Прости

Гребаные «чужие руки», чтоб им пусто было. Дима вжимается носом в чужую спину куда-то на уровень первого спинного позвонка и чертовски не может думать. Сережа пахнет хорошим одеколоном и немного потом — как-никак, одна из последних импровизаций этого выпуска. Сережа очень старательно изображает голосом смущение и даже будто испуг, а у Димы что-то глубоко внутри будто переворачивается от этой интонации, встает на голову и уходит на больничный. Поз каким-то импульсивным движением касается его живота, проводит вверх-вниз, Сережа удивительно естественным тоном выдает что-то про пресс-терку. Дима не слушает, ему тепло. И еще хочется иметь такую же выдержку. Удивительно метко Анфиса попадает стаканом Сереже в лоб, тот крупно вздрагивает, отшатывается назад, прижимается еще теснее. Дима на миг забывает, как дышать, агрессивно жестикулирует. Матвиенко повышает тон, и его голос, вибрацией проходясь по позвоночнику, отдается у Димы в груди. А через миг будто ничего и не было. Сережа предлагает гостье безалкогольное шампанское, Поз касается носом его плеча, смотрит как-то немного ехидно, как умеет только он. Сережа очень старается не думать. И не опускать глаза, потому что руки Димы, маячащие где-то прямо перед ним, очень живые, ловкие, будто существуют независимо от хозяина, который сейчас так близко и так блядски тепло. Сережа старается смотреть исключительно в глаза Анфисе, полностью доверяя напарнику все движения и, технически, всего себя, потому что у Димы не четвертом пальце гребаное кольцо, от которого почему-то по коже мороз. Уже потом, в гримерке, Сережа придет к нестойкому выводу, что это все из-за того, что сам он все еще не женат, даже на примете никого нет, и что все это просто страх приближающейся одинокой старости, но сейчас ему плевать. Сейчас он просто старается не опускать глаз. Анфиса красивая. Очень красивая. Дима давит куда-то между лопаток, заставляя наклониться, и Сережа смотрит ей в глаза близко, почти неприлично. Она кормит его чем-то с рук, а Матвиенко, изображая удовольствие, даже вкуса не чувствует — у него за спиной чуть подрагивающий до ужаса теплый Дима. Громко хлопает пробка, они оба синхронно вздрагивают, прижимаются чуть теснее, будто есть куда. Крупно дрожат руки, переливая шампанское через края бокалов. Дима все старается убедить себя, что скоро диффузирует с напарником исключительно потому, что через плечо хоть что-то видно из того, что он делает. Руки крупно дрожат, поднося к губам Сережи злосчастный бокал, шампанское льется по груди, пропитывая рубашку, и Матвиенко почти счастлив, что хоть что-то в этом гребаном мире сейчас может его остудить. Он смеется то ли чтобы перестать думать, то ли чтобы не показать окружающим свои слишком громкие мысли, смотрит куда-то за спину потрясающе красивой гостье. Мелким, почти неосознанным движением Дима касается губ напарника, когда Анфиса что-то сует ему в рот, это кажется естественным, даже почти не смущает. Клубника со сливками — изначально ужасная идея, у Димы все так же дрожат руки, он ничего не видит, сливки растекаются по пальцам, а потом откровенно предательски Сережа, съедая эту клубнику, языком касается подушечки… Дима выносит это стоически, а потом будто в истерике вцепляется пальцами в чужую рубашку, хватается за галстук, затягивает его чуть слишком сильно, щурится, снова вжимаясь носом в первый спинной, хватает гребаную лапшу в томатной пасте, черт знает зачем хлещет Сережу ею по лицу — что-то неприятное, жгучее глубоко внутри требует выхода хоть как-то, даже если в виде бестолковых сокращений мышц. Антон кричит, мол, давайте на этом закончим. Почти с облегчением они отстраняются друг от друга. Прохлада накрывает обоих невидимым щитом, будто броней ограждая каждого от внешнего мира. Всего на миг. Может, просто показалось. Они уходят переодеваться, все так же обмениваясь ничего не значащими усмешками, подколами, взглядами. Это должно быть весело. В этом суть — чтобы было весело и зрителям, и им. И они веселятся. Веселятся по пути за сцену, веселятся за сценой, спешно стягивая рубашки, Сережа путается в галстуке, и они смеются, будто это самое веселое событие дня. И день продолжается, продолжаются съемки, только время растягивается резиной, патокой льется примерно полвечности. — Чтоб я еще раз на это согласился, — бормочет себе под нос вымотанный Сережа в гримерке уже вечером. — На эту дебильную рубашку? — беззлобно усмехается Арс, похлопывает по плечу, — не переживай, тебе идет. Он не в обиду, он просто так шутит, и Сережа даже не откликается эмоционально, только морщит нос: — Все волосы в помидорах, блин, это отмоется вообще? — Это ж не жвачка, отмоется, конечно, — устало бормочет Дима, привычно падая на диван, чуть заметно приподнимает уголки губ, искоса поглядывая на ребят. Арс с Антоном смеются, все еще заряженные, Сережа наклонился близко к зеркалу, все разглядывая измазанные волосы, с которыми девчонки-визажисты сделали что-то такое, чтобы хорошо смотрелось в объективе. В живую смотрится паршиво. — Прости, не подумал, — негромко бросает Дима, поднимаясь наконец на ноги. — Забей, — качает головой Сережа, но вздыхает тяжело, натягивая футболку, принт на которой вызывает какой-то глуповатый смех у Антона. — Пойду хоть в раковину под воду сунусь, чтоб не совсем как дебил в метро ехать. — Шампунь дать? — почти с готовностью бросает Дима, уходя к своей сумке. — Ты с собой шаспунь носишь? — делает квадратные глаза Шаст. Арс заливисто смеется, шутит что-то про возраст и запасливость, мол, Тошеньке не понять, а Дима достает крошечный бутылек, оставленный после какого-то перелета, протягивает его Матвиенко, и тот смотрит с немой благодарностью, исчезает в коридоре. Когда он возвращается с мокрой головой и довольной улыбкой, в пустой гримерке Дима уже стоит в куртке, шарясь по карманам с отрешенным выражением лица. — Спасибо, — Матвиенко протягивает ему бутылек, в ответ получает только безразличное «Оставь себе» и сует шампунь куда-то в рюкзак. Дима машет рукой каким-то своим мыслям, сумбурно прощается и движется к выходу, замирает у самой двери, оборачивается. — У тебя капюшон есть? — будто потерянно уточняет он, чуть хмурится. Сережа замирает, поднимает на него непонимающий взгляд, качает головой. — И куда ты с мокрой башкой? — бормочет Дима, и Матвиенко думает, что этим тоном умеют разговаривать исключительно родители. Поз пробегается взглядом по пространству вокруг, стягивает с шеи шарф и, делая несколько шагов, очень спокойным движением опускает его на голову собеседника, обматывает концы вокруг шеи на восточный манер. — Мне плевать, как это выглядит, — чуть раздраженно бросает он раньше, чем Сережа успевает открыть рот, — на улице холодно, пока до метро не доберешься, чтоб не снимал. — И, будто боясь ответа, снова прощается, на этот раз выскакивая за дверь. Сережа остается один и еще несколько вечностей стоит неподвижно. От его волос пахнет Диминым шампунем, а от шарфа — его парфюмом, и от этого мысли разбегаются по самым темным закоулкам сознания — не дотянуться. Подумалось, что это глупую улыбку надо спрятать. А еще — что он обязательно еще хоть раз согласится на игру в чужие руки.