Destroy

Жизнь на внешних отмелях для Микаэлы Сандерс была билетом в рай в один конец, без возврата. Она родилась и выросла на этом острове, зная каждую даже трещинку асфальта на срезе, умея читать его, как открытую книгу, пропитанную морской солью и солнечными лучами. Он говорил с ней языком летнего зноя, приливов и отливов и лунных ночей, и она отвечала ему тем же. Микаэла, или, как её привыкли называть друзья, Кайли, предпочитала потёртые джинсовые шорты на низкой посадке, льняные платья в цветочек и кружевные топы на тонких бретельках. Она всегда пахла летом, свежесрезанными пионами, напоёнными росой, и капелькой ванили, а её волосы — тёплые волны карамели, вобравшие в себя закатное сияние — свободно ниспадали на хрупкие плечи, природой завитыми в аккуратные локоны. Её движения напоминали перетекание жидкого золота, и каждый, кто хоть раз с ней говорил мог поклясться, что над её головой сиял нимб света. Микаэла была проклята вечным отчаянием. С самого рождения. Сандерсы владели небольшой кофейней «Риф», расположенной на восьмерке — в элитном районе, куда они также недавно переехали. Она училась в частной академии Киллдейра, всё также подрабатывая в загородном клубе после школы, а в свободное время тусовалась с друзьями.  Её детство могло бы казаться благополучным.  Но никто не знал про вечные скандалы и ссоры родителей, которые к её тринадцатилетию завершились разводом — громким и болезненным.  Но после этого лучше не стало. Её мать, Моника Сандерс, сразу пристрастилась к старой привычке. Её губы, ярко очерченные бордово-красной помадой, оставляли отпечатки на бокалах, вечно наполненных вином. Она проводила дни перед экраном телевизора, безучастно глядя в пустоту. Чёрная тушь оседала под её глазами, а все попытки Кайли поговорить в итоге сводились ссорой.  Её отец, Уилл, ушёл сначала из дома, а потом и из жизни единственной дочери. Каждые выходные он увозил её в парки аттракционов, водил в кино или они просто оставались в его квартире, поедая чипсы за просмотром фильмов. Кайли обожала папу. Он был её героем, тем, кто всегда поддерживал, кто всегда любил. Но затем исчезнул. Вот так просто. Будто его никогда и не было рядом. Это началось, когда она перешла в восьмой класс. Сначала он пропускал одни выходные, потом другие. А потом просто перестал отвечать на звонки. Мама говорила, что он улетел в другой штат по командировке, но однажды Иззи Брайт, одноклассница Кайли, с насмешкой заявила, что её мать назвала Уилла наркоманом и изменщиком, а Монику — алкоголичкой. Эти слова отпечатались в её сознании. Она никогда не спрашивала маму, правда ли это. И больше не спрашивала о папе. А Моника молчала, благодарная за это.  Кайли не могла избавиться от чувства вины. Привязанность к отцу казалась ей предательством по отношению к матери, которая оставалась, боролась и страдала.  Она ненавидела себя. Но… на самом деле, не только за это. Ей не всегда нужен был повод — просто Кайли не любила себя. Она не могла найти в себе ничего, что стоило бы искреннего восхищения. Окружающие часто твердили, что она красавица, и иногда поверить в это удавалось. Но эти моменты казались настолько редкими и хрупкими, что она никогдаа не считала себя красивой настолько, чтобы быть достойной любви и внимания.  И с возрастом эта мысль переросла в одержимость.  Кайли тщательно ухаживала за собой, надеясь, что внешняя безупречность отвлечет от внутренних недостатков. Парни увивались за ней, но она никогда не подпускала ближе, лишь мягко отказывая, одаривая улыбками, просто потому-что боялась. Ведь, если Микаэла влюблялась, это становилось катастрофой.  Она отдавалась чувствам полностью, без остатка, и в ответ они пожирали её изнутри. Её сердце обливалась кровью от любви, а глаза, вечно полные мольбы, смотрели снизу вверх из-под полуопущенных ресниц, как если бы она просила о милости.  Так было с Рэйфом. Он стал её первым. И, возможно, последним. Только с ним она становилась такой безмолвной и безвольной. Уязвима настолько, что потом ненавидела себя за это ещё сильнее.  Злость подступала к горлу, но голос предавал — вместо крика были слёзы. Она не умела выражать гнев, и не умела выплескивать эмоции, которые в ней кипели всю жизнь. У Кайли они были куда ярче, чем у других людей. Однажды, в пылу ссоры, мать назвала её «жертвенной». Одним словом, таким простым и убийственным. Микаэла молча развернулась, спрятав лицо в ладонях, и убежала в свою комнату. Она понимала, что это мелочь, но злилась на Монику, ведь знала: эта черта передалась дочери от матери. Жертвенность. Вечная жалость к себе.  Кайли действительно была жертвенной, до абсурда.  — «Я заслуживаю лучшего», — пробормотала она в тот самый июльский вечер, обмякая под тяжестью собственной жалости.  Голос звучал слабо, теряясь в треске пламени. Она сидела перед ним на коленях, подавшись вперёд к Рэйфу, что был у подножья кровати. Её хрупкие плечи лишь сгорбились в немом отчаянии, а свет камина его комнаты колебался, скользя по её лицу, обрисовывая мягкие тени на скулах, линию подбородка. Её губы дрожали, каждая клеточка боролась за то, чтобы не сказать больше, чем она уже сказала.  Микаэла никогда не пыталась быть сильной.  Она была прекрасна в своей уязвимости.  И, возможно, именно это Рэйфа и приковывало — её способность быть такой… жалкой. Кайли являлась отражением всего того, что он никогда не мог признать в себе: уязвимостью. А потому Кэмерон ненавиделеё. И любил одновременно.  Своей извращенной формой, но любви. Его лицо оставалось непроницаемым, но челюсти сжимались так, что, казалось, он вот-вот разломит свои зубы. В нём тоже кипели эмоции, в этом они похожи. Голубые, ледяные глаза встретились с её карими, тёплыми, но такими до ужаса осознанными.  Он протянул руку, коснувшись её подбородка.  Заставил задрать голову, ломая сопротивление не силой, а жестом. Большой палец задержался на её губах, скользнув по их поверхности, и приоткрыл рот, проникая внутрь. Она задрала голову сильнее, не разрывая зрительного контакта, пока в следующий миг Рэйф не отпустил. Его вторая рука обвила её затылок, а пальцы зарылись в волосы, притягивая к себе. Её губы, полные и мягкие, нежно отзывались на грубый жест. Сандерс поднялась с колен, позволив ему направлять себя, как куклу, как собственность, и Рэйф с легкостью усадил её себе на колени. Женственные изгибы казались ему идеальными, созданными только для него, а её тело так податливо отвечало на любое взаимодействие. Но даже пока его губы опускались к её шее, в спешке размазывая слюну по подбородку, даже пока его грудь вздымалась от возбуждения, щёки краснели, а руки бережно стягивали ночную сорочку, её глаза блестели от слёз.  Но не от страха. От осознания. Она понимала, что происходит. И всё равно подчинялась, как если бы права выбора и не было.  Может, Микаэла Сандерс могла бы научиться не плакать, если бы знала, как кричать. Рэйф Кэмерон погубит её. И она ему позволит.