Изломанные отражения

Мидори грезит. В ночи бывает часто, когда сон медленно подступает к пяткам из едва приоткрытого окна. Дует холодный воздух, и она, кутаясь сильнее, переворачивается на бок. Эфемерное состояние, распавшееся на тысячу кусочков реальности и соединённое проволокой осознанности. Белое пространство. Мидори возвращалась к нему столько, сколько себя помнила. Оно буквально слилось с ней, вливая через зрачок свою милую пустоту. После возникал сон — длинный, очень длинный сон. Он был черно-белым, но ощущался правильнее, чем настоящая жизнь. Мидори в нём распласталась на тёплом песке, пока лучи солнца отражались от радужки. Её спину щипали и кусали. Позвоночник вывернулся на сто восемьдесят градусов, а лопатки невыносимо болели. … Мидори просыпается. Вот только двинуться не может. На лёгкие будто давит валун, лишь кончики пальцев скользят по простыни, пытаясь ухватиться хоть за что-то. Стонет сдавленно, потому что крик застревает в глотке. Пространства больше не существует — оно сжалось в одну едва различимую точку и улетело вверх, будто отпружинило от чего-то более значимого. Вершина превосходства. Грань величия, перетекающая в закатанные глаза. Мидори старается не смотреть никуда, ибо любопытство здесь самый настоящий грех, за который наказывают необъятным страхом. Её руки крестом поднимают в воздух. Она чувствует хватку на предплечьях, но отстраниться не в силах — тело налилось свинцом, а в каких-то частях онемело вовсе. Больно, очень ведь больно. Позвонки зудят адски, неплохо было бы распороть тебе кожу и почесать каждый. Ей шепчут что-то неосязаемо и почти неслышно, аккурат дёргают за ногти, желая вырвать пластину вместе с мясом. Она падает ниц окончательно — это цикл глухих воплей. Нужно думать о хорошем, о чём-то тёплом, что застелет рассудок, о добре, чьи корни пока не засохли полностью под эпидермисом. Это единственный способ разорвать круг самостоятельно. Но Мидори нравятся её страдания, хотя бы по той причине, что она их заслуживает, а потому наказывает себя бездействием. Терпи и бойся. Ведь это всё, чего ты боишься в своей жизни — блядских кошмаров наяву. Ей сжимает горло когтями, впиваясь в сонную артерию, где рождается первородный страх. Так ничтожно переживает за свою жизнь, что самой почти смешно становится. Но через мгновение всё улетучивается — пропадает, словно дымка, стоит лишь кому-то опустить голову на её плечо и перекинуть на живот руку. Сначала она подумывает схватить стоящую вблизи вазу в качестве защиты, но потом до носа доносится знакомый запах. Лекарственные мази вперемешку со свежим одеколоном. Из нового — аромат кофейных зёрен. Мидори сцепляет зубы посильнее, пытаясь отдышаться окончательно, и пальцами перебирает мягкие пряди волос. Вопрос, какого чёрта Ойкава спит в одной кровати с ней, остаётся открытым до утра. А до тех пор можно воспользоваться его неосознанной тактильностью. Правда, уснуть с чужим дыханием на шее ей не удаётся ещё долго.

***

Переплетаются гортензии двух сумасбродных тел. Сдёрните с них кожу — перечислить отличия не составит труда, мало их слишком. У обоих в лёгких воды с избытком: один тонет по собственной воле, но тянется к налившейся светом звезде, другой же нравится задыхаться, пуская на поверхность пузырьки последнего воздуха. Оба неисправимы. Оба фальшивы. Мидори стаскивает его руку со своей шеи и разминает спину, осматриваясь кругом — она здесь раньше не была. Светлая, не особо большая квартирка: на тумбочке рядом стоят электронные часы и ваза с лилиями, слева окно, зашторенное бирюзовым тюлем. Мидори морщится, матерясь себя под нос. Бошка болит бешено, будто бы продолбили две сквозные дырки и сунули сквозь мозг металлический стержень. Во рту сухо очень, но в конечностях слабость — встать не получается ни с первой попытки, ни со второй. Блядство-то какое. Приходится идти на крайние меры. — Ойкава, — она теребит друга за плечо, но его голова, как смиренно лежала на её груди, так и продолжает лежать. Даже когда спит такой же прилипчивый, как ручная обезьянка. — Тоору, мать твою, проснись. Он мычит ей в футболку, вновь устраивая свои длинные лапти на шее, а затем касается подушечками пальцев холодной кожи. Это действует на него как пробуждающий душ с утра пораньше — Ойкава вскакивает и, наконец, разлепляет сонные глаза. Их переглядки длятся около десяти секунд, прежде чем он перекатывается на другую половину кровати с протяжным вздохом. — Принеси мне воды, пока я тут окончательно не сдохла. — Совсем плохо? — Да нет, мне просто ахуенно! — она чуть ли не рычит на него, окончательно стаскивая с себя одеяло. — Какого чёрта ты вообще забыл со мной в одной постели? — Не мни простыни сильно, умоляю. Только вчера погладил, — Ойкава предпочитает игнорировать её агрессию, хмыкает лишь вымученно. — И если интересно, это моя кровать. Ночью ты отказалась домой ехать, да и я тебя в таком состоянии одну оставить не мог — опять бы что-то натворила. Пришлось ко мне тащиться. — Я бы лучше на диване дрыхла, чем с тобой. — Именно поэтому первым делом ты улеглась на кровать и попросила обнять тебя во сне. Мидори показушно цыкает и берёт с тумбочки телефон, врубая фронтальную камеру — лицо не так уж и сильно опухло, могло быть хуже. Она скользит пальцем от скулы до шеи, замечая багровое пятнышко на бледной коже. Тут же кидает взгляд на помятого Тоору, который уж больно усталый. — И всё? — Что «всё»? — Минута осознания. Ойкава переводит внимание на засос и закатывает глаза, сразу пряча краснеющее лицо в подушку. — Не дури ты, а. Я бы тебя пальцем пьяную не тронул. Это подарок от твоего ночного дружка, ему спасибо говори. И себе — что я не успел ему нос разбить. — Вода, Тоору, вода. Она с едва заметной улыбкой наблюдает, как парень быстрее натягивает лежащую рядом футболку и убегает на кухню. А после вздыхает тяжело — проблем набралось по самое горло. Но Мидори была бы не Мидори, если бы не решила забить на всё это огромный хер и умоститься в кровати поудобнее. Сегодня воскресенье — есть время восстановить силы, ибо завтра она хотела и на уроках появиться, и на тренировку волейбольного клуба сходить. И всё же размять конечности стоит: Изуки с шипением принимает сидячее положение и удивлённо замечает, что проспала целых двенадцать часов. За последние полгода это рекорд, отсюда и слабость в теле. Стакан появляется сразу у её рта — Ойкава, заметив, как у подруги до сих пор дрожат руки, решает сам напоить. Ещё разобьёт и порежется. Отличное просто утречко выйдет. У Мидори же от этого активизируются не самые приятные воспоминания о прошлом вечере, но она лишь хмурит брови. Никогда за всю свою жизнь не позволяла себе такого, даже будучи пьяной вдребезги. А тут ещё и с будущим соперником. Довольно обаятельным, кстати. Тоору кладёт ей в ладонь таблетку, и Изуки сразу сует в рот, надеясь, что та от похмелья. — Один живёшь теперь, значит. В средней школе она часто проводила время у Ойкавы дома — мама друга очень любила, когда Мидори приходила к ним, и всегда пекла вкусные мясные пирожки. В начале было очень неловко из-за такого гостеприимного и доброго отношения — даже лишний раз высовываться из комнаты Тоору не хотелось. Но вскоре Изуки очень прониклась к этой замечательной женщине, которая так сильно заботилась о сыне и его приятелях, всегда оставляла одних, когда считала нужным. Втроём, включая Иваизуми, они садились за какой-то фильм или приставку. Иногда просто делали все вместе домашку, подтягивая друг друга по отстающим предметам. — Знакомая сестры квартиру сдавала и предложила, сам не планировал пока что съезжать, — Тоору пожимает плечами, после чего плюхается на кровать вместе с телефоном. — Но отсюда ближе до школы и парка с волейбольной площадкой. В выпускной год времени вообще в обрез. — Тогда я подарю тебе нормальные шторы на новоселье, — ибо Мидори уже не знает, куда деть свои глаза, чтобы те не истекли кровью от такого большого количества света. В чём смысл такой вещи, как тюль? В её комнате, да и во всём доме, всегда кромешный мрак. Она уже привыкла, а потому не стукается каждый раз мизинцем о внезапно возникшую из воздуха тумбочку. Тоору на эти слова хихикает — давно уже не слышал таких привычных ворчаний подруги. — С Хаджиме же не стали из-за этого реже видеться? — О! Ты бы знала, как Ива-чан обрадовался новости о моём переезде, — он кидает телефон на подушку, переворачивается на спину и разминает затёкшие кисти. — Бросался словами типа «наконец-то я перестану видеть твою милую мордашку двадцать четыре на семь». Вот только долго не выдержал и теперь почти каждый день ночует на моём диване. Вместо «милой мордашки» очевидно подразумевалось другое слово, но Тоору, видимо, посчитал это слишком оскорбительным, чтобы произнести вслух. Изуки плотно сжимает губы — ещё не хватало расплыться в улыбке снова, а то точно за сердце хватит. Пульс за эти два дня и так множество раз подскочил выше нормы. — Я в душ хочу пиздецки. — А нечего было сосаться и вытворять всякое с незнакомым парнем в туалете убогого клуба, — нет, он точно издевается, потому что по-другому Мидори просто не может расценить эту ухмылочку на лице Ойкавы. — Конкретно тебя, если что, я не осуждаю. — Как много я тебе вообще рассказала, пока мы ехали сюда? — Абсолютно всё, — смеётся, скотина, даже не скрывая. — Знаешь ли, ты очень разговорчивая, когда под градусом. Но не волнуйся, это будет нашим секретом. После вполне серьёзного боя на подушках Мидори наконец идёт в ванную, где только щас замечает чужие серые шорты, довольно туго завязанные на бёдрах. Стены комнаты слышат достаточно матов, пока она пытается разобраться с ебучими шнурками. Наконец одежда падает на холодный кафель, а горячие капли пронизывают кожу, впитавшую так много прикосновений. Изуки думала, нет, Изуки была уверена, что наутро почувствует себя мерзкой и грязной куклой, но на душе так легко, будто ничего и не произошло. Подушечки пальцев горят — до сих пор помнят контраст. Так странно. Мидори сразу же меняет температуру воды, ибо потушить пожар внутри себя просто необходимо. Бред, всё это глупый бред, который стоит выцарапать когтями с сетчатки глаза и ножом соскоблить с поверхности тела. Никаким образом это не должно сказаться на скором тренировочном матче с Некомой. Иначе пиши пропало. Но она всё же усмехается устало, скатываясь по плитке — мышцы ослабли, да и ноги полностью перестали держать. Весь этот её напыщенный контроль оказался до безумия хрупок, а самое ужасное, что Изуки сама пробила собственные ледяные стены. И нет, не из-за какой-то возникшей симпатии. Такого быть даже не могло. Скорее, от желания хоть на минутку забыться и пустить свою жизнь на самотёк. От желания развалиться и осколками собраться вновь. Но Мидори цельная — она осматривает тело в надежде заметить хоть один отломившийся кусочек. Всё в порядке, фарфор не треснул, ещё не нужно отдавать в ремонт. Становится даже немного паскудно от никудышных самокопаний, и она несильно прикладывается лбом о стену, желая перестать думать вообще. Мысли — рассадник заразы, если их вовремя не приструнить, то они разойдутся швами по всему телу и обернутся белыми хризантемами на ладонях. А это гибельно. Мидори мягко стирает капли воды с белоснежных локонов пушистым полотенцем и заходит на кухню, где уже вовсю хозяйничает Ойкава. Она уже достаточно давно не видела домашней еды — сама готовить не любит, а потому питается различными доставками и лапшой из круглосуточных магазинов. Дядя, конечно, говорил, что для тонуса мышц нужно употреблять более полезную пищу, но ей, честно говоря, совершенно безразлично это. И всё же от запаха тостов с авокадо морщинки на её хмуром лице разглаживаются. — До сих пор не могу смириться с тем, что ты вернулась, — Тоору не поворачивается к ней, лишь тяжело вздыхает, опираясь на тумбочку. — И, с одной стороны, правда хочется злиться на тебя, потому что я имею полное право на это. Сама знаешь. Конечно, Мидори знает: мало того, что настоящие друзья не поступают подобным блядским образом, так и Ойкава сам по себе принимает всё слишком близко к сердцу. Тем более от близких. Он любит гиперболизировать собственные чувства и вываливать все обиды прямиком на стол, не давая даже шанса оправдаться. Потому Изуки и удивилась его спокойной реакции в тот день. Сдерживался? Вряд ли. Тогда в глазах напротив сияло настоящее принятие всей ситуации и готовность простить эту дурацкую выходку. — Особенно после встречи с Кагеямой. На скамейке я даже не воспринял твои слова про команду всерьёз, но во время матча представил тебя в рядах Карасуно и чуть ли не возненавидел. Представляешь? Ойкава Тоору всегда был странным парнем. Он строил из себя глупого и флиртующего идиота, но на деле таким не являлся. Ребячество и некая беспечность, хоть и были его особенностью, вот только Мидори понимала прекрасно: прикреплённая степлером к щекам улыбка — всего на всего защитная реакция, которая однажды треснет. Ойкава Тоору всегда был странным парнем. Аксиома некая, как и у неё, пришитая к подкорке мозга. Ему трудно давалась искренность даже с друзьями, потому что он попросту привык притворяться, привык огребать подзатыльники от Ивайзуми и удары в нос от Изуки. Привык-привык-привык выдавать себя за того, кем всегда хотел быть. Ненавидеть ведь легче, нежели принять и понять. И всё же, Мидори в Тоору зацепило не это — ей понравилось его противоречивость и желание идти против всего мира. Они оба были интересны друг для друга как необузданные стихии, которые каждому хотелось покорить и приручить к своей ладони. Изуки облокачивается на косяк двери, складывая руки на груди. Молчание. И всё же Ойкава мог врать даже Иваизуми, самому себе. Но ей? Разве это возможно? Он поворачивается наконец лицом к лицу — глаза в глаза. У неё радужка магмой обливается на солнечном свете, взрываются вулканы, хороня под пеплом бескрайние поля, пока зрачок плывёт. Мидори смотрит так, будто все мысли его на поверхности, и озвучивать очевидное уже нет смысла. Смотрит по-родному. Да, очевидно ведь — Ойкава Тоору всегда был и остаётся странным парнем, но привязанность красной ниткой обвилась вокруг его указательного пальца. Мидори не понимала многого в чувствах друга — после поражений, после стычек с Кагеямой, после бесконечных тренировок. И всё же её рот всегда выдавал такие правильные вещи, а рука тянулась вниз — помочь встать после очередного падения. А потому… — Не могу ненавидеть тебя. Мне тоже трудно понимать, что у тебя в голове, почему ты поступаешь именно таким образом, а не иным, — Ойкава подходит ближе и касается лбом плеча подруги. — Но я готов принять любой твой путь. Он отлично знает, как сильно дорог для Мидори, как дорог ей Иваизуми. И ещё отлично видит, насколько её личность исковеркалась, пока Изуки пыталась сделать выбор в пользу себя. Не признает она никогда свою привязанность — ни им, ни собственному отражению в зеркале. Но, глядя через сетку на волейбольной площадке, будет извиняться миллионы раз в своих мыслях. Потому что правда станет сожалеть — это её первые друзья. Мидори обнимает Тоору за плечи. — Я же уже говорила, что не люблю твою постоянную драму. А он смеётся устало, зарываясь носом в мокрые после душа волосы. Пахнет его шампунем. Спустя пару минут таких необходимых объятий оба садятся за стол завтракать уже остывшими тостами. Тот факт, что Мидори несильно любит традиционную японскую кухню, Ойкава приметил практически сразу после знакомства: тогда он предложил на обеде разделить с ним бенто, а она отказалась и купила в автомате сэндвич с курицей, который, кстати, довольно быстро развалился в её руках. Зато теперь было понятно, что ей нравится, а потому со следующего дня и до окончания средней школы в рюкзаке Тоору всегда было по два контейнера с едой. — Значит, на этой неделе у вас запланирован тренировочный матч с Некомой? — он отходит к холодильнику, чтобы достать лёд, а после закидывает пару кубиков в кружку чая Мидори. Сам пьёт разбавленный водой кофе. — Удивлён, что ты собираешься играть. В прошлом году у Сейджо и кошек был тренировочный матч, который они сыграли в три сета, но в итоге продули. Даже вспоминать об этом неприятно. — Карасуно для меня новая команда, перед началом межшкольных соревнований надо хотя бы раз сыграть с ними в полном составе, — отвечает Мидори, пожимая плечами. — В Китагаве Даичи все подстраивались под меня, и на том строилась атака. Здесь же легче просто войти в их ритм. Я не собираюсь проводить на площадке слишком много времени. Ойкава прекрасно понимает, о чём идёт речь. — Уже смотрела их игры? — делят одно пристрастие на двоих. Мидори на его вопрос кивает, откусывая яблоко. — И что думаешь? — Думаю, нам пиздец, — красноречиво, но, справедливости ради, она всегда здраво оценивает возможности команды. — Некома гибкие и в плане защиты, и в плане атаки. У них есть чёткая тактика, которой игроки придерживаются на протяжении всего матча. Карасуно же, наоборот, довольно сумасбродны в этом плане, и не у всех с приёмом мяча нормально. — У них есть ты и сумасшедшие первогодки, — последние слова Ойкава произносит с наигранным пренебрежением, на что Мидори усмехается. — Не знаю, насколько лучше ты стала играть, но раз хочешь дойти до финала и разгромить Шираторизаву, то наверняка уверена, что сможешь это сделать. Он никогда не смел её недооценивать. Мидори и так была хороша в волейболе до тренировок в Америке — ей досталось для этого идеальное тело, рост, склонность к анализу и потрясающая выносливость. Выигрыш в генетической лотерее сто процентный, что даже завидно становится. И всё же, как бы она ни ненавидела признавать это, приходилось оттачивать навыки до блеска, захлёбываясь в поте после тренировок, и прыгать всё выше и выше своей головы. О Киоши Изуки, её дяде, Ойкава узнал от новостного канала, а не от собственной подруги, кстати — тогда тот был восходящей звездой в американской волейбольной лиге, позже став тренером в каком-то знаменитом клубе. До сих пор у многих на слуху. Поэтому даже представить сложно, через какой ад прошла Мидори за этот год разлуки. Тоору скользит взглядом по мышцам её рук, которые вырисовываются сквозь обтягивающую ткань спортивной футболки. Не посчастливиться принять силовую подачу от такой лицом — сразу шею переломишь. — Что насчёт этого твоего Куроо? — между прочим интересуется, потому что вчера пьяная Изуки была явно встревожена, что её собутыльник оказался будущим соперником, а она, дура, даже не поняла сразу. — Во-первых, он не мой, — Ойкава улыбается на эти слова, и, к его счастью, рядом даже не оказывается никаких предметов, которые Мидори могла бы кинуть в ебало напротив. — Во-вторых, на кой чёрт мне вообще думать о нём? Тетсуро ставит хорошие блоки, но я видела подобные на национальных ещё года два назад. Меня этим не удивишь. — А мне показалось, он тебе понравился, — Тоору до сих пор так считает, потому что раньше никогда не видел её такой с другими парнями. — Тоору, меня не интересуют отношения, если ты об этом. — Просто хотел узнать, стоит ли мне к тебе подкатывать или твоё сердце уже занято, — он подмигивает игриво и заливается смехом, когда Мидори сжимает челюсть. Как же она ненавидит эти шутки. — Флиртующий ублюдок. — Это точно. Совсем недавно ныл мне, что девушка бросила, а сейчас уже чешет свои яйца с другой, — Изуки с Ойкавой от неожиданности чуть ли не вскакивают со стульев, одновременно поворачиваясь в сторону коридора — в проёме двери стоит Иваизуми, и во взгляде его яро метаются молнии. — У вас, придурков, дверь не закрыта. — Ива-чан, твой комментарий про яйца был ужасно пошлым и мерзким. Научись уже не подслушивать чужие разговоры. Но Хаджиме игнорирует Ойкаву. Хаджиме сейчас интересует лишь без вести пропавшая подруга, которая беспристрастно кусает яблоко, смотря в ответ. Готова принять любой его выпад, а если потребуется — даже ударить в ответ. Так умело маскирует свой шок и волнение, что даже тошно становится. В средней школе они сошлись не сразу: сначала полностью игнорировали существование друг друга, разговаривая только с Тоору. Ивайзуми постоянно боялся, что эта «новая знакомая» втянет их в свои драки со всеми неугодными, да и вообще считал её избалованной девчонкой с неподобающим поведением. Общественное мнение о Изуки тоже сыграло свою роль — связываться с ней просто не хотелось, а о чем-то говорить тем более. Мидори же просто не считала Хаджиме интересным. Ну, существует рядом с Ойкавой какой-то балбес, который дохуя пиздит на неё, и какой от него прок? Один раз они даже сцепились в пустом спортивном зале, пока общий друг отходил налить воды в бутылки: Изуки нехило приложила его затылком об пол после очередного комментария про её семейку, и те катались по паркету, пока Тоору не прибежал. Иваизуми никогда пальцем девушек не касался, но она была исключением — в любой момент готов был разбить нос, дай только повод. И, впрочем, мазохистка-Мидори после этого к нему и оттаяла. Оба сидели на ступеньках у дверей волейбольного клуба с разукрашенными мордами, на которых красовались пластыри со звёздочками. Изуки тогда сказала: «Мне нравится ваша с Дуракавой дружба». Иваизуми ответил: «Тогда отвали от нас двоих». Она рассмеялась — впервые искренне, — и пластом улеглась, раскинув руки по обе стороны. — Я не хочу снова быть одна. Ему не стало её жаль ни разу, но эти слова на сто восемьдесят градусов перевернули образ Мидори в голове. И взгляд этот пробирающий до чёртиков заставил его поёжиться, но всё же вздохнуть с облегчением. В конце концов, Иваизуми Хаджиме всё время просто защищает своих близких, а тут под крыло попал ещё один психологически нестабильный ребёнок, ненавидящий весь мир. Он просто не может на него злиться. Винит только себя — за то, что не обратил должного внимания. За то, что не зацепился клешнями в глотку и не вытащил правду наружу. Но это не означает, что Иваизуми не собирается надавать поучительных подзатыльников, а потому подлетает к ней быстро и, схватив за ворот футболки, заставляет подняться. Мидори даже не сопротивляется — вспоминает все их дружеские драки и расплывается в ухмылке удовлетворённой. Оба всегда любили чесать руками. — Даже Тоору меня так радостно не прижимал к себе в первую встречу, — тихо и испытывающе. Ткань футболки трещит, но Хаджиме лишь сильнее сжимает челюсть — щас же договорится, засранка. — Поцелуйчик как приветствие? А, Ива-чан? — Конечно, милая, — шипит в ответ. Мидори коленом пинает его в грудь и вновь скалится, уворачиваясь от летящего в нос кулака. Подножка от Иваизуми — локоть прямиком в челюсть, чтобы не зазнавалась слишком. У неё от этого в глазах немного темнеет, но азарта добавляет нехилого, а потому через секунду она нависает над ним уже на полу и так чёртовски желает разукрасить эту мину. Изуки кровожадная, а Хаджиме всегда давал ей то, что было необходимо. Следующий удар — прямиком в его скулу. Он шипит от боли, сразу же меняя положение и садясь сверху. Мидори, кстати, раскидывает руки на полу и улыбается лучезарно. Впервые за всё это время, наверное. — Скучал по тебе, дура, — Иваизуми укладывается на её плечо в попытках восстановить дыхание — так отвык от этого. От неё доносится хриплый смех, пока ладони прижимают чужую голову ближе. — Ты замечательный, Хаджиме. — У вас двоих реально очень странные фетиши. Ойкава, наблюдающий за этой дракой со стороны, складывает руки на затылке и откидывается на спинку стула. Иногда ему кажется, будто он каким-то образом проморгал любовную интрижку между лучшими друзьями, ибо лупить друг друга с такой страстью нужно уметь и чувствовать. Да и нравится это обоим какого-то черта. Тоору перестал пытаться разъединять их цапанья где-то после третьего раза — от этого не было толку, если сам отлететь не хотел. Впрочем, немного это даже забавляло. Спустя пару-тройку ударов всё снова становилось на круги своя, и наступало время привычных отношений Изуки и Иваизуми — брат и сестра. — Лёд лучше принеси, придурок.

***

У неё никогда не было цели вторгаться в их долгую дружбу, которую парни выстраивали с самого детства. Но и третьей лишней Мидори себя не считала, если нужно было, оставляла Иваизуми и Ойкаву наедине посплетничать о своём, о «мальчишеском». Честно говоря, даже знать не хотелось, что они обсуждали в такие моменты. Наверняка её несколько раз вывернуло бы, услышь Изуки хоть часть диалога — пубертат, и все дела. — Ебать, мышцы накачала, кайф, — Хаджиме щупает её бицепсы, и она хвастливо задирает подбородок. — Смотри, не перевозбудись, — доносится от Ойкавы, который заправляет кровать. В него сразу же летят всевозможные предметы, и потому приходится пригнуться. Что за привычка дурацкая? Мидори была бы полной идиоткой, если бы однажды решила, что сможет для одного заменить другого. Они делили мозг на двоих, делали невероятные вещи, а иногда будто общались телепатически под её непонимающий взгляд. На матчах так и вовсе сливались, становясь единым механизмом без погрешностей. Между Тоору и Хаджиме было безграничное понимание, обросшее корочкой под названием «дружба». Им было очень весело — она видела это с трибун, скрываясь за капюшоном толстовки. Мидори в такие моменты немного завистливо кусала губу, но вскоре вновь возвращалась к мысли: «В волейболе нет ничего весёлого и крутого, нет того, за что стоит цепляться. Этим двоим было бы весело в любом случае». Ей никогда не было весело играть в волейбол, наоборот, скорее противно. Но она старалась — прорвалась на национальные с командой, потому что больше всего не хотелось уступать Ойкаве с Иваизуми. Изуки вгрызалась в золотую медаль, совершая одну подачу за другой, да только опустошение всё равно настигло. Всё ведь было заведомо решено, просто… Просто с ними не нужно было притворяться. Не нужно было сдерживать эмоции — она могла крушить и ломать стены, разбивать тарелки, разбивать костяшки об асфальт, крича-крича-крича. Она могла выматываться до максимума, потому что знала: Хаджиме вовремя подставит плечо, чтобы не упала, а Тоору поднесёт бутылку с водой к бледным губам. Доверие безграничное — для неё это слишком много. Ни разу язык не подвернулся произнести три блядских слова, но она подставляла палец к пальцу, когда надо было. Всё было хорошо, всё было даже слишком отлично для этой безобразной жизни. Жаль, больше нельзя ждать и бежать от прошлого. Пора встретиться с собственной опухолью лицом к лицу. — Я не одобряю того, что ты делаешь, Мидори, — Иваизуми начинает говорить неожиданно, заставляя Ойкаву вымученно сжать губы и остановить фильм, который только начали смотреть. Опять молчание длиной в минуту. — Чего бы ты ни добивалась игрой на межшкольных, это не поможет тебе. Точнее, тебе этого не хватит. — Всю жизнь я играла в волейбол только ради этого, — отвечает бесцветно, произносит как истину, преподнесённую на блюдце. Такую чистую, что хочется смаковать её и откусить кусочек. И всё-таки оставалось негласное правило в их дружбе: никогда не задавать ей вопросов о прошлом, о больном, о перерезанном собственноручно. — И хотя бы по этой причине тебе стоит остановиться. — Хотя бы по этой причине я должна закончить начатое. Хаджиме переглядывается с другом, протяжно вздыхая. Очевидное — Мидори сбилась с пути, который сама проложила. Очевидное ещё больше — Мидори не знает, что делать дальше в жизни, потому что для неё в какой-то момент всё потеряло смысл. Шрамы на плечах зажили; теперь там тонкие, едва различимые на бледной коже полоски. Она оставила себе их в качестве воспоминаний, но всё равно почему-то забыла важное. Теперь вперёд её ведёт лишь тянущая боль в префронтальной коре головного мозга, которой Изуки беспечно повинуется. В конце концов, ты ведь всегда понимала, Мидори, что уже ни за что не сможешь вернуться к нормальной жизни? Я буду из первых рядом наблюдать за твоим собственноручным погребением заживо. Тогда, наконец, подохну и я. За считанные секунды ей становится невыносимо дышать, и она хлопает себя по карманам шорт. — Сигареты на полке у входа, зажигалку можешь взять в верхней левой тумбочке на кухне. Окно на балконе только открой, и о карниз не туши, — Тоору произносит это на автомате, почти обречённо, подпирая подбородок здоровым коленом и наблюдая, как подруга быстро покидает комнату. — Тебе не стоит открывать рот, Ив…Хаджиме, ты совершенно не умеешь подбирать слова. Будь всё в порядке, она бы не стала возвращаться в Японию. — Ты становишься невыносимо серьёзным, когда речь заходит о ней, — конечно же, Ивайзуми всё прекрасно понимает и не нуждается в этих нравоучениях друга, просто каждый раз оступается. — Старые чувства вновь прильнули? «Старые чувства» — это про первую влюблённость, похороненную под звёздочками-декорациями и клятвами на мизинчиках. Про первую совместную весну, когда в закате малиновых облаков длинные волосы Мидори нежно отливали розоватым цветом. Про сакуру, цветущую во дворе школы Китагава Даичи, где они часто обедали и дурачились, а Ойкава, под бурчание подруги, украшал её две косички опавшими лепестками. Про смех, который уже невозможно было сдерживать, и про первое «спасибо тебе, Тоору». Он смотрит на Хаджиме нечитаемо, после чего закатывает глаза, растрёпывая свои волосы сильнее. — Ты только при ней подобного не спиздани, ладно? Я не собираюсь ничего менять. Тем более сейчас. У него на жизнь уготовлен целый план — расписание репетиторов по английскому и ежедневных тренировок висит над рабочим столом, рядом стикер с надписью «выложись на максимум, чтобы в будущем не жалеть». Ойкава следующей весной улетит в Аргентину, чтобы делать волейбольную карьеру там, а Мидори останется в Мияги, либо же вернётся к дяде, если как таковая Мидори всё ещё будет существовать. В любом случае каждый пойдёт своей дорогой, и, возможно, лет через десять они пересекутся вновь — пропустят парочку бокалов сакэ, ностальгируя по прошедшим временам, и наутро снова забудут друг о друге. У Тоору от собственных мыслей подрагивают кончики пальцев, но он принимает всё это, готов. И, блять, какого чёрта тогда это ощущается таким глупым? — Сто раз уже говорил тебе, баран, — Хаджиме даёт ему подзатыльник. — Совершенно неважно, что ждёт нас в будущем, которое ещё не наступило. Думай только о настоящем. Мидори возвращается спустя минут пятнадцать. Вопрос, сколько сигарет она успела скурить за это время, застывает в воздухе, ибо пахнет от неё табачным дымом за километр. — Кстати, чем вы занимались до моего прихода? — Иваизуми только щас замечает багровое пятно на шее подруги, но не придаёт этому особое значение. — Догадайся с первой попытки.

***

Зря, конечно, это было. Она устало выгибает бровь, закидывая руку на спинку стула. Вокруг её парты столпилось так много народа, будто вся Карасуно прибежала посмотреть на новенькую из класса 2-5, которая к тому же играет в мужской волейбольной команде. Прямо экзотический зверёныш в зоопарке, полный туристов. Надо перестать недооценивать скорость распространения слухов, но Мидори лишь натянуто улыбается, отвечая на очередной вопрос про рост. Сперва проходит волна восхищения, следом же короткая сомнения — кто-то узнаёт фамилию, упоминает все грехи семейки Изуки. Однако его быстро затыкают. — Я слышала, что сейчас её родители спонсируют крупные спортивные ивенты в Токио и даже помогли нашей школе финансово. Хватит уже вам. Очевидно, подлизаться хочет — Мидори понимает это по взгляду и интонации старосты. — Ты бы лучше в баскетбольный клуб вступила, нам такие высокие игроки очень нужны. — А как по мне, ей скорее в драмкружок, вон какая внешность. О да, она та ещё актриса. — Вы смеётесь? Изуки-чан была капитаном волейбольной команды в средней школе и даже выиграла национальные. Это её призвание, — одноклассница поднимает указательный палец вверх. Знаток херов. — Только вот почему именно мужской клуб? Тебе не страшно с громилами играть? — А в женском ей ловить нечего. Сильная слишком — неинтересно. Хотя ломать конечности соперникам, насколько я помню, вашей Изуки-чан по душе. Она поворачивает голову — слева на парте сидит брюнетка с бандажом на руке. Ненависть и презрение в её взгляде льются через край, но губы предательски дрожат от страха. Фраза прозвучала достаточно провокационно, а потому многие отступают на пару шагов назад, начиная перешёптываться в ожидании новых сплетен. Что за люди такие? — Напомни, кто ты и что я тебе сделала. Сама не вспомню, — потому что слишком многим уже в семнадцать лет перешла дорогу и оборвала мечты. Вспоминать пришлось бы досконально каждый этап жизни, начиная с рождения. У Мидори не настолько хорошая память — все полочки в мозгах заняты совершенно другим. — Третий год. Полуфинал межшкольных соревнований префектуры Мияги. Второй сет. Двадцатая минута матча. Центральный блокирующий, тире капитан Китагавы Даичи, совершает силовую подачу, специально целясь в связующего средней Академии Шираторизавы, с которым накануне не сошёлся во взглядах в коридоре. В результате чего второй получает разрыв сухожилий локтевого сустава и сразу покидает площадку с медицинскими работниками — после уходит из волейбола навсегда. Судья ограничивается жёлтой карточкой. Ну как, помогла? А. — Вполне. «Не сошлись во взглядах» — это ещё легко сказано, они чуть было не поцапались около раздевалок из-за излишнего высокомерия Мидори, однако остальные члены команд быстро их разняли. И знала ведь, что делала, когда прикладывала в удар больше силы, чем стоило бы, хоть и не осознавала последствия. Хотелось выглядеть сильной. Ещё чтобы боялись и уважали, сразу принимая позицию проигравшего. — Ты даже не извинилась. Мидори давно знала, что мерзкая, но сейчас ощущает это во всей красе.

Мидори давно знала, что мерзкая, но сейчас лишь кусает до крови десну.

Мидори давно знала, что мерзкая, но сейчас видит эту мерзость

в отражении чужих зрачков.

— Тебе не нужны извинения, а от моего сожаления толку нет. Она не была в курсе, что той пришлось поставить крест на волейболе — более того, забыла сразу же об этой ситуации после игры. А может быть, Изуки говорил кто-то из сокомандниц или тренеров, да только пропустила мимо ушей, как всегда, посчитав это «неинтересным», «недостаточно важным». Теперь же не знает, куда деть свои глаза, чтобы было не так гнусно. Первоцветы заполоняют рассудок — цветущая вишня корнями впивается в грудную клетку, опоясывая лёгкие. Запретите ей дышать, правильно. В конце концов, она смиряется, нарочито пожимая плечами, пока на лице напротив губы растягиваются в горькой улыбке. Во взгляде читается «ты ни черта не изменилась». То и верно — ублюдчиной Мидори родилась, а после позволила эгоизму взять бразды правления в собственной голове. Как бы дядя ни пытался сделать из неё хорошего человека, она всё равно поступала не в соответствии с моральными нормами, отказывалась от ответственности, зная, что все проблемы решатся как-нибудь сами. Изуки не достойна ничего из имеющегося и полученного, максимум — гнить в мусорном мешке, закопанном на заднем дворе дома. — И всё же мне жаль. Потому что, блять, правда жаль до звона в ушах и нехватки воздуха. Мидори даже понимает её чувства — тоже однажды потеряла то, что давало смысл жить дальше и просыпаться по утрам. Но ничего более сказать не сможет, лишь оближет засохшие губы, взяв в руки обратно кубик Рубика. Разговор на том и кончится. Практически. — Меня зовут Эри Миура, будь добра, запомни в этот раз, Мидори. Она обязательно будет помнить, потому что беспамятство — это дар, которого у неё больше нет. Ощущение, будто изгнали с небес на землю за все грехи, не забыв поломать белоснежные крылья в который раз. Стерильностью не пахнет, а скальпель режет аккуратно — можно больше не скрывать опарышей во рту. Исчерпывающая жизнь, бросающая из стороны в сторону, но выбор сделан слишком давно, чтобы сейчас о чём-то жалеть. Мидори, быть может, не до конца потеряна, раз чувствует вину. Быть может, это вовсе безразлично, ведь прошлое не изменишь. Она закусывает губу в очередной раз, когда одноклассники просят прояснить ситуацию — на языке тонкая кожица и кровь-кровь-кровь. Сглатывает и молчит. Неважно мнение остальных, репутация и рейтинг. Смысл объясняться, если самолично уже себя с землёй приравнял. На литературе Изуки изредка бросает взгляд в сторону Миуры, которая ни разу не поворачивается в ответ и пишет конспекты левой рукой. Кандзи получается коряво — всё ещё, видимо, переучивается. Учится заново жить. Она была довольно посредственной в пасах и подачах, но команду чувствовала идеально, а технику отточить не составило труда. Да, Мидори людей особо не запоминает, но их волейбол вполне. В коридоре тогда первой начала перепалку, сказав, что Эри стоит сидеть на скамейке запасных, раз так сильно полагается на всех, кроме себя. Для связующего — инициатора всех атак — это непростительно. Миура не согласилась, ответила: «в свой эгоистичный волейбол играй сама». А после — полная лажа, ошибка на ошибке. Мидори всё ещё считает, что говорила правильные вещи, вот только смысл был вообще открывать рот. Академия Шираторизавы проиграла не из-за ушедшей с площадки волейболистки — у них на замене всё ещё оставались достойные игроки. Те просто перестали верить в победу, закрывшись в коконы и боясь, что подобная подача может прилететь и им по рукам. Но всё же, неужели реабилитация не помогла? Восстановление разрыва связок локтевого сустава занимает около года при хорошем лечении, а Эри будто вовсе правой рукой меньше шевелить пытается. Изуки хмурится, обещая себе подумать об этом позже — после этого урока тренировка.

***

— О, уже в курсе последних сплетен? — иначе она не может объяснить, почему в клубной комнате Хината зажался в самый угол, когда её завидел, а остальные парни смотрят несколько шокированно и поджимают губы. — Бывший эгоцентричный игрок Китагавы Даичи, возомнивший о себе слишком многое, ломает соперникам руки, чтобы одержать победу. Как-то так говорят? — Так это правда? — Дайчи накидывает форменную кофту, и взгляд его настолько недоверчив, что Мидори даже усмехается. — Искажённая, но всё ещё правда. Имеет в себе силы хотя бы признать это. — Я смотрел тот матч в записи, Изуки-сан специально целилась в связующего, но сама не ожидала, что та станет принимать эту подачу, — бросив свои попытки достать из-под стула Хината, Кагеяма отходит в сторону, скрещивая руки на груди. — Вот только… — Никак меня это не оправдывает. Судья не на пустом месте выдал мне жёлтую карточку за неспортивное поведение, — она опережает Цукишиму, по всей видимости, хотевшего сказать то же самое. — Я только сегодня узнала, что мои действия поставили крест на игре Миуры. Если вам интересно, сожалею ли я, то ответ — да. Если боитесь, что продолжаю так вести себя, то ответ нет. Её опасались в прошлой команде, теперь опасаются здесь. Восхищение очень хрупкое — в любой момент может превратиться в страх, как только монстр развернётся в твою сторону и вы встретитесь лично. Дело ведь не в самих подачах, скорости, с которой они летят. Дело только в том, что Мидори преступила границы и захотела сделать это. Самое главное — это желание и решение обнажить клинок, а всё остальное уже не имеет смысла. Она собиралась строить приятельские отношения с парнями, хоть и скорее вынужденно, чем искренне, однако теперь этот хрупкий, без того, мостик полностью поломан в щепки. Даже понимающий Сугавара сторонится её взгляда, остальные же просто смотрят с сомнением и осуждением. — Мы действительно не будем поднимать тему, что из Китагавы Даичи выпускаются одни короли и королевы, которым надо всех на колени поставить своей игрой? — удивительно, что Кей пытается сгладить углы. — Один — ладно, случайность. Два — тоже бывает. Но когда и третьего такого же встречаешь, то уже сомневаться начинаешь. Вам там мозги каким-то образом промывали или что? Речь очевидно про неё, Тобио и Тоору, с которыми Карасуно играли последний сет в недавнем тренировочном матче. Это мнение даже имеет место быть, учитывая, насколько всё строго и жёстко было в волейбольном клубе — одна ошибка в игре, и теперь твоё место на скамейке запасных, добро пожаловать. Возможно, на кого-то другого это и оказало некое влияние, но не на неё точно. Мидори всегда такой была — не видящая рамки в собственном поведении. — Можете меня сторониться, осуждать, перешёптываться за спиной, поливать грязью, — она загибает пальцы, перечисляя все варианты. — Да даже подкидывать мне жуков в рюкзак — пожалуйста. Только делайте это всё за пределами волейбольной площадки. Я нужна вам, а мне место в вашей команде до победы на финале. После вы меня не увидите. — Тогда стоит уже поведать всем свои истинные причины нахождения тут, а не прикидываться безмозглой дурочкой, помешанной на волейболе. Ну, раз мы чистоту заговорили, — Цукишима подходит к ней ближе, но сохраняет дистанцию. Вдруг ещё укусит — бешеная ведь как собака, которая с цепи сорвалась. Мидори недооценила его проницательность, хотя, казалось бы, план был идеален: прийти в клуб, подружиться с идиотами, затереться к ним в доверие. И себя, пожалуй, переоценила — невозможно постоянно притворяться, тем более после тренировок, когда болит всё тело и душа. — О чём ты, глупый Цукишима? — Шоё тут же вылезает из своего домика, подлетает к блондину и тычет в него пальцем. — Может быть, Изуки-сан и поступила в прошлом плохо, но ей нравится играть в волейбол, она же говорила, что хочет играть против сильнейших. Я тоже хочу! — Ты тупорылый баран, Хината. Никто из парней не понимает, про что толкает Цукишима, но их на каком-то подсознательном уровне ещё с самого знакомства воротит от Мидори. От неё пахнет ложью с примесью фенола, пахнет врачебной ошибкой в кабинете психотерапевта и горькой обречённостью, которую можно размазать на губах, словно блеск. Она одним присутствием заполняет воздух гадкой слизью, и хочется поскорее уйти, сбежать, не смотреть в глаза-бездны, забыть вообще любые дороги к волейбольному клубу. Правду говорят — остерегайся человека, если кажется, что с ним что-то не то. Тебе не кажется. — Я ненавижу волейбол, — произносит, как чувствует. В голосе ярое презрение и ненависть, от чего стоящий рядом Хината чуть ли не падает от удивления. Все прирастают камнями к полу. А ей легче становится от правды — немного даже искупляет, когда признаёшься в настоящий чувствах. Она вторит внутреннему голосу, но не помнит, выпила ли сегодня таблетки. Это вообще её мысли? На кончиках пальцев пламенеют многочисленные мозоли, пока на лбу выступают капельки пота, летя в глаза. Попутный ветер перестал быть попутным, даже во взгляде Кагеямы что-то да трескается и ломается. — Не вижу в нём смысла, от золотых медалей ни горячо, ни холодно. Мяч даже трогать мерзко, — Мидори ощущает себя богохульницей, пришедшей в храм. — Мне дело нет до того пройдёте вы на национальные или нет, каких результатов добьётесь. Но мне нужно выиграть Шираторизаву. Там играет мой близнец, и я просто обязана вырвать из его зубов победу. Наши с вами цели пересекаются лишь в этой точке. Изуки никогда не отождествляла себя с командой Карасуно: она говорила либо конкретно про себя, либо про них. «Они» или «я», но ни коим образом не «мы». Парни здесь все хорошие, спору нет, даже Цукишима не настолько заносчивый, каким хочет казаться. Вот только у плохих девчонок от таких волосы дыбом встают — не привыкли они, а потому ищут себе подобных. Исключение, конечно, Тоору и Хаджиме, вот только там своя история. — Я понимаю, что вам всё это странно, что у третьегодок это последний шанс поиграть в старшей школе на соревнованиях. Но и мне это жизненно необходимо, иначе я бы тут не стояла и не объяснялась. — Скоро тренировка, Такеда-сенсей хочет сделать какое-то объявление, так что ты переодевайся и приходи побыстрее, — Савамура кивает заторможенно и идёт на выход, перед этим касаясь её плеча. Также поступают остальные парни — она расценивает это как принятие и смирение. — Тебе не стоит бросать волейбол, Изуки-сан. Мне больно слышать твои слова, ведь у тебя есть всё, о чём я могу только мечтать, — Хината топчется на месте, и у неё отчего-то сжимается сердце. — Попробуй отыскать в игре то, что доставляло бы веселье лично тебе. Ведь смысл не только в победах и забитых очках, но и в том, какие эмоции они нам дарят. Мидори слишком давно потеряла этот самый смысл, чтобы искать его в ненавистной себе игре, но она всё равно устало тянет уголки губ вверх. В душе мерзко — самолично вскрыла свою подноготную ножом, доставая кишки. Правда для сильных, способных открыть свой чёртов рот и рассказать миру, а молчание стало привычкой. Изуки счастлива была бы отдать Хинате рост, технику, годы тренировок и коробку с кубками, тем самым освободив себя от надломленного. Да только он и без того всего добьётся — по характеру видно. Тоору ведь такой же идиот. У входа в спортивный зал кеды летят куда-то в сторону, Мидори посильнее натягивает длинный наколенник под удивлённые взгляды команды района и самого Укая. Видимо, всё же объявление пропустила, пока кулаками долбила пол раздевалки — костяшки до сих пор красные. Савамура начинает объяснять тренеру причины нахождения девушки в их команде, но про некоторые детали решает умолчать. Ми-ло. Да, это действительно мило. Вот только Кейшину по барабану, ему важен лишь результат. — С тобой попозже лично поговорю, — он тыкает в неё пальцем, на что Изуки незаинтересованно ведёт головой. — Позиция какая? — Любая. Везде умею, всё могу, — не соврала даже. Некий пунктик в голове: развивать то, что не умеешь. Ей нравились те вещи, в которых она не слишком хороша — с ними можно было работать, отполировывать и подрезать под себя. Достаточно было увидеть несколько раз, чтобы Мидори смогла повторить это через три-четыре раза. Если это, конечно, не шло в разрез с физическими показателями. К примеру, быструю атаку Хинаты чисто исполнить у неё вряд ли выйдет из-за высокой скорости. Ещё один пунктик: полагаться только на себя. Вдруг либеро плохо примет мяч, а связующий не сможет отдать пас. Вдруг доигровщик сломается из-за давления соперников или блокирующий коряво поставит руки. Неважно, насколько хороша команда — ошибается каждый. Пока она на площадке, беспокоиться вовсе не стоит. Изуки выполнит всё и д е а л ь н о. Потому что в идеальности её личная слабость и отвращение. Умные соперники давно словили бы её на этом, ибо слишком много на себя берёт. Она поворачивается во время растяжки, чувствуя, как спину буравят тяжёлым взглядом. Тот самый Асахи-сан. Надо же, нашёл в себе смелость вернуться — можно даже похлопать. Его приняли весьма радушно, если не учитывать момент, когда Укай за шиворот загнал аса в зал. Только вот чего он смотрит-то так напряженно? Хината уже успел обмолвиться о новом члене клуба с замечательными ударами? Мидори на свои мысли усмехается устало — невероятное противостояние будет. Жаль, конечно, что исход уже ясен. — Блин, а ведь я не поверил Танаке насчёт тебя на прошлой тренировке, — рядом неожиданно появляется Нишиноя, весёленько хлопая её по плечам. — Сказали, твои подачи мне понравятся. Так что ты постарайся! — Если сможешь чисто обработать хоть одну, подарю коробку мороженого. — Рисковать не советую, — доносится от стоящего неподалёку Кея. Всегда всё подслушивает, засранец. Укай хлопает в ладоши — игра начинается. И почти сразу же заканчивается в его глазах, когда Мидори первую же подачу точно отправляет в край площадки на первых секундах свистка — решила отказаться от традиции подпрыгивать в последний момент. У принимающих даже шанса не было, ибо удар скорее походил на пушечный выстрел, а в любительских кругах такого не встретишь. Следом — молчание соперников и радостное хихиканье Хинаты. Кейшин не может понять, что произошло. Да, он видел подобные подачи ранее — на матчах профессиональных команд и реже на волейбольных соревнованиях в университете. Да, его взгляд знатока ещё при первой встрече в магазине подметил мышцы на руках, что весьма непривычно для старшеклассниц в Японии. Но дело не только в самой силе — техника отточена до максимального показателя. Ноль осечек и лишних движений. От племянницы Киоши Укай даже ожидать не смел плохой игры, ибо уж слишком знал этого человека, да только вот это всё равно другой уровень. — Ты можешь делать это стабильно на протяжении всего матча? — к нему первым возвращается дар речи. — За раз я беру в среднем пять-шесть эйсов, пока мяч не улетит в аут, но к концу сета бывает, что выматываюсь понемногу. Изредка в таких случаях прибегаю к планерам. — Ты ещё и умеешь делать планирующую подачу? — спрашивает очкарик-брюнет из команды соперников, на что Мидори лишь кивает лениво. — Её довольно сложно освоить. — Она мне не особо нравится, но проблем с ней в целом нет. Знаешь, за тобой не очень интересно наблюдать. Разбивала бы ты колени о паркет — другое дело было бы. Но тобой все восхищаются, и это так бесит. Тебе среди них не место. Сука, да это так же ясно, как и небо в безоблачную погоду. Существуют посредственности — рождаются и гении, которые просто на подсознательном уровне чувствуют игру лучше. Это невозможно натренировать: ты либо можешь, либо нет. Мидори всё всегда давалось легче, чем остальным, но она тоже трудилась. Китагаву Даичи любили и восхищались ей, да только наблюдать за матчами женской команды было скучно. Победитель уже был известен. Некоторые соперники сдавались ещё в первой половине матча, другие же попросту не приходили. Это п р а в и л ь н о. Зачем стараться? Зачем поскальзываться на собственном поту от бесконечной усталости, зачем рыдать в три ручья после поражения, если можно просто не дать игре случиться? Мидори ненавидела волейбол всегда, но некий азарт не давал сойти с ума окончательно во время подач, да и тот вскоре исчез. Быть может, победитель на деле — лишь очередной проигравший в своей голове? Собственная идеальность наскучила ей даже больше, чем зрителям. Она забирает ещё очков пять, а после мяч улетает в аут. — Нишиноя тоже не может удержать её силовую. Кажется, будто с каждым разом Изуки-чан бьёт всё точнее, — Сугавара посмеивается на восхищённые вопли либеро, пока Асахи тупит свой на сетке. — Наверное, Карасуно очень повезло, что она пришла именно к нам. — Свали, Хината, я возьму, — её негромкий голос растворяется в скрипе волейбольных кроссовок. …. До командных перепалок, впрочем, Изуки нет никакого дела. Тем более когда Шоё принимает удар Азумане лицом, а Кагеяма слишком взбешён, раз даже не кричит. Утомление, покоившееся на кончике сухого языка, и драма, высосанная из пальца так нарочито, что рвота медленно подступает к горлу. Ас Карасуно такой крутой, да? Ас Карасуно забивает очень классные очки, он высокий и сильный. Ас Карасуно больше не боится блоков. Ас-ас-ас. — Да какая, к чёрту разница-то, блять? — она уже не выдерживает и за грудки поднимает Хинату с пола. — Ну нет у тебя роста и силы, что дальше? Прыгай тогда выше, бегай быстрее. — Подбирай выражения, здесь- — Извините за наглость, Танака-сан, но Изуки говорит правильные вещи, — Тобио кладёт руку на её плечо, как бы прося прекратить трясти рыжего из стороны в сторону. — Неважно, кто и как забивает очки. Для победы они все равноценны. Шоё падает обратно на пол, когда Мидори его отпускает, и смотрит так раскаянно, что рёбра ломаются на кусочки. «Ну вот, ты разозлил даже эту куклу» — летит от Цукишимы прямиком в трахею. Кукла — это про натянутую проводами улыбку, отточенные движения шарнирных конечностей и вечно пустые глазницы. Про пластик, где-то глубоко внутри. Про спираль. Но Изуки больше не улыбается, Изуки вымучена, потому что чертовски устала, и на комментарий Кея она лишь кидает в ответ взгляд жгучего авантюрина, примешанного к невыносимой осознанности. Для победы все очки, равноценны, конечно. Вот только соперников настигнет ужас именно от увиденной быстрой атаки, а не от обычных ударов аса. Хината не понимает собственного потенциала, потому что слишком привык быть в тени. Следующий пас летит ей прямо в ладонь — Тобио точен до излишеств. Она заносит руку для прямого удара, но в следующий момент разворачивает корпус, атакуя по диагонали. Блокирующие не успевают среагировать. — А вы играли вместе в средней школе во время тренировок? — Дайчи трёт затылок, не до конца понимая, как эти двое так идеально синхронизируются всё время. Бывало, на самом деле, но не так часто — сначала Ойкава постоянно уводил её от Кагеямы, не желая, чтобы подруга с ним разговаривала вообще, а после она была слишком занята Национальными и дисциплиной команды. Хотелось, конечно, попробовать атаковать с пасов гениального связующего, но у Тоору каждый раз предательски дрожали губы, стоило лишь завидеть их недалеко друг от друга. — Я смотрела его игры, а он — мои. Приспособиться не составит труда. — Два таланта в полном расцвете сил, один из которых уже раскрыл свой потенциал за такое короткое время, а второй только набирает обороты. Надо же, в этом году у вас будут очень интересные матчи, — Такиноэ предвкушающе трёт ладони под заливающийся смех приятелей. Видимо, их не очень-то и интересует проигрыш в первом сете. — Изуки-чан, твои удары замечательные. Киоши-сенсей точно бы тобой гордился. Суффикс «чан» режет слух, но она лишь смиренно выдыхает. И нет, дядя бы ей точно не гордился, узнав, насколько всё далеко зашло.