Победителей не судят

      Род семьи Чон считался одним из самых старинных и великих в определенном кругу, имея свои особенности и принципы в истории; когда-то владевший целым огромным поместьем, красотой и роскошью которого очень любил хвастаться сам хозяин.       При въезде по обе стороны дороги гостей встречали два длинных одноэтажных дома (для слуг) в стиле ампир: бежевые оттенки с золотыми высокими оконными рамами и белыми вставными полуколоннами. Туннель из пышной листвы средней высоты деревьев в конце раскрывал просторный вид на изящный фонтан в округе белых мраморных закругленных бортов и главное — семейный дом, стоящий трехэтажной дугой. От высоко плескающей воды не видно сначала парадных дверей из дуба на возвышенности из такого же мрамора ступенек. Кареты всегда подъезжают прямо к ним, откуда, поднявшись, можно увидеть основную часть территории: слева — голубое озеро, зона гостевого отдыха вместе с подобающими двумя двухэтажными домами и начало густого леса; справа, самое ценное для семьи, — огражденое деревянным забором поле, где в дневное время обязательно выгуливаются лошади, и прилежащие к нему четыре конюшни. Аккуратно выстриженные живые ограды при каждой дорожке — заслуга придворных.       Если зайти за основное здание, открывается будто отдельный мир, который кипит своей жизнью. Симметричные друг другу небольшие одноэтажные здания, как маленькая деревня, и нескончаемые огороды и вольеры для разного скота. Тут, у фермеров, своя атмосфера, своя жизнь, но это не перестает принадлежать господину Чон, который посещает их запредельно редко (не видит в этом острой необходимости), ведь с головой уходит в те самые конюшни, контролируя каждый угол и каждую травинку.       Лето здесь слепит глаза зеленью, осень радует золотыми листьями; зимой никакая грязь недопустима, только белоснежный снег и ровные широкие тропинки, а весной — ароматное цветение клумб.       Все это передавалось от отца к сыну вместе с азартом в крови, прилипший некой заразой. Самим же пристрастием были скачки, на которые соперники ставили все свое нажитое. Нет, они не смотрели и не сидели на местах зрителей, а когда-то стали создателями этой идеи и сами принимали участие. Предки брали самые высокие награды, а главное — славу, какую больше не сокрушить ничем, на этих забегах. Из года в год главу семьи с супругой приглашали на светские мероприятия и балы как почётных гостей и знакомились с новыми преемниками — такими же сильными и воодушевленными альфами.       Последний забег, на который ставили огромные надежды за первое место, не увенчался победой для Мунхена. Молодой, амбициозный и верящий в себя альфа потерпел огромную неудачу, свалившись с седла на финишной прямой. Конь, идущий впереди всех, оступился и на скорости повалился вместе с жокеем на землю, нанося тому серьезные на то время травмы. Множество переломов, вывихов и ссадин выгоняли жизнь из тела альфы. С того момента доступ к конюшне и скачкам был закрыт: жена, Чон Йеджи, была категорически против настроена к этому виду спорта, ведь чуть не потеряла свою любовь жизни. На ее хрупкие плечи свалились все обязанности: уход за обездвиженным мужем, воспитание младенца и продажа поместья. В тот роковой день семья потеряла многое, ещё и ту былую славу и влияние, с горечью прощаясь с родным домом и половиной их основного заработка — лошадьми.       Переезд на другой конец Кореи давался также тяжело и мучительно долго, осваивая почти что заброшенную усадьбу, что перешла омеге от покойных родителей.       На многие годы их семья отстранилась от игр, ведь наследник был ещё слишком юн, чтобы выходить на поле. Потребовались года на обучение Чона-младшего держаться на коне без живого примера: отец с тростью ходил только рядом и наставлял, давал советы и наказания в упрек матери, которая негативно относилась к возвращению на ипподром. Усадьба также расцветала на глазах, пытаясь возобновить все то, что было потеряно когда-то давно, и в этом месте крепчал Чонгук, чья кровь кипела от желания побеждать, чтобы вернуть почти что забытую славу их фамилии.       Проигрыш — тёмное пятно, но даже после такого альфа-младший без сомнений приглашался на мероприятия и встречи, своим молодым азартом и энергией радуя глаз остальных, кто искал для своих дочерей достойного жениха: молодого, красивого, сильного, образованного.        Чонгук с подросткового возраста начал принимать участие в гонках за победой и влюблялся в этот спорт по-новому, а разводить коней с чистой кровью было для него частью всего искусства. Да и породистые молодые бегуны, чьи предки имели награды, стоили как целый дом. После потери большей части конюшни, было тяжело начинать все как будто бы с нуля, но ничего не оставалось для семьи, ведь эти животные — кормильцы. Обучившись всем тонкостям этого бизнеса, молодой альфа взял все в свои руки, чтобы его родители, наконец, занялись исключительно своим здоровьем, а в особенности отец, которого болезни накрывали от любого дуновения ветра.       Такими темпами, к двадцати годам, он вернул былой статус и возобновил полноценные четыре конюшни, уделяя огромное внимание беговым и их молодому поколению, уже умело присматриваясь к тем, кого будет готовить к будущим скачкам, а кого — на продажу. Мунхен и Йеджи гордились рвением сына и старались больше не мешать ему в новых начинаниях, обретя умиротворение и спокойную жизнь в своих владениях.

***

      — Почему именно эта девушка? — отец сидит в своём от времени и старости скрипучем кресле и терпеливо ждёт, пока чай в расписной чашечке понизит градус. Брови мужчины едва сведены к переносице, а веки прищурены — Чонгук не любил такой взгляд, ведь ничем хорошим в детстве это не заканчивалось. Альфа был предельно строг к сыну временами, чтобы воспитать по достоинству, но и в любви не обделял.       — Отец, я так решил. Она переедет к нам на следующей неделе, я уже подготовил отдельный дом, чтобы не раздражать лишний раз твои глаза, — он язвит, уходя на веранду, где открывался роскошный вид на золотистое поле, покрытое розовым закатом. Пара коней лениво передвигала копыта по густой траве и мордой искала, чем можно полакомиться перед загоном в денник.       — Ты не понимаешь? — он не выдерживает и выходит вслед за сыном, уже позабыв про свой напиток. — В тебе течёт чистая кровь, в нас всех течёт кровь истинных пар! Ты хочешь испоганить наш род просто… Почему? Я не видел в твоих глазах влюблённости к этой девице, да и ведёт она себя неподобающе тебе!       — Что ты знаешь о любви? Ты встретил мою мать в молодости и не видел никого вокруг себя, — Чонгук смеётся, облокачиваясь на белую оградку. Ветер приятно ласкал спину под хлопковой свободной рубахой и успокаивал организм на предстоящий сон.       — Уж о любви знаю побольше твоего, сын мой. Ты ещё вспомнишь мои слова. Эта девушка не подходит тебе, и ты пожалеешь о своём выборе.       — Я не хочу этого больше слушать! Это моя жизнь и мне решать, с кем быть. Я очень рад, что вам повезло всем ещё в раннем возрасте, а мне уже за двадцать, и я не намерен больше ждать, — юноша покидает отца, спускаясь по мраморной лестнице, от которой вела дорожка из речных камней прямиком к полю: пора загнать двух загулявших лошадей и самому отправиться спать, ведь завтра ещё один важный день — встреча с приглашенными почетными зрителями и противниками на скачках.       Отец устало смотрит на сына, провожая грустным взглядом. Он так юн и глуп ещё, не понимает того, что принято в их роду. Осквернит потомков кровью не истинной пары.       — Нам тоже пора в дом, — жена уже в длинной до пола ночнушке вышла на веранду, услышав недовольные выкрики через открытое окно. — Он сам скоро все осознает и придёт к выводу. Не нам решать его судьбу.       Мужчина молчит и следует за своей супругой, чтобы лишний раз не расстраивать себя, ведь здоровье и возраст уже не понимают таких переживаний. Глава семьи стал чаще болеть, а старые раны напоминают о себе чуть ли не каждый день; ходить куда-то далеко без опоры и поддержки — невозможно, в особенности седлать коня: об этом уже даже речи не идёт. Ноги и спина подводят бывает в важные моменты, например, завтра. Чон Мунхен не сможет сопроводить сына и встретиться со старыми знакомыми, потому что понимает: все балы и светские мероприятия больше не доставляют той радости, а лишь дискомфорт в суставах.

***

      Золотые запонки на рукавах чёрного пиджака аккуратно застегиваются и завершают образ молодого альфы, который вдохновлено смотрел на себя в зеркало, ища недостатки с головы до ног. Мать с улыбкой подходит со спины и нежно кладет ладони на эти широкие плечи.       — Такой ты у меня красивый, похож на отца в молодости. Да и характер тебе тоже от него достался, — она поправляет пиджак на спине. — Не слушай его, слушай только своё сердце, милый.       — Спасибо, мама, — парень прикрывает глаза в ответ и опускает голову. — Вернусь завтра утром, не ждите вечером.       Путь до поместья Ли был долгим и утомительным. Дорога оставляла желать лучшего, укачивая даже в самой новейшей карете. Удлиняло ещё то, что кавалер решил заехать за своей дамой, чтобы не заставлять ее страдать от тоски и одиночества, да и двум влюблённым хочется быть рядом каждую минуту. Разлука два дня — самое ужасное, что они переживали пока что, но совсем скоро багаж будет собран и перевезён в усадьбу Чон, чтобы, наконец, строить настоящую семью.       Пара лошадей тормозит у расписных ворот, выпуская из кареты воодушевленного альфу, у которого глаза блестят от счастья. Небольшая проходная дверь отворяется и выпускает молодую барышню, что держала юбку платья обеими руками, чтобы не испачкать длинный подол в пыли или мокрой грязи. Легкой походкой она подбегает к своему возлюбленному, бросаясь в объятья, что приподнимают ее над землей.       — Наконец-то, мы увиделись! — она широко улыбается, все ещё не отпуская сильную шею.       — Я так скучал по тебе, милая, — его ладони легко обхватывали утончённую талию, что даже пальцы обеих рук встречались друг с другом на спине и животе. — Идём, нам нужно ехать.       И дорога уже не казалась такой ужасной, а время шло незаметно под трепет любимой, что без умолку рассказывала недавние истории, о которых альфа ещё не слышал.       Девушку, семья которой была европейско-азиатских корней, звали Ли Джен Джонсон. Голубые глаза и золотистые волосы одурманили на одном мероприятии самого Чонгука. Взгляд ее был глубок и одновременно лёгок, сияя юной энергией и счастьем. Больше всего зацепили молодого парня разговоры обо всем на свете — сам был немногословен, даже моментами безэмоционален среди незнакомых людей, отчего многим казался скрытным характером, но это было вовсе не так. Он раскрывал свою улыбку рядом с ней, с той, которая влюбляла молодого альфу нотами своего голоса изо дня в день.       Красивая, изящная, она всегда держала спину ровной, расправив плечи и гордо подняв подбородок. Джен любила платья с широким декольте, прошитое кружевами, подчеркивая природную красоту пышной груди и острых ключиц, на которых чаще всего блестели подвешенные на тонкую шею бриллианты или нежные платочные чокеры с жемчугами. Светлым волосам уделялось внимание не меньше, как и выбору платьев. Перед балом она тратила целый день, чтобы уложить локоны, пока прислуга предлагала тот или иной наряд. Прическа должна была быть непохожей на прошлую и высокой, чтобы показать всем свои украшения на мочках ушей и шее. В обычные дни ей все же по душе было просто распустить прямые волосы за спиной.       Азиатские корни в роду не сильно повлияли на ее внешний вид, отличая от всех девушек в Корее: только разрез и форма глаз, но и это легко скрывалось под макияжем, острый подбородок и пухлые губы «бантиком». Юноши, встречающие такую яркую внешность, сходили с ума: признания в любви она слышала изо дня в день, но отрешенно отворачивала от них голову, не устояв только перед одним.       Законными их отношения стали через год, увенчавшись в один день, как когда-то и родители Чона в своё время, в той же церкви на окрестности города. Счастье их длилось недолго, через пару месяцев усадьба потеряла главу семьи, а вслед за ним ушла и супруга — не смогла смириться с потерей своего истинного и через пару недель умерла от болезни, что охватила ослабевший организм. Двадцатитрехлетний Чонгук остался единственным и последним в своём роду, держа лицо, хотя родители для него были святыми на уровне Бога. Ох, снова спрятанные в себя эмоции и чувства…

***

      Чонгук каждый день прокручивал слова своих родителей. Ему казалось, что он сходил с ума. С каждым днём ощущал, как тот влюблённый взгляд менялся на полное безразличие и отстранённость. Жена не переживала из-за смерти уже на тот момент близких для неё людей, которые, как могли, мирились с этим браком. Она никогда не была вежливой, только вот Чон не замечал этого, пока не случилась беда: сейчас все моменты из жизни в голове и складываются в своеобразный пазл. Возможно, на фоне всего семейного ужаса он накрутил себя, хотя пытался угомонить мысли каждый раз, когда мелькало слово «развод».       — Я не могу больше. Он сам в себе разобраться не может, а времени уделяет мне все меньше, видите ли — он готовится! Да эти скачки и животные у меня уже поперёк горла стоят! — девушка эмоционально разбрасывает руками и повышает тон голоса перед старым знакомым, с которым в очередной раз решили выпить по чашечке чая в центре. — Так он ещё и выгнал одного слугу, теперь он всегда! Всегда то конюшня, то поле. Так, понимаете, он сначала уморил меня тем, что хочет детей, а я что? Я молодая и красивая и не собираюсь портить свою фигуру беременностью, особенно когда у них в роду первенцы только альфы, а это — ещё хуже!       — Подождите, Вы говорите, что сейчас у него не хватает людей в прислуге? — мужчина преклонных лет, чьи морщины углубляются на каждой эмоции, прищурил взгляд.       — Да, именно так. О чем я? Он хотел детей, а сейчас даже не смотрит на меня! Это длится уже больше месяца! Я уже готова родить ему этого несчастного ребёнка, лишь бы он оставил в покое свой спорт! — ее не волнует, о чем взволнован собеседник.       — Я помогу, от Вас многого не нужно, лишь следовать моим словам, — сухие губы с мелкими трещинами растягиваются в улыбке, и сам мужчина, наконец-то, ловит на себе заинтересованный взгляд.       Тот, с кем Джен встречалась чуть ли не каждую неделю за чашечкой кофе или чая уютной кофейни в самом центре столицы, являлся Ким Намджун, когда-то знакомый с отцом Чона. Только вот их знакомство было совсем не на дружелюбный лад — семья Чон когда-то оставила сильный след позора на предках Ким, какой до сих пор припоминают при удобном случае с ядовитой усмешкой. Сама девушка знала об этом: обо всей ненависти и вражде двух семей, но никакого для неё смысла это все не имело.       Мужчина, взгляд которого внушал доверие всем незнающим его людям, кривил губы в милой улыбке и подбирал всегда красивые слова, очень хорошо владея своим языком и имея стойкость и закалку характера. Все значащие и важные персоны знали Кима и его семью, ведь для самого альфы это была своего рода выгода. С каждого он брал то, в чем нуждался, тем самым — лживой добротой и заинтересованностью — возобновлял и возвышал свое положение в обществе, чтобы обеспечить сыновьям великое будущее, а себе — спокойную старость. Сыновей, альф, наследников у него трое. Такому завидует каждый, сколько сил и терпения нужно, чтобы воспитать каждого и обеспечить. А какой бесстрашной должна быть омега, чтобы хранить такое не крохотное дитя под сердцем и столько раз!       Но даже сам Намджун не учитывает тот момент и не берет ни в какое внимание, что у него не трое детей, а целых четверо.

***

      Стремящиеся к небу колющие элементы готики и устрашающие лица вековых статуй в серости погоды демонстрировали величие «памятника». Мрак его внутреннего, загробного мира, невидимого для глаз обычных смертных, скрывался за иконами и каменными колоннами, держащие это громоздкое здание, куда приходили отдать молитвы Богу и очистить себя от грехов. Для горожан собор был убежищем и спасением их душ, проникнутых в судьбу этих стен, а приезжих это «господство» пугало боем колоколов и застывшими гримасами, чьи глаза выражали многое своей пустотой.       Восхищение на всех одно, а внутренний осадок разный: кто-то говорил, что этим порталам в иной мир нет места в таком прекрасном городе, а другие — вдохновлялись и находили покой под защитой Парижской Богоматери.       Правосудие — то, во что верит каждый несчастный по-своему человек, но так ли это на самом деле в правде жизни?       В этом мире хорошей жизни достойны только люди из высших обществ, рождённые в семье с чистой кровью — альфа и омега. Бет не считают за людей, они — прислуга во дворцах. Бывают исключения, но в конечном итоге все их действия провальны: если узнают, что родился в обычной семье рабочих или предки смешали кровь, предав правила высшего общества, сразу же становятся изгоем для всех и посмешищем.       Тэхен ненавидит это все, эту жизнь. Он потерял запах, поэтому отец, долго думая, отправил мальчика во Францию, на другой конец мира, чуть ли не в центр Европы, подальше от всей свиты и лишних разговоров, что превратились бы в слухи и разлетелись по всей стране. Приют при Нотрдам в сердце Парижа для таких же будущих прислуг и брошенных детей. Ким старший не хотел мириться с тем, что его сын-омега неправильный — лишние хлопоты однотипных вопросов ни к чему ему были.       Жизнь «под боком» Парижской Богоматери была ужасна до смерти. Вокруг плачущие бедные дети, которые хотели домой, а причины их нахождения в этом месте разные: рождённые вне брака, смерть и все, почему дитя могут разлучить с родителями. Молитвы, учеба, работа. Тэхен ничего не видел больше и дальше высоких стен. Эти дети никому не нужны, они — ошибки, над которыми издеваются няни и остальные послушники этого места. Мальчик по утрам не хотел вставать с кровати, а по ночам надеялся, что заснет вечным сном, чтобы избавиться от боли на душе. Его родные люди так предали. После смерти матери отец вовсе забыл про сына, его интересовали только альфы, ведь их надо воспитать для наследства. А что доставалось Тэхену, пока он жил в родном доме? Ничего, кроме работы по хозяйству: даже самое тяжело скидывалось мальчику, после чего он не мог двигаться, проснувшись, перенося боли в животе и спине. Вечерами его подушка впитывала слёзы горя и отчаяния. Мама — луч света в его жизни, который потух, оставив в кромешной тьме.       Когда-то, почти четыре года назад, юный омега, чья красота должна была только начать расцветать в таком возрасте, спустился с лестницы вагона и ощутил твёрдый мороз с первого вздоха, а нога его чуть не ускользнула вперед по тонкой утренней наледи, окутавшей каменное покрытие перрона. Такой же холод был и внутри парня, чье «цветение» давным-давно загнило, в глазах не было блеска, а лишь смирение. Тэхен не знал, куда его ведут и зачем, но предполагал, что домой он уже не вернется.       Пожилой мужчина в чёрном одеянии и тяжелым крестом на груди вместе с молодой няней забирают «из рук в руки» испуганного новобранца, прибывшего из далеких краев. Внешностью Тэхен сильно отличался от всех горожан, привлекая к себе заинтересованные взгляды и вопросы на неизведанном языке. Кто-то смеялся над ним и вынуждал нарушать правила приюта драками и криками, за что нехило получал розгами по спине по вечерам перед молитвой. Омега перестал принимать и любить себя, он не хотел смотреть на свое отражение в зеркале, нося мантию с широким капюшоном, чтобы скрыть свое лицо от нежеланных глаз. Такой наряд не приветствовался, но священник усмирил своих послушниц. «Пускай ребёнок привыкает».       Хотелось поначалу на коленях просить возвращения домой, потому что весь этот культ до мурашек пугал и не дарил того самого очищения от душевных ран, о чем твердил каждый взрослый, но со временем пришло привыкание и полное подчинение уставу и ритму жизни чужой страны. Тэхен, не верующий и не знающий когда-то Бога, окутал свою шею золотой тонкой цепью с маленьким, но увесистым крестом.       Однажды, когда упала звезда на небе, Тэхен загадал желание, чтобы весь этот мрак закончился, и молился на светлое будущее. Вот наступает этот момент: приезжает отец, чтобы забрать его, но этого ли хотел парень? Вернуться в родной дом, где все также? Лучше уж скитаться по миру в одиночестве.       — Собирай вещи, работа есть для тебя.       Так не хотелось никуда и ни за что. Уже и эта Франция казалась райским местом, язык которого Тэхен знал как родной — уроки французского были по-своему жестоки и напитаны кровью. Каждое неправильное слово вбивалось хлыстом в спину так, что забывался даже корейский от шока. Нескончаемые синяки, гематомы и боли в мышцах уничтожали все эмоции и саму жизнь по мелким крупицам, что были остры как разбитое стекло. Проблеском неуловимым, казалось, во всем этом было лишь то, когда за хорошее поведение давали два дня отгульных — дети могли поехать к своим родным и провести с ними одну ночь (у кого была возможность). Родные Тэхена на другом конце Земли, да и не хотелось туда возвращаться. Мальчик ходил к женщине средних лет, которой, казалось, можно было доверять. Француженка, Жюлиет, имя которой тяжело парню запомнить на слух по сей день, подходила к воротам двора приюта: она любила детей, и сердце ее кровью обливалось, понимая, что творится в стенах этого ада. Тэхен заприметил ещё в самом начале своего пребывания эту милую женщину с мягкими чертами лица из-за еле заметного лишнего веса. В силу ее лет — фигура была прекрасной. Русые волосы были всегда ровно подстрижены по плечи, поверх повязанные легким шелковистым платком темно-коричневого цвета. Она была омегой, но по наряду больше походила на бету: никаких украшений и лишних красок в одежде, сливаясь с серостью города. У нее всегда с собой наполненная продуктами сумка, из которой для Кима доставалось что-то съестное или сладкое, но парень боязливо отказывался от таких подарков, зная, что получит за это по голове.       По поначалу побаивался ее взглядов и присутствия в поле зрения, а после — вовсе с отчаянием приходил к ней в гости, когда (по мнению старших) вел себя хорошо.       Вот снова эта тропинка к выходу за территорию «убежища». Когда-то, четыре года назад, тринадцатилетний, разбитый, хрупкий Тэхен шёл по ней, пуская горькие немые слёзы, пока отец лишь довольно улыбался где-то внутри.

***

      — Нет, я повторяю тебе ещё раз, Намджун, мои лошади. Никакая. Не продаются, ни за какие деньги, — Чонгук поправляет свой костюм, возвращаясь к напарникам. — Все решится на скачках. Или ты уверен, что я уйду с победой? — ухмылка на лице, а во взгляде читалось только превосходство. Чон берет свою даму под руку и уходит. Ему уже неважно, что говорят позади. Он уверен в себе, его семью не покроет чёрное пятно именно сейчас. Он отдаст все силы, чтобы сохранить статус свой и своих предков. — У твоих сыновей есть три месяца, чтобы превзойти меня, — кидает, даже не оборачиваясь, и скрывается у выхода.       В доме вновь незримый хаос: прислуги бегают, подтирая каждый уголок, на кухне повар готовит обед для пары, а в главной конюшне… Никого. Несколько недель назад ведь Чон выгнал своего помощника за неподобающее поведение. С того момента альфа справляется со всеми хлопотами сам.       — На обед не жди, я буду занят, — он переодеваться в свою «рабочую» одежду, чтобы провести время с лошадьми. Джен только закатывает глаза: она ненавидит весь этот спорт и увлечение своего спутника. Они достаточно долго вместе по меркам быта того времени, но семью Чон создавать, увы, уже не хочет. Те моменты утекли, как вода. Ему отныне по душе вечерами скакать на своём коне по полю.       — Конечно, они на первом месте! Я отправлюсь в город тогда. Прогуляюсь, — она недовольно поправляет своё пышное платье в бежевых оттенках и стремится к выходу, где ждет карета.       После того разговора с Намджуном прошло более трех дней, сейчас ее ждал ответ на важный вопрос: как мужчина решит все проблемы? Ей не терпелось уже встретиться — интерес зашкаливал. Казалось, что все карты раскрылись бы сегодняшним утром, когда она поехала вместе с мужем к этому старику, но не услышала ничего нового, в конце лишь перекинувшись с ним взглядами.

***

      Белые каменные колонны были разбросаны по периметру территории и соединяли между собой чёрные толстые прутья железа самого забора и ворот, переплетаясь в своеобразных узорах. Тэхен видит эти широты усадьбы через небольшое окошко кареты и понимает, что начинается новый круг ада. Третий или четвертый по счету? Сам уже сбился, ему кажется, что это вовсе все в одном, а дальше — хуже. Он тяжело вздыхает и опускает голову, лишь бы не сталкиваться со взглядом девушки напротив, которая изредка отвлекалась от книги и недовольно поглядывала, будто изучая и подозревая в чем-то. Она видела в этом парне какой-то подвох, Намджун что-то недоговаривает. «Тэхен — бета, семья которого когда-то работала на самого альфу». Ким жмется от ее взгляда и пытается смотреть куда угодно, но только не в голубые глаза.       Карета трогается с места резким толчком, когда высокие врата открываются, но после плавно проезжая по уложенной дороге прямо ко входу главного дома, где жила семья. Никто из прислуги и сам Чонгук не знали об этом «подарке». Дверь открывается и сразу же подаётся рука для дамы, чтобы выйти из кареты без последствий, а следом спускается и Тэхен, прижав к себе небольшой чемодан, потрёпанный временем: кожа на углах порвалась и потрескалась, пара швов вот-вот разойдутся, а на ручках потёртости. Вещей у парня немного — только те, что давали в приюте. Хоть такой благотворительности было много, но организм семнадцатилетнего омеги растёт быстрее, чем у тех, кто ему подобен, из-за физических нагрузок и проблем со здоровьем. Даже несмотря на это, парень выглядит вялым и слабым по сравнению с другими бетами, отчего его высмеивают ещё больше.       Воздух здесь не по весенней погоде тёплый, Ким уже привык к пасмурному небу во Франции и частым дождям с сильным ветром. А здесь — самое пекло, на небе ни единого облака. Весна только-только подходит к концу, а уже хочется снять с себя всю одежду и отдаться ласкам прохладного озера, что располагается по правую сторону вдали. Омега осматривается и не может нарадоваться тому, как все расцвело, освежая воздух. Мир здесь не такой серый и тусклый в глазах.       — Позови Чонгука, — она приказным тоном обращается к одному из дворецких, который встречал у входа в дом.

***

      Первый день казался раем: Тэхен не чувствовал никакого давления и боли от каких-либо нагрузок. Милый бета (с которым удалось познакомиться во время некой экскурсии) по имени Чимин тепло улыбался и рассказывал об этих владениях и о самом Чонгуке. Хозяина так не встретил, по словам: тот слишком занят на ипподроме предстоящими скачками, поэтому появится в усадьбе только к утру. Киму от этого и спокойнее как-то.       — Сейчас я покажу наш домик, ночлег, — Чимин мелко улыбается, а Ким старается быть молчаливым — ему тяжело слушать самого себя. Ярко выраженный акцент, что подарила Франция, все ещё с ним, а это режет собственный слух. Иногда даже кажется: если начнёт говорить на родном корейском, то получит ремнем или его вовсе не поймут. Поэтому он лишь кивает в ответ или также мило улыбается. — Тут все разделено на небольшие комнатки, но нас никто не предупредил, что ты приедешь, а место старого работника уже заняли какими-то вещами. На первое время положим твой матрац в моей комнате — я, как повар, сплю один, чтобы высыпаться, иначе все останутся голодными с утра, — бета заразительно смеётся и приоткрывает дверь в небольшую комнату, где поместились лишь одна кровать и тумба. Даже окна не было (по желанию Чимина, не любившего солнечный свет по утрам). Тэхену не привыкать: он, бывало, жил и хуже.       Омега даже понятия не имеет, как альфа выглядит и что из себя представляет, но все же, если эта дама, что пригласила сюда, — его жена, значит: молодой. Территорию усадьбы Ким уже запомнил как свои пять пальцев, теперь она не казалась такой огромной, а наоборот — компактной, где вместились и конюшни со всем прилегающим, и небольшая ферма, с работниками которой парень даже не познакомился, ведь они — сами по себе.       Яркий закат горел будто пламенем над кончиками деревьев вдали. Тэхен с блаженством смотрит на небо над собой и наслаждается этим лёгким ветерком. Париж был очень шумным и грязным, если сравнивать с этим зеленым и цветущим местом. Где-то слышится изредка родная речь, лаская слух, что даже не верится в происходящее. Время работы у всех окончено, поэтому ждать поручений больше не имеет смысла, что не могло не радовать. Этот день — капля свободы, о которой он мечтал столько лет. Даже не хотелось уходить с нагретого на траве места возле дома, вечерняя влага начала просачиваться через ткань — на самом деле не сильно беспокоила.

      «Мама, сегодня я вспомнил, что такое быть свободным. Вспомнил этот тёплый воздух корейской природы и солнце, что радовало землю весь день, не скрываясь за хмурыми серыми тучами. Я не знаю, что меня ждёт завтра, но мне уже боязливо. Низ живота крутит как раньше, что-то произойдёт неприятное. Или я просто переволновался? В любом случае я рад этому дню и буду спать сегодня спокойнее.       Доброй ночи, Мама.»

      Он заканчивает своё послание в небольшом дневнике, который чуть ли не разваливается по шву, и откладывает перо в деревянную коробочку. Откуда у него эти собранные листы бумаги или с какого момента времени, Ким не помнит, но исписал уже больше половины мелким почерком, не пропуская и дня. Ему казалось, если он будет писать, мама обязательно увидит это. Хоть и с того света. Вел его исключительно на французском, помогая себе в этом языке: самое сложное — излагать свои мысли, не зная подходящих слов, но Ким находит обходные пути, стараясь сохранить смысл сказанного.       На том конце тропинки виднеется знакомый силуэт Чимина, который также закончил с заготовками, радостно шагая к новоприбывшему. Остальные слуги ещё не подходили, поэтому комнаты пустуют, а Тэхену важно, чтобы кто-то был рядом, иначе эти стены зажмут своей незнакомой темнотой и тишиной. Омега смотрит, чуть прищуриваясь от ветерка и ярко-красного неба, на бету. Тот подошёл с улыбкой пухлых губ, постучав новенького по плечу, будто здороваясь.