Неоновая рапсодия

      Дверь, ведущая в спальню, захлопнулась, отрезав их от внешнего мира. Леви оглянулся. По ту сторону, как весенний ручеек, зажурчала непринужденная беседа. До слуха донеслись голоса друзей, их смех и еле различимые слова. Теперь, когда он вернулся, их облегчение чувствовалось даже из-за стены, словно их эмоции превратились в газ и проникали сквозь все щели, которые могли найти. Облегчение просачивалось, но, увы, не было заразным. В груди неприятно тянуло. На долю секунды Леви захотелось быть там, с ними, но он посмотрел на Эрвина, поднимающего с пола ту злосчастную фотографию, и осознал, что находится именно там, где нужно.       Стоящий посреди хаоса, который, как помнилось, устроила Ханджи, Смит вгляделся в фото и будто провалился в него. Красивое лицо обрело какое-то неоднозначное выражение: Эрвина явно охватили чувства, среди которых отчётливо выделялась печаль с густым оттенком злости. Наблюдать за ним сейчас было сродни присутствию на похоронах абсолютно постороннего человека: неловко, грустно и хотелось, чтобы поскорее это всё закончилось.       В попытке стряхнуть внезапно появившееся чувство дискомфорта Леви перевёл внимание на саму комнату. Надсадный вздох вырвался из груди — он же буквально вчера всё здесь вылизал, весь день убил на это, а сейчас тут полный пиздец. Захотелось нарычать на Ханджи, чтобы больше, блядь, так не делала, но вдруг среди смятых простыней показался чёрный шнурок. Нет, не шнурок, чокер. Он уже и забыл, что Фарлан принёс и его вместе с остальными левиными пожитками. Порыв взять его в руки появился стихийно и обжалованию не подлежал. Леви даже не понял, как пересёк комнату, поднял чокер и намотал себе на ладонь.       А, ой.       В своём стремлении немедленно завладеть вещицей Леви не сразу догнал, что пара ледяных, пронзительных глаз следила за ним всё это время. Эрвин глядел пристально, вздернув одну бровь. Смотрел то ли с вопросом, то ли с укором. А может, и с тем и другим одновременно.       — Что ты хочешь от меня услышать? — Леви выдохнул, разведя руки в стороны.       Эрвин молчал. Это хорошо, потому что язык тела был отчётливо требователен: «где тебя, мать твою, носило?»       — Я зассал.       Всем своим видом требуя подробностей, Смит снова посчитал слова излишними. Он смотрел и ждал продолжения, потом прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Раскрытой ладонью пригласил присесть.       Разговор обещал быть долгим, а предложение показалось приемлемым, поэтому Леви приблизился, скомкал ступней одеяло, сброшенное на пол (всё нутро противилось, — запачканной жопой да на чистое бельё, — но уже ничего не попишешь — сначала он изольет грязь душевную, потом разберется с насущной) и сел напротив Эрвина, который устроился на краю кровати. (Смитовская одежда, кстати, чистотой не отличалась, но об этом позже.)       — Сначала твоё сообщение, потом фотография эта, — Леви кивнул в сторону изображения в руках Эрвина. — Не знаю… Внутренний голос сказал «беги», ну я и побежал.       — Ты… — заговорил Эрвин, но запнулся. Его голос надломился, он он тут же взял себя в руки и зазвучал увереннее, но всё так же тихо: — С тобой ничего не произошло?       — Нет. — Леви покачал головой. Так и подмывало спросить: «А с тобой что случилось? Кто посмел тебя так?». Он сразу заметил, что на Эрвина напали — как только пересёк порог квартиры, но сначала на него кинулся Фарлан, потом Ханджи, и сейчас был самый подходящий момент, чтобы узнать, но Эрвин его опередил и заговорил:       — Твоя одежда в грязи, вот я и подумал…       — А, это. — Опустив глаза на запачканное худи, Леви пояснил: — На сырой земле лежал.       Ответ застал Смита врасплох, что выдали его густые брови, съехавшиеся к переносице. Налитый кровью мешок под глазом от этого будто стал ещё синюшнее, на него было больно смотреть.       — Зачем? — спросил он.       — Стоять сил не было. — Леви пожал плечами. — Пока лежал, о многом думал. И о тебе тоже.       «И сейчас тоже», — подумал, но не озвучил. Чем больше Леви изучал внешний вид человека напротив, тем паршивей становилось ему самому. Правый глаз Эрвина заплыл, на левой скуле оказалась содрана кожа, кровоподтеки еле заметны, будто идущую изо рта и из носа кровь небрежно вытерли рукавом, и, она мелким пятнышком засохшей краски уселась за крылом носа и в уголке губ. Что было скрыто грязной рубашкой, каким повреждения подверглось это крепкое тело, Леви боялся даже представить. Как бы он ни был зол на Эрвина, как бы ни хотелось самолично смачно ёбнуть прямо между глаз Смита, он понимал, что чувства к нему, в рот их ебать, никуда не делись. Поэтому и решил, что непременно выяснит, что произошло, и сделает это как только представится шанс.       Эрвин начал крутить в руках фотографию.       Руки.       На них тонкими алыми нитями внахлёст выложились раны сбитых костяшек.       — Боюсь представить, что ты думал, — горько усмехнулся Эрвин.       — Мда уж, — согласился Леви.       Уставившись на плавное скольжение фото в пространстве, и, немного помолчав, усиленно думая о том, насколько же у судьбы извращенное чувство юмора, что его вот так штормит из крайности в крайность (Леви искренне надеялся, что с этими штормами будет покончено раз и навсегда после этого разговора), он выставил палец и указал на фотографию:       — Я с этой штуки пиздец обосрался.       — Учитывая твоё прошлое, это обоснованно, — Эрвин понимающе качнул головой.       — Обоснованно, как же! — воскликнул Леви, его голос был пропитан ядом иронии. Эрвин — Великий мозг = Смит снизошёл до понимания чувств обычных смертных. Жаль только, что очень поздно снизошёл. Это-то и убивало Леви больше всего.       — Почему ты мне не сказал? — выдавил он сипло и, наконец-то, нашёл в себе смелость взглянуть Эрвину в глаза. Тот глаз не отвёл.       — Я пытался, — наконец сказал он.       — Плохо пытался, — рыкнул Леви.       — Я хотел рассказать позже, когда с ним будет покончено. Я не хотел, чтобы ты переживал ещё и из-за этого, — Эрвин поднял руку, держащую фотографию выше, намекая на то ли на самого Зика, то ли на прошлое с ним.       — Тц! — Леви закатил глаза. — Не хотел он рассказывать. Чтобы что? — он чувствовал, что нечто внутри, не успев утихомириться, снова начало щетиниться и скалить зубы. — Чтобы, когда пришло время, я весь в соплях и ромашках кинулся тебе на шею, потому что ты обманом заставил выбрать тебя?       Если бы они играли в морской бой, то на каждое слово, сказанное Леви, Эрвин бы удручённо говорил: «Ранен. Ранен. Ранен. Убит». С опущенными плечами, со съехавшимися домиком к переносице бровями, опущенными уголками губ так Смит и выглядел — морально убитым. От Леви это не укрылось, но каким бы виноватым тот ни выглядел, это не отменяло неправильности и, даже, некой подлости его поступка.       — Леви, — Эрвин выдохнул, — всё не так.       — Ты манипулировал мной, Эрвин!.. — Леви вскочил на ноги и навис над Смитом, словно угрожая.       — Не согласен, — тот упрямо качнул головой.       — Ты манипулировал мной, — уже спокойнее повторил Леви, но его тон всё ещё не терпел возражений. Он знал, что был прав. И вложил в ответ всю свою убеждённость.       — Я тебя оберегал. — Эрвин поднял голову и поймал взгляд, сверлящий укором. В его собственных глазах бушевало синее пламя.       — Ты утаивал важную информацию. Это что, по-твоему, не манипуляция? — с каждым новым словом тон, с которым говорил Леви, повышался. — Ты скрыл это от меня, прекрасно понимая, какие могут последствия!       — Именно! — Эрвин соскочил с места и заметался из стороны в сторону. — Именно по этой причине! Ты импульсивен, Леви, и я боялся, что на эмоциях выкинешь нечто необдуманное, что может подвергнуть тебя и всю операцию риску и, знаешь, твой побег утром подтвердил мою правоту.       — Но не доказал её! — заорал Леви и понял, что чутка лишканул. Надо было сдержаннее, однако… — Блядь, ты сам себя слышишь? — несмотря на убедительный довод Эрвина (ну как убедительный, — с его точки зрения), Леви остался при своём мнении. — Говоришь, что боялся, что я на измене какую-нибудь хуйню выкину, но опять врёшь. А, да, оберегаешь, — горько усмехнулся, — перекладывая вину на меня за собственные косяки. Признай, Эрвин, ты никогда не заикался о Зике, не потому что я могу сорвать операцию, а потому что не хотел меня отпускать. Ты, умник херов, понимал, если я узнаю о вас, то рядом с тобой не останусь, и у тебя взыграло очко. Я прав?       Эрвин сглотнул.       — Признаю, — выдавил он тихо.       Так, стоп. Что это сейчас было? Леви не ослышался? Не ожидал он, что Эрвин сдастся так сразу.       — Чего? — уточнил он.       — Я признаю, — Эрвин выдохнул, — что поступил неправильно.       Повернувшись к Леви, он преодолел то короткое расстояние, что их разделяло, и продолжил:       — Надо было рассказать, но я боялся. Я хотел, правда, но чем больше времени проходило, тем непосильней становилась задача. Поэтому я сам с собой договорился, что обязательно всё расскажу, но только тогда, когда ты не будешь ничем скован и сможешь свободно принимать решения.       То ли сказанное и впрямь имело смысл, то ли Леви не терпелось понять и простить. В конце концов, то, что прав один, не значит, что неправ другой. Эрвин вполне мог молчать по двум причинам: личной, — чтобы не потерять Леви, и профессиональной, — не смешивать личное с рабочим и не перекладывать на «клиента» заботу (его связи с Зиком), которая дела непосредственно не касалась. Его прошлое действительно могло остаться в прошлом. Кстати о прошлом, Леви внезапно вспомнилось:       — Те очки у тебя в бардачке, — ты говорил, что это подарок, — они от Зика?       — Да.       — Ясно.       Вот и всё. Добился он признания, но удовлетворения от этого не получил. Ещё мгновение назад Леви разрывало от противоречивых чувств, он не знал как поступить — то ли стиснуть в объятьях, потому что любит, то ли шею ему свернуть, потому что зол, как чёрт, и никогда не простит, но теперь… Ничего. Пустота.       — Леви? — тихим бархатом прокатилось по комнате. Его собственное имя, сказанное так интимно-тепло, заставило вынырнуть из омута звенящих мыслей.       — М? — Леви поднял голову и заглянул Смиту в глаза.       И снова как будто послышался этот ебучий треск стен, от которых и так остались в труху рассыпавшиеся руины, но в этот раз не Леви чувствовал себя обнажённым под чужим взглядом, он сам узрел нараспашку открытое сердце. Эрвин смотрел на него, не отводя глаз, позволяя читать себя, ничего не тая. Он смотрел долго, молчаливо, а потом позволил себе положить ладонь Леви на щёку. Сделал он это очень осторожно, будто протягивал руку бездомному коту, который никогда прежде не испытывал искренней человеческой доброты, — немного неуверенно, но с упорством. Леви не двинулся. Широкая ладонь на его щеке была поразительно тёплой, хотелось прильнуть к ней сильнее, но он побоялся, хотя всё нутро вновь взбесновалось и закричало: «Ты так боялся, что я исчезну, но я вот он! Я здесь! Я рядом!»       — Помимо того, что я и правда боялся тебя потерять, — заговорил Эрвин, — я искренне считал, что поступаю правильно. С той самой минуты, как ты рассказал про Зика, про то, что связан с ним контрактом, я принял решение, что возьму всё на себя, потому что… — запнулся, убрал руку. — Блядь… Я не могу позволить ему разрушить и тебя.       Ещё один пронзающий насквозь взгляд, в котором бушевала сильная душевная боль. Ещё один прерывистый вздох. Что за тревоги крылись в тяжёлом молчании, оставалось только догадываться, но учитывая, что речь шла о Зике, то можно очень реалистично представить, что за пиздец там творился. Леви отмахнулся от мрачных мыслей и крепче сжал чокер в кулаке, глядя как Эрвин борется с очередным порывом прикоснуться к нему.       — Держать тебя в неведении, — тот продолжил, — было частью этого плана. Если быть абсолютно откровенным, то признаюсь, что заметил, как ты стал больше улыбаться в последнее время… Мне не хотелось это терять. Я не хотел лишать тебя той толики облегчения, которая наконец-то появилась в твоей жизни.       — Говоришь так, будто знаешь меня всю жизнь, — слова Эрвина вызвали у Леви тень улыбки. Было приятно, чёрт возьми.       — Ощущение такое, будто да, знаю, — Эрвин тоже неуверенно улыбнулся, но его улыбка вмиг померкла. — Я отлично знаю Зика, поэтому не нуждаюсь в объяснении каково это — быть его игрушкой. — Он сухо сглотнул и добавил: — Я это видел.       В Леви, как пламя на сене, вспыхнуло тёмное любопытство. Что такого знал Эрвин, чтобы так об этом говорить. Неужели с кем-то Зик обращался ещё хуже. Не факт, конечно, но вполне вероятно. Леви сначала уставился в одну точку, а потом, еле скрывая страх услышать нечто жуткое, тихо спросил:       — Расскажешь?       — Да. — Эрвин кивнул. — Но прежде позволь задать один вопрос.       И всё-таки Леви смягчился и теперь, когда он услышал позицию Эрвина, был готов ответить на любой вопрос. На все вопросы, которые тот мог озвучить.       — Мгм, — вторя Эрвину, Леви кивнул. — Валяй.       — Почему ты вернулся? — Смит выглядел не на шутку озадаченным со своими густыми бровями, сведенными к переносице.       — Потому что Моблит был прав, — Леви пожал плечами, будто в том не было великой тайны.       — Поясни.       — Твои слова врут, Эрвин, но не действия, — Леви взглянул на Эрвина и понял, что тот не понял, что он имел в виду. — Короче, пока я там думал всякое-разное, мне вспомнилось, что Моблит сказал про тебя.       — Он что-то про меня говорил?       На щеках вспыхнул предательский румянец, но Леви сделал вид, что ничего не было.       — Неважно, — отмахнулся быстро. — Я, когда обратно ехал, задумался обо всём, что со мной произошло, и понял, что, действительно, ты никогда не делал ничего такого, что бы мне не понравилось или что бы причинило мне боль или вред. Пусть ты и не сказал про Зика, но за то время, что мы знакомы, ты и правда не сделал ничего такого. Поэтому, — глядя Эрвину в глаза, Леви положил ладонь ему на плечо, — я решил, что, прежде чем сжигать мосты и ставить на тебе крест, я хочу посмотреть тебе в глаза и наконец-то поговорить словами через рот, раз и навсегда поставить точку, потому что вся эта недосказанность между нами меня пиздец как заебала.       Эрвин накрыл ладонь Леви своей.       — Что ж, пожалуй, ты прав, — поднёс руку к губам и прикоснулся в лёгком поцелуе. — Мне искренне жаль, что ты узнал именно так. Я не так всё планировал. Тем не менее, ты уже в курсе, а я всё равно хотел всё рассказать, и раз уж мы здесь, то почему бы нет.