Критерий разумности - 8

Валентина Я не нахожу себе места, и даже Ли не может ничего с этим сделать, поэтому нас с ним укладывают спать под успокоительными. Заснуть иначе совершенно не выходит, и спится не очень хорошо. Я, наверное, совсем плохая девочка, всех нервничать заставляю. Но будит меня не будильник, хотя откуда здесь взяться будильнику? Меня будят ласковые женские руки, как будто мама вернулась. От этой почти забытой, но такой желанной ласки, я… плачу. Сдерживаясь изо всех сил, однако слезы-предательницы жгут глаза. — Просыпайся, доченька, — слышу я полный ласки голос, хоть он на мамин совсем не похож, только… это мамин голос. Так может говорить только мама, так гладить, так обнимать… Я распахиваю глаза, чтобы мгновенно узнать гладящую меня женщину. Это Виктория Винокурова, как и все Винокуровы, хорошо известная всему Человечеству. Но сейчас она смотрит на меня с любовью и лаской, а мне вдруг очень хочется назвать ее мамой. Оказывается, все это время мне было так плохо без этих рук, хотя я пережила же гибель родителей — почему тогда так? — Потому что тебе все равно нужна мама, — ой, я кажется, вслух спросила. А она отвечает мне, немного грустно улыбаясь. — Нам всем нужна мама, а ты все равно ребенок, хоть и взрослая уже. Я за эти дни, кажется, плакала больше, чем за последние четыре года. Я смотрю на Викторию, с трудом удерживаясь от того, чтобы назвать так, как мне хочется, и всхлипываю, просто не в силах сдержать свои эмоции. Я понимаю, что это временно, пройдет несколько минут — и все исчезнет, но мне ужасно хочется, чтобы так осталось навсегда. До боли, до крика, до воя… Сейчас я себя ощущаю маленькой, поэтому вопрос прорывается будто сам собой. — Ты теперь будешь моей мамой? — тихо спрашиваю я, стараясь задавить надежду. — Я буду твоей мамой, хорошая моя, — слышу я в ответ и вот теперь уже не могу сдержаться. Просто не в силах, потому что оказывается, я ничуть не взрослая. Она присаживается рядом со мной, рассказывая о том, что все плохое закончилось, малышка проснется и будет все хорошо. А я… со мной что-то происходит, что-то непонятное, я будто бы вбираю в себя ее образ, осознавая — она моя мама. Отныне навсегда, потому что иначе я просто не смогу жить. Мне не будет места на Драконии и в Пространстве, если не будет моей мамы. — Неожиданно, — слышу я голос Марии Сергеевны, но даже посмотреть не в силах, потому что меня мама обнимает. Мама! — Ожидаемо, Маша, на самом деле, — улыбается мама, прижимая меня к себе и таким… родным жестом поглаживая по голове. — Малышка маму и папу потеряла, когда была формально взрослой, ответственной, да только этого мало. Нам в любом возрасте очень нужна мама, а она осталась одна. И хоть муж у нее прекрасный, но не заменит он… — Я не о том, — хмыкает старшая Винокурова. — Я об импринтинге. — Значит, будет доченька с мужем с мамой жить, — мягко улыбается мне новая мама. — Малышку же потому и не почувствовала сразу, да? Холодно тебе было, маленькая? Она меня читает просто, как раскрытую книгу, а я даже сказать ничего не могу, слов у меня нет совсем. Я сегодня обрела маму! А малышка? Что обрела она? Ведь я ей даже не показала, как она важна! Плохая я! Плохая! — Ты хорошая девочка, — произносит Мария Сергеевна, присаживаясь возле кровати так, что я вижу ее глаза. — Просто неоткуда было тебе взять тепла, ведь внутри холодно было, да? — А Ли, ведь он… — я пытаюсь объяснить, что без мужа вообще бы не выжила. — А муж твой молодец, — улыбается она. — Таким сыном можно гордиться. Он все почувствовал и нас позвал, опасаясь того, что одна хорошая девочка себя до скелета обгрызет. Ли? Их позвал Ли, чтобы… Чтобы я смогла согреться, чтобы… У меня просто слов нет, чтобы выразить то, что я сейчас чувствую, а Мария Сергеевна начинает мне объяснять, как маленькой. Мама и папа часто отсутствовали по работе, но я их все равно очень любила, и когда их не стало — мой мир рухнул. Я была очень взрослой, держалась изо всех сил, а потом… Вдруг стала потерянной малышкой в теле взрослого человека. А люди вокруг этого не понимали, ну, кроме Ли. Нужно было меня согреть, но об этом никто не подумал. Поэтому я не смогла затопить котенка своим теплом, и она это, конечно же, почувствовала, ведь мы с ней так похожи. Я с этим согласна, но это еще не все, оказывается. Для котят есть специальные щеточки, их наставник придумал, потому что малышкам вылизывание — не только чистота, это еще и принадлежность, ну и немного физиологии. Главное же — принадлежность. Вылизывать может только старшая, только та, кто берет на себя ответственность за котенка. Именно поэтому она меня не восприняла, а я от этих новостей опять плачу, потому что говорили же, а я прослушала. Успокоить меня получается не сразу, при этом, поднявшись и одевшись, я стараюсь идти по коридору так, чтобы касаться мамы. Сначала я сама этого не замечаю, а затем она берет меня за руку, как маленькую, и мне вдруг становится очень хорошо на душе, очень тепло и спокойно, как давно уже не было. — Да, импринтинг, — кивает мамочка Марии Сергеевне. — Значит, было настолько плохо, и это следует учесть. Трансляцию делать надо. — Сделаем, — кивает та, а потом улыбается мне. — Меня можно звать тетя Маша, договорились, Валя? — Да, — киваю я, при этом ощущения у меня совсем не взрослого человека. Меня ведут завтракать, а там обнаруживается и Ли. Он смотрит на меня чуть виновато, но я обнимаю его и благодарю от всей души, потому что он для меня чудо сотворил, а это очень важно. Он показал мне свою любовь и готовность ради меня пойти на все. Ну вот как его не любить? Вот и он от моих слов улыбаться начинает. — Ли, а как с твоими так получилось? — интересуется тетя Маша. — Мама считает, что Валя взрослая, вот и не трогала, — объясняет муж. — Хотя любимая тянулась, но насильно мил не будешь. — Глупость какая, — вздыхает мамочка. — Вы для нас всегда дети, и вам даже в старости мамина ласка очень нужна. Кажется, всхлип получился одновременный, потому что теперь в маминых руках мы вдвоем оказываемся. И я не понимаю, откуда это знает и умеет мама? Неужели сказки про Винокуровых правдивые, и они действительно волшебники из сказок? Ведь никому прежде не было до меня дела, ну, кроме Ли, а теперь вдруг откуда ни возьмись у меня мама… Вот бы еще малышка проснулась, я для нее все-все сделаю, только бы жила! Ксия Марфуша дает мне выговориться, поглаживая меня, а потом начинает рассказывать о том, какой бывает мама. Сразу объясняет, что не о своей маме говорит, а о бабушке. Бабушка совсем не знала, что котят надо вылизывать, но стала мамой для мамы Марфуши. И она рассказывает мне, что можно просто сказать, если что-то нужно, потому что людям это неоткуда знать. — А сейчас я покажу тебе твою маму, — говорит она мне, почему-то вздохнув. — Смотри… Я вижу больницу, кровать необычную, а в ней… я? Я рассматриваю себя, не замечая поначалу, что я там не одна. Мне кажется сначала, что нет никого, но затем я вижу… Мама просто лежит на прозрачном верхе кровати и плачет. Она плачет, зовет меня, обещает обязательно найти того, кого я смогу принять, и еще что-то говорит, совершенно мне непонятное. Я смотрю на это, раскрыв рот, просто от горя моей… мамы? Тут к ней подходит еще одна женщина, обнимая, почти беря на руки, стараясь успокоить, — я вижу это, но мама не успокаивается, она тянет ко мне лежащей руки, отчего я плачу уже сама. Она меня любит! Любит! Как я могла этого не понять? Как? Сейчас я очень хорошо вижу, потому что она же плачет, как будто я… как будто меня нет. — Когда твоя мама была совсем юной, совсем недавно, — Марфуша вздыхает, — она потеряла своих родителей, они погибли. Она думала, что справится, твой папа ей помогал, но… Каждому из нас нужна мама, понимаешь? — Мамочка… — шепчу я, потянувшись к этой женщине, которая плачет из-за меня. Мне так хочется открыть глаза там, вылизать ее слезы, обнять с надеждой на то, что она меня простит. Я очень-очень надеюсь, хотя понимаю, что совсем не заслужила. Но, может быть, хотя бы ради нее мне позволят вернуться? Она же хорошая очень! — А можно мне вернуться? — тихо спрашиваю я Марфушу. — Чтобы мама не плакала? Я буду очень-очень хорошей! — Ох, котенок, — вздыхает она. — Давай пробовать тебя вернуть. Учитель, вы поможете нам? — Как не помочь таким хорошим котятам, — улыбается внезапно оказавшийся рядом учитель. — Давайте пробовать. Он объясняет мне, что я в коме. Из-за того, что я хотела убежать, я покинула свое тело, а вот вернуться теперь сложно — нужно очень сильно хотеть, а еще они меня будут подталкивать, потому что выходит, что я между мирами зависла. Что это значит, я совсем не понимаю, однако доверяю старшим, они ведь лучше знают. — Можно попробовать перетащить тело сюда, — задумчиво произносит учитель, имени которого я не знаю. — Из госпиталя, ага, — хихикает вдруг оказывающаяся рядом с ним женщина. — Здравствуй, малышка, — улыбается она мне. — Меня тетя Ира зовут. — А меня Ксия… — тихо отвечаю я ей. — Меня так мама назвала! — Мама — это важно, — улыбается мне тетя Ира. — Ты был прав, Сережа, дети друг друга не поняли, вот и вышло, что вышло. Валя напугалась жуть как! — Маму ей нашли, — кивает учитель, которого, оказывается, Сережей зовут. — Тетя Вика сама нашлась, а Валя, представляешь… — продолжает не очень понятно говорить тетя Ира. Ну она же не со мной говорит, вот и непонятно мне. — Да, малышка, — хихикает та, что держит меня в руках. — Добро пожаловать в семью. И вот тут оказывается, что у людей есть не только порода или семья, в которой все по порядку, а «семья», в которой отношения сложнее. Она объясняет мне, а я совсем ничего не понимаю, поэтому прошу не объяснять, потому что мне мама, наверное, все расскажет, ведь она у меня уже есть. Пусть я глупая и сразу не поняла, но она же есть, в точности как та неведомая девочка говорила, но об этом я почему-то не рассказываю. Ну о том, что я была в страшном месте. Я пытаюсь, но не могу, а потом меня гладить начинают, и я просто забываю обо всем. Маму показывают мне на большом экране. Она там сидит рядом с кроватью, в которой я лежу, и говорит очень ласковые вещи, а потом приходит еще один дяденька и что-то ей дает. Кажется, она совсем не хочет уходить оттуда. И даже кушать отказывается, хотя ей предлагают. Я очень-очень хочу открыть глаза, чтобы мамочку увидеть, просто изо всех сил хочу, и мне кажется, что-то начинает получаться. — Ее прививали? — интересуется учитель по имени Сережа. — Прививали, — кивает ему тетя Ира. — Сердце у нее не очень хорошо себя ведет, поэтому, когда очнется, менять будут, уже и вырастили. Я не слушаю их, хотя слышу, конечно, а просто очень хочу мамочку обнять, как хотела Марфушу, потому что думала, что она меня вылизала, а оказалось, что нет, поэтому я могу маминой быть. Я теперь навсегда мамина, потому что она меня… она вылизала, но иначе, не языком, а душой. Мне так кажется, что мама меня душой вылизала, и я ее теперь. — А малышка как? — спрашивает Марфушу тетя Ира. — А смотрите, — улыбается та и тянется меня вылизать, только я передними руками закрываюсь и не разрешаю. — Что такое? — удивляется тетя Ира. — У меня мама есть, — объясняю я ей. — Меня больше никому нельзя вылизывать, только маме! — Полагаю, это ответ, — улыбается она. — Ну тогда давай еще разок все вместе попробуем… Тут я вдруг оказываюсь в тумане, затем опять звездочки появляются, и я чувствую, что лежу. Может быть, я домой вернулась? Ну туда, где мне показали, что мамочка плачет. Я открываю глаза, чтобы увидеть ее сквозь прозрачную крышку, и тянусь к ней. Наши взгляды встречаются, и вот теперь я всей собой маму чувствую. Стеклянная крышка куда-то девается, меня облепляет что-то, но мне все равно — я тянусь к самому близкому существу на свете. Она сначала смотрит на меня так, как будто не верит, а потом протягивает руки. Мне почему-то очень сложно шевелиться, а я все равно вцепляюсь в нее и хочу ее вылизать, чтобы она не плакала. Ну слезки вылизать, потому что это мама! Я ощущаю ее совсем иначе, чем раньше, потому что сейчас знаю, вижу и чувствую — это мама! — Мамочка! — почему-то хрипло говорю я. — Не бросай меня, мамочка! Я буду самой послушной… Самой… Но она не дает мне договорить, потому что начинает целовать, прижимать к себе и опять плакать, теперь как-то совсем иначе. Она меня так бережно держит, а я будто купаюсь в ее ласке. Только это еще не все. Потому что мамочка чуть успокаивается, а потом делает что-то мне непонятное и вдруг начинает меня вылизывать. Это ни с чем не сравнимое ощущение, от которого очень тепло становится, потому что она же ради меня научилась, чтобы мне было теплее. Ну, наверное, хотя она же меня и так уже вылизала. И от этого ощущения — ласки, нежности, маминой любви, а еще от шершавого язычка, я вдруг начинаю урчать. Даже сама от себя не ожидаю, но урчу так, как никогда в жизни. Это же значит, что все хорошо?