Тихий омут

      Здесь по-другому пахло, дышалось и спалось. Здесь даже закаты были не такими, как дома. Саша потушила сигарету о прозрачно-сиреневое усыпанное пеплом дно пепельницы, которой временно пользовались два человека, и, еще раз взглянув на один из множества разных и одинаковых питерских дворов, вернулась в квартиру.       В этой трешке со среднестатистическим ремонтом жили ближайшие после матери родственники девушки. Когда в ее голову пришла шальная мысль о том, чтобы сорваться, уехать подальше и разобраться в себе, она первым делом подумала об отце. А потом поняла, что в круговороте своей сумасшедшей жизни, растеряла все связи с семьей, только бы лишний раз не вспоминать о тех, кого она не в силах вернуть.       Оказалось, список пополнился.       Когда Саша позвонила на полученный от еле соображающей матери номер бабушки, ей ответил другой голос. Она его узнала, но вспомнить имя или лицо обладательницы не могла, могла лишь предположить, что приходится ей племянницей. Выспрашивать всю эту информацию у женщины и мучиться от неловкости, ей не пришлось — та сама рассказала ей все и даже больше, так рада была ее услышать. После вопроса про бабушку в трубке послышался тяжелый вздох, а дальше «она год назад скончалась.»       «Скончалась» звучало очень по-врачебному — Саша даже позволила себе горько усмехнуться, прикрыв динамик телефона. Потом перед глазами пронеслось детство. Громкие поезда, здания двух вокзалов, платье в цветочек, широкая улыбка на морщинистом лице, прогулки по достопримечательностям Петербурга, рынок и тяжелые пакеты с ягодами. Бабушка заготавливала варенье банками, потом раздавала детям и подругам, оно чаще всего портилось и выбрасывалось или стояло годами. Саша любила ей помогать — мешать деревянной ложкой или таскать сахар.       Теперь ее нет. Да и Саша давно не маленькая девочка с дурацкими косичками. Но вкус раскушенной залитой сиропом клубники тогда возник на языке призраком чего-то давно забытого.       Приехав в Питер и даже не отдохнув с дороги, она первым делом посетила кладбище. Как всегда, не говорила, не плакала — думала. Впервые о том, что ни бабушка, ни отец, ни брат никогда бы ее не поняли и уж точно не поддержали. Хотя скрываться от живых все еще лучше, чем быть открытой без них. Было бы лучше. Если бы был выбор.       — О, Саш, — женский голос вырвал ее из недавних воспоминаний. — Иди на кухню, пока Лерка все блины не слопала.       — Точно, нужно торопиться, — с улыбкой ответила Саша и действительно поспешила на кухню.       Заново познакомившись с тетей и дядей, девушка узнала, что люди в их семье не только умирают, но и иногда рождаются. При выборе квартиры пятнадцать лет назад они ориентировались на заявление врача о том, что будет двойня, но дочь еще в утробе матери решила показать характер и просто напросто съела свою близняшку. Так что стопка блинов для нее — плевое дело.       Но произошло нечто неожиданное. Новообретенная двоюродная сестра опрокинула остатки чая из кружки и чуть не снесла Сашу на пути к выходу. Застегивая ботинки и накидывая куртку, она достаточно громко оповестила мать о том, что идет гулять, и пулей выбежала за дверь — только цветные пряди мелькнули, собираясь в дурацкий бугор на капюшоне толстовки.       — Она шапку надела, ты не видела? — спросила появившаяся в коридоре женщина. Пока Саша мотала головой, что никакой информации в любом случае не принесло бы, все стало ясно и без нее. — Паразитка. Уже промучилась же в прошлом году с отитом, ничему жизнь не учит. Ты на кухню-то проходи.       Девушка опомнилась и таки добралась до стола без происшествий. На клеенку тут же приземлилось две кружки с торчащими из них ярлычками чайных пакетиков.       — Да я бы сама, — вяло запротестовала Саша.       — Не надо «сама». Ты в гостях, — по-доброму возмутилась тетя, заливая чай кипятком. Потом подвинула одну из кружек ближе к племяннице, сама села напротив, и поинтересовалась, помешивая сахар в своем напитке: — Ты свой колледж-то когда закончишь?       — В этом году диплом получаю, — ответила девушка, откусывая свернутый блин, до этого макнув его в варенье. Не поверив вкусовым рецепторам, ложкой выловила ягоду, раскусила и будто уменьшилась во все стороны.       — Вкусное? Мамин рецепт, — пояснила собеседница с теплотой и продолжила расспрос: — Что делать собираешься?       — Поступать сюда. В смысле, в Питер.       — Это правильно. После, — она замолкла, даже спустя год не желая произносить определенное слово, — мамы квартира осталась. Наследники — дети, понятное дело. Со мной все ясно, а вот от Володиной стороны только ты осталась.       Саша с трудом проглотила от неожиданности чуть не застрявший в горле кусок блина. Стало очевидно, к чему весь разговор. Но как реагировать? Вероятно, радоваться, ей ведь не нужно теперь искать съемное жилье, работу, с которой будет и на аренду хватать, и на жизнь, и время на учебу оставаться, что просто нереально в медицинском ВУЗе. У нее есть своя — не полностью, но своя — квартира.       «Охренеть» — почти сказала вслух.       — У бабушки двушка была, вроде?       — О том и речь. В этом году Лерка тоже поступает. «Хватит меня контролировать» говорит, мол, съезжать от вас буду. А ей куда, шестнадцать только осенью, ей учиться надо — у нее ветер в голове. Держать ее не хочу, но и одну отпускать страшно.       Саша спрятала усмешку за стеклянной стенкой. «Я контролировать не буду, но ты проконтролируй» — примерно так это звучало. Но представлялось идеальной картинкой, в которой обе сестры живут каждая своей жизнью и друг друга не трогают, пока не случится чего-то вопиющего, вроде съеденной шоколадки.       Потом возник третий образ. Карина. Вписывается ли она во все это? Стало непривычно планировать свое будущее, казалось, что теперь Саша обязана им поделиться. На первый взгляд, между ними почти ничего не произошло, с другими было гораздо больше, но чувства ощущались иначе. Ей приходилось влюбляться, сильно, но по-другому.       Отношение к Оксане — пожар. Он сжег Сашу дотла пять лет назад, потому что она любила. Чтобы потом жечь Оксану ненавистью. Только ли ее? Сгореть, чтобы восстать из пепла — какая банальность.       Карина — бескрайнее соленое море и непредсказуемая пресная река одновременно. Вода — спокойная стихия, пока волна не превратится в цунами. Саша бы хотела оказаться в эпицентре. Саша была бы не против утонуть.       Так ли плохо потухнуть, когда твой внутренний огонь — одна только многолетняя ненависть? Когда есть кто-то, кто примет тебя даже размоченным куском угля — даже хорошо. Но примет ли ее Карина?       Ладно. Решать проблемы по мере поступления. В конце концов от своей законной половины квартиры девушка в любом случае отказываться не планировала, поэтому тетю можно было обнадежить.       У нее оставалось важное дело перед возвращением. Потухнуть. ***       С наступлением сумерек начинало холодать. Саша это стойко игнорировала, оставляя пальто в прежнем расстегнутом виде. Не хотелось сидеть в парке, скрючившись и кутаясь в несчастный кусок ткани, с видом «подайте на пропитание». Поднимался ветер. Девушка крайне элегантно выплюнула волосы изо рта и заправила непослушные растрепанные пряди за уши.       — Привет, солнце, — послышалось из-за спины.       Саша передернула плечами. Эта ситуация бы показалось ей страшным сном, если бы она ее не запланировала. Рядом приземлилась Оксана, перекидывая одну ногу через другую и наклоняясь слишком близко, почти опираясь своим плечом на чужое. Младшая тяжело вздохнула.       Стало не по себе. Будто резко сорвали пластырь с почти свежей раны. Она осмотрелась в поисках причины перемен, помимо очевидной, с интересом наблюдающей за ней.       Духи. Чертовы цветочные духи. Те самые, подаренные Смирновой, тогда еще желанной и недосягаемой, сто лет назад. Саша уставилась на нее, как на привидение, а она смотрела в ответ и снисходительно улыбалась.       — Где ты их нашла?       — Дома. На дне флакона немного осталось, но, если подумать, подобные в любом ларьке можно купить рублей за пятьсот, — намеренно обесценила и, не дожидаясь возражений, спросила: — О чем ты хотела поговорить?       — Зачем ты мне помогла? — спокойно переключилась Саша, притворившись, что не возмущена, не удивлена и не насторожена.       — Я же уже говорила, — Оксана закатила глаза и со скучающим видом откинулась на спинку лавочки. Ослабление аромата ощущалось, как снятая с шеи петля.       — Не верю.       — Скажи своему самомнению, чтобы облака не царапало, Тарантино. Хочешь — верь в то, что я сделала это из большой и светлой любви к тебе лично или ради искупления грехов. Верь в то, что я два года была не в рехабе, а в монастыре, и мечтаю попасть в рай после смерти, и…       — Прекрати, — пытаясь подавить улыбку, перебила Саша.       Оксана посмеялась открыто, потом вдруг вытянула из сумки, которая не особо сочеталась с ее кожаным плащом, просто потому что сливалась с ним, бутылку с иероглифами на этикетке и красной жидкостью внутри.       — Будешь сок? — открыла и спросила обыденно, будто они друг другу подружки, а не недобывшие, которых связывает непонятно что, и обсуждают как прошел их день, а не запутанные отношения.       Саша с подозрением взяла так называемый сок из ее рук, поднесла горлышко к носу и, уловив запах, скосила взгляд на девушку рядом.       — Сок?       — Общественное место, — пояснила Смирнова.       Младшая закатила глаза и сделала глоток. Даже не удивилась вкусу хорошего вина, чего еще можно было ожидать? Картинка важной особы в идеально выглаженном костюме, переливающей дорогущее вино из красивой стеклянной бутылки в бутылку из-под какой-то японской дряни, нарисовалась сама собой.       Они посидели молча, по очереди обмениваясь якобы безалкогольным напитком. В голове было столько слов, но их так не хотелось произносить вслух. Ветер безжалостно трепал волосы, верхнюю одежду, путался в голых ветвях деревьев, завывал и в целом создавал не слишком располагающую для посиделок атмосферу. От алкоголя стало теплее. Спокойнее.       — Саш, — вдруг произнесла Оксана, и Саша не могла не повернуться. Она действительно назвала ее по имени. Потом склонилась ближе, касаясь плеча грудью, нашла ладонью опору в виде чужого колена и посмотрела снизу-вверх так приторно-наивно. Этот вечер становился все интереснее. Следующие слова стали тому подтверждением: — А поехали ко мне.       — Зачем? — усмехнулась девушка, будто мягко отшивая. Смирнова помахала полупустой бутылкой.       — Пить и философствовать, солнце. Как будто мы друзья, поняла?       Саша хотела отказать. Друзья, как же. Но какая-то часть ее, скорее всего та, что обычно просыпается под воздействием спиртного, желала просто поговорить с кем-то живым, материальным и человекоподобным. Она думала, много думала, но это чаще всего приводило ее к импульсам. Может быть, если бы она смогла просто поговорить с Кариной, то не бросила бы ее. Если бы Карина еще выслушала.       — А поехали. ***       Всего четыре звезды у отеля. Удивительно. Оксана оплатила такси категории «Бизнес», купила еще вина — у более трезвой Саши глаза бы на лоб полезли от цены, сыра, на этикетку которого слабонервным смотреть было нежелательно, и чего-то неприятного на вид, запах и вкус, но очень правильного в плане питания. Она до сих пор слишком любила деньги и тот факт, что они у нее есть. Это началось еще тогда, когда она начала грязно, но много зарабатывать. Она вообще мало изменилась с тех пор. Разве что выглядеть стала так, словно ее всю пропускают через отпариватель и брызгают оливковым маслом, как салат из одной травы.       Номер «Комфорт». Странно, что не «Люкс». Оксана объяснила это лучшим видом из окна, но сейчас оно было зашторено, и пришлось верить на слово. Музыка из плейлиста Саши. Смирнова смирилась с ее вкусами, явно украденными у чьего-то отца, только после третьей песни. Агату Кристи она предпочитала читать, но группа ее тоже более-менее устраивала.       — Погоди. Девушка, которая тебе нравится, спала в твоей кровати, и ты ничего не сделала? — уточнила Оксана, болтая вино меж стеклянных стенок бокала. Саше и самой это казалось абсурдом. Но потом она вспоминала, что за девушка ей нравится, и все вставало на свои места и обретало логику. Правда, только в ее глазах. — Ты руку рабочую сломала?       — Ничего я не ломала, ты не понимаешь, — младшая подогнула одну ногу, расположив подбородок на колене, и направила меланхоличный взгляд в пустоту.       — Абсолютно точно, я не понимаю. Это ладно, с чего ты так загоняешься? У вас же не было буквально ничего, если бы я так с ума сходила из-за каждой, кому язык в рот засовывала, я бы… ну с ума сошла реально.       — Потому что пока ты каждой встречной-поперечной язык в рот засовываешь, я целуюсь. У меня чувства.       Оксана позволила себе слишком обесценивающее «п-ф-ф», и Саше захотелось чем-нибудь в нее бросить. Точнее, ей этого постоянно хотелось, но сейчас желание стало ярче и отчетливее, за счет того, что до этого она о нем подзабыла.       — Трезвость сделала из тебя соплю, — холодно констатировала Смирнова, отталкиваясь от стены, на которую до этого опиралась затылком.       — Зато ты цветешь и пахнешь, — фыркнула Саша, опрокидывая в себя бардовые остатки со дна бокала.       — Да, — подтвердила Смирнова, вытянула шею с заговорщическим видом. — Слушай, тяжело слезать без посторонней помощи? Со мной-то куча врачей возилось, психологи, наркологи, психиатры, капельницы всякие.       — Тяжело, — прозвучало это так мрачно и убедительно, что верилось без доказательств.       — А сейчас как? Не хочется?       Саша схватила с прикроватной тумбочки бутылку и тут же пожалела — резкость движений и пусть слабый, но тремор рук выдали волнение. Тем не менее, отступать было некуда, и она в очередной раз наполнила свой бокал. А когда взглянула в самодовольное лицо напротив, вспыхнула.       — Это все к чему? — спросила, пряча раздражение за небрежностью.       — К тому, что я очень хорошо знаю этот город, — Оксана сдвинулась вперед, обдавая девушку кружащим голову запахом, неспешно перечислила: — Все его стороны, каждую забегаловку, каждый притон, — наконец, наклонившись к уху, прошептала: — И знаю, где взять.       Опять. Захотела снова разрушить жизнь, долго и тщательно собираемую по кусочкам. Нет. Смоделировала ситуацию. Шаг за шагом выстроила путь. К чему?       Смирнова отодвинулась, недалеко, так, чтобы смотреть в изумрудные глаза, поблескивающие в полутьме, создаваемой локальным освещением.       — Заткнись лучше, — посоветовала Саша совсем не соответствующим голосом.       — А то что?       Когда открываешь духовку, работающую на полной мощности, жаром сносит. Оксана открыла. И тут же впечаталась спиной в матрас. Саша нависла сверху, поцеловала, сразу проникая языком в рот, руку опустила ниже. Пальцы каждой из девушек одновременно расстегнули по пуговице на брюках другой. Они разорвали поцелуй. Хмурый, почти угрожающий взгляд из-под опущенных бровей встретился с вечно веселым и насмешливым.       Лицо Саши вдруг расслабилось, уголок губ привычно приподнялся. У нее впервые за все время появилась возможность увидеть Смирнову уязвимой, не просто уязвимой — подконтрольной.       Она скользнула ладонью под рубашку, провела сначала вверх до груди, едва задевая ее кончиками пальцев, на что девушка напротив вздрогнула, потом — вниз. Добравшись до края, дернула ткань в разные стороны. Пуговицы посыпались на кровать, некоторые отскочили на пол, некоторые были скинуты, подобно крошкам от чипсов.       Саша нетерпеливо стянула брюки с бедер спутницы, по пути то прижимаясь к оголенным местам губами, то оставляя на коже следы от зубов. Оксана отбросила ненужную вещь ногой в сторону. Они одинаково не планировали церемонится с долгими прелюдиями, нежностями и проявлениями любви. Любовь — последнее, что ими движило.       — Ты изменилась, — заметила Саша, как только вновь оказалась на уровне лица девушки, перед этим быстро осмотрев угловатое, если не сказать истощенное, тело.       — Наркотики — зло, — томно выдохнула его обладательница, что совсем не вязалось со смыслом фразы, и тут же прервала увлекательную беседу смазанным поцелуем.       Выправив футболку из уже расстегнутых ею же брюк, она потянула вверх, и Саша согласно подняла руки, помогая уравновесить ситуацию, но к застежке лифчика не подпустила. Горячее дыхание обожгло шею. Кружевная оборка царапнула обнаженную грудь. Оксана запрокинула голову, подставляясь под прикосновения, тело само двинулось навстречу спускающейся ниже ладони.       Пальцы. Один, почти сразу второй. Оксана втянула воздух через сжатые зубы. Движение, изучающее, медленное, следующее — более уверенное, за ним — еще и еще. Несдержанная реакция. Саша давно установила для себя это правило: можно быть сколько угодно грубой снаружи, но никогда — внутри.       Разве что в конце.       Смирнова выгнулась, сжимая простынь до треска ткани. С губ сорвался последний стон, и она вернулась в прежнее положение, восстанавливая сбившееся дыхание.       Саша поднялась, прошлась по номеру в поисках салфеток. Успешно их обнаружив, вернулась к кровати и небрежно швырнула пачку на тумбочку. Оксана сквозь упавшую на лицо прядь проследила за этим движением, потом за тем, как девушка протирает пальцы. Та пояснила будничным голосом:       — Мы не закончили.