Неоновая рапсодия

      Леви покосился на дверь. Стук не прекратился.       — Эрвин, — раздался за дверью незнакомый мужской голос, — ты дома?       Дело дрянь. Леви оставил хлопья и прижух, а из-за двери донеслась мольба:       — Пожалуйста, будь дома.       Незнакомец произнес это так печально, голосом, полным такой безысходности, что Леви не мог не сжалиться. Он уверил себя, что Зику бы вряд ли удалось найти его у Эрвина, а тот чел за дверью не казался йегеровской пешкой. Положившись на интуицию и прошипев что-то вроде: «да ёб твою», гимнаст поднялся и пошаркал к двери. Зачем? Он ещё не понял. А снаружи, очевидно, услышали шаги и заговорили:       — Хвала святым, я уж думал, что мне конец!       Леви приблизился, приложил ухо к дверному полотну на секунду, прислушиваясь. Заминка, по видимому, заставила человека по ту сторону нервничать.       — Эрвин? — он снова постучал.       — Нету его, — сказал Леви, намеренно понизив голос. В ответ раздалось сдавленное «оу», и затем — тишина. Посчитав вопрос исчерпанным, Леви уже было собрался идти на место, но едва успел сделать шаг, из-за двери снова послышалось:       — Тогда можно ему передать мою просьбу?       — Ну чего там? — Леви закатил глаза. Так и быть, он побудет посыльным разок, не сломается.       — Ситуация дико нелепая сложилась, не могли бы Вы передать ему, что прошлой ночью я у него…       Договорить он не успел, потому что его прервали самым неожиданным образом. Леви распахнул дверь и испепелил бы взглядом, если бы мог.       — Что ты там с Эрвином прошлой ночью? — голос гимнаста взвинтился от зашкаливающих эмоций, что бесконтрольно дали разгон от нуля в бесконечность за доли секунд. Словно оголённый нерв, Леви бурно среагировал на малейший раздражитель. Он понимал, что погорячился, вот так открыв дверь кому попало, но было поздно что-то менять. Вот он и пыхтел в проёме, метр с кепкой, но до того грозный, что молодой мужчина напротив отшатнулся.       — О! — его карие глаза округлились. — Привет! — нежданный посетитель попытался улыбнутся и протянул ладонь для рукопожатия.       Леви сложил руки на груди. Глазами, будто сканером, проинспектировал незнакомца. Тот был среднего роста, с каштановой гривой, собранной в хвост на затылке, под глазами лиловые падины — след бессонной ночи, — но отчетливее всего выделялась тату на шее — крупный, размером с ладонь, мотылёк.       — Ну и? — рыкнул гимнаст, сверля мужчину взглядом.       — Хе! Как, оказывается, это двояко прозвучало, — татуированный нервно хмыкнул и почесал висок. Это разозлило Леви ещё больше.       — Я жду, — процедил он сквозь зубы.       — Я тут был прошлой ночью. За тобой присматривал. Эрвин попросил помочь, а я друзьям не отказываю. Я — Моблит. Моблит Бернер.       — Чё, правда?       — А смысл мне врать? Хочешь, права покажу?       — Тьфу бля, да я не про имя. Правда, что ты за мной?.. — «ухаживал» язык сказать не повернулся.       — Ещё бы! — воскликнул новый знакомый. — Я в студии ещё был — сложный заказ, но не суть, Эрвин позвонил, и я сразу приехал. Просидел тут с вами почти двое суток, а когда уезжал утром, то блокнот с набросками забыл.       И снова лавина информации вываленная одномоментно; башка и так не соображала, а тут ещё это. Чувствуя, что от перегрева мозга голова скоро лопнет, как воздушный шарик от переизбытка воздуха, Леви вскинул руку, прося притормозить.       — Стопэ, — сказал он. Тот молчал. Гимнаст окинул некого Моблита свежим, незашоренным страхом и подозрениями взглядом. Задумался, припоминая. Студия, блокнот, татуировка мотылька на шее… — Это ты? — сообразил Леви. — Ты — Бёрн?       — Я, — улыбнулся мужчина. — А ты Ривай. Приятно познакомиться.       Такого поворота событий Леви не ожидал. Эрвин не соврал, когда сказал, что у него есть связи, и кто бы мог подумать, что именно такие. Они знали друг о друге, но никогда не встречались лично. Леви несколько лет охотился за Бёрном, пытался вклинится в плотное расписание, даже был готов в другую страну для этого ехать, но как оказалось, попасть к знаменитому тату мастеру не так-то просто: свободных дней практически не было, а если и появлялись, то сам Леви был занят, и каждый раз откладывал поход.       Теперь же вот он, тот самый Бёрн, стоит в дверях, улыбается и руку хочет пожать. Более того, если бы кто-то год назад сказал Леви, что Бёрн будет ему буквально жопу подтирать, то он бы покрутил пальцем у виска и громко присвистнул вдобавок. Вопрос подтирания оставался открытым, потому что Леви был не очень уверен, состоялся ли сей священный акт омовения анальной жопы или нет, он был в нарко-отходном трипе, но тот факт, что Бёрн был ему нянькой-сиделкой-медбратом был бесспорным.       — Ага, и мне… — выдавил Леви, но руки так и не подал. Ладонь Моблита ещё какое-то время повисела в воздухе, а затем он её поспешно сунул в карман.       — Так что насчет блокнота? Не видели?       — Не-а. Ваще нет, — Леви покачал головой. — Может Эрвин знает, где он. Не звонил ему?       — Как же! Звонил. Он трубку не берет.       — Типичный Эрвин, — Леви изрёк по-философски и осёкся. Им снова овладело ощущение, что он уже достаточно успел изучить Смита, чтобы судить, что бы было для того типичным, а что нет. И ведь в самом деле, если Эврин реально чем-то занят, то до него хрен дозвонишься, а это значило, что он не просто вышел покурить и заблудился, но обкашливал вопросики касательно левиной жопы уже в фигуральном смысле. — Ты это… проходи, — пригласил Леви Моблита внутрь квартиры, уступая дорогу. — Можешь здесь подождать, если не торопишься.       — Не тороплюсь, — вторил ему тот с лёгкой полуулыбкой и вошёл в квартиру.       Заперев за гостем дверь, Леви обернулся, и увидел, что Моблит прошёл в зону кухни и сел за обеденный стол. Растерявшись, не зная как поступить, он отвёл взгляд и почесал за ухом. Тело не слушалось, скованное неловкостью.       От него всегда кто-то что-то хотел, — даже Смит не исключение, — всегда кому-то что-то было нужно, и желаемое никогда не доставалось даром, просто так за красивые глаза, всегда нужно было платить так или иначе. От него ждали чего-то равноценного в обмен, будь то деньги, услуги или подгоны, и Леви привык платить, поэтому в этот миг не имел ни малейшего представления, за что хвататься и куда себя девать. Безвозмездная помощь, такая своевременная и такая необходимая, пришла в момент острой необходимости и ввергла в какой-то кататонический ступор тем, что, наверное, впервые в жизни от него ничего не ждали за помощь, никто даже не заикнулся о какой-либо плате.       И вот он Бёрн, то есть Моблит, читает что-то в своём телефоне, который вытащил из заднего кармана джинсовых шорт, сидя с таким видом, будто бы вообще ничего важного не сделал, будто как минимум одной бессонной ночи у него отродясь не было. Если такая помощь в его мире считалась чем-то само собой разумеющимся, то для мира Леви это было чужеродно. Дискомфорт из эмоциональной фазы перешёл в физическую — скрутило желудок. Захотелось молока, но оно закончилось, последний стакан ушёл на хлопья, которые уже разбухли. Леви с усилием выдохнул скопившееся в лёгких возмущение: это был не день, а пиздень. Ища в себе силы успокоиться, он обратился к Моблиту:       — Хочешь… воды?       — Нет, — тот отложил телефон и покачал головой. — А ты?       — Нет, — Леви почувствовал, как руки опустились. Ещё минута и он упадёт лицом в пол, и хер его кто поднимет, потому что сил бороться с жизнью оставалось с гусиную пипирку. Однако их хватило на то, чтобы присоединиться к Моблиту за столом.       Усевшись, Леви сунул руки в карманы парашютоподобных шорт, которые он взял без спроса, когда Смит ушёл, — не оставаться же в том шмотье в такую жару, — и уставился в одну точку перед собой. То, что Моблит за ним наблюдал с каким-то заинтересованным восхищением, гимнаст не заметил. Они помолчали, а потом Бёрн предложил:       — Я хочу кофе, будешь?       — Лучше чая, — воодушевился Леви. Настороженность и неловкость начали потихоньку угасать, но не прошли совсем — воспоминание о прошлом «чаепитии» пронзило резко и насквозь, словно свая рыхлый грунт. Леви на секунду показалось, что где-то рядом завоняло рвотой. Морок рассеялся так же быстро, как и появился. Ничего не заметивший Моблит поднялся и принялся хозяйничать на кухне, гремя посудой.       — Не помню, чтобы здесь был чай, — сказал он, распахивая шкафчики, — но давай попробуем.       За неимением другого занятия, Леви стал наблюдать за ним и к своему огорчению заметил, что слишком ладно у того выходило, словно эта кухня принадлежала ему, а не Эрвину. Ревность распустилась внутри ядовитым цветом и оплела грудь. Она травила, но делала это почти нежно, сжимая и покалывая то тут, то там, словно выпустила в лёгких длинные и острые шипы. Леви ревновал к тому, что Моблит чувствовал себя как дома, услужливо подавая чай и засохшие кексы, а сам он, имея весьма неоднозначные виды на Смита, всё ещё чувствовал себя нежеланным гостем. Умом Леви понимал, что это не так, но от ощущения не так-то просто избавиться. Настроение испортилось. Раскосые тёмные брови от этого прочно обосновались у переносицы, пока их обладатель громко сюрпал чаем, а причина расстройства возилась у раковины.       — Откуда Эрвина знаешь? — спросил Леви как бы невзначай, после того как бросил ковырять чёрствый кекс.       — Ханджи познакомила, — Моблит обернулся с чашкой кофе в руках.       — А её откуда знаешь?       — С универа. Учились вместе.       — Вон оно чё… — Леви неопределенно качнул головой, не совсем понимая, что теперь делать с этой информацией.       — Угу, — сделав глоток кофе, Моблит продолжил, — они с Эрвином друзья детства, росли в одном дворе, а мы с Ханджи в универе… сдружились. С тех пор и общаемся периодически.       — Ты, получается, бывший медик?       — Скорее несостоявшийся, — Моблит улыбнулся уголками губ. Было в этом жесте что-то снисходительное и горько-сладкое; так, как это делает проигравший партию шахматист, — довольный своими усилиями, но с уважением признающий, что навыки оппонента превосходят его собственные. — Я забросил учебу на четвертом курсе, и меня отчислили.       — А чё бросил? — о том, что это был уже четвертый по счёту вопрос, Леви не задумался, ему правда было любопытно. Моблит, похоже, не возражал и терпеливо отвечал.       — Долго рассказывать, — сказал он мягко.       — Давай кратко, — Леви в шутку предложил, скупо улыбнувшись самым краешком губ.       — Если кратко, то не моё, — сказал Моблит и допил остатки кофе в один большой глоток, после чего отставил пустую кружку и сел рядом с Леви. Расстояние резко сократилось, сделав атмосферу неуютной, но Леви не стал ничего предпринимать на этот счёт, если не считать того, что он подвинул чашку немного влево, создав таким образом узорчато-фарфоровый барьер между ними. Моблит обратил на это внимание, но, по-видимому, не придал значения, и продолжил как ни в чём не бывало: — Расскажи лучше, откуда ты Эрвина знаешь.       — Долго рассказывать, — хмыкнул Леви и тут же почувствовал себя чуть свободнее.       — Ладно, — Моблит поднял ладони вверх. — Не хочешь — не надо. Не имею привычки лезть в чужую жизнь, как захочешь, так расскажешь.       Его тон показался Леви слишком серьёзным, отчего тот решил, что либо тату-мастер не понял шутки, либо ему было не до шуток. Гадать, чем из двух это было, разбираться, что происходит в чужой голове, когда в собственной размокший хлебный мякиш, гимнаст не хотел, поэтому тцыкнул по привычке:       — Ой, да на выступление он ко мне пришёл. Так и закрутилось.       — Правда? — лицо Моблита сначала вытянулось от искреннего удивления, а потом «приплюснулось» от собственных рассуждений. — Не думал, что ему такое интересно, но это Эрвин. Он всегда умел удивлять.       — В смысле?       — Давно его знаешь?       — Не очень, — Леви нахмурился. — А что?       — Он авантюрист.       Ну ахуеть открытие! Леви и сам это давно понял, однако послушать, что скажет человек, знающий Эрвина довольно давно, узнать его точку зрения и впечатления было любопытно, даже захватывающе.       — Это я и сам заметил, — ухмыльнулся он.       — Не знаю, откуда это в нём, — Моблит уставился в окно, рассуждая, — но Эрвин не может жить спокойно. Даже после того, как всё бросил и переехал, начал новую, тихую-скромную жизнь, он умудрился наткнуться на тебя, — ввинтился в Леви ожидающим ответа взглядом. — Разве это не удивительно?       Замечание шаркнуло по самолюбию, как наждачка по чувствительному месту, — не очень больно, но неприятно. Терпимо, но всё равно противно. Леви вздёрнул бровь. Неужели со стороны казалось, что это он свесил всё на Эрвина и такой: «на, решай», хотя на самом деле Смит был тем, кто влез в чужие дела и навязал свою помощь.       — Ты к чему клонишь? — гортанно прохрипел Леви. — Что я ему спецом проблемы создаю?       — Не-а, — Моблит покачал головой и потянулся к засохшему кексу, что недоковырял Леви. — Он сам ищет их. Они для него как наркотик, и чем сложнее проблема, тем сильнее его штырит. — Он отломил кусок и кинул в рот. — Насколько я знаю, — продолжил, жуя, — он не высовывался пару лет, а потом появился ты, и у него как башню сорвало. Устоять он попросту не смог.       Моблит откинулся на спинку стула, положил правую ступню на левое колено и развёл руками, мол, «такие дела».       — Что он тебе рассказал? — сомнения, будто фонари, начали медленно включаться в воспалённом разуме Леви.       — Ничего, что мне знать не следует, но и я не слепой. — Моблит пожал плечами. — Посуди сам, у тебя все признаки передоза, но он не повёз тебя в больницу, врача тоже не вызвал, а позвонил мне, и сколько бы я не уговаривал, в полицию он тоже обращаться наотрез отказался. Значит, он тебя прячет, и прячет от тех, кто может получить доступ к таким записям. Значит, ты, Ривай, жёстко встрял, — он положил последний кусочек кекса себе в рот и потёр ладони друг о друга, стряхивая с них крошки. Леви почему-то это действие заворожило.       — Мне надо уйти, — сказал он, словно в трансе. Пока Моблит говорил, Леви чувствовал, что отъезжает: тело будто медленно погружалось в вязкую жижу, топь, температура которой не превышала температуру человеческого тела, — не было ни жарко, ни холодно, только ощущение тяжести, вдавливающей глубже и глубже. Руки не слушались, ноги застыли, подбородок клонился к груди, а дышать становилось всё труднее. Неужели вся его жизнь сводилась к тому, чтобы стать увлекательной настолкой для Эрвина? Неужели он… просто игрушка?       — И куда ты пойдешь? — будоражащий, как электрический разряд, звонкий, полный заинтересованности голос Моблита вернул его в реальность. — Если всё правда настолько плохо, то все труды пойдут насмарку. Придётся начинать с нуля, а ты точно уверен, что представится второй шанс?       Подняв острый, холодный взгляд, — единственное, что осталось в нём живого, — Леви едва качнул головой. Нет. Второго шанса не будет.       — Вот и я о том же, — подытожил гость. — Не мешай ему. Эрвин в этом лучший. Он разберётся.       «Да святая дрисня! И этот туда же! Как же это остопиздело!», — подумал Леви, но слова его звучали иначе:       — Значит, я свалю потом… — прошипел он зло. Была ли эта злость аутоиммунной или же направленной на источник раздражения, оставалось загадкой, потому что напряжение повисло в воздухе, как дым непотушенной сигареты в пепельнице. Вспышка агрессии, казалось, вообще не задела чувств Моблита, как раз наоборот, позабавила его — он довольно улыбался.       — А что так? Испугался? — спросил он.       — Зубы лишние? — рыкнул Леви в ответ.       — Да шучу я, — Моблит поднял руки вверх, но улыбаться не перестал, — не злись. Дело ваше. Сами разберётесь, — сказал он уже серьёзнее, подумал пару секунд, а потом добавил как бы между прочим: — Ты только на этом не зацикливайся. Ну, на его пунктике. Некоторые охоту там любят или карточки с айдолами собирать, а Эрвин такие вот головоломки.       — Пунктик криповый, пиздец, — сказал Леви. Его голос звучал гортанно и тихо, но всё ещё чётко и различимо. Он чуть поёжился, вниз по позвоночнику хлынула волна ледяных мурашек.       — Угу, в этом вся соль, — Моблит поджал губы, соглашаясь. — Нет реальных рисков, нет и смысла. Азарт пропадает.       А, азарт пропадает. Значит, всё-таки сомнения не были беспочвенными. Значит, весь энтузиазм, интерес, рвение это назойливое — всё это продиктовано погоней за сложными задачами, не более. Значит, когда Эрвин поможет избавиться от Зика, то Леви ему больше не будет нужен? Эта мысль причиняла физическую боль. Леви шмыгнул носом, а в его груди, слабо толкаясь, увядало сердце. Он возненавидел себя. После стольких запретов и отказов, Леви на секунду позволил себе надеяться, но жизнь тот час же макнула лицом в говно. Так ему и надо. Но стоило ли оно того?       — И зачем тогда это всё? В чём смысл? — пустым голосом он спросил скорее себя, нежели гостя, но тот, очевидно подумал, что вопрос адресован ему и таким же бодрым тоном как и прежде ответил:       — Ты главное упускаешь. Он помогает, потому что это ты. Эрвин может и циник, но своих не бросает.       — Тц, — Леви горько усмехнулся. — Сомневаюсь.       — А вот не стоит, — Моблит подался чуть вперёд в попытке поймать взгляд Леви. И поймал. — Не недооценивай его.       Леви не хотел говорить правду. Правда заговорила сама его губами.       — Да не в нём сомневаюсь, а в себе. Точнее, что я вхожу в список «своих», — признался Леви и отвёл взгляд. Смотреть в добрые карие глаза напротив было невыносимо. Он не уследил за языком, сболтнул тайну, которую, не осознавая, даже сам от себя скрывал, а теперь всё. Теперь и Моблит знает, насколько он жалок на самом деле. Пора заканчивать этот спек…       — Входишь!       На мгновение Леви показалось, что он ослышался. Он повернул голову и снова посмотрел на Моблита. Тот широко улыбался, покачиваясь на стуле.       — Входишь, — повторил он. Его радостная интонация могла заразить хорошим настроением кого угодно, но не Леви. Тот вспылил:       — Ой, бля, ты-то откуда знаешь? Тебе он сказал, а мне чё? Забыл? Мог бы и записку хоть оставить, чё нет?       Тонна холодного сарказма не умерила пыл Бёрна. Он был непреклонен, но после всего, что услышал, изменил тактику. Перестав качаться на стуле, он сел прямо, положил руки на стол, сцепив пальцы в замок и заговорил. На смену легкой весёлости пришла сёрьезность. Каждое его слово обладало важностью, весом. Говорил он членораздельно, словно гвозди Леви в голову вколачивал, стараясь донести главное:       — Эрвин не говорит, а делает. Да, говорить он мастер, он как никто знает что сказать, кому и когда. Он скажет что угодно и кому угодно ради выгоды, но поверь мне, он не будет жертвовать личным комфортом ради чужого человека, и не просто жертвовать, он чуть с ума не сошел, пока ты в отключке валялся. Я никогда его таким не видел, а ты мне тут заявляешь, что ты для него никто. Если ты — никто, то я — её Королевское Высочество Фрида Рейсс.       В комнате повисла пауза. Совершенно растерянный Леви не знал, что ответить. Все слова, даже неприличные, покинули голову, осталось только смятение.       — Что, сказать нечего? Правильно. Мне ничего говорить и не надо. Ты с ним поговори, и разберитесь уже наконец, что между вами.       В серой пустоте разума вдруг тускло замерцал немой вопрос. Неужели это так заметно? Неужели всем сразу было всё понятно? И только они — два идиота — продолжали притворятся, что ничего не происходит?       На лестничной площадке тем временем послышались шаги и голоса.       — О, помяни дьявола, — улыбнулся Моблит, и в этот же миг за дверью раздался громкий, похожий на ведьминский, женский хохот. Леви обернулся в непонятках, кто там так ржал, подобно десятку ржавых качелей, и краем глаза заметил, как с лица Моблита сошли все краски.