自傷 | self-harm

Ночь разрывалась клубной музыкой, густыми и низкими басами, отдававшимися в груди каждого, кто осмелился зайти в бар. Помещение было душным от смеси запахов: дешёвого алкоголя, дымного аромата травки и каких-то манящих духов, которые пытались перебить всю эту какофонию, но лишь смешивались с ней. Неоновые лампы расчерчивали пространство резкими тенями, делая лица людей искажёнными — почти масками. Руслан сидел за угловым столиком, сжимая в руке стакан с бурбоном, который обжигал горло дешевизной. Взгляд его был невидящим, лишь иногда задерживался на мелькающих в толпе силуэтах. Данила только что исчез в направлении туалетов. Исчез так, как делал это всегда, когда внутри становилось слишком тяжело. Тушенцов знал, что за этим следует. И каждый раз внутри у него всё кипело. — Сука… — прохрипел он, чувствуя, как внутри всё бурлит. Он резко поднялся, толкнув стул, и тот скрипнул ножками по полу, еле сохранив равновесие. Толпа обступила его, но Руслан двигался быстро, целеустремлённо. Дверь в туалет поддалась с такой силой, что едва не сорвалась с петель. Внутри запах был отвратительным: резкий химозный аромат мыла смешивался с чем-то металлическим. Глаза его бегали, выискивая… И нашли. На полу у одной из приоткрытых кабинок сидел Данила. Его рыжие волосы были растрёпаны, губы бледны, словно вытертые резинкой, а под запястьями на плитке темнели свежие капли крови. Руслан замер, чувствуя, как в районе рёбер всё сжалось, а потом вскочило на уровень горла. Хотелось заорать, но голос застрял комом. — Ты это серьёзно? — ахнул он, делая шаг вперёд. Данила не ответил. Он сидел, уставившись перед собой, игнорируя всё вокруг. Вопрос друга будто пролетел мимо, отразившись от стен. — Что? — безразлично выдохнул он спустя пару моновений, что ощущались вечностью. Голос был тихим, оборванным, словно и это слово стоило ему последних сил. Руслан стиснул зубы, чувствуя, как терпение с треском лопается внутри. — Хватит, блять, этого, — бросил он, размахивая рукой, пытаясь заглушить собственную беспомощность яростью, — Думаешь, мне приятно видеть тебя таким? Тебя ведь реально накроет однажды, а я… — он оборвал себя, чтобы не сказать больше дозволенного. Данила не двигался. Даже не пытался оправдаться. Его безразличие резало сильнее лезвий, которыми он всё это время терзал свои руки. Руслан хотел, чтобы он хоть как-то отреагировал, закричал, вцепился, сделал хоть что-то, а не был этой пустой оболочкой, этой безжизненной тушей. — Да заткнись ты, — прошептал наконец Кашин своим холодным, глухим голосом. — Тебе-то что? Руслан почувствовал, как злость накатывает волной, затапливая до самого горла. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, и на миг ему захотелось ударить по стене, по этому стерильному кафелю, разбивая костяшки в кровь. Но вместо этого он шагнул ближе, грубо схватил Даню за шкирку и подтолкнул к раковине. Парень не сопротивлялся. Его тело казалось мягким, почти безвольным, но Руслан держал его крепко, как будто мог удержать на краю пропасти. Под напором воды свежие раны начали розоветь. Пальцы Тущенцова были грубыми, но движения — осторожными. Пена смыла красные следы, и только тогда Руслан осмелился заговорить. — Это дичь, ты понимаешь? — он выдавил из себя слова, их тяжесть отдавала в голосе. — Понимаю, — тихо сказал Даня. — Почему тогда? — почти крикнул Руслан. — Потому что иначе я просто сдохну, — ответ был таким обыденным, словно рыжеволосый говорил о погоде. Эти слова были знакомыми, но каждый раз давали куда-то под дых. Руслан сглотнул, пытаясь справиться с этой невидимой иглой, что пронзила его насквозь. Он молчал, опустив взгляд на руку друга, где старые шрамы наслаивались на новые. Вместо слов он поднял глаза, ловя на себе взгляд чужих. Данила смотрел на него странно — взгляд был смесью боли и пустоты, и это снова выводило из равновесия. Руслан чувствовал, как внутри нарастает что-то тягучее, невыносимое, будто удушливая змея пыталась вычеркнуть его имя из списка живых. Он шагнул ближе, а потом, не помня как, их губы встретились. Поцелуй был яростным, порывистым, будто двое утопающих судорожно хватались друг за друга в попытке не пойти ко дну. Губы Данилы оказались горячими, мягкими, но резкими, словно он и сам не знал, что делает. Руслан прижал его к себе, пальцы крепко впились в чужие щёки, боясь, что тот снова ускользнет. Их дыхания смешались в неразборчивом вихре, а вкус этого поцелуя был горьким, как давно задавленная боль. Данила сжал его плечи, притянув ещё ближе, желая раствориться в этом мгновении. Но вдруг его пальцы ослабели, а тело напряглось. Он отстранился резко, почти грубо. Взгляд метался между Русланом и чем-то, что парень явно видел только внутри себя. — Это неправильно, — выдохнул он, голос был хриплым, надломленным. — Неважно, — отрезал Руслан, хватая его за предплечье, и снова притянул к себе. Это слияние было ещё отчаяннее, глубже. В каждом движении губ чувствовалась злость, будто Руслан упрямо хотел что-то доказать. Боль, потому что всё рушилось, и отчаяние, кричащее в их молчании. Таилось там и нечто большее. То, чего Данила упорно пытался не замечать, но что заполняло всё пространство между ними, делая воздух вокруг неподъёмным. Это столкновение было диалогом и было нуждой. Данила дрогнул, но всё-таки вырвался. — Ты ведь не любишь меня, — прошептал он, и в этих словах слышалось не обвинение, а страх. Руслан молчал. Слишком много противоречий клубилось в голове, слишком много слов, которые могли только всё разрушить. Они молчали всю дорогу домой. Руслан вёл машину, стиснув зубы. Он старался не выказывать эмоций, но иногда быстрый взгляд всё же останавливался на человеке, находившемся по правую руку от него. Тот сидел, прислонившись лбом к холодному стеклу, и едва слышно напевал что-то себе под нос. Руслан узнал мелодию не сразу. Это была та самая песня, что играла в баре, когда Данила ушёл. Голос друга был тихим, до боли прозрачным, и каждая нота резала слух, потому что в ней было слишком много тоски. — Я слишком устал, чтобы притворяться, — вдруг сказал Данила. Его голос был спокойным, в нём читалось безразличие. Руслан резко повернул голову, но взгляд Дани оставался устремленным в никуда. — Ты ведь всё равно не останешься, — добавил он, не дожидаясь ответа. — Не останусь? — Руслан резко ударил по тормозам, заставляя машину остановиться посреди пустой дороги. Он развернулся к другу, в его взгляде горело что-то непримиримое. — Я уже сколько лет остаюсь. Сколько ещё нужно? Данила пожал плечами. Его глаза были стеклянными, пустыми, и это жгло внутренности сильнее, чем любая ссора. — Не знаю, — едва слышно ответил Даня. — Ты делаешь вид, что тебя ничего не волнует, но это ложь! — вспылил Руслан, сжав руль так, что костяшки побелели. — Ты боишься. И вместо того, чтобы бороться, ты просто отказываешься жить. Это пиздец, Дань. Данила не ответил. Его рука потянулась к Руслану, дрожащая, будто он не мог заставить себя завершить движение. Руслан видел это, видел эту нерешительность, и внутри всё сжималось. Они оба были на грани чего-то невообразимого. — Я не могу без тебя, — прошептал Даня наконец. Руслан выдохнул, закрывая глаза, чтобы хоть на секунду успокоить вихрь эмоций, рвущий его на части. — Я тоже, — грубо сказал он. Голос звучал надломленно, но парень знал: это правда. Они добрались до квартиры в полной тишине. Данила был первым, кто переступил порог, неохотно, словно тянул себя за невидимую нитку. Руслан захлопнул дверь и остался стоять, наблюдая, как друг опускается на диван. Свет в комнате был тусклым, отражая их состояние. — Ты не сломаешь меня, — сказал Руслан, подходя ближе. Его голос был напряжённым, но не громким. Данила посмотрел на него, и во взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление. — Я не пытаюсь. — А ты хоть что-то пытаешься? — Руслан бросил резкий взгляд, его руки сжались в кулаки. — Ты хоть раз пытался выбраться? Сделать хоть что-то, чтобы не погружаться в это дерьмо снова? Ответа не последовало. Даня просто смотрел на него. Смотрел с болью, со страхом, с той самой пустотой, что убивала изнутри. Руслан не выдержал. Он сделал шаг вперед, схватил Даню за ворот футболки и притянул к себе. — Я не могу просто смотреть, как ты разрушаешь себя. Не могу и не буду, — сказал он, и голос его сорвался. Данила наконец поднял руку, коснувшись лица напротив. Их взгляды встретились, и в этот момент не было слов. Не было оправданий, не было боли — только притяжение, которое разрывалось между ненавистью и любовью. Руслан склонился ближе, и в следующую секунду их губы снова встретились. Этот поцелуй был другим — более глубоким, требовательным, как будто они оба пытались через него сказать то, что не осмеливались произнести вслух. Данила сжал пальцы на олимпийке Руслана, притянув его ближе, вместо того, чтобы отстраниться. Он позволил себе раствориться в этом моменте, в этих крепких руках, которые ни разу не давали полностью утонуть в пустоте. Тушенцов не отрывался, дышал тяжело, будто в лёгких не хватало воздуха. Он крепко сжимал ткань футболки приятеля, чувствуя, как напряжение, злость и боль застряли где-то на кончиках губ. Этот поцелуй был больше, чем обычное прикосновение — это был вызов, попытка понять, услышать, удержать. Данила первым разорвал контакт, отпрянув назад, но только на мгновение. Его глаза встретились с глазами Руслана — взгляд острый, наполненный чем-то одновременно пронзительным и сломанным. — Ты думаешь, что это что-то изменит? — прошептал он на выдохе. Голос дрожал, но в нём читалось сопротивление. — Да, изменит, — Руслан почти выплюнул слова, хватая его за шею, большим пальцем касаясь пульсирующей жилки под подбородком. — Если не для тебя, то для меня точно. Он снова прижался к чужим губам, теперь уже требовательнее. Тот замер, будто пытаясь сопротивляться, но это длилось недолго. Его руки, сначала слабые, прижались к плечам Руслана, а потом, словно сдавшись, скользнули вниз, вцепившись в текстиль. Поцелуй был жадным, на грани грубости. Руслан провёл руками по чуть дрожащим плечам рыжей бестии. Пальцы дрогнули, цепляясь за ткань, а потом пробрались под футболку, касаясь разгорячённой кожи. Дыхание обоих становилось всё более обрывистым, неравномерным. Данила откинул голову назад, когда Руслан скользнул губами вниз, оставляя влажную дорожку на его шее. — Чёрт… Руслан… — выдохнул он едва слышно, хватая того за затылок. — Что? — сорвалось с уст Руслана, голос был низким, надломленным. Он чуть прикусил кожу возле ключицы, оставляя едва заметный след. — Ты этого не хочешь? Данила шумно выдохнул, молчал. Руслан поднял голову, встретил его взгляд. Он почти пронзал насквозь своей болью, растерянностью и какой-то безысходной страстью. — Скажи это, — потребовал Руслан, хватая его за лицо, пальцами обхватив скулы. — Скажи, что я должен остановиться. — Ты всё равно не остановишься, — хрипло ответил Данила. Его губы дёрнулись в слабой, горькой усмешке, а в глазах читалась искра вызова. Руслан хотел ответить, но слова застряли в горле, растворяясь в сухости воздуха. Вместо них он снова притянул Данилу к себе, пальцы сильнее вцепились в мягкие, едва влажные волосы. Движение было почти болезненным, но в поцелуе читалась совсем иная энергия — нежность, будто вырвавшаяся наружу вопреки враждебности, рвавшей их обоих на части. Его губы, горячие и требовательные, словно говорили больше, чем он когда-либо смог выразиться словами. Когда Руслан отстранился, дыхание вырвалось из его груди рвано и тяжело. Данила смотрел на него с угрозой и приглашением, тлеющими в глубине глаз, цвет которых смахивал на бутылочное стекло. Такие родные и такие чужие… — Ты держишься из последних сил, — произнёс Данила, когда Руслан едва отстранился. Голос, звучащий низко и вязко, можно было сравнить с мёдом. Только этот мёд обжигал, застревал внутри. Руслан нахмурился, в его взгляде сверкнуло раздражение, и он резко мотнул головой, как будто слова Данилы больно ударили куда-то вглубь. — Молчи, — коротко бросил он, в следующее мгновение рывком стягивая с друга футболку, — Я тебя не отпущу, понял? Его движения были хищными, порывистыми, но лишёнными грубости. Пальцы сжались на обнажённой коже Данилы, боясь отпустить, потерять. Только не опять. Тепло ладоней оставляло за собой горячие следы. Данила не стал сопротивляться. Он лишь выдохнул, прикрывая глаза, в попытке отгородиться от всего, что происходило. Руки дрожали уже меньше, чем мгновение назад. Медленно, нерешительно, они сами потянулись к молнии кофты Руслана, осторожно дёрнув её вниз. Движения были неуверенными, такими трепетными, но за ними скрывалась тихая и настойчивая решимость. Руслан вздрогнул от этого прикосновения. Он не остановил его, не отстранился — наоборот, наклонился ближе, так, чтобы Данила мог разглядеть каждую черту его лица. Тёмные глаза вспыхнули гневом, болью, чем-то глубоким и сокровенным, чем-то, что он всегда прятал под толщей равнодушия. — Почему ты меня ненавидишь? — прошептал Данила. Его голос прозвучал как-то по-детски наивно, и в нём звучала растерянность, болезненно контрастировавшая с той смелостью, с которой он держал взгляд Руслана. Тущенцов выдохнул. Губы скользнули по линии челюсти Данилы, едва касаясь кожи. — Потому что люблю, — ответил он еле слышно, разбивая тишину их мира на осколки. Эти слова повисли между ними, заполнив всё пространство вокруг. Кашин почувствовал, как внутри что-то обрушилось, закружило его в бесконечный водоворот. Грудь болезненно сжалась, но он не стал говорить. Да и ответить ему было нечего. Вместо этого он сделал единственное, что казалось правильным в этот момент, — придвинулся ближе, позволяя их телам говорить за них. Стоны неумолимо просачивались в каждую щель помещения. Каждое прикосновение, каждый вздох, каждый взгляд — всё это стало молчаливым диалогом, насыщенным противоречиями и невысказанными эмоциями. Их движения, всё ещё неуклюжие и осторожные, пронзали воздух необходимостью. Это была не только страсть, не только боль. Это было их единственное спасение. — Тише… — едва выдохнул Тушенцов, когда из груди Данилы вырвался очередной хриплый стон, но сам тут же прикусил губу, почувствовав, как чужие ногти впиваются в кожу. Их тела двигались, будто в ритме давно забытой мелодии, которая существовала только для них двоих. Каждый выдох, каждый судорожный вдох, каждый дрожащий жест соединял их всё крепче, словно два разрозненных осколка наконец нашли свою цельную форму. Их кожа — обжигающая, как пламя — соприкасалась, что грозило сжечь обоих дотла, но они не могли остановиться. Не хотели. — Руслан… — голос Данилы дрогнул, когда тот наклонился и оставил засос на его ключице. — Ты меня… с ума сводишь. Тот резко втянул воздух и поднял голову, а ладони крепче сжались на спине друга; губы изогнулись в слабой, но дерзкой ухмылке. — Ещё скажи, что тебе это не нравится, — тихо прошептал он, проводя кончиком языка вдоль свежего следа, из-за чего Кашин содрогнулся от наплыва мурашек. Руслан чувствовал, как удары его сердца смешиваются с тихими, прерывистыми звуками, что срывались с губ Данилы. Он смотрел на друга, на его полуопущенные веки, на слегка прикушенную губу, из которой сочилась капелька крови, и что-то внутри неуклонно ломалось, превращаясь в раскалённый ком. Все слова, все страхи, вся боль — они растворились, оставив после себя только это мгновение. Мгновение, где больше не существовало пустоты, одиночества, вины. Только их дыхание и дрожь тел, что теперь принадлежали друг другу. Данила в ответ скользнул губами по шее Руслана, оставляя отметины, что быстро превращались в тёмные пятна. Тот вздрогнул, не сдержав рваного всхлипа. — Ты сам начал, — тихо, с усмешкой прошептал Данила, но в его голосе слышалась слабость. Кашин, почувствовав горячие ладони Руслана, что будто намертво вцепились в его талию, судорожно выдохнул. Казалось, что кости вот-вот треснут. Его голова бессильно упала на плечо друга, но вместо того, чтобы чувствовать себя слабым, он вдруг ощутил, как сила наполняет его изнутри. Сила не разрушать, а сражаться. Быть. Жить. Их движения стали замедляться, становясь глубже и осмысленнее. Данила прикусил губу, стараясь сдержать очередной стон, но от собственного прикосновения к коже Руслана губы сами собой разомкнулись. Ощущение друга, находящегося в нём, заставляло его сознание плавиться и взрываться одновременно. Он не знал, что сильнее сводило с ума: физическая близость или то, как Руслан смотрел на него в эти моменты. Руслан, в свою очередь, не мог оторвать взгляда от лица Данилы. Он жадно ловил каждую эмоцию: слабую улыбку, дрожь век, судорожный вздох, когда его прикосновения достигали самой чувствительной точки. Каждое движение, каждое шёпотом вырвавшееся имя лишь усиливало то тепло, которое сжигало изнутри, банально сводило с ума. Когда Данила выгнулся навстречу, Руслан почувствовал, как его собственное дыхание сбилось, а тело наполнилось новой волной напряжения. Его рука скользнула по спине друга, а затем легла на его бедро, мягко сжимая кожу. Где-то между этими прикосновениями и взглядами границы между ними попросту стёрлись, превратились в пыль. Их дыхания слились в одно, их сердца били в едином ритме, и казалось, что даже лёгкие теперь работают сообща, впуская в себя этот тяжёлый, вязкий воздух, наполненный чем-то новым. Тем, чего они оба боялись, но без чего уже не могли существовать. — Ты всё ещё думаешь, что я тебя ненавижу? — выдохнул он, кладя свой лоб на лоб Дани. Вопрос звучал твёрдо, но в нём можно было услышать лёгкую дрожь. — Нет, — еле слышно ответил Данила, его рука неуверенно легла на затылок Руслана, пальцы перебирали короткие волосы. — Но от этого легче не становится. Они много не говорили. Не было смысла — жесты, движения были громче любых слов. Это был язык, который они только начинали понимать, но он казался им единственно возможным. Когда всё затихло, оставив за собой лишь рваный шёпот и тепло двух тел, Данила осторожно поднял голову. Его взгляд встретился с тёмными глазами Руслана, и в них вдруг исчезли привычные холод и ярость. — Ты всё ещё здесь, — тихо сказал Данила, будто не верил своим глазам. Руслан провёл пальцами по его растрёпанным волосам и наклонился, чтобы поцеловать парня в лоб — мягко, едва заметно, но с такой нежностью, которая разорвала бы сердце, будь оно ещё целым. — И буду, — выдохнул он, стараясь запечатлеть этот момент в памяти. — Я никогда не позволю тебе уйти.