Неоновая рапсодия

      Комнату окутала мелодия, льющаяся из динамиков музыкальной установки. Что-то камерное с лёгкой ненавязчивостью джаза. Манящее, загадочное и в то же время пробуждающее в самом нутре нечто животное. Музыка, под которую хочется закрыть глаза и покачиваться в такт.       В распахнутые створки окна ворвался июньский бриз и поиграл с белыми, как падающий снег, занавесками. Там, за окном, мегаполис переливался мириадами искр, среди которых радостно подмигивали неоновые вывески. Одна из них ярко горела прямо над окном номера, в который Эрвин привел гимнаста.       Его невысокий силуэт на фоне поглощал свет цветастой мозаики города. Закутанный в белый махровый халат, он стоял у окна и задумчиво потягивал розовое шампанское. Влажные волосы отсвечивали кислотно-синим оттенком вывески отеля. Плавное течение секунды и гимнаст купался в лиловой дымке. Эрвин подошёл сзади и, склонившись над ухом, стараясь не разрушить эфемерность момента, тихо спросил.       — О чём думаешь?       Гимнаст повернулся на голос. По сравнению с тем, что Смиту довелось подметить раньше, этот взгляд, это выражение лица сковала некая серьёзность, даже грусть. Этот человек продолжал раскрываться перед ним и показал новую грань, загадкой соблазняющую логику профессора, заставлял кровь бурлить желанием обладать им.       Он выдержал короткую паузу, прежде чем ответить.       — О том, что не помню, когда в последний раз чувствовал такое умиротворение.       Оглядев задумчивое лицо напротив, Эрвин занёс руку и смахнул тёмные пряди с глаз гимнаста. Кончики пальцев коснулись уха. Гимнаст, закрыв глаза, прислонился щекой к раскрытой ладони.       — Хочешь поговорить об этом? — спросил Смит, стараясь скрыть подрагивающую уголками губ улыбку.       Тот распахнул веки и уставился на Эрвина немигающе, отставил бокал с недопитым вином на подоконник и, чуть склонив голову, задал встречный вопрос.       — Мы сюда пришли разговоры разговаривать?       — Хм-м… — запнулся Эрвин, — нет.       Очевидно довольный, что смог подловить партнёра, гимнаст нетерпеливо прошептал.       — Тогда заткнись и целуй меня. — Взгляд серых глаз пробрал до самого нутра, и Эрвин почувствовал себя голым. Обнажившим душу от благого до тёмного её начала. Безоружным. Вероломно взятым в плен.       Лучшая защита — нападение.       Он поднёс руку к лицу гимнаста, положил ладонь тому на шею и большим пальцем провёл по нижней губе. Кольцо пирсинга на мгновение впечаталось в красную кайму губ, и этот образ, теперь навсегда застывший в памяти, подействовал как капля крови на изголодавшуюся акулу. Всё внутри сжалось в предвкушении. Нахмурившись, Эрвин припал к тонким губам и как в сладком, пьянящем бреду начал их зацеловывать. Мягкие, но требовательные, они были вкуса шампанского и клубники.       — Ты восхитителен, — бархатисто пробормотал Эрвин гимнасту в щёку.       — Я знаю, — усмехнулся гимнаст вызывающе, отвечая на ласку.       Его руки скользнули вверх по широким плечам, оглаживая тугие мышцы, крепко сомкнулись на шее, и он запрыгнул Эрвину на бёдра. Тот не растерялся и подхватил партнёра на лету. Ягодицы идеально легли в ладони, как будто были выточены специально для них, и он начал по-хозяйски их сжимать через махровую ткань халата.       Проглотив стон, гимнаст победно поддёрнул уголки губ, удобно устроился в поддерживающих его объятьях, поёрзав, и прильнул к голому торсу мужчины. Подавшись чуть вперёд, он провёл языком от ярёмной впадины к шее, где накрутка пирсинга прошлась по пульсирующей венке, вверх до мочки уха, которую прихватил зубами.       С хрипловатым вздохом Эрвин запрокинул голову назад, больше открывая самое уязвимое место — шею — для ласки, на котором сейчас же влажной дорожкой пролегли терпкие поцелуи. От нежности у Эрвина засосало под ложечкой. Стоило ему поддаться на уловку, как он втянул воздух через стиснутые зубы: его больно потянули за волосы, фиксируя голову в запрокинутом положении, а потом…       А потом гимнаст вцепился в шею так, что казалось прокусит кожу и всосётся в ярёмную вену, заражая неведомым человечеству вирусом. Эрвин не возражал. Наоборот. Это было тем, чего он страстно желал с момента, когда он впервые увидел воздушного артиста. Это было восхитительным наваждением. Чувствуя его член, упирающийся в живот, Эрвин думал, что его собственный вот-вот взорвётся.       Настало время для решительных действий. Придерживая одной рукой, Эрвин схватил гимнаста за подбородок и с каким-то неведомым доселе остервенением всмотрелся в лицо напротив. Того словно подменили: серые глаза стали почти чёрными, в них не было прежней дерзости, нахальной язвительности. Они молили о нежности; сурово, гордо, но до капризного строго. И Эрвин отдался во власть этих глаз цвета грозового неба; бережно обхватив партнёра поперёк спины, понёс на его постель, целуя. Белое полотенце, повешенное на поясе, развязалось и упало, обнажая Эрвина. Он и не заметил.       Приятно скрипнули накрахмаленные простыни. За окном всё так же гудел ночной город, а из динамиков всё так же парил лаунж, но не было звука приятнее, чем надрывистый вздох темноволосого парня, когда Эрвин аккуратно уложил его на подушки.       Ловя его сбитое дыхание рваными поцелуями, Эрвин опустил руку от острого подбородка к талии, где сноровистым движением потянул за пояс халата, развязывая, и нырнул ладонью под полу. Провёл подушечками пальцев по подтянутому животу и, дотронувшись до налившегося кровью члена, обхватил его рукой и помассировал.       — Приятно, — тихо проговорил гимнаст на выдохе, нырнув пальцами в светлую шевелюру, прижимая Эрвина плотнее к себе.       — Сейчас будет ещё приятней, — пообещал Смит и начал спускаться поцелуями ниже по телу: шея, ключицы, грудь. Эрвин мазнул носом по грудине, щекоча, и сейчас же принялся поочередно облизывать соски. Пока горячий язык дразнил один, другой он теребил пальцами, сжимая. Кожа, холодная и гладкая, будто фарфор, приятно пахла мылом, и чем больше Эрвин познавал это тело, тем сильнее ему нравилось, как оно откликалось на его касания и ласки.       Лёгкие поцелуи влажным пунктиром покрыли живот и оборвались; Эврин накрыл член гимнаста губами, лаская. Слизывая капли смазки с блестящей головки языком, провёл по уздечке большим пальцем, чем вызвал одобрительный стон. Сквозь городской шум и фоновую музыку он услышал, как участилось чужое дыхание, и как кулаки резко смяли простынь. Эрвин насадился глубже, стараясь принять орган целиком. Глаза защипало, в раскрытом горле хлюпало, но не было ничего правильней происходящего между ними.       — Блядь, — прошипел гимнаст, поджимая ноги в коленях. — Я сейчас кончу!       Эрвин остановился и поднял глаза. Серый взгляд моментально пронзил его собственный — сладко и алчно. Губы Смита дрогнули в кривой усмешке.       — Так кончай, — подзадорил, не отрываясь, и смотря на бушующий шторм в глазах напротив; нарочито медленно провёл языком от корня до головки, словно лакомился подтаявшим мороженым.       — Так не останавливайся, — выдохнул гимнаст и откинулся обратно на подушки, расслабляясь.       Повторять дважды — это не про Эрвина. Он склонился ниже и, массируя член рукой, поочерёдно пососал яйца, с нежностью затягивая каждое в рот. Тело в его руках дрогнуло и покрылось мурашками, что подстегнуло его спуститься ещё ниже. Подхватив партнёра под бедра и поднимая их к своему лицу, Эрвин припал к узелку мышц ануса и стал мокро лизать. Обведя его несколько раз по контуру, степенно и осторожно, будто играя, он толкнулся языком внутрь. И ещё раз. И ещё, пока ладонь ритмично скользила по сочащемуся органу.       Он понял, что делал всё правильно: мышцы чужого пресса сковала судорога, низ живота туго стянуло, а следом с надрывистым стоном, гибкое тело дрогнуло, выгнувшись, а пальцы окутала вязкость спермы. Гимнаст опустил ноги на постель, и Эрвин оказался сидящим у него между бёдер.       — Подай пакет, — попросил он, улыбаясь сквозь сбитое дыхание.       Секунда копошения по прикроватной тумбочке и ему протянули небольшой пакет со словами:       — И этим ртом ты маму целуешь?       Серость нахальных глаз поглотило розовое сияние от дымки неоновой вывески отеля. Если не вглядываться, то можно было бы обмануться и поверить, что гимнаст посылал любовный сигнал, стреляя глазами-сердечками. Эрвин хмыкнул.       — Целую всех, кто нравится.       — И бабушку-соседку? — изогнутая бровь воздушного артиста насмешливо поднялась.       — Ей я почтенно кланяюсь, — ответил Эрвин и схватил протянутый пакет. Перевернув его вверх дном, он высыпал содержимое на постель. Из вместительности шуршащего пластика с надписью «круглосуточный магазин» на простыни выскользнули презервативы, смазка, салфетки влажные и сухие, пластыри, обезболивающая мазь, антисептический гель для рук, ополаскиватель для рта и зубная нить. Эрвин поднял вопросительный взгляд на парня. Тот непринужденно развёл руками.       — Что? Лучше перебздеть, чем недобздеть.       — И не поспоришь, — поджав губы, согласился профессор, после чего раскрыл упаковку салфеток и принялся стирать последствия бурного оргазма сначала с собственной руки, а затем с подтянутого живота. Делал он это нежно поглаживая, аккуратно вытирал, как вытирают любимую фарфоровую куклу коллекционеры, мягко, невесомо почти. Пара движений и всё было готово.       — Закончили, — заключил Эрвин, отложил использованную салфетку и сейчас же резко втянул воздух через рот.       Ступня гимнаста вдавила его стоящий колом член ему же в живот.       — Не так быстро, мистер! — гимнаст покачал головой, цокая языком. Он рывком поднялся с подушек и заключил Эрвина тесный захват, сцепив ступни у него за спиной. — Такой сдержанный. — Поцелуй. — Такой обходительный. — Поцелуй. — Отключи уже голову и трахни меня.       Две широкие ладони легли ему под лопатки, и с громким шлепком молочно-белая грудь гимнаста впечаталась в мускулы Эрвина, а от тягучего влажного французского поцелуя истома мгновенно сладкой патокой разнеслась по венам. Прежняя нежность пеплом полетела с летним бризом в окно, ей на смену пришло нечто животное, голодное, агрессивное. Эрвин жадно мял чужие губы своими, почти кусая. Буквально трахал чужой рот своим языком, остервенело вылизывая. Хотел сделать больно, но вовремя остановился и толкнул гимнаста в грудь. Тот, запыхавшийся, рухнул обратно на постель громко дыша, и когда Смит запустил в него пару пальцев, смоченных лубрикантом, хищно улыбнулся и закусил губу от восхитительности острых мук.       — Расслабься, — прошептал Эрвин на краю терпения, ответом стало глухое рычание партнёра.       — Да, блядь, вставляй уже!       — Потерпи, — Эрвин погладил его по бедру, пока напористо надавил пальцами на тугой вход; мышцы сжались в ответ, а у Эрвина перед глазами потемнело так, словно кто-то резко огрел его чем-то тяжёлым по затылку. Нутро пылало, таким горячим оно было, и хотелось скорее завладеть им. В нетерпении Смит ввёл третий палец и продолжил стимуляцию, надавливая туда, где должна быть простата.       С почти садистским удовольствием он наблюдал за тем, как этот темноволосый парень терялся в мучительном наслаждении, закрыв глаза рукой, как его распирало от этого порочного блаженства, как он сам начал двигаться навстречу, насаживаясь на умелые пальцы. Его губы, искусанные, потемнели от прилившей крови, дышал он так, словно вынырнул на поверхность, наглотавшись солёной воды. От этого пьянящего вида, достойного кисти художников эпохи Возрождения, Эрвину напрочь снесло крышу.       — Давай. — Раздался шёпот сквозь загнанное дыхание. — Сейчас. Я больше не могу…       Рваные фразы вернули Смита в чувство. Тишину ночи рассёк звук рвущейся фольги, а за ним последовал долгий, задушенный стон. Эрвин вошёл медленно, осторожно. Навалился сверху, прижал гимнаста к себе всем телом и замер внутри, давая пару вдохов, чтобы привыкнуть к себе, а потом начал двигаться.       — Как узко, — мокро выдохнул он партнёру куда-то в ключицу и сейчас же почувствовал, что волосы на затылке сильно сжали. Как ласково и нетерпеливо прихватили кожу шеи зубами, отчего его тело, и без того перегруженное ощущениями, касаниями, поцелуями, вспыхнуло, как стог сена от единой спички.       Электричество пробежало вниз по позвоночнику, распаляя, и Эрвин, выйдя на пару сантиметров, толкнулся снова. Вставил жёстко, до упора, пошло шлёпнув яйцами по упругому заду. Гимнаст вскрикнул. Его тело выгнулось, а ногти чуть не вспороли профессорскую кожу.       Вымученно выдохнув, Смит поймал дыхание гимнаста и, отвлекая его поцелуем, задвигал бёдрами. С каждым толчком темп нарастал, отражаясь от стен шлепками кожи о кожу. Брал Эрвин жёстко, выходил полностью и снова входил на всю длину, вколачиваясь, выбивая из груди, что под ним покрылась испариной, гулкие стоны. Это было помешательством экстра класса. Так бьёт в голову кокаин. Так бьёт в сердце финский нож.       Сердце заходилось галопом, дыхание сбилось вконец, но Эрвин трахал, не сбиваясь с упругого ритма. Он чувствовал, как желание тугим узлом скрутило нутро, как бешено пульсировала венка на чужой шее, в которую он уткнулся носом, и как судорожно сжимался гимнаст на его члене.       На грани плывущей радужными пятнами реальности, Эрвин обхватил его орган, который снова затвердел в погоне за негой экстаза, и задвигал кулаком в такт своим — толчкам по-звериному пылко, ревностно почти, и в считанные секунды их тела в унисон охватил оргазм. Запыхавшиеся, но довольные оба обмякли во влажных от пота объятьях друг друга.       После, они лежали на скомканных простынях. Эрвин полулежал полусидел, откинувшись на изголовье кровати, и гладил спину гимнаста, глядевшего на него. Тот лежал на животе и обнимал подушку, на которой покоилась его голова. Касания руки щекотали, вызывая такие назойливые, но такие приятные мурашки, но он оставался неподвижен, нежась.       — Как ты? — ласково проведя парню по позвоночнику, спросил Эрвин и потянулся к своим джинсам, валяющимся где-то у кровати.       — Хорошо, — чуть слышно ответил тот, всё так же вглядываясь в лицо Смита.       — Хорошо, — вторил ему профессор и достал из заднего кармана найденных штанов пачку сигарет и зажигалку. Гимнаст оживился и сказал уже отчетливей.       — Не надо.       Тон был требовательный, почти приказной. Эрвин смутился, взглянул на пачку в руках и отложил её на тумбочку.       — Как скажешь, — он кивнул и заинтересованно уточнил. — Не переносишь дыма?       — Типа того, — спокойнее и расслабленнее ответил тот.       Взгляд голубых пытливых глаз снова прошёлся по острому лицу, плавным линиям тела, по бледной алебастровой коже, и Эрвин поймал себя на мысли, что после всего, что они сделали, всё ещё не представились друг другу.       — Я тут подумал, — начал он издалека, прощупывая почву, — что давно мне не было так хорошо с кем-то, но я даже имени твоего не знаю.       Тонкие губы растянулись в уже знакомую ухмылку.       — А я твоего.       — Эрвин, — представился профессор и внезапно для самого себя назвал полное имя. — Эрвин Смит.       — Эрвин, — гимнаст прокатил имя на языке, словно пытался распробовать его на вкус, как делал это с розовым вином некоторое время назад. — Красивое имя. Не встречал никого с таким.       — А как тебя зовут? — ненавязчивый, но настойчивый вопрос сам сорвался с губ.       Гимнаст резко поднялся на локтях, что заставило Эрвина отпрянуть. Его лицо скривилось от беззлобного, но яркого возмущения.       — Хочешь сказать, афишу не видел?       — Честно говоря, нет, — умиляясь реакции, Эрвин развёл руками. — А если и видел, то не обратил внимания. К тому же, почти уверен, что на афише псевдоним. Я прав?       — Прав, — как-то обессилено выдохнул он.       — Что снова приводит нас к вопросу о твоём имени.       Помедлив, гимнаст поднялся, прильнул к груди Эрвина и почти промурлыкал:       — В таком случае, наблюдательный господин Эрвин Смит, зови меня как тебе нравится.       — Приемлемо, — Эрвин кивнул, поджав губы, и, вскинув бровь, ткнулся носом тому в щеку. — Я могу звать тебя «своим»?       Словно ошпаренный, гимнаст отстранился.       — Блядь, это что ещё за старпёрские подкаты?       — Ты сам говорил, что тебе нравятся опытные партнёры, — сквозь свой заразительный смех объяснил Смит.       — Опытные, но не стариканы же. Зачем тебе вообще моё имя? Для чего?       Эрвин прекратил смеяться и со всей серьёзностью посмотрел в серые глаза. Огладил щёку тыльной стороной ладони и сказал:       — Мне нужно не только имя, но и номер твоего телефона. Для того, чтобы пригласить на свидание.       — Тц, — гимнаст шикнул и снова начал устраиваться на подушках. — После того, что ты со мной сделал, животное, ты меня под венец должен вести, а не на свидание!       — На твоём месте я бы был аккуратнее со словами.       Чёрные, раскосые брови съехались к переносице, выдавая негодование владельца.       — Ты мне сейчас угрожаешь, что ли?       — Делюсь жизненным опытом. Старпёры, говорят, в этом хороши.       — Ох, ёбушки! — закатив глаза, гимнаст перевернулся на спину. Снова уставился на Эрвина своим нахальным взглядом и язвительно уточнил. — В чём ещё они хороши?       Они снова начали играть. Эрвин почувствовал как возбуждение, которое только-только утихомирилось, снова распалялось и стягивалось к низу живота.       — Не могу говорить за всех, но я во многом хорош, — парировал он, завлекая. — Кое в чём дьявольски хорош.       — И в чём же?       — Сходи со мной на свидание, узнаешь.       Вот оно. Безоговорочная победа. Он загнал этого дерзкого парня в угол и не намеревался оттуда выпускать, истязая, пока он чуть не вопит, терзаемый очередным оргазмом. Гимнаст поднялся и оседлал Эрвина.       — Вы умеете убежать, мистер Смит, — прошептал он и провёл языком профессору по губам.       — Что ты делаешь? — заинтригованный, заинтересованный, Смит не мог не спросить.       — Соблазняю, — изящные, тонкие руки обхватили его за шею.       — Работает, — положив свои на зад гимнаста, Эрвин потянулся к нему с поцелуем. — Продолжай.       Они продолжали до тех пор, пока пол не запестрил пошлым комбо использованных салфеток, рваных фольгированных квадратиков и завязанных узлом презервативов, после чего уснули, вжимаясь в друг друга.

***

      Ровное сопение рядом успокаивало, но не усыпляло. С широко распахнутыми глазами, в которых не крылось и толики сна, Леви наблюдал как степенно поднималась и опускалась грудь Эрвина под его рукой. Он поймал себя на том, что страстно желал раствориться в этом мерном дыхании, остаться в моменте навсегда, но ночь подошла к концу, а это значило, что пора было возвращаться в реальность. Убрав руку, Леви поднялся. Тихо и медленно, стараясь не разбудить Эрвина.       «Эрвин».       Урчанием большого дикого кота имя потанцевало на языке, потом растянулось в улыбку и стоном наслаждения ухнуло в самый низ живота.       В тот момент он действительно походил на большого, безмятежно спящего хозяина джунглей. Крупный, но ловкий и грациозный. Благородный и величественный как лев. Он был таким страстным, таким… ласковым. Даже несмотря на то, что выпустил свою звериную сущность на волю. Ладонь сама потянулась к золоту волос, но Леви в страхе отдёрнул её. Сердце пропустило удар. Во рту пересохло. Нет, нельзя.       Стараясь не оглядываться, Леви поднялся, бесшумно оделся в свою обычную одежду, которую принёс в спортивной сумке и пока оставил последнюю открытой, чтобы жужжание молнии не побеспокоило спящего «кота». Закинув её на плечо, Леви выдохнул с закрытыми глазами и поддался горящему в сердце желанию. Он подошёл к кровати и взглянул на Эрвина. Вид был поистине божественный, но лицо Леви осталось холодным, безэмоциональным. Огонь и задор, которые он подарил партнёру, снова угасли, а умиротворение, что он почувствовал в его объятьях, надломилось и осколками осыпалось в пыль.       — Прощай, Эрвин, — сказал бесцветно он, и в тот момент, когда уже хотел сделать шаг прочь, взгляд вцепился в чокер, лежащий на полу. Секунда помутнения и Леви незаметно выскользнул из номера, оставив Эрвина одного на простынях, пропахших ими. В мозолистом кулаке он крепко сжимал чёрный чокер.       Дорога домой никогда не казалась такой тяжелой. Тело ныло, но в отличие боли телесной, боль в грудине усиливалась с каждой минутой. Телом Леви находился в такси, но мысли остались там. С Эрвином. Нет, нельзя. Нельзя придавать этой ночи большее значение. Нельзя хотеть большего. Другого.       «И это пройдет», — успокаивал себя Леви. — «Должно пройти».       Когда такси доставило его до дома, Леви охватило необъяснимое предчувствие, ядом травящее нутро. Его передернуло, он разозлился, не ведая на то причины, и поспешил внутрь.       Интуиция не подвела. Стоило ему открыть входную дверь, как из его шикарного просторного лофта потянуло сигаретным дымом. Леви поморщился и мысленно взмолился, чтобы ненавистная вонь была остаточным явлением уже ушедшего гостя. С замиранием сердца он вошёл в гостиную и, когда увидел того, кто вторгся в его жилище, зло процедил:       — Ты, блядь, здесь что забыл?       Чиркнула зажигалка, и огонь отразился в линзах круглых очков.       — Наблядовался?