок бумаги. Лололошка даже удивляется тому, что кто-то до сих пор тщательно записывает слова какой-либо личности на бумагу вместо диктофона. Однако если хорошо подумать, то можно прийти к выводу, что существу может быть просто так удобно. — Что вы будете делать дальше? — Вообще ждать пока найдут убийцу, а в случае чего помочь делу, если оно того потребует. Сейчас я не очень полезен в этом вопросе. Знаю я катастрофически мало, на большей части допросов, местах происшествий и опознаний не присутствовал, так что максиму, что я могу рассказать, так это то, что покушения на Джодаха происходили не единожды. Лололошка пожимает плечами. Его лицо за всю беседу сохраняет свою холодность, непроницаемость и непоколебимость. И у него уже закрадываются подозрения насчёт того, что это лишь затишье перед бурей и самые страшные и компрометирующие вопросы ещё ждут его впереди. Интервью Лололошка давал крайне редко, так как не любит к себе излишнее внимание. Да и этих двух раз хватило с лихвой, чтобы понять, насколько из журналистов хорошие психологи, манипуляторы и проницательные существа. Всегда разговор к концу превращался в парад стыда, смущения и нервного смеха, а сейчас чересчур спокойно и размеренно. — Вы уже спали с Джодахом? Ибо всем нам известно, насколько сильно он ненавидит прикосновения к себе и как категорично относится к интимной близости, — раздаётся неожиданный вопрос. Лололошка замирает на месте. Внутренний системник начинает дымиться и кряхтеть. Щёки ярко вспыхивают, а рот хватает кислород, не в силах произнести не звука. Он ожидал этот вопрос, но всё равно бурная реакция не заставила себя долго ждать, выдавая его с потрохами. Руки невольно утыкаются в колени, а глаза стыдливо отводятся в сторону, будто его сейчас осуждают. Однако Лололошка махает головой в разные стороны, из-за чего некоторые из прядей его бьют по лицу, и вновь облачается в свою маску невозмутимости. — Вопрос крайне бестактный и личный, не думаете? Наша интимная жизнь не должна вас интересовать. Это должно остаться и остаётся между нами, — говорит Лололошка, упираясь ладонью в стол, и оттягиваясь на расстояние вытянутой руки. — Я не буду на него отвечать. — Не думаете ли вы, что такое положение дел приведёт к вашей смерти? Лололошка плотно смыкает губы в тонкую линию, бегает глазами по чужим чертам лица, всё ещё предполагая, видимо, что этот вопрос лишь очередная несмешная шутка. Но, нет, чужие черты напоминают нетронутый камень, который омывали лишь чистые воды буйной реки. Он нервно сжимает и разжимает пальцы, сдерживая себя от того, чтобы нанести чёткий и болезненный удар по чужому лицу, дабы убрать эту мерзкую и кривую ухмылку, похожую на животный оскал. — Вы сейчас серьёзно? — переспрашивает Лололошка, всё ещё надеясь на то, что плохо расслышал слова собеседника, но получает в ответ лишь органичное молчание. — Даже если и так, то что измениться? Боюсь ли я смерти? Нет. Единственное за что я буду переживать, так это за то, что Джодах будет всю оставшуюся жизнь винить себя! И вы этому только потакаете! Лололошка вскипает. Чаша ненависти оказывается переполненной и начинает переливаться через стеклянные края и границы. — А разве он не должен винить себя? Из-за него умирают другие, и единственное хорошее, что он может сделать в этой ситуации, так это умереть либо не высовываться, — жестоко и холодно чеканит один из журналистов. Злость, которую Лололошка старался держать в узде собственного душевного равновесия, берёт вверх. Он поднимается и с силой бьёт по собственному столу, из-за чего все окружающие вздрагивают, а Персик, которая хотела зайти на кухню, стремительно оттуда убегает. — Как у вас хватает наглости, выдержки и совести о таком говорить?! О таком спрашивать?! Вы ничего о нём не знаете и не можете знать! Вы не знаете, какого это ненавидеть себя за каждую секунду прожитой жизни, за то что можете решить всё собственной смертью, за то что вы не можете решиться на этот отчаянный шаг! Вы не знаете, какого это успокаивать существо, которое непрерывно рыдает из-за истерик, нервных срывов и периодических панических атак! Вы не понимаете, насколько больно слышать от любимого существа слова: «Наверное, мне стоило умереть прямо там на больничной койке!» И если вам такая расплата за собственную жизнь не нравиться, то что вы вообще хотите?! Что вам сделали такого, от чего вы стали такими жестокими, бессердечными бесчувственными тварями?! Кричит Лололошка, чувствуя, как горячая влага стекает по его щекам, как дыхание выходит из лёгких с тихим свистом и хрипом, как сдавливающая грудную клетку обида разъедает всё своим невидимым ядом. — Простите, меня за мою эмоциональность. Думаю, на этом можно закончить. Что думаете? — спрашивает Лололошка, склонив голову вправо и усаживаясь обратно на стул. А кровь стекает по бокалу, Бокалу терпкого вина. Что горьким было по началу, Той болью с солью всей полна. В глазах стоит всё та же влага, Что щёки обжигает вновь. Неужто и тебе не надо Бороться за свою любовь? Ответил ты и что же дальше? Затишье в воздухе повисло вновь. Неужто будет больше фальши Под словом: жизнь, страдание, любовь. Ты смотришь с кроткою надеждой В мои столь лживые глаза. И что ты хочешь там увидеть? Неужто старого себя? Как жалки все твои попытки Сокрыть от публики глаза. Ох, как безумны те улыбки Где боль вся за версту видна. Ты выглядишь довольно грустно И ты не будешь плакать вновь. Ведь пожалеть себя не нужно В момент борьбы за ту же кровь. А ты страданий всех не знаешь, Что должен будешь пережить. Надеюсь, ты не умираешь От боли, где ты можешь выть.

***

Франческо стоит на ковре в кабинете Фарагонды, пытаясь туманным и неосознанным взглядом сфокусироваться на чужом лице. Тело мелко трясёт от невидимого холода, глаза застилает пелена слёз, которые не получается остановить, а ноги подкашиваются. Хочется упасть в обморок прямо здесь и сейчас, без сил и способности осознавать происходящее. Голова идёт кругом несмотря на количество выпитого успокоительного. Слишком большой стресс Сан-Фран испытывает, просто стоя в кабинете Фарагонды на ковре и смотря на неё снизу вверх. Эльф чувствует себя перед ней слишком жалким и беспомощным, будто он маленький ребёнок, на которого недавно накричали и сейчас за этими словами последует наказание. — Господин Сан-Фран, что вы так переживаете? Я же на вас не злюсь и пьесу отменять не собираюсь. В девяностые и восьмидесятые тут и не такое творилось. Тогда были перестрелки, убийства, покушения, как сейчас, только более глобальные. Так что происходящее сейчас — мелочи или рядовые неприятности. Успокойтесь и выпейте успокоительное, — мягко говорит Фарагонда, протягивая Франу белую кружку и усаживая его на стул с бирюзовой обивкой. Из-за сильной дрожи в руках содержимое чашки плескается в разные стороны. Кожа эльфа планомерно приближается к цвету листов бумаги, которые лежат у женщины на столе небольшой стопкой. На секунду Франу удаётся сфокусировать на них свой взгляд разобрать пару надписей. В основном это были документы и копии оформленной страховки на сам театр, договор насчёт его восстановления и полная информация о Кхаини. «Зачем ей эта информация? Хотя недавно же смерть была бюрократия, полиция, похоронное бюро. Хотя зачем похоронному бюро его данные? Насколько, я знаю, там личные выписки, документы на захоронение, место захоронения. Да, и кому она трудовую книжку собралась отдавать, ведь родственников у него нет?! Так, Фран, успокойся. У тебя уже паранойя развивается. А здесь всегда висели эти ружья? И почему так душно? Я будто задыхаюсь. Чёрт, мозги кипят просто! Я просто себя накручиваю», — думает Фран, еле делая глоток из чашки. — М-да, никакого спокойствия. Внимание, которое вы получили весьма, — Фарагонда на секунду задумывается, подбирая нужное слово, и продолжает: — Специфичное. Думаю, это слово как-никогда подходит. Фарагонда ходит по кабинету, сложив руки за спиной, полностью погрузившись в собственные мысли. Её губы плотно сомкнуты, а глаза бегают по помещению, будто найти какую-то несостыковку в обстановке вокруг. Её взгляд не задерживается дольше пяти секунд на чужом лице, которое продолжает затуманенным взглядом смотреть вперёд. Фарагонда в душе тихо усмехается от того, насколько существа стали менее стрессоустойчивы за последнее время. Однако ей всё же жалко Сан-Франа: он не заслужил такое излишнее, негативное и категоричное внимание к себе — никто не заслуживает. На Франческо и так, по её мнению, слишком много свалилось, из-за чего приходится становиться невольным свидетелем того, как чужие руки подгибаются от тяжести проблем, которые скоро резко сваливаются и давят своим весом на плечи. — Вы бы хоть отдыхали, — обеспокоенно говорит она, качая головой. — В могиле отдохну, — недовольно бубнит Сан-Фран, делая большой глоток из чашки. — С такими графиками и работой вам такая судьба светит через неделю от переутомления, — говорит Фарагонда, скрестив руки на груди. — И пусть. Может тогда всё, наконец, успокоится и сойдёт на нет, — говорит Сан-Фран, прикрывая глаза и вытягивая руку вперёд, пытаясь подушечками пальцев дотронуться до невидимой нити спокойствия. — Вы совсем с ума сошли?! Не смейте так говорить! Ох, Время, вам к психологу надо немедленно! — серьёзно говорит женщина, прожигая в собеседнике дыру. «М-да перестарался. Его это не должно было касаться. Чёрт! Всё идёт не по плану, далеко не по нему! Как к этому пришло? Что я сделал не так? Так главное успокоиться и найти флешку первым. А то попади она к Смотрящему будет худо! Будет просто ужасно! Надо же было Седрику копать! Даже корчась от боли, ничего не сказал, лишь улыбался, как умалишённый, и смотрел на меня. Главное не забывать дышать. Глубокий вдох и такой же выдох. Всё будет хорошо, обязательно будет. Всё-таки пока реакции Джодаха не слышно, и Смотрящего тоже. Попытки стоит пока приостановить — нарвусь на неприятности. Чёрт, вот надо было на него лезть?! Прав Лололошка — истинное безумие. Главное не оступиться, не сорваться вниз и завершить начатое!» — Как будто он поможет. Это простая усталость. Ни больше, ни меньше, — говорит Фран, еле перемещая свой затуманенный взор туда, где по логике стоит Фарагонда. — Три месяца? Вы смеётесь надо мной, если да, то шутка просто отвратительная?! — холодно говорит Фарагонда, вскидывая руки вверх. — Я по-вашему умею шутить? Я просто работаю, я должен работать и что-то с этим делать. Я не могу по-другому. А теперь прошу меня простить мне нужно идти объясняться с журналистами, — говорит Фран, кланяясь и выходя из кабинета. Резкий прилив кислорода, заставляет голову закружиться и опереться на стену, чтобы не упасть. Фиолетовые глаза скорее напоминают по цвету пыльные бесчувственные фиолетовые бусины, пришитые к телу тканевой куклы, из-за чего Эбардо становится физически и морально больно на это смотреть. Эбардо подходит к Сан-Франу и устало на него смотрит. — Господин Сан-Фран, ну это уже не нормально! Нельзя же себя так доводить! На вас больно смотреть! — устало говорит Эбардо, вешая на его плечи пальто, в которое эльф нехотя засовывает руки в рукава. Всё-таки заболеть он не горит желанием, да и разговаривать с разгорячённой общественностью тоже. У него нет сил — они закончились быстро и будто навсегда. Хочется упасть просто на пол в обморок и больше никогда не вставать, ничего и никого не слышать, и ничего не чувствовать. Безэмоциональность — такое прекрасное чувство. Ты внутри ничего не чувствуешь кроме давящей пустоты. Глупо, наверное, желать стать по эмоциональному диапазону похожим на камень. Однако сейчас это единственное, о чём в данный момент Сан-Фран может думать и страстно желать в глубине души. Нет эмоций — нет проблем, переживаний, тяжести на душе. Звучит как универсальное лекарство от всех проблем. Горькое, терпкое, обжигающее горло лекарство, после приема, которого наступит опустошение ещё более удушающее, чем до этого. От чувства безысходности хочется закричать, громко завыть от душевной боли, которая раздирает душу и голосовые связки в клочья. Нервная система Франа держится на последнем издыхании, на тонкой нитке, которая готова порваться в любую секунду, заставить волокна разойтись в разные стороны и заставить сорвать вниз в бездонную пропасть собственных проблем и усталости с головной болью. С сухих глаз вновь срываются слёзы, заставляя тихо всхлипнуть от неспособности голосовых связок держать всё в себе. Эбардо приподнимает Сан-Франа за плечи, встревожено смотрит на него, даже с неподдельным страхом и нескрываемой тревогой, которая переполняет его сейчас. Всё сейчас в чужом поведении пугает, приводит в ужас, а тело заставляет биться мелкой дрожью, которую не удаётся унять. Чужой взгляд выглядит слишком пустым, в мешки под глазами можно складывать картошку, волосы растрепались от неоднократных попыток сегодня их вырвать, а губы от нервов все искусаны и кровоточат. Это далеко не усталость, о которой Сан-Фран так упорно твердит, далеко не она. Это что-то более пугающее и страшное, то что держит эльфа на грани с пропастью. Всего один шаг, который Эбардо уже не уверен на сто процентов, что Сан-Фран не будет совершать. — Господин Сан-Фран, это уже переходит все границы! Это ненормально! Вам плохо, я бы даже сказал, что вы в ужасном состоянии! Вам нужна помощь! Срочно и как можно скорее! — говорит Эбардо, встряхнув Франческо за плечи. — Помощь? — спрашивает Франческо, облизывая губы, будто пробуя это слово на вкус. — Да, помощь. Вы позволите себе помочь? — спрашивает Эбардо, с силой сжимая чужую руку и пытаясь сдержать слёзы. Эльф задумчиво откидывает шею назад, почти сразу шипя от боли, прострелившей нервные окончания, и прикрыв глаза, которые начинают болеть от слишком яркого света. Фран сейчас решает сложную загадку, ищет нужный кусочек пазла среди сотни одинаковых, кидает игральные кости, надеясь, что выпадут две шестёрки. От своих умозаключений голова начинает жалобно ныть от боли, но Сан-Франа это мало волнует. Уж лучше задыхаться от очередного приступа физической боли, чем душевной. Физическую проще вылечить и что-то с ней делать. С моральной так не получится. Это надо копаться в себе, вскрывать скальпелем всё то, что давно въелось в плоть и стало её частью, надо находить выходы из этих ситуаций, хотя кажется, что их нет, надо находить в себе силы на борьбу. А есть ли у Сан-Франа такие силы? На этот вопрос никто не ответит, даже он сам. Это надо проверять самому, разбегаться и погружаться в этот ледяной омут с головой. — Я буду рядом, несмотря ни на что, — шепчет Эбардо, пытаясь сквозь свои прикосновения передать Франу свою уверенность. Фран под таким тёплым взглядом сдаётся и кладёт свою голову ему на плечо. — Только ради тебя, — говорит Фран, устало прикрывая глаза. Эбардо кладёт свои руки ему на плечо и медленными массирующими движениями пытается убрать напряжение и облегчить боль, скопившуюся в чужой шее. Франческо просто расслабляется в чужих руках от приятного тепла и улыбается. — Вы всё ещё хотите пойти и отвечать на их вопросы? — спрашивает Эбардо, смотря куда-то вперёд. — Вы сможете продержаться ещё час? — Я уже ни в чём не уверен. Успокоительное уже не действует. Даже пять таблеток мой организм отторгает. Однако они не отстанут, если не получат желаемое. Хах, им нужно зрелище, пища для разгорячённой общественности. А наша задача её дать. Выбора нет. Придётся идти. — Я буду рядом и в случае чего помогу. Эбардо кладёт свою руку на спину Сан-Франа, и вместе с ним выходит на улицу. Сразу яркие белые вспышки ослепляют, и заставляют звёздочки с цветными пятнами летать перед глазами. Чужие вопросы сыпятся, как из рога изобилия, сливаются в один сплошной монотонный и звенящий гул, который заставляет барабанные перепонки болезненно чуть ли не лопаться. Смысл некоторых вопросов удаётся уловить только частично, перед тем как они сольются с фоновым шумом и гулом. В голове образуется спутанный клубок из мыслей, слов и вариантов ответов, которые не удаётся озвучить. Язык будто отнимает и лишним придатком лежит во рту, не давая голосовым связкам и лёгким раскрыться. — В вас есть хоть капля человечности?! Нельзя накидываться на существо, которое находиться на грани срыва от проблем! — кричит Эбардо со злостью, прожигая в журналистах дырку. Все резко замолкают и с непониманием смотрят на Эбардо, который выпрямляется и пытается сохранять непоколебимость и невозмутимость на лице, однако получается не очень. — Удивительно, что вы так о ком-то переживаете и даже не дерзите. Что же случилось? — спрашивает один журналист, тыкая микрофоном парню в лицо, из-за чего тот кривиться и пытается его отодвинуть от себя чуть дальше. — Не поверите проблемы! Точнее проблема! — восклицает Эбардо, недовольно закрывая глаза рукой. Франческо это заставляет улыбнуться, ведь он понимает, что для Эбардо он самая важная и большая проблема. На душе становится тепло и спокойно, а уши стыдливо опускаются вниз от собственных мыслей и фантазии, которая рисует слишком яркие и совершенно неуместные образы и картинки в голове. — Господин Сан-Фран, почему вы подвергаете жизни актёров опасности? Это же преступная халатность! Черты режиссёра искажает гримаса злости и колкого раздражения. Он уже и забыл, насколько ненавидит давать интервью, отвечать на вопросы, которые касаются его решений и выборов, за последствия которых Фран должен самостоятельно отвечать и решать. Однако почему-то из раза в раз другие существа буквально хватают его за копну волос и тыкают носом в собственные слова, говоря о том, насколько он умственно недалёкий и моральный урод. Последнее Сан-Фран и не отрицает — не видит в этом смысла. Никогда жестокость и холодность его решений не воспринимали как что-то нормальное, само собой разумеющееся и являющееся выходом. Ведь общественности важна мягкость и снисходительность, насколько бы кровопролитной она не была. Франческо прекрасно понимает и понимал, что решение всех смертей лежит на поверхности, знал, что если ослабит защиту, и убийца исполнит свои замыслы, то так много жертв не будет. — Если бы я запретил ему из дома выходить, какова гарантия того, что убийца на нём остановиться? Или вы думаете, что Джодах первый, на кого он решил напасть и попытаться убить? Просто так получилось, что в этот раз жертва умерла не сразу. Кто бы мог подумать, что мои изменения в сценарии станут такими глобальными и роковыми, — сказал Сан-Фран, сложив руки за спиной и смотря ледяным взглядом в толпу. — То есть вы не отрицаете свою вину? — Вину в чём? В том, что я понятие не имею, кто убийца? В том, что не мог предсказать все дальнейшие действия? Или то что думал, что только Джодах может минимально пострадать, если я обеспечу ему защиту? — спрашивает Фран, облизывая пересохшие губы. — Но по вашей вине пострадали другие?! — Я то тут причём? У Джодаха есть своя голова на плечах, как и у остальных. Ашра и Бартоломью — жертвы обстоятельств. Причём Ашра не умерла и сейчас прекрасно себя чувствует. Доза яда в бутылке была рассчитана на Джодаха, но точно не на неё. А вот Седрика явно убили намеренно. По какой причине я не знаю. Так что другие жертвы — это лишь случайность и упущения, как бы грубо это не звучало, — холодно чеканит Сан-Фран, из-за чего сразу все начинают громко кричать и свистеть. Эбардо незаметно смотрит на Франческо, который сжимает ткань собственного пальто и явно находится на грани срыва. Действие лекарства, которое должно помогать заглушать звуки окружающей действительности, явно подходит к концу, из-за чего губы болезненно поджимаются, а руки перемешаются на уши. Помогает это довольно слабо, даже ужасно, из-за чего на гримасу боли не получается натянуть привычную белую мраморную маску спокойствия. Сердце в груди щемит от безвыходности ситуации и связанности собственных рук. Если Эбардо хоть что-то сейчас сделает, то выстрелит Сан-Франу в ногу и репутация, которая и так стремительно летит вниз, опуститься ниже плинтуса. За свою репутацию он не беспокоится, ибо нельзя беспокоится за то, чего нет, но вот Франческо. Хочет ли он, чтобы его поддержали? Успокоили и увели отсюда на глазах у всех? Чтобы спасти от разъярённой, жаждущей правосудия, толпы таким образом? Эбардо этого не знает и сейчас находится буквально на перипетии между тем чтобы «отвернуться и понурить взглядом землю» и «взять за руку и, наплевав на всех присутствующих, накрыть своим телом Франа и увести отсюда». Эльф устало на него смотрит и выдыхает, чувствуя, как невидимый тяжёлый камень виснет на его шее и тянет вниз, ближе к земле. Тут уже Эбардо не выдерживает и буквально за пару шагов оказывается рядом с Франом, прижимая его к себе. — Заткнулись все! — кричит Эбардо с такой концентрированной ненавистью в голосе, что все резко замолкают, и наступает блаженная тишина, в которой даже можно услышать скрип снега под ногами. — Вы все лицемеры, не имеющие никакого морального права его осуждать! Нашли козла отпущения и сразу набросились, желая разодрать, хотя видите в каком господин Сан-Фран состоянии! И всё равно продолжаете его добивать! Как у вас только совести хватает такое говорить существу?! Как вы только спокойно спите после этого?! Фран чувствует, как чужая хватка на его плече становится сильнее, и кладёт свою руку сверху, дабы успокоить разъярённого актёра. Это работает и злость сходит на нет, заползает обратно в своё царство, сливается с течением вечного умиротворения, спокойствия и единения с самим собой. Зелёные глаза прикрываются, а чёрные ресницы чуть подрагивают от ветра, пока наблюдают за крайне удивлённой толпой. Эбардо не хочет знать, что значит эта тишина, этот короткий миг спокойствия, передышка перед новой волной, которая захлестнёт с новой силой, пытаясь сбить их с ног. Он слишком устал от всего этого. Тревога душу наполняет, Лишая напрочь всех же слов. Что будет дальше, бог не знает, Скрепляя страх сильней оков. Страданья душу наполняют, Стекая кровью прямо вниз, Где все страдания скрепляют, Где ты над пропастью повис. А страх сильнее подгоняет Принять решение судьбы Исход его никто не знает, Но ты продолжи всё — живи. Дышать становится труднее От боли самых тёплых слов, Что ранят душу всё сильнее, А ты к страданьям не готов. Продолжи ту борьбу за счастье, Что наполняет каждый миг. И ты не думаешь по правде, Что яркий мир давно поник? Продолжи путь средь чёрных терний, Не зная, где найти просвет. Однако рядом есть же помощь, Которой ты отдашь весь свет.

***

Джодах еле стоит на дрожащих ногах, руками оперевшись о раковину, чтобы не упасть прямо на месте, уже не в силах больше подняться. По бледному лицу и кончиках некоторых прядей стекает холодная вода, которая крупными каплями срывается вниз и слишком громко разбивается о пол и раковину. Зрачки боязливо сужаются, выискивая в собственном лице черты былой уверенности, харизмы и радости, но натыкаются лишь на страх, панику и усталость. Перья в крови валяются на полу, пока крылья чуть подрагивают. В лёгких будто стоит вода, пока пальцы с силой сжимают и оттягивают волосы на голове до острой боли, которая не приводит в чувства, лишь глубже вгоняет в пучину апатии, паники и безысходности. — Ну, и какой из меня мужчина?! Лишь жалкая пародия! Сидишь здесь и рыдаешь! Жалеешь себя! До чего же ты жалкий, если одна статья тебя так выбила из равновесия! Как ты можешь брать ответственность за кого-то, если даже не можешь отвечать за собственную жизнь?! Слабак! — кричит Джодах, ударяя со всей силы по зеркалу, из-за чего по нему расползается сеть из трещин, и в итоге на Ави смотрят десятки разбитых Джодахов. Маленькие осколки впиваются в костяшки пальцев, и заставляют кровь тоненькими струйками стекать по изгибам руки. Джодах жадно хватает ртом кислород, чтобы не задохнуться и не потерять сознание от кислородного голодания. Голова начинает кружиться, из-за чего сфокусировать взгляд на разбитом зеркале, в котором будто отражается теперь его моральное состояние, получается слабо. Желудок болезненно скручивает, а к горлу подкатывает желчь, которая неприятно обжигает и которую с трудом удаётся сглотнуть. «Ну, чего ты так на себя наговариваешь? Возьми себя в руки и успокойся», — раздаётся рядом мягкий и убаюкивающий женский голос. Джодах смотрит по сторонам, но кроме стен, отделанных белой плиткой, люминесцентных ламп, деревянных дверей в кабинки и качающихся жалюзи ничего не видит. В помещении стоит гробовая тишина. Да, и если бы кто-то сюда вошёл или был здесь, то Джодах бы это увидел или услышал. Существа бесшумно не ходят, не дышат и не появляются. Дрожащие пальцы убирают со лба взмокшую чёлку. Джодах обдаёт своё лицо холодной водой ещё несколько раз, дабы убедиться в реальности происходящего, что он не спит, что это реально происходит и это не его бред и галлюцинации. — Я-я с ума уже схожу?! — задаёт вопрос в тишину Джодах, будто ему кто-то может ответить. «Нет-нет-нет, определённо нет. Не могут же голоса в голове появляться из ниоткуда? Хотя стресс безусловно может быть хорошим катализатором, но всё же это не то», — перебивает его басистый мужской голос. — Т-тогда кто в-вы? — спрашивает ослабшим голосом Джодах, неуверенный ещё до конца в реальности происходящего и в целостности своего рассудка. «Мы безликие наблюдатели, души умерших существ или создатели мироздания. Называй, как тебе будет удобно. Мы лишь наблюдаем за вашими жизнями и иногда отвечаем за повороты в вашей судьбе». — Г-где в-вы всё это время находились? И п-почему заговорили только сейчас? «Мы всегда были рядом. Ты нас видел каждый день. Смотрел, задерживал на нас свой взгляд в зеркале. А сейчас заговорили, ибо барьер твоего сознания дал трещину. Интересное ты существо, однако. Мало кто выдерживает наше присутствие больше пяти минут. Большинство сходит с ума. А ты неплохо держишься», — говорит существо, заливаясь смехом. Джодах боязливо косится на глаза, на своих крыльях, которые смотрят на него в ответ и будто усмехаются. Теперь эти глаза его пугают сильнее любого убийцы. Ноги сильнее подкашиваются, а перед глазами на секунду простирается чёрная пелена. Ави сильнее сжимает раковину, как будто это поможет удержать в руках медленно и верно ускользающее сознание вместе с рассудком, который шатается в разные стороны, словно башня во время землетрясение. «Вообще ты нас смог удивить. Мы даже на секунду испугались из-за того, что не в одном из вариантов событий ты не должен был умереть именно так. Уже думали, что наша старая подруга Смерть решила пойти против порядка вселенной. Но, нет, она просто решила устроить тебе такое испытание вместо того, чтобы просто отвести к вратам, как она это обычно делает». — А с-сейчас ч-что вам от м-меня нуж-нужно? — спрашивает Джодах срывающимся голосом, чувствуя, как слишком холодные слёзы стекают по его щекам. «Мы хотели напомнить тебе, кто ты есть. Что слёзы и страх в такой ситуации — это нормально. Что ты не обязан быть сильным постоянно. Да и разве Лололошка это от тебя требует? Нет. Он видел тебя во время панических атак и истерик и не уходил никуда, не отворачивался и не бросал. Он позволял тебе, в твоём понимании, быть слабым. И ты действительно думаешь, что одна статья испортит с ним отношения? Забавно-забавно. Хотя неуверенность в себе довольно логична, если говорить конкретно про тебя», — женский голос звучит чуть встревоженно, даже можно уловить еле заметные нотки издёвки и при этом желания успокоить. Резко наступает звенящая тишина, как в голове, так и в ванной. Даже собственные всхлипы, которые Джодах пытается отчаянно заглушить, кажутся слишком громкими. Ноги окончательно сдаются, и он падает на пол. Ангел винит себя за то, что смел вообще так думать о Лололошке, что в принципе сомневался, что сейчас просто сидит на полу, не в силах встать, как физически, так и морально. Джодах устал от всего происходящего: от того что приходится переживать потери, от давления общественности, от собственного бессилия и невозможности сделать шаг в пустоту. Лекарство от всего находится слишком близко и является самым страшным ядом, который нужно принять, но не получается. Организм будто отторгает его самим своим существованием, отторгает любую каплю этого спасительного яда и заставляет чувствовать себя ещё хуже. Совесть уже полноценно вырывает куски плоти, а швы на старых ранах расходятся и заставляют их вновь кровоточить и жалобно ныть от боли. Губы уже не могут держать за собой утробный крик, наполненный болью, отчаянием и рыданиями. Собственный голос слишком звонкий и до ужаса громкий заставляет в ушах зазвенеть, а слёзы покатиться с новой силой. Крылья сильно и отчаянно бьют по полу, пачкаясь в почти свернувшейся крови на полу, и образуют вокруг своего обладателя кокон, пытаясь успокоить и скрыть от посторонних глаз, которых как таковых и нет. Колени поджимаются к груди, и голова утыкается в них, заставляя джинсы промокнуть от горячих, обжигающих щёки слёз. Легче не становится, да и никогда не становилось. Да, и на сухую тоже переносилось ужасно. Когда есть слёзы, становится хоть чуточку легче, когда их нет переносить происходящее становится просто невыносимо больно и тяжело. Хочется забыться, как пару лет назад. Прижечь и сжечь напрочь все раны с помощью терпкого этилового спирта с отвратительной кислинкой от винограда или яблока. От своих же мыслей становится дурно, а желудок вновь сводит болезненная судорога, пока тело бьёт озноб. Джодах чувствует себя больным, сумасшедшим, безумным и не заслуживающим ничего того, что он достиг. Как Джодах может что-то говорить о своей стабильности, становлении на путь истинный и выздоровлении, если при малейшей трудности и неудаче он уже готов приложиться к бутылке. Возможно это существо действительно право. Существа не меняются. «Ну, вот что ты сделала?! Ему только хуже стало!» — упрекает девушку тихий приближенный к детскому голос. «Я хотела как лучше!» — возникает девушка. «Заткнитесь! Вечно всё самому приходится делать», — недовольно бубнит мужчина, и Джодах буквально слышит шаги, которые эхом отзываются в голове. Резко шаги останавливаются, и Ави чувствует тёплое прикосновение себе. Однако, подняв голову вверх, он никого не видит. Здесь всё так же тихо, пусто и одиноко, но при этом есть странное тепло и спокойствие, которое разливается по венам, словно парное молоко. Чужие невидимые руки перемещаются на его шею, и Джодах чувствует, как прохладный металл слегка обжигает разгорячённую кожу. Ави берёт в руки кулон в виде песочных часов, в котором золотые песчинки из одной чаши пересыпаются в другую. Почему-то при взгляде на этот кулон сразу вспоминается Смотрящий, Лололошка, Джейс, Сан-Фран, Эбардо и множество счастливых моментов из жизни. Этот кулон показывается весь свет и красоту жизни. Каждая песчинка наполнена смыслом и искренним неподдельным счастьем, а это тысячи моментов: объятья, поцелуи, тёплые слова, маленькие победы, новые друзья и знакомые. И разве ради этого не стоит бороться? И разве его самобичевания стоят лишения счастья? Разве всё это просто стоит закончить, когда пройден такой длинный путь? Последняя песчинка опускается вниз, и слёзы заканчиваются. Жалеть себя больше не хочется, хочется броситься в бой, ответить на все обвинения и получить свой золотой билет — право на счастье. В голове сам собой рождается план. В какой-то мере безумный, и с большей вероятностью после такой выходки репутация полетит вниз ещё стремительнее, но его сейчас это не волнует. Кто не рискует тот не пьёт С2Н5ОН с пузырьками, так ведь? — Вы же можете видеть прошлое, будущее и настоящее, так ведь? — спрашивает Джодах, устремляя свой взгляд в потолок, расслабляя крылья и обращаясь к голосам наблюдателей. «Конечно, хочешь что-то спросить?» — Да. Я знаю, что далёкое будущее мне видеть нельзя, поэтому можешь предсказать мне ближайшие два часа? «Что думаете?» — обращается голос к своим собратьям, и они почти сразу начинают шептаться. Джодах понимает, что этих голосов, как минимум, больше сотни. Они высокие и низкие, тихие и громкие, басистые и спокойные, женские и мужские. Наблюдатели просто устраивают в его голове свой собственный стол переговоров, без его ведома и разрешения. Его нервная система находится в довольно шатком состоянии, но устаканить её получается довольно быстро, сев в позу лотоса и начав медитировать, пытаясь таким образом абстрагироваться от фонового шума. «Мы посовещались и решили, что выполним твою просьбу, Джодах. Сейчас ты встанешь с пола расправишь крылья и посмотришься в разбитое зеркало»… Джодах всё послушно выполняет, слыша характерный хруст позвонков от недостатка движений. Ави улыбается собственному отражению и глазам, которые заинтересованно улыбаются. «В твоих глазах будет отражаться глубокая уверенность, такая, какую обычно описывают только в книгах. Ты достаёшь из своей серой сумки ножницы, не понимая откуда они вдруг оказались там. Однако тебя это не сильно волнует. Ты смотришь на своё отражение в них, смотришь как свет причудливо отражается в виде белых полос». Ножницы смыкаются с характерным металлическим лязгом, разрезая воздух и оставляя за собой тонкий белый след из света, что вызывает лёгкую усмешку. Ави широко распахивает дверь и спокойно идёт по пустым коридорам, слыша, как эхо от его шагов прокатывается и отбивается от стен. В театре стало слишком пусто, даже вечно спящая вахтёрша и сторожа нет на привычных местах. Только он один, наедине со своими мыслями или уже не своими? Над этим вопросом определённо стоит подумать гораздо больше времени. Ведь в теории, Джодах теперь делит сознание с другими существами, и о чём бы он не подумал, они узнают или заставят его подумать об этом. Ангел насвистывает незамысловатую мелодию и, подходя к двери на улицу, уже слышит недовольные возгласы и крики, от которых начинает дёргаться глаз. Ави уже на данном этапе сочувствует Сан-Франу и Эбардо, которые решили сегодня выйти и дать интервью. Хотя выбора что у него, что у них никакого нет. Это просто безвыходная ситуация, ибо ты либо отвечаешь на вопросы здесь и сейчас, либо тебя будут караулить на постоянной основе возле твоего дома. Оба варианта звучат ужасно, но выбор Джодах сделать обязан. Джодах открывает двери и взмывает вверх — в лицо бьют потоки ледяного воздуха, а лёгкие наполняет запах мороза, свежести и перечной мяты. Эбардо, закрывавший до этого Сан-Франа и спорящий с сумасшедшей публикой, с недопониманием смотрит на Ави. Наконец крики стихают — и Сан-Франу становится легче переносить происходящее вокруг. Наконец, барабанные перепонки не желают разорваться на части, а собственная кровь не отдаётся противным звоном в голове. Тот приоткрывает закрытые до этого глаза и смотрит на Джодаха, который плавно опускается на землю. — Как мило, что вы все здесь собрались. А то ходить и искать отдельно каждого я не собирался, да и это слишком муторно и долго. Можете даже не говорить, для чего вы все собрались именно здесь и так настойчиво изводите моего режиссёра, Эбардо, но ещё и Лололошку. Благо хоть моего лучшего друга Смотрящего не трогаете, хотя он бы вам всё равно ничего не сказал бы, — задумчиво говорит Джодах, ходя из стороны в сторону и подперев щёку рукой. Сан-Фран на всё это смотрит сквозь пальцы, пытаясь сдержать смех, рвущийся от начала такого странного представления. Эбардо лишь улыбается. Франческо легонько тыкает его в бок, мол, наклонись и, тихо посмеиваясь, шепчет тому на ухо: — Кажется, твоё место самого заносчивого и нетерпимого существа к журналистам занимает Джодах. — Будь мил со мной хотя бы в постели, — жарко шепчет Эбардо, не оставаясь в стороне. Сан-Фран жёстко хватает Эбардо за волосы и резко тянет вниз на себя. — И не подумаю, — с улыбкой тихо говорит Фран и продолжает: — Не выводи меня. Ты знаешь: я это не люблю. Не будь здесь журналистов, я бы тебя вжал в стену и показал, насколько я могу быть мил. По спине Эбардо пробегают мурашки удовольствия. Он обожает доводить Сан-Франа до такого состояния, когда тот буквально грубо хватает его за волосы, не заботясь о том, насколько это неприятно, и вжимает его в кровать. Эбардо никогда бы не позволил до этого времени назвать себя мазохистом, но сейчас очень в этом сомневается. Есть в этом что-то особенное, будоражащее кровь и воображение. Эбардо прищуривает глаза, щёки густо краснеют, и парень тихо стонет, из-за чего уши эльфа характерно дёргаются. Пальцы Франческо выпускают копну чужих волос и эльф, густо краснея, злобно шипит: — Эбардо, какого чёрта?! — Хи-хи, я просто шучу, господин Сан-Фран, хотя я не против такого предложения. Но всё же я подготовил кое-что более интересное, только после посещения довольно занимательного места, — говорит Эбардо, незаметно поглаживая чужую шею, переходя на подбородок. — Большинство из вас, наверное, хочет меня убить, расчленить или как минимум ударить. Что ж не буду осуждать, — говорит Джодах, пожимая плечами. — Как-никак я это по-вашему мнению заслужил. Так что вперёд бейте со всей силы, ломайте мои кости и оставьте рваные раны! Однако нападая на меня помните, что я буду защищаться. Джодах театрально раскидывает руки в стороны и раскрывает крылья на полную. Тысячи силуэтов пурпурных глаз открываются и смотрят по сторонам злобно и пристально, двигая зрачком в разные стороны. Тихий встревоженный шёпот прокатывается по толпе, затихая к концу. — Ну, же! — Джодах призывающе сгибает и разгибает пальцы. — Неужто все настолько святые? Что ж мне же проще. Задавайте свои вопросы, а я подумаю отвечать на них честно, односложно или проигнорировать, сделав вид, что такие отвратительные слова никогда не выходили из вашего поганого рта, — говорит Джодах, улыбаясь так, будто готовится перегрызть глотку каждому присутствующему в этом месте. — Джодах Ави, как вы относитесь к тому, что на вас охотится убийца, и то, что он по ошибке убил ваших коллег и друзей? — мнясь, неуверенно спрашивает один из журналистов. Джодах почти сразу находит в толпе неуверенного в себе паренька, который еле лепечет слова и звуки, которые поглощает микрофон. Ави широко улыбаясь, дёргая крыльями. — С самого начала, честно, было страшно. У меня случилось две-три панические атаки, была паранойя и произошло около десяти истерик, но сейчас мне плевать. Уж больно пневматическое оружие в кармане, постоянная усталость и работа добавляет уверенности, — отвечает Джодах. — Следующий вопрос! — Как вы относитесь к заявлениям о том, что вы с господином Лололошкой в отношениях? — Допустим да. И что это меняет? Может это делает из меня олицетворение порочности, греховности или падшее существо? — спрашивает Джодах и начинает заливисто смеятся. — Чёрные крылья и падший ангел! Не иронично ли? Все молча стоят не в силах выдавить из себя хотя бы слабый смешок или звук. На это Джодах лишь закатывает глаза и, подперев щёку рукой, говорит: — Какие вы скучные! Задавайте следующий вопрос. — Вы переживаете за свою жизнь? — Бла-бла-бла, — кривляется Джодах стуча пальцами друг о друга. — Скууучно! Нет, так не пойдёт! Ну, где ваши провокационные вопросы? Где все те громкие слова «виноват во всех убийствах», «Джодах — лицемер», «неужто мы будем это дальше терпеть»? Или вы сейчас попытаетесь отмахнуться с помощью слов «это слова другого существа»? Не получится! Всё-таки писали, правили, и что-то добавляли именно вы. Я это не писал точно, ибо если бы это был я, то статья была бы интересней и провокационней, — произносит Джодах, устало зевая и делая колесо. — Лучше попросите господина Сан-Франа написать вам сценарий: у него это отлично получается. Просто все сюжетные повороты угадывает! Золотой эльф! — Джодах, если вы думаете, что сможете надавить на нашу совесть, то не получится. Это наша работа! — злобно говорит одна из девушек в микрофон, буквально выплёвывая каждое слово, как яд. — Моя хорошая, нельзя надавить на то, чего нет, — говорит Ави, усмехаясь и приложив указательный палец к щеке. — А теперь викторина! Кто угадает, зачем мне эти ножницы?! Сталь блестит в свете солнечных лучей и разрезает воздух. Джодах широко улыбается, с разведёнными в сторону руками, и тихо ликует от произведённого на общественность эффекта. Эбардо с Сан-Франом уже в открытую смеются, уже не пытаясь сдерживаться и сохранять невозмутимое лицо хотя бы перед друг другом. Эта странная актёрская игра явно идёт в очень странном направлении, но все находятся в состоянии аффекта, мол, что происходит, и не могут это остановить. — Ну же смелее! Я не кусаюсь и не выстрелю в вас из пневматического пистолета! — говорит Джодах, подзывающе сгибая и разгибая пальцы. — Кому-то навредить? — боязливо предполагает кто-то из толпы. — Хах! Разве это незаконно, не думаете? Хотя отчасти вы правы! Ещё догадки! — говорит Ави, ходя из одной стороны в другую ожидая ответа, но слышит лишь молчание. — Ладно, дам вам подсказку. Возможно, вы не знали, хотя почему возможно? Вы точно не знали об этом! Однако я довольно продолжительное время состоял в отношениях с одной весьма занимательной особой, которая по доброте душевной споила мне наркотические вещества и изнасиловала меня! Огни в глазах ангела лихорадочно блестят, пока губы мелко подрагивают, делая улыбку неуверенной и более нервной, однако стойка остаётся такой же уверенный, как и намерения продолжать спектакль. Джодах понимает, что ходит по тонкой нити, по острому лезвию ножа, наводит на себя дуло чужого пистолета, так откровенно издеваясь как над СМИ, так и над убийцей. Однако ему не в первую нарываться на неприятности, бросаться в самое пекло опасности, не сильно заботясь о собственной жизни и здоровье. «Ведёшь себя как жертвенник постоянно», — эхом отдаётся голос Смотрящего в голове. «Лучше и не скажешь, друг мой», — усмехаясь, отвечает ему голос Джодаха. — Она довольно много говорила о том, насколько ей нравятся мои волосы и крылья. Перебирала их гладила, от чего в какой-то момент я выдернул из них все перья лишь бы больше этого не чувствовать и не вспоминать о тех «прекрасных мгновениях». Правда, вы мне об этом напомнили. Спасибо, — почти еле слышно говорит Ави. — Но не будем о грустном! Ведь о мёртвых либо хорошо, либо никак! От перьев я, конечно, избавился, а вот от волос… Не думаю, что мне пойдёт быть лысым, поэтому почему бы не отрезать хотя бы часть из них, что думаете? Джодах стягивает с волос фиолетовую резинку и трясёт головой, давая белым волосам рассыпаться по плечам. Ави сжимает в левой руке свои длинные волосы, которые растил последние десять лет. Горечь слёз и противный ком в горле сдавливают грудную клетку, но приходится соответствовать собственному образу и решениям, поэтому Джодах продолжает широко улыбаться. Металлические лезвия неприятно холодят заднюю часть шеи и будто тихо шепчут о том, что это делать не стоит, что его решение такое же абсурдное и безбашенное, как и он сам. Однако Ави лишь тихо вторит голосу в голове: «Так надо и это не избежать». Железные чёрные кольца с белыми светящимися узорами смыкаются вместе с характерным лязгом. Пряди белых волос падают на снег, почти сразу теряясь на его фоне. Джодах равнодушным взглядом смотрит на свои волосы, которые, словно лишний груз из проблем, падают с его плеч. Ави, устало зевает и обращает свой взгляд на толпу. Ножницы отправляются обратно в сумку, пока порывы холодного ветра высушивают собственные слёзы. Это оказывается сложнее, чем он думал, как и перенесение последствий осознания, кто его пытался и собирается убить. От ужаса и странного безумия, которое охватывает его в момент осознания, тело бьёт мелкая дрожь, мысли превращаются в сплошной клубок из спутанных нитей, о которые в попытках разорвать Джодах изранил руки. Сердце бешено стучит в груди, выталкивая адреналин в кровь, пока ноги готовы с секунды на секунду разъехаться в разные стороны, дабы Ави просто, наконец, раскроил собственный череп о твёрдую серую поверхность асфальта, который виднеется из-под снега. — Но не будем говорить о насущных проблемах. Давайте лучше поговорим о чём-то менее важном, например, об убийце! — говорит ангел с явным сарказмом, издеваясь. — Кстати я с подачи неожиданного спонсора, как и всех вас, мои хорошие, так и моего прекрасного, самого лучшего, которого вы довели до истерики, режиссёра вычислил, кто является убийцей! Чего вы так смотрите на меня, будто призрака увидели? Джодах заливисто смеётся, пока журналисты между собой переглядываются и перешёптываются, пытаясь понять, являются ли эти слова очередным блефом или чистой правдой. Не придя к единому выводу, одна журналистка неуверенно спрашивает: — Вы можете сказать о том, кого подозреваете? — Дайте подумать, — говорит Ави, растягивая слоги и прикладывая два пальца к подбородку. — Нет. Так слишком скучно — никакой интриги! Давайте я вам загадаю загадку, и вы по ней попытаетесь отгадать обвиняемого. Эбардо, подойди сюда! Эбардо делает несколько неуверенных шагов и останавливается напротив своего коллеги, испуганно косясь назад. Почему-то всё происходящее начинает казаться чем-то пугающим, как и сам Джодах со зловещей тенью, падающей ему прямо на глаза. Эбардо буквально каждой клеточкой чувствует могильный холод и опасность, что исходит и сочиться от Джодаха, словно чёрная слизь или туман, который поглощает всё живое на своём пути. Только эта искренняя ненависть направлена явно не в его сторону, хотя в данной ситуации это и не сильно успокаивает, даже наоборот пугает ещё больше, ведь мало ли что может послужить сейчас для Ави толчком и спусковым механизмом к действию. И не дай Время, попасть в эти секунды под горячую руку существа в гневе — опасность и неосознанность происходящего, как для него, так и для остальных. — Не бойся ты так. Помнишь, как в детстве мы под ритм слов ударяли друг друга по ладоням? — Д-да, конечно, — голос предательски дрогает. — Так вот схема примерно такая же. Просто подыграй мне и это всё, что от тебя требуется. Эбардо неуверенно кивает. Он не знает, что затеял Джодах, но уже точно уверен в том, что всё происходящее давно перешло все возможные рамки приличия и адекватности. Однако кажется уже абсолютно все находятся в состоянии аффекта, поэтому если позориться, то до конца. — Что приходит ниоткуда и уходит в никуда? Неизбежней чем простуда и нужнее, чем вода. Что светлей, чем телевизор и прозрачнее слюды? Никакая экспертиза не найдёт его следы. Что живёт в твоём сознанье и приходит в страшных снах? Прячется в чужих ладонях и живёт в твоих чертах. Что внутри так жаждет крови и ему не возразить? Что одет в чужую шёрстку, где ты только можешь выть. Думаешь, что я не знаю, где ты смотришь на меня? Говоришь, что я блефую, твой секрет давно храня. Я уже предполагаю положить игре конец. И поверь финал печальный — это точно не венец. Джодах кружит Эбардо и отправляет его лёгким толчком к Франу, который ловит его под руки. Ави делает сальто в воздухе и кланяется, плавно опускаясь на землю. — Думаю, на сегодня вопросов достаточно. До свидания. У меня есть ещё дела, — говорит ангел, открывая личный портал, от которого исходят пурпурные частицы, сразу растворяющиеся в воздухе, и исчезает в нём. И ты скрываешься во мраке Той самой пьесы роковой, Где всё решают только знаки Судьбы и жизни передовой. Ты карты все раскрыл случайно Иль просто как-то угадал, Что повороты так отчаянно Никто так толком не узнал. Улыбка станет только ярче Как будто не было смертей. А дальше всё, намного жарче Без смерти проклятых аллей. Запомни карту, что достанешь С колоды смерти роковой. Судьбу свою не угадаешь, Пытаться выжить не впервой. Живи, пока горят все свечи Всё обжигая каждый миг. И так сладки все ваши речи Той лжи порок давно поник.

***

Сан-Фран мелко дрожит, пока Эбардо ведёт его за руку к кабинету психотерапевта. Фран пытается сохранить невозмутимость на лице, но получается очень плохо. В его глазах отражается неподдельный страх, лицо приобретает чистые болезненные белые оттенки, а тело находится в критическом напряжении и перегрузке. Эбардо не до конца понимает чувства эльфа, его страх и переживания по этому поводу. Однако это определённо связано с чем-то травмирующим в его жизни, тем что снится только в самых страшных кошмарах, заставляет задыхаться и тихо плакать, пока никто не видит. Сердце болезненно сжимается и сокращается, заставляя жалобно ныть от собственной беспомощности. — Господин Сан-Фран, не бойтесь, я буду рядом. Можете сжать мою руку настолько сильно, пока вы не почувствуете себя в безопасности, — тихо шепчет на ухо Эбардо, сразу чувствуя отчаянную, болезненную и крепкую хватку. — У меня был не самый хороший опыт с ними, и при этом я понимал, что ты нуждаешься в их помощи. Даже смешно, что каких-то два месяца назад ты мне казался заносчивым и самовлюблённым существом. О любви или хотя бы малейшей симпатии не шло и речи. Было только вполне объяснимое желание помочь и-и, — Сан-Фран начинает заикаться и отводит смущённый взгляд в сторону. Эбардо хитро блестит своими изумрудными глазами, нежно целуя чужие пальцы, медленно спускаясь вниз к ладони и возвращаясь обратно. Уши стыдливо опускаются вниз от тихих волн тепла и удовольствия, которые накрывают его сердце, омывая его. Щёки отдают жаром, пока язык пытается собрать что-то из рассыпавшегося по полу бисера в виде букв и слов. — Ч-что ты делаешь? — еле выдавливает из себя вопрос Фран. — Успокаиваю вас. Даю вам возможность почувствовать себя в безопасности. Вам не нравится? — интересуется Эбардо. — Нет-нет, всё хорошо. Спасибо, это и правда помогает, - шепчет севшим голосом Сан-Фран, невесомо гладя Эбардо по голове. Видя, что Франческо более менее успокоился и явно уже не находится на грани истерики, Эбардо открывает дверь и проводит его в кабинет, где как обычно на своём стуле восседает Джейс, вечно пишущий что-то в своём блокноте. Он отрывает взгляд от своих прошлых записей, перелистывая следующий лист, и приветливо без излишней наигранности улыбается пришедшим. Джейс прекрасно знает о том, что пациенты не любят наигранность и фальшь. Это может сразу лишить доверия к собеседнику и перерезать на корню все зачатки формирующихся взаимоотношений. Никакого излишнего давления на собеседника со стороны, завышенных ожиданий или ложных надежд, которые сразу рассеются при первом разговоре, но при этом будут мешать адекватной оценке состояния пациента. Всё должно быть идеально до такой степени, чтобы всё было чётко, ясно и понятно, но при этом не резало глаз, сквозящей из всех щелей фальшей. И Джейс предполагает, что у него это довольно неплохо получается, если судить по количеству пациентов и их улучшениям, как в физическом, так и моральном плане. — Здравствуйте, господин Эбардо. Я вижу, вы решили привести с собой господина Сан-Франа. Хотите провести совместный сеанс? Или хотите меня переквалифицировать в семейного психолога? — интересуется Джейс, усмехаясь с реакции двоих на его слова. Лица обоих сразу краснеют, и они пытаются как-то оправдаться перед ним и объясниться, будто Джейс отчитывает или будет их отчитывать за совершенно нормальные чувства. Пусть для Джейса любовь и выглядит как идеальный баланс между смесью гормонов и чувствами, но всё же такая система никогда не даёт сбои. Ты не можешь в ней что-либо поменять. Она просто есть, просто существует и определяет твою личность тем, кем ты являешься. — Не переживайте, это лишь мой профессиональный юмор, господи Сан-Фран, ложитесь, вы, господин Эбардо, присаживайтесь, — мягко говорит Джейс, указывая на кушетку напротив себя и на стул. Эльф на негнущихся ногах подходит к предмету мебели и боязливо касается затылком его мягкой поверхности, чувствуя, как с каждой секундой всё больше и больше проваливается в глубокую кроличью нору. Фран стискивает руку Эбардо сильнее, чтобы успокоить подступающую панику и убедить своё тело и воспалённый головной мозг в том, что всё хорошо истошно кричать и бежать никуда не надо. Тишина странно давит на грудную клетку, словно огромный валун, не давая вздохнуть, из-за чего воздух из лёгких выходит с хрипом, а глаза боязливо бегают из стороны в сторону. Эбардо в ответ несильно сжимает руку Франу, говоря, мол, я рядом — всё будет хорошо. Сан-Фран тяжело выдыхает, еле сглатывает забившийся в горло ком и еле заметно кивает. — Господин Сан-Фран, вы хотите, чтобы Эбардо присутствовал на этом сеансе или хотите поговорить один на один? — интересуется Джейс, видя, что поддержка со стороны будет пусть и оптимальна, но выбор всё равно останется за пациентом. Франческо еле поворачивает свою голову в сторону Эбардо, с отчаянием и надеждой смотря в чужие глаза. Эбардо лишь молчит и грустно улыбается, зажав руку Франа между своих двух. Эбардо безмолвно говорит о том, что всё будет в порядке, и он примет любое его решение. Каким бы жестоким и неправильным оно не показалось со стороны. Эбардо будто медленно подталкивает Франа к краю берега, который омывает солёное пенистое буйное море, в которое им суждено окунуться вместе. Эльф улыбается ему в ответ и возвращает свой взгляд к Джейсу, который терпеливо ждёт ответ, прекрасно понимая чужие душевные метания между молотом и наковальней, чужие переживания, тревоги и страх перед чем-то неизведанным и новым. — Я хочу, чтобы господин Эбардо присутствовал на сеансе. Мне так проще, — тихо, почти еле слышно, шепчет Сан-Фран, смотря в потолок и пытаясь дышать полной грудью. — Как скажите. Установим пару правил, — говорит Джейс, уже чувствуя на себе тяжёлый взгляд. — Не волнуйтесь, они простые. Плакать и материться можно. Собственно всё. Фран кивает, сжимая чужую ладонь, и зажмуривает глаза пытаясь успокоиться. Ему очень тяжело здесь находится. Сан-Фран будто задыхается от яда и крупных осколков льда, которые больно ранят и обжигают своим холодом изнутри. — Как вы хотите, чтобы я к вам обращался на «ты» или на «вы»? — Зависит от вашего возраста, если вы младше меня на десять лет или больше, то только на «вы». В остальных случаях можно на «ты». — Хорошо, ко мне тоже можно обращаться на «ты». Начнём с чего-то попроще. Как вы себя чувствуете последнее время? Фран на секунду прикрывает глаза, чтобы абстрагироваться от остального мира, прислушаться к себе, своим чувствам и эмоциям, которые до этого всё время задвигались на задний план, игнорировались и уничтожались на ментальном уровне. Сейчас всему этому придётся дать выход к своей душе, сердцу и мозгу. Сан-Фран открывает глаза с чуть подрагивающими ресницами. — Чувствуя себя камнем, который отпинали ногами, — говорит Фран со стеклянным взглядом. — Каждый день для меня как один. Я устаю от всего, даже встать с кровати утром и при этом чувствовать себя отдохнувшим для меня непосильная задача на протяжении последних лет. Постоянная головная боль при мыслях и во время работы для меня — это норма. Зачастую у меня бессонница, против которой не помогают таблетки. А когда заснуть всё же удаётся, то мой сон крайне беспокойный и яркий. Чаще всего снятся кошмары. — Были ли у вас какие-либо нехорошие мысли? — осторожно интересуется Джейс, будто пробуя воду по температуре. — Да, довольно много. На протяжении одиннадцати лет. При этом до реальных действий всё дошло только один раз… От слов Франа сердце Эбардо на секунду ёкает, замирает на одном месте и болезненно стонет и плачет, роняя хрустальные слёзы на пол. — Я пытался наглотаться таблеток. Это было вроде успокоительное или снотворное. Плохо помню. Не знаю, чего тогда испугался, может того, как закружилась быстро комната перед глазами или когда почувствовал, как медленно начинает стучать моё сердце, болезненно отдаваясь по рёбрам. Я позвонил в МЧС. Не смог переступить через это, — говорит Франческо, роняя скупые обжигающие слёзы на обивку кушетки, в которую они сразу впитываются. — Какие у вас были отношения с родителями? Фран устало поворачивает голову в сторону Джейса и, собираясь с мыслями говорит: — Мои взаимоотношения с ними можно описать довольно ёмкими и интересными словами «физическое и моральное насилие». Я не получал от матери алкоголички и наркоманки ни любви, ни тепла. Я даже матерью не могу назвать это существо, — с ненавистью и отвращение говорит эльф. — Существо, которое избивает, оскорбляет и унижает тебя в априори нельзя назвать матерью. Мне было больно и тяжело, как физически, так и морально. Меня постоянно преследовало странное чувство ненужности, брошенности и того, что когда бы я не пришёл домой, то я всегда увижу её пропитое опухшее лицо, кривую улыбку и блеск зелёной либо прозрачной бутылки. Отца не помню вовсе. Он ушёл к молодой любовнице, как только узнал, что она беременна, — на секунду Фран замолкает, собираясь с мыслями и продолжает: — Возможно, если бы я не родился, то её жизнь могла быть счастливой… Фран резко прикусывает губу, будто он сказал в эти секунды что-то ужасное, то что должно было потонуть в бездне беспамятства и на подступах к голосовым связкам. — Меня воротит лишь от одного слова «алкоголь и «наркотики». Моя правильность и праведность в этом вопросе взялась не от хорошей жизни. Простите… — За что вы извиняетесь? — с недопониманием спрашивает Джейс. — За то что нагружаю собственными проблемами. Всем плохо, все страдают. И я не исключение из правил. У меня скорее всего профессиональное выгорание, которое то пропадает, то появляется вновь на какое-то время. Ничего о чём стоило бы переживать и на что стоит тратить своё время, — как обычно приуменьшает в десятки раз свои проблемы Сан-Фран, уже на автомате, ни о чём не задумываясь. Франческо не понимает, зачем вскрывать зажившие раны, зачем его вновь пытаются довести до слёз, надавив на самое больное и при этом давно немеющее значение прошлое. Эбардо сжимает руку Сан-Франа и еле касается губами его пальцев, пытаясь не задохнуться под толщей собственных солёных обжигающих, словно лава, слёз. — Сан-Фран, это как раз то, о чём стоит и нужно переживать. И у меня есть кое-какие подозрения насчёт вашего морального состояния. Можно задать вам один вопрос? — спрашивает Джейс, нервно и ритмично постукивая кончиком ручки по блокноту. — Как хотите, — отрешённо говорит Сан-Фран. — Есть ли у вас такое существо и место, с которым вы можете быть самим собой? Не скрываясь за масками фальшивых эмоций и безразличия. То существо, которое будет рядом несмотря на ваше настроение, слёзы и переживания? — интересуется Джейс, явно намеренно игнорируя присутствие Эбардо, который кажется, в любую секунду готов стиснуть Франческо в своих объятиях, чтобы забрать частичку его боли. Фран вопросительно вскидывает бровь вверх, переглядываясь с Эбардо, который всеми силами пытается скрыть собственные слёзы за стеной из рук. Эльф теперь чувствует себя ужасно виноватым, ведь именно он своими рассказами довёл Эбардо до слёз, хотя знал, к чему это приведёт. Однако Сан-Фран не мог поступить по-другому, он сильно нуждался в обычной поддержке со стороны, чтобы переступить через себя и раскрыть рот, закрытый до этого момента на метафорический железный и тяжёлый амбарный замок. Франческо в одиночестве, один на один с психотерапевтом, без поддержки, навряд ли бы смог что-то сказать. В такие моменты он лишь может потупить взглядом пол и как рыба молча открывать и закрывать рот, хватая тонкие струйки кислорода. — Раньше я бы сказал, что никто не сможет полюбить такого как я. Я и сам ненавижу себя за внешность, за характер, невозможность работать в какие-то моменты или невозможность быть постоянно сильным. Ибо я холодный, циничный, мало эмоциональный, молчаливый и в некоторых моментах весьма агрессивный. Что с меня взять? — грустно усмехаясь, спрашивает Фран, садясь в позу лотоса и вытирая тыльной стороной ладони слёзы. — Однако сейчас у меня точно найдётся такое существо, я так думаю. По крайней мере, я хочу так думать. Мне в такие моменты становится легче, когда такие мысли посещают меня. Иногда он кладёт мне так голову на колени, смотрит, так проникновенно и на душе спокойно становится. И я понимаю, что никогда его не брошу, просто не смогу, из-за того, что мне будет невыносимо больно. И эту боль я уже не смогу пережить. Эбардо еле заметно улыбается. Сан-Фран, краснея, опускает уши вниз, пока Джейс прекрасно делает вид, что ничего не замечает, пишет заметки на листке бумаги и протягивает ему рецепт на один из видов антидепрессантов. — У меня есть основания полагать, что у тебя не выгорание. Оно не может так долго быть, появляться и неожиданно возвращаться. За этим всегда что-то следует. Ничто не появляется из ниоткуда и не уходит бесследно. Особенно, когда дело касается нашей психологии и морального состояния. Джейс, поджимая губы, качает головой из стороны в сторону. — За один сеанс все решить не получится, и я, надеюсь, что вы это понимаете, — говорит Джейс, сложив два пальца вместе. — Работы предстоит много, и я готов взяться за эту работу, но готов ли ты? Сан-Фран, поворачивает голову вправо и растерянно заглядывает в глаза Эбардо, пытаясь найти ответ на свой вопрос. Парень сжимает чужую руку в своих, в его глаза танцуют блики в собственном вальсе и тихо шепчет ему: — Я приму любое ваше решение, каким бы оно не было. Сан-Фран чувствует, как жар накатывает на тело, как уверенность наполняет его лёгкие и встаёт в горле странным комом. Эльф сжимает руку Эбардо, чтобы вновь ощутить мягкое и чужое тепло. Франческо понимает, что ему нужна помощь, но принять её для него слишком сложно. Сложно даже принять то, что для нормальной жизни ему потребуется принимать таблетки. Это звучит как страшный приговор, заставляет чувствовать себя сломанной игрушкой, кем-то неправильным. Многие ведь самостоятельно справляются со своими проблемами, так почему он не может? Неужто он настолько больной, неправильный и сумасшедший? Тело начинает трясти, а стеклянный немигающий растерянный взгляд устремляется на Джейса. Хватка Франа становится сильнее и отчаяннее, пока в глазах стоят слёзы страха, ни горечи, боли или отчаяния. Эльфу страшно от осознания того, что всё, что с ним происходит не простое выгорание, а что-то более серьёзное то, с чем он не сможет справится. Все пройденные этапы и чёрные полосы кажутся лишь незначительным всплеском перед новым. Руки опускаются сами собой, ведь он не может перестать думать о собственном бессилии, не может спасти себя сам и надеть на себя маску уверенности, показаться сильным. Сан-Фран чувствует себя слабым, даже слабее, чем кролик перед лицом хищника. Слишком сложно переступать через себя, идти навстречу каким-то изменениям, когда в ушах звенит лишь фраза: «Я больной». Сан-Фран поджимает к себе ещё ближе правую ногу, с силой сжимая щиколотку. От пальцев, наверняка, останутся синяки, хотя это его не сильно волнует, в отличие от слёз, что падают вниз и впитываются в ткань одежды. Эбардо осторожно обнимает Франа за талию и кладёт голову ему на плечо, как бы говоря, я рядом, всё будет хорошо, я тебя не брошу. Сан-Фран устало смотрит на своего партнёра и еле улыбается кончиками губ. Ему становится чуточку легче от тепла и спокойствия, что он получает от Эбардо. — Да, да, наверное, — спустя довольно продолжительную паузу, отвечает эльф, прикрывая глаза от усталости. Найти мне свет ты помогаешь Внося столь много красоты. О чём ты толком и не знаешь, Даря столь много мне любви. Её я просто принимаю, Не веря в счастье, красоту. За что так любишь, я не знаю Мою холодную душу. Мой холод — это испытанье, Что ты проходишь сотни раз. И для тебя как созиданье Огонь во мне, что не погас. Ты на него так странно смотришь С улыбкой, счастьем на лице. Как будто не подозреваешь О том насколько страшно мне. И ты берёшь меня за руку Её сжимая всё сильней. Быть может всё же стоит сдаться Под гнётом чувств, тепла, кровей?

***

— Доброе утро, господин Сан-Фран, как спалось? — спрашивает Эбардо, оставляя лёгкий поцелуй на чужой щеке и приобнимая режиссёра за талию. Фран поворачивается в его сторону и еле открывает глаза. Ему не нравится рано просыпаться в свой единственный выходной, но Эбардо как ранняя неугомонная птичка именно в такие моменты решает его одарить нежностью и любовью. Хоть эту закономерность Сан-Фран запомнил и смог уловить, просто сдаваясь под тёплыми поцелуями в щёку и объятиями. Просто получай и отдавай всего себя взамен. — Прекрасно. А напомни мне, пожалуйста, с каких пор ты прописался у меня в квартире? — спрашивает Сан-Фран, лениво перебирая чужие волосы. — С того момента, когда вы начали принимать антидепрессанты, а конкретно две недели назад, — говорит Эбардо, щурясь от лучей солнца, льющихся из окна. — Уже прошло две недели? — растерянно спрашивает Сан-Фран. Обычно дни для него были похожи на бесконечно тянущиеся часы, чья стрелка, будто никогда не двигается с места. А сейчас всё пролетело слишком быстро и незаметно, превратившись в один миг, день или секунду, из-за чего становится сложно поверить в реальность чужих слов. Возможно, дело было в бессоннице, может в постоянной переработке и работе, что постоянно смотрела на него из угла. Эльф даже косится краем глаза на стол, обычно заваленный бумагами, заставленный чашками из-под кофе и иногда пластинками из-под таблеток валерианки, но сейчас на удивление он девственно чист. Даже белая лакированная поверхность блестит чистотой, будто на ней никогда не было тёмных кругов и следов от ручки, перманентных маркеров и вроде карандаша. — Опять вы туда смотрите, господин Сан-Фран. Вы работу всю выполнили ещё вчера. Вы можете себе позволить отдохнуть, — говорит Эбардо, гладя эльфа указательным пальцем по щеке. — Можешь отпустить меня? Мне надо завтрак готовить, — говорит Сан-Фран, безуспешно пытаясь выбраться из чужой крепкой хватки. Франческо в глубине души хочет полежать в кровати ещё немного, понежиться в чужих объятиях, пока его лицо беспорядочно осыпают поцелуями, периодически томно шепча самые глупые и вгоняющие в краску комплименты ему на ухо. Однако эльф знает, к чему это приведёт, поэтому хочет хотя бы поесть и сделать глоток любимого терпкого бодрящего кофе. Нехотя Эбардо его выпускает из личного плена, давая возможность вдохнуть полной грудью, и возможность мурашкам пробежать по телу от разницы температур. Ноги опускаются в мягкие белые шерстяные тапочки, и Сан-Фран медленными шажками направляется в ванную. Горячий душ утром — лучшее начало дня и способ проснуться, по крайней мере Франческо так кажется. Эта привычка у него появилась при переезде из села в город. С первого взгляда выглядит и звучит всё весьма безобидно, пока не узнаёшь подробности о том, что в детстве Фран не видел ничего кроме ледяной воды из шланга. В такие моменты он чувствовал себя животным. Это было унизительно и абсолютно неправильно, несправедливо. Кажется Фран до сих пор ощущает то, как мощный поток ледяной воды с силой разбивается о его худое и хрупкое тогда тело. От этих неприятных мыслей в горячей воде становится холодно и неуютно, пока незримая боль растекается по телу. Будто под кожей у него находится множество ран и синяков, что болят, ноют и причиняют дискомфорт, мешая его полноценной жизни. Кран опускается вниз — и вода перестаёт течь. Махровое полотенце убирает лишнюю влагу с тела и вешается обратно на электрическую сушилку. На несколько секунд Сан-Фран задерживает свой взгляд в зеркале, не веря что тёмных кругов, которые кажется стали с ним единым целым, бесследно исчезли как и болезненная бледность. Фран проходит несколько раз расчёской по волосам, собирая их в незамысловатый и небрежный хвостик. Когда все водные процедуры заканчиваются, Фран облачается в фартук и начинает готовить. Собственный телефон лежит рядом и пальцы на автомате повышают громкость в наушниках, чтобы тяжёлый металл почти болезненно бил по барабанным перепонкам. Кухню наполняет запах выпечки, корицы и имбиря, которые в сочетании создают что-то новое, неповторимое и поистине уникальное. Глаза на секунду прикрываются, и Фран начинает танцевать под энергичный бит, не замечая ничего вокруг себя. Эбардо смотрит на всё это со стороны, хитро улыбаясь и опираясь плечом о дверной проём. Редко когда увидишь Сан-Франа, который поддаётся желаниям своего внутреннего ребёнка, не задумываясь о том, что скажут другие, как отреагируют и что произойдёт в ближайшую неделю, из-за одной оплошности. Сан-Фран не умеет расслабляться, это Эбардо усвоил ещё в первые дни своего присутствия здесь. Приходилось чуть ли не силой отрывать эльфа от бумаг, чтобы тот опять не уснул на столе. Эбардо даже с самого начала шутил насчёт того, что Франу не нужна кровать, ибо он всё время спит на столе, утром жалуясь о том, насколько у него болит шея. Правда, его шутки были совсем недалеки от правды, даже наоборот являлись частью пугающей и жестокой реальности. И это удручало, заставляло из раза в раз брать уснувшего Франческо на руки и класть на кровать, пытаться всеми силами оторвать его от работы, хотя бы на час, чтобы дать минимальный отдых его плечам и спине с шеей. И через какое-то время сам Сан-Фран, видимо, оценил старания Эбардо или просто смирился и стал охотнее отрываться от бесконечной башни из бумаг, чтобы провести эти драгоценные минуты с парнем. А потом и вовсе забывал о работе благодаря свечам, лепесткам фиалок и массажу, который Эбардо делал весьма профессионально, глубоко внутри мягко улыбаясь от того, насколько в эти секунды его режиссёр расслаблен, как он выражается, «уязвим» и спокоен. Сан-Фран кружится вокруг себя, плавно опуская новый блинчик со сковородки на тарелку, и вздрагивает, когда его притягивают за талию ближе и кладут голову на его плечо. Эбардо вдыхает химозный запах персиков, исходящий от чужих волос, невесомо проводит по ним пальцами. Франческо выключает плиту и стыдливо опускает уши вниз, когда его шею чуть прикусывают, начиная зализывать укус. — Ненасытный! Чего это тебя утром на нежности потянуло? — спрашивает Фран, поглядывая в ядовито-зелёные глаза, подозревая, что кофе ему сегодня выпить опять не удастся. — Не знаю. Просто вы слишком сладкий, как мой самый любимый десерт, — шепчет Эбардо, наблюдая за тем, как чужое лицо приобретает багровые оттенки в области щёк. Парень руками забирается под чужую майку, чувствуя подушечками пальцев, как нервно дёргается чужая грудная клетка, в попытках ухватить кислород и нить спокойствия и равновесия, что стремительно ускользает из пальцев. Эбардо плавно скользит губами от шеи к ушной раковине, еле задевая её зубами, что вызывает тихий вздох и мычание, которое Фран пытается заглушить, прикусывая нижнюю губу до крови, что заставляет на языке ощутить до боли знакомый вкус металла. — Вы до сих пор так бурно реагируете на прикосновения. Всегда задаюсь вопросом почему. Вы это делаете от большой чувствительности, продолжительного тактильного голода или причина находится намного глубже, чем я думаю? — интересуется Эбардо, оставляя на шее более болезненный укус, чем первый. — Как я понимаю, кофе ты мне не дашь выпить? — скорее утверждает, нежели спрашивает Сан-Фран, сквозь тяжёлые вздохи. — Вы бы так сразу и сказали, — говорит Эбардо, полностью отстраняясь от Франа. — Подберу какой-нибудь фильм, не скучайте. Эбардо оставляет на ухе эльфа невесомый поцелуй и исчезает за дверью, прихватив с тарелки блинчик. Фран ещё несколько секунд стоит в прострации не в силах переварить то, что сейчас произошло. Когда же истинный смысл пробивает стену белого тумана непонимания, лицо Франа краснеет от злости, а глаза от раздражения невольно закатываются. «Что-то он определённо задумал, не нравится мне это», — думает Фран, невольно обжигая кончик языка о горячую горькую жидкость, из-за чего волна боли прокатывается по нейронам к мозгу. Сан-Фран снимает с себя фартук, вешая его на крючок, и заходит в спальню, где удобно располагается Эбардо с ноутбуком, явно довольный найденным фильмом. Парень отрывает взгляд от экрана, ставя фильм на паузу, и, миловидно улыбаясь, подзывает Франа к себе. Эльф садится на кровать, выпивая весь остывший кофе и ставя чашку на тумбочку. Эбардо ложится на чужие колени, но на фильм даже не смотрит. Всё его внимание занимают чужие сапфировые глаза, которые вновь и вновь затягивают его в своё личное сверкающее и яркое царство. Он прекрасно знал о том, что если в них посмотрит, то утонет в их глубине и не сможет отвернуться, дабы продолжить просмотр фильма. Особенно ему доставляет удовольствие то, когда Фран опускает свои глаза вниз, и их взгляды пересекаются, из-за чего Сан-Фран быстро возвращает своё внимание на ноутбук. Однако хочется, чтобы этот взгляд задержался подольше на нём и так же как, и он медленно задыхался в яркой глубине. — Господин Сан-Фран, вы знали, что очень красивы? — спрашивает Эбардо, проводя рукой по чужой щеке, переходя на скулы. Сан-Фран опускает свой взгляд вниз, сразу встречаясь с зелёным концентрированным ядом, который является его отравой и спасением, в котором он раз за разом утопает, медленно задыхаясь и сходя с ума. Хотя с другой стороны любовь всегда граничит с безумием. Она сродни наркотику опьяняет и вызывает зависимость, а при отказе от него начинает серьёзная ломка. Уши дёргаются, а глаза отводятся в сторону, не выдерживая долгого зрительного контакта. — Спасибо, ты тоже прекрасен, — смущённо говорит Сан-Фран, каждой клеточкой души будто ощущая неправильность и странность данных слов на языке. Они отдают приторной сладостью и едкой горечью как от лекарства. — Да, вы романтик. Не желаете привнести в наше утро кое-что более интересное, — интересуется Эбардо, садясь на колени и начиная массировать чужие плечи. Сан-Фран чувствует, как на тело накатывает огромная волна жара, а ситуация и напряжение в воздухе превращается в разряды статического электричества. Эбардо без стеснения ёрзает на чужом паху, затягивая Франа в терпкий и уверенный поцелуй, с привкусом горького кофе, металла и корицы. Его губы прикусывают, заставляя маленькие ранки вновь кровоточить. Мысли, идеи и планы, окутывает белая дымка тумана и жара, заставляя выдыхать волны раскалённого кислорода в атмосферу. Чужие руки ложатся на затылок и снимают резинку, грубо откидывая её в сторону и давая возможность мягким шёлковым волосам вновь рассыпаться по плечам. Эбардо зарывается пальцами в волосы Франа, легонько оттягивая их, чтобы эльф не почувствовал боль, делая своеобразный массаж. Эбардо нехотя отстраняется от чужих губ, дабы оценить свою работу. Чужое красное лицо, припухлые губы с маленькими ранками, опущенные уши, тяжёлое дыхание и тонкая ниточка слюны, которая обрывается и остаётся на подбородке заставляет затаить дыхание. Его губы сами формируются в улыбку, пока глаза лихорадочно блестят, не пытаясь в своей глубине скрывать свои истинные намерения и желания, в отличие от чужих холодных и почти непроницаемых глаз, затянутых ярко-розовой пеленой. — Как себя чувствуете? — интересуется Эбардо, забираясь руками под чужую майку и снимая её. Он плавно спускается от шеи к ключицам, пытаясь быть максимально нежным и осторожным. Эбардо будто в самый первый раз на пробу прикусывает не сильно один из участков кожи, сосредотачиваясь на чужом дыхании. Пальцами Эбардо не спеша массирует и оглаживает чужие заострённые уши, чуть оттягивая мочку и останавливаясь на концах, что заставляет подавиться собственным воздухом, неуспевающим выйти через нос или рот, поэтому вопрос Эбардо остаётся без ответа. Парень прекрасно знает, до чего стоит дотронуться, чтобы обычно и так молчаливый режиссёр не мог ничего сказать и умело этим пользуется в своих целях, специально издеваясь и откровенно смеясь над ним. — Можете не отвечать на этот вопрос, я и так знаю, что хорошо, — жарко шепчет Эбардо, беря с тумбочки до этого казавшийся бесполезным чёрный кусок ткани. Бархатная чёрная повязка идеально ложится на глаза, скрывая от взора Франа озорной зелёный блеск. Подушечки пальцев ощупывают мягкую ткань, желая снять её, но Эбардо ловко перехватывает руки Сан-Франа и фиксирует их в одном положении с помощью верёвки, привязанной к изголовью. Он сжимает и оглаживает запястья, получая при этом особое эстетическое удовольствие и душевную полноту собственной картины. Эбардо с особым упоением смотрит, как чужая грудная клетка подрагивает от сбивчивого дыхания, из-под полуприкрытых глаз. Эбардо, еле дотрагиваясь, проводит кончиками пальцев от чужой груди к низу живота, забираясь рукой под чужие штаны. Приятные прикосновения сводят с ума, заставляют внизу разгореться самый настоящий пожар, а голову с силой уткнуться в подушку, дабы не выдать собственные эмоции. Хотя тяжёлое и сбивчивое дыхание Эбардо давно услышал, как и почувствовал невольную отчаянную отдачу. — Кто-то мне совсем недавно говорил о том, как будет меня вжимать в стену, как с силой сожмёт мои волосы и вобьёт в кровать. И где этот самоуверенный эльф сейчас? — дразниться Эбардо, чуть прикусывая ушную раковину Франа. Верёвка натягивается и оказывает приятное давление на руки, когда с искусанных губ срывается тихий робкий стон, будто переспрашивающий, можно ли ему войти. Рука Эбардо начинает двигаться быстрее, что заставляет Сан-Франа невольно податься вперёд и задыхаться от собственных вздохов. Маленькие хрусталики слёз впитываются в повязку. — С-сволочь! — еле как выговаривает Фран. — Ещё какая и только ваша, — говорит Эбардо, оставляя на чужих губах лёгкий поцелуй. — Надеюсь, вам нравятся свечи. Эбардо прикусывает кожу на чужой шее до крови, из-за чего Фран недовольно шипит и дёргает руками. Тонкие ручейки крови не успевают стечь вниз и испачкать чистое постельное бельё, так как Эбардо сразу зализывает укус, извиняясь. Сан-Фран знает, что за ним последует ещё и ещё один, более отчаянный и болезненный, но такой желанный в глубине души. Штаны начинают давить ещё сильнее, голова начинает соображать довольно туго, из-за белой дымки, а тело слишком отчаянно реагирует на каждое прикосновение. Франческо улавливает тихий скрип пружин и хлопок открывающейся тумбочки. И вдруг резко наступает затишье. Эльф растерянно крутит головой из стороны в сторону, забыв, что кроме чернильной повязки ничего не увидит. — Потеряли меня? — сладко шепчет Эбардо у чужого уха. — Ещё чего! — чуть вздёрнув вверх подбородок, с вызовом говорит Сан-Фран. — Знаете, ваши слова меня очень сильно задевают. Что думаете насчёт того, чтобы я вас довёл одними прикосновениями? Или оставил здесь лежать и самому справляться со своей проблемой? — задумчиво говорит Эбардо, специально садясь сверху и ёрзая на чужом паху. Парень прекрасно знает, что сейчас играет с огнём, что стоит Франу произнести стоп-слово и такая весёлая игра закончится и обернётся против него. Доводить Сан-Франа опасное занятие, даже если он связан, то всё равно сможет полностью отыграться на нём. Не здесь, так на репетиции, будет придираться к каждому его неправильному вздоху и интонации, пока Эбардо будет недовольно бубнить себе под нос оскорбления и проклятья. Так что лишний раз на рожон и на наказания нарываться не стоит. Ибо в прошлый раз это закончилось саднящей болью в пояснице и горле. Однако эльф почему-то это не делает, а лишь надменно хмыкает и произносит с вызовом: — Ну, попробуй довести меня. Посмотрим у кого выдержки больше! Эбардо недоумённо приподнимает вверх повязку и смотрит на Франа, пытаясь найти в его глазах намёк на шутку, иронию или насмешку, но эльф остаётся непреклонным, как и во время репетиций. Его взгляд пусть и менее осмысленный, чем обычно, застланный пеленой сжигающего внутри желания чего-то большего, но наполненный такой же холодной уверенностью в собственной победе, которая ему ничего серьёзного не даст. Однако такова суть их отношений: постоянная борьба за первенство, где оба изначально знают, что проиграют в этой негласной битве. — Заметьте, вы сами об этом попросили, — растягивая слоги, сладко шепчет Эбардо, прикусывая чужое ухо и вновь скрывая мир от чужого взора. Эбардо откручивает пластиковую крышку стеклянной баночки и с характерным звуком ставит её на тумбочку. Он стягивает с Сан-Франа оставшуюся одежду и заинтересованно смотрит на тело под собой. Фран его не видит, но уверен, что Эбардо сейчас хитро улыбается, явно раздумывая над тем, какую сладко-пьянящую пытку на нём использовать, чтобы он просил остановиться и прекратить его мучения. Однако Сан-Фран в глубине души обещает самому себе не сдаться под чужим напором, каким приятным и незабываемым он бы ни был. Эбардо берёт в руки баночку с тумбочки и выливает прохладное масло на грудную клетку Франа, из-за чего тот вздрагивает от разницы температур. Баночка опускается на тумбочку, а Эбардо начинает массировать и растирать чужие плечи, плавно переходя на шею, изредка касаясь своих же укусов, из-за чего по телу Франа прокатывается волна мурашек. Чужие руки плавно спускаются вниз, как бы невзначай оттягивая и сжимая две бусинки, из-за чего дышать становится труднее. Эбардо укладывает между указательным и большим пальцем внешний край грудной мышцы, осторожно надавливая в градиенте между «неощутимо» до «приятно-больно». Он ведёт ладони ниже, кладёт свои руки на его талию, опуская четыре пальца под поясницу, а упираясь костяшками больших пальцев, проводит две параллельные линии, оставляя за собой горячие красные следы. Сан-Фран лишь тихо мычит, сжимая в пальцах верёвку, на что Эбардо лишь издаёт тихий смешок, наполненный самодовольством. Эбардо приподнимает чужую ногу, оставляя укус на внутренней части бедра, прекрасно понимая, насколько это чувствительное место для Франческо, что подтверждает стон, случайно слетевший с его губ. Пока Сан-Фран находится в довольно расслабленном состоянии, в неведении о том, что затеял его партнёр, Эбардо довольно жёстко продавливает эльфу кожу от груди до мягкого не успевшего ещё напрячься живота. Фран уже тихо ненавидит себя за то, что на это согласился, дал полную свободу действий, открыл доступ ко всему своему телу, расписавшись в невидимом договоре или декларации. Хочется сказать «хватит» уже сейчас, но собственная гордость давит на горло, не давая произнести ни слова, поэтому только и остаётся, что таранить головой подушку. Эбардо с нажимом гладит его по внешней стороне бедра, оставляя ещё несколько укусов на внутренней, что вызывает характерное сопротивление и напряжение в мышцах. Мышцы становятся каменными, настолько, что не продавить, и он большими пальцами круговыми движениями постепенно увеличивает силу давления и площадь воздействия, целуя Франа в низ живота. Сан-Фран тяжело выдыхает через рот, не до конца понимая для чего: то ли чтобы не задохнуться от воды или бабочек забившихся в лёгкие, то ли чтобы успокоить быстро стучащее в груди сердце, которое явно устало от заточения в клетке, то ли чтобы стабилизировать температуру горящего огнём тела. Руки спускаются всё ниже, массируя коленные чашечки, с нажимом проводя костяшками пальцев по икрам к ступням, ощущая скопившееся напряжение, которое благодаря осторожным, планомерным и повторяющимся движениям удаётся убрать. Эбардо бережно разминает пальцы, гладит тыльную сторону стопы, массирует верхнюю часть подъёма, внимательно следя за реакцией со стороны. Рефлекторного сопротивления и напряжения не следует, поэтому Эбардо потихоньку спускается к пятке, надавливая пальцами в центр стопы. Сан-Фран плохо соображает, а среди непроглядной тьмы он, кажется, видит сверкающие разноцветные звёздочки летающие и сталкивающиеся между собой. Собственное тяжёлое дыхание перебивает тишину комнаты вместе с разговорами на фоне музыки, которые звучат из динамиков ноутбука. Верёвка трётся о запястья и приятно давит на них, иногда натягиваясь до предела, когда Эбардо оставляет на его теле очередной болезненный укус, находящий отклик глубоко в душе и заставляющий ещё больше сомневаться в собственной адекватности и реальности происходящего. Нить с реальностью теряется, становится почти призрачной и еле осязаемой. На границе между сном и сознанием Фран пытается сосредоточиться на чужих прикосновениях, чтобы не отключится, и глубоко дышит, сходя с ума от жара во всём теле, а особенно внизу. Однако Сан-Фран молчит, не давая и малейшего повода усомниться в своих намерениях и стойкости, что заставляет Эбардо лишь недовольно цокать и закатывать глаза, в очередной раз до боли прокусывая кожу и смотря за тем, как кровь медленно стекает вниз. «Вампир!» — неоднократно слышал такую кличку Эбардо от Франа, который всё равно откидывал голову назад, давая ему полный доступ к собственной шее. Эбардо слизывает горячим языком кровь, что заставляет застонать на чужие уши. — Хи-хи, я только начал, господин Сан-Фран, а вы уже на пределе. Может пора сдаться? — обжигая кожу горячим дыханием, спрашивает Эбардо, проводя кончиками пальцев по паху. — Ни за что! — говорит чуть Фран, приподнимаясь и прогибаясь в спине. — Тихо-тихо, как скажите, господин Сан-Фран. Позволите мне продолжить? — спрашивает Эбардо, плавно двигая рукой вверх и вниз, укладывая его обратно на кровать и заставляя эльфа задыхаться от удовольствия. — Для тебя всегда да, — говорит эльф с придыханием. Эбардо улыбается, чувствуя опьяняющую власть и вседозволенность. Он садится между его ног, оставляя ещё несколько укусов на внутренней части его бёдер, дабы почувствовать лёгкое напряжение в мышцах и услышать чуть сбившееся дыхание, которое скоро собьётся ещё сильнее. Эбардо пару секунд смотрит на красное лицо, с опустившимися вниз ушами, и даже сожалеет, что не видит стыд, смешанный со смущением в этом ярко-красном коктейле, в чужих глазах, которые блестели бы ярче звезды Сириус в данные моменты. Он наклоняется вперёд и обдаёт чувствительную кожу дыханием, прежде чем облизать пересохшие губы и первый раз, на пробу, пройтись шершавым языком по венам. Сан-Фран сжимает в пальцах изголовье кровати с верёвкой, настолько сильно, будто это сможет сохранить его шатающуюся из стороны в сторону, словно чаши весов, выдержку и уверенность в своих силах, которая тает на глазах. Бойкий запах лайма, мокрых камней и льда, смешивается со спокойным и убаюкивающим запахом фиалок и ванили, создавая неповторимую смесь и оставляющую на кончике языка кисло-сладкое послевкусие. Когда-то Эбардо сравнил этот вкус с ванильной тарталеткой и кислой малиной, сейчас же это больше напоминает по вкусу лимонный пирог со взбитыми сливками и каплей яда. Всё кажется до ужаса порочным, грязным и обжигающим как лава, из-за чего от этого греха уже никогда не получится отмыться, но при этом всё кажется правильным, сладко-тягучим как карамель. Фран даже в глубине души подозревает, что они оба больные. Больные друг другом до дрожи в коленях, горячей краски на щеках и температуры, пробивающей верхушку градусника. И если таков вкус его любви, то Фран готов её принять, в любом виде и малейшем проявлении. Эбардо двигает головой вверх вниз, пуская вибрацию по чувствительной коже. Язык плавно обводит верх и скользит вниз. На секунду полностью отстраняясь, из-за чего тонкая нить слюны тянется от его губ, рассыпаясь на отдельные блестящие кристаллы шариков. Эбардо вновь опускается вниз, втягивая щёки. Сан-Фран безрезультатно пытается прикрыть рот рукой, чтобы неприличные звуки вместе с воздухом не выходили и не выдавали его, но получается ужасно, что вызывает у Эбардо только смех. Жар внизу сводит с ума, лишает последних сил на сопротивление и желание сохранять гордость хотя бы для вида. Эбардо начинает двигаться головой быстрее, пока не слышит заветные слова: — Хватит, я понял! Парень останавливается и поднимает голову вверх, смотря на Сан-Франа и вытирая рот тыльной стороной ладони. — Как приятно это слышать из ваших уст, — шепчет нежно Эбардо ему на ухо. — Если ты не прекратишь издеваться, то я закончу всё это очень быстро, — недовольно и холодно говорит режиссёр. — Какой вы скучный. Хотя ваше нетерпение можно понять, — говорит Эбардо, растягивая гласные и говоря всё с толикой грусти. — Ладно-ладно. Правила примерно такие же, что и в прошлые разы: чувствуете боль или дискомфорт — говорите, максимально расслабьтесь и получайте удовольствие. Он берёт достаточно расплавившуюся к этому времени бирюзовую свечу, стоящую в керамической миске. Эбардо задувает маленький огонёк, заставляя белый шлейф из дыма закружиться в собственном вальсе, вырисовывая различные витиеватые и плавные узоры в воздухе. Бирюзовая свеча поднимается над чужой грудной клеткой и чуть наклоняется, позволяя горячему воску стечь вниз. Франческо рефлекторно выгибается вперёд. Густые тягучие капли стекают по изгибам его тела, рёбер и диафрагмы, вырисовывая кляксообразные узоры и образы. — Всё хорошо? — интересуется Эбардо, создавая бирюзовую дорожку из воска от его груди к животу. Фран еле кивает, будто помимо глаз у него завязан рот, и если он что-то скажет, то случится нечто непоправимое. Капли разбиваются о поверхность тела Сан-Франа, застывая на нём в виде абстракции какого-нибудь современного художника. Эльф даже не может в полной мере описать ощущения, которые испытывает в данный момент. Это сродни тому, как тебя накрывают пуховым одеялом, спасая от всех бед и невзгод. И ты лежишь, медленно погружаясь в сладкую дрёму, где твоё сознание будет воспроизводить на свет только самые яркие и добрые сны. — Я смотрю вам нравится, — улыбаясь, говорит Эбардо, слой за слоем покрывая чувствительные бусинки воском, заставляя Франа прогнуться навстречу ему. Эбардо примыкает к его губам, не жалея их, легонько покусывая и заставляя кровоточить. Франческо недовольно мычит от лёгкой саднящей боли, но не отстраняется, наоборот углубляя поцелуй, добавляя в него нотки острого перца и кислого лимона. Свеча вновь наклоняется вниз, из-за чего её воск стекает небольшими дорожками по плечам шее и ключицам. Он отстраняется от губ Франа и развязывает его глаза. Режиссёр рефлекторно щурится от яркого света, который идёт на огромном контрасте с непроглядной тьмой под повязкой. — Вы щуритесь как котёнок. Аж обнять вас до хруста костей хочется, — говорит Эбардо, наблюдая за тем, как воск медленно стекает по бёдрам Франа, и кладёт свечу в керамическую посуду. — Даже не знаю, за что это принять: за комплимент, угрозу, насмешку или оскорбление, — задумчиво говорит эльф, смотря в ярко-зелёные насмешливые глаза. — Четыре в одном! — говорит Эбардо, наконец, избавляясь от столь ненужной сейчас одежды. — Готовы к самому интересному, главному и сладкому? Парень наклоняет тюбик с яркой этикеткой то в правую, то в левую сторону, из-за чего вязкая прозрачная субстанция плавно стекает по стенкам. Пластиковая крышка с характерным щелчком открывается, и Эбардо выдавливает себе на пальцы большое количество смазки с кислым запахом малины и согревает её. — Всегда удивляло твоё желание, чтобы я наблюдал за этим процессом. — А остальное вас всё устраивает и не вызывает сомнения? — спрашивает Эбардо, кривясь от лёгкого дискомфорта и небольшого количества боли. — Совершенно нет. Мне хватило одного раза, когда ты встал передо мной на колени, чтобы понять серьёзность и частичное безумство твоих намерений, — выплёвывает, словно яд, слова Франческо. — Зато будет, что рассказать нашим будущим детям. Как думаете, на кого они будут похожи и кто это будет? — спрашивает Эбардо, прикусывая губу и болезненно щурится от второго пальца, который входит тяжелее, чем первый. Тяжёлый вздох тонет в музыке на фоне чёрного экрана с белыми титрами, а лицо Сан-Франа вспыхивает красным. Он физически не понимает, как Эбардо так просто и открыто говорит о появлении детей. Всегда для него эта тема была под теневым запретом, чем-то слишком личным и интимным, чтобы даже допускать появление таких мыслей. Фран знает базу, что в этом нет ничего противоестественного и страшного, но иногда эта тема пугает. Хотя с другой стороны это скорее напоминает магический ритуал, где два существа скрепляют руки в замок, сидя в позе лотоса, прикрывают глаза и соединяются лбами, читая в унисон одно из заклинаний. В какой-то момент они почувствуют жар от собственных искр, которые сталкиваясь между собой, превращаются в белёсый вихрь, дающий начало чему-то новому и прекрасному во всех отношениях. Главное не открывать глаза пока вас скрепляют белёсые нити самых чистых и непорочных чувств, которые только существуют, а сердце с душой и мозгом не находятся в единении между собой, наполняясь спокойствием и странным теплом, которое горячее лавы, но не обжигает. Этот процесс похож на возрождение феникса из пепла. Он такой же яркий, таинственный и сопровождающийся яркой вспышкой — прекрасное зрелище. В голове эта картина всегда выглядит при любых обстоятельствах величественно и то, до чего очень трудно достать рукой. Ментально находится с партнёров на одной волне довольно сложно и болезненно для обеих сторон. Ты будто гуляешь по картине кубиста, проходя по коридорам и рейкам, ведущим в никуда и можешь в любую секунду наткнуться на закрытую дверь, хранящую в себе секреты, о которых ты будешь не готов узнать так рано. И тут уже два исхода: отчаянная борьба или истерика. Оба варианта звучат, как не самый лучший исход, но при этом можно проверить крепость, чистоту и правдивость отношений. Пусть и довольно жестоким образом, с большой вероятностью потеряв веру к другим существам и любви навсегда. — Тебе не кажется, что странно говорить о детях, когда мы встречаемся всего два месяца? — спрашивает Фран, краснея и отводя взгляд в сторону. — Неужто нашего непоколебимого режиссёра засмущал разговор о будущем потомстве? — ехидно спрашивает Эбардо, пытаясь абстрагироваться от лёгкой боли внизу живота. — По мне это очень важные вещи, которые существ в вашем возрасте очень волнуют. А то часики тикают и скоро остановятся. — Так нашёл бы себе кого-нибудь по-моложе! — раздражённо говорит эльф, наблюдая за тем как медленно двигаются чужие пальцы, пытаясь причинить как можно меньше дискомфорта. — Ревнуете? Как мило с вашей стороны. Понимаете ли молодые весьма неопытные и сложнообучаемые, — говорит Эбардо, останавливаясь и прищурив глаза, продолжает: — а некоторые просто довольно жестоки и заботятся только о своём комфорте. Поэтому рисковать я не решил. Да и тем более вы красивый, популярный и богатый. Грех в такого не влюбиться! — Интересный подбор причин влюбиться. А как же душа, внутренний мир? — Сразу видно сценарист. Задумываетесь о глубо- Эбардо не успевает договорить. Он держится за чужие плечи, глубоко дыша и пытаясь сосредоточиться на ощущениях внизу. Фран сочувственно смотрит на него, чувствуя вину за то, что ему сейчас больно, и он не может ничего сделать. Руки отчаянно дёргаются вперёд, но верёвка их прекрасно фиксирует в одном положении. Эбардо поглаживает чужие плечи, пытаясь успокоить и сказать таким образом, что всё в порядке. Однако сжатые плотно губы от боли говорят о другом, как и хватка на плечах, которая становится сильнее и отчаяннее. Тело Эбардо мелко дрожит, и он пытается это безуспешно скрыть, пытаясь, расслабится и успокоится, но получается просто ужасно, из-за чего из его рта вырываются только жалобные всхлипы. Эбардо осторожно опускается и приподнимается, но приятного в этих действиях оказывается мало, даже очень. — Стой, чёрт возьми! Тебе больно! Мне на такое смотреть не очень хочется - развяжи меня! — приказал Фран, чувствуя как собственное раздражение и нетерпение бьёт все рекорды. — Всё хорошо, господин Сан-Фран, правда, — говорит Эбардо, почти прижимая голову к груди и держась за плечи. — Если всё хорошо, то я апостол Пётр. Просто не двигайся — последнее, что я хочу видеть сейчас так это то, как ты корчишься от боли и кровь на простыни, — мягко говорит Франческо, чувствуя, как верёвка, фиксирующая руки, ослабевает. Резкий прилив крови вызывает лёгкое покалывание в пальцах, из-за чего их приходится растирать, дабы вернуть былую чувствительность. Фран кладёт одну руку на щёку Эбардо, а другую на талию, неторопливо поглаживая, помогая горящей коже остыть и успокоиться. — Всё-таки в этот раз победа ваша. Здесь самым нетерпеливым оказался я, — усмехаясь говорит Эбардо, как кот, трясь о чужую руку. — Спасибо, что терпите меня. — Забота о тебе — моя прерогатива и ответственность, — говорит эльф, осыпая грудь Эбардо мягкими и трепетными поцелуями, поглаживая его талию. — Я думаю, что у нас будет девочка. И у неё будут такие же прекрасные глаза, как у тебя. — Это всего лишь линзы, — смущённо говорит Эбардо, чувствуя мягкий нежный поцелуй в шею, который заставляет пробежать приятные мурашки. — Я знаю. Но это не отменяет того факта, что они у тебя прекрасны, — говорит Франческо, оставляя лёгкий засос на чужой груди, чуть прикусывая кожу. — Ах, опять вы со своими нежностями! — срывающимся голосом произносит Эбардо, когда его плавно поднимают вверх и опускают вниз. — Прости, я тебя не услышал. Можешь повторить? — с издёвкой просит эльф. Фран держит Эбардо за талию и слишком медленно, по мнению парня, поднимает и опускает его, заставляя задыхаться в собственных томных вздохах. Темп увеличивается и на Эбардо наваливаются всем телом, вжимая в кровать. Эбардо туманным взглядом смотрит на Франа, царапая ногтями до крови его спину. Боль отходит на второй план, как только волны сильного жара и удовольствия накатывают на его тело, погружая в свои пучины и распаляя ещё сильнее в груди жгучее желание стать ещё ближе, сжать и укусить ещё сильнее. Сан-Фран начинает двигать рукой в темп своим толчкам, чем заставляет Эбардо прогнуться в спине и простонать. Фран затягивает его в новый поцелуй, отдающий сумасшедшим жаром, остротой и страстью, которая их переполняет в эти мгновения. Последний толчок заставляет Эбардо обмякнуть в его руках, а самого Франа устало лечь рядом, приобняв его за талию и прикрыв глаза. — Я думаю, у неё будут ваши белые прекрасные волосы, — тихо шепчет Эбардо, погружая собственные пальцы в них. — Что-то вы заставляете меня чувствовать необычное и появится странные желания. — Насколько странные? — спрашивает Сан-Фран, вдыхая запах лайма, льда и мокрых камней. — Настолько, что хочется почему-то построить с вами семью, завести детей и посветить вам всю оставшуюся жизнь, — почти неслышно шепчет Эбардо, чувствуя, как щёки вновь предательски краснеют. — Знаешь, я ощущаю к тебе нечто подобное и очень надеюсь, что это не гормональный всплеск. Уж больно дороги мне эти чувства, и я хочу их сохранить навечно, — шепчет Фран у губ Эбардо, прежде чем оставить на них тёплый, пропитанный нежностью поцелуй. — Спасибо, тебе за то, что ты есть. Не знаю, существует ли рай или ад, бог Времени и перерождение, но я хочу встретить тебя в следующей жизни. — Какой же вы всё-таки слащавый романтик, господин Сан-Фран, — тихо смеясь говорит Эбардо, проваливаясь в сладкую дрёму, лёжа на животе Франа. Знаете, мне кажется, я чувствую счастье Оно так ярко горит во мне, Что спутать это с ненастьем Нельзя будет даже во мгле. Знаете, я будто в вас утопаю Не в силах прожить и дня Без тёплый объятий и яркого солнца, Секрет на губах, ваш храня. И видя вас, я сладость везде ощущаю, Дыханье срывается в миг. Что со мной? Я кажется, знаю. Уж больно любовью проник. Когда вы рядом становятся лучше, И боль стихает на миг. Пока я прошу вас касаться Страниц давно прочитанных книг. И я вру о том, как мне неприятны Слащавые речи, слова. Желая узнать, насколько тогда вероятны Узы горячей любви навсегда. Я всегда будто мечтаю, О том, чтобы ваша рука, всё также лежала, Мою очень сильно сжимая, Говоря постоянно слова «Навсегда». Я будто всегда умираю Встречаясь с миром невиданных грёз, В котором я лишь задуваю Свечу тех чувств не в серьёз. Я будто хочу постоянно быть рядом Сжимая в своих холодных руках, Насыщаясь невидимым ядом, Находясь в тех белых снегах. Что со мной? Я кажется, знаю. Я просто вас полюбил. За смех, за разговоры и счастье, Что ты просто так мне подарил. Я люблю тебя просто, безмерно! Не знаю, как об этом сказать, Но точно знаю, наверно — Эти чувства у нас не отнять.

***

Смотрящий склоняется над бумагами. Он прекрасно понимает, что уже через полчаса спина начнёт жалобно ныть от боли и неудобной позы, но продолжает вчитываться в собственные записи. Глаза бегают по криво написанному тексту во время толи недосыпа, толи желания поскорее закончить с работой. Но факт остаётся фактом, буквы кривые, вытянутые и несуразные перепрыгивают с одной строчки на другую и совершенно не хотят складываться в слова. А теории отказываются выстраиваться и идти вперёд, останавливаясь на одном месте, не двигаясь ни вперёд, ни назад. Посмертные слова Седрика ничего не дают, ибо будто являются набором случайных слов: флаг, шланг, шлем, фреш, белок, азбука, находится, вчера, системном, бак, блик, брошь, оброк, блюдце. Только через час тщетных попыток и режущей боли в глазах, Смотрящий устало откидывается на спинку стула, смотря на тихо потрескивающую люминесцентную лампу. Рука сама собой берёт чашку с давно остывшим кофе и подносит её ко рту. Холодная жидкость прокатывается неприятной горечью по вкусовым рецепторам и заставляет скривиться. Желудок сводит болезненная судорога, а тошнота обжигает горло, делая и так удручающую ситуацию ещё более ужасной. «Гадко, но терпимо». Смотрящий еле поворачивает голову, из-за резкого приступа головокружения. «Видимо давление упало», — устало думает он. Часы стабильно показывают четыре вечера, а значит до конца смены чуть больше чем три часа. Это не может не радовать. Хоть какой-то плюс в зарывании с головой в бумагах: не замечаешь, как пролетает время. Правда иногда, а в его случае почти постоянно, забываешь поесть, да и обо всём в принципе забываешь. Окружающая действительность в эти мгновения не имеет значение, в отличие от букв, цифр и отчётов. «А я сегодня обедал?» — задаёт сам себе вопрос Роберт, прекрасно зная, что не ответит на него. Неожиданно в дверь стучаться и, Смотрящий кинув уставшее «войдите» лениво поворачивает голову и тут же вскакивает со стула. В проёме стоит Арнир, широко улыбаясь и поправляя галстук на шее. — Не стоит, господин Смотрящий, я к вам привёл гостя, который очень хотел с вами встретиться последние несколько месяцев в более неформальной обстановке, — говорит Арнир, сложив руки за спиной и входя в помещение под непонимающий взгляд Смотрящего. — Здравствуй, мой дорогой друг! Прости за то, что прошлые разы приходил с пустыми руками — обстановка и обстоятельства явно этому не сопутствовали. Однако сегодня особый день, который мы обязаны отпраздновать, хотя повод явно такой себе, — говорит Джодах, буквально врываясь в его кабинет и чуть не сметя крыльями всё со стола. В руках Ави держит два стакана с явно хорошим кофе и коробку с пончиками, широко улыбаясь. Смотрящий сразу подмечает его волосы, которые стали на три размера короче и довольно закрытую и тёмную одежду, которую Ави никогда бы не надел: чёрные джинсы, чёрный свитер, тёмно-серое пальто и такие же ботинки. Всё ощущается каким-то неправильным и неестественным. Да и Арнир бы никогда не пришёл без видимой причины в качестве сопровождающего для его друга. Смотрящий недоверчиво щурится, смотря в глаза своему шефу, но те лишь ярко сияют. — А какой собственно повод для торжества? — спрашивает Смотрящий, следя за тем, как Джодах ставит на стол кофе и коробку. — А господин Арнир вам разве не рассказал? — спрашивает ангел, склонив голову вправо, приложив указательный палец к щеке. Смотрящий отрицательно качает головой, из-за чего глаза Джодаха буквально сияют от счастья, крылья взмывают вверх, рассекая воздух, а улыбка становится ярче и шире. — В общем, мы с господином Арниром посовещались и пришли к выводу, что мы закроем дело, — говорит Джодах, резко меняясь в лице. Улыбка меркнет, глаза затухают, голос звучит как лёд. Смотрящий молча стоит не в силах переварить полученную информацию и, просто вскидывая руки вверх, чуть ли не кричит на весь отдел: — ЧТО?!