Плейлист, который играл в Бентли, пока Кроули учился любить

I've seen the world, Done it all, had my cake now. Diamonds, brilliant, and Bel-Air now. Hot summer nights mid July, When you and I were forever wild. The crazy days, the city lights The way you'd play with me like a child.

      Двадцатые годы двадцатого века были шумными, яркими и немного криминальными: они пахли сладким парфюмом, кислым бензином, голой кожей, горькими сигаретами и бутлегерством. Его, кстати, изобрёл демон Кроули, показав ушлому смертному бизнесмену, как практично можно использовать пустое пространство в подошвах сапог — и был этим невероятно горд, ведь впервые после своего более чем полувекового сна придумал пакость поизящнее, чем те, что начинали люди с их разыгравшимся в кровавом угаре воображением.       В общем, Кроули очень нравились двадцатые годы, в которые ему повезло проснуться, и (не передавайте это Войне) ощущение мира, заполонившее всё вокруг. Люди ринулись изобретать, писать музыку, картины и книги, путешествовать и общаться о самых неочевидных пустяках.       Именно в двадцатые годы Кроули взял себе новое имя, подслушав очередной пустяковый разговор: — В газетах говорят, что «Энтони» — это очень сильное английское имя. И модное! «Вступающий в бой», «превосходный» с латиницы. Лучший вариант для моего сына. — А что думает твоя супруга? — Шутишь? Почему меня это вообще должно волновать?       Допив свой чёрный кофе, Кроули вышел из-за стола уличного кафе — раздражённо щёлкнув пальцами, сотворил маленькое демоническое чудо, и на долгие годы каждого мальчика, родившегося в семье бутлегера Джона, без видимой на то причины называли… Джоном (потому что не бывает имени скучнее, чем Джон, и в этом и Ад, и Небеса были согласны).       А модное английское имя «Энтони» Кроули решил оставить себе. Оно ему шло: как чёрное, красное и облегающее. Как двадцатый век. И как желание утонуть во всей роскоши, что он может предложить.

***

      И именно в двадцатые годы Кроули встретил её — привлекательную, блестящую, чрезвычайно дорогую. Да, Бентли. И кое-кого ещё. — Большое шасси, роскошный настраиваемый кузов, шесть литров двигателя, — она улыбалась мягко, обворожительно сверкая белизной зубов, — кожаный салон, металлические детали, а главное — её исключительная преданность только вам, мистер?..       Девушка в утончённом бежевом костюме-тройке, сшитом явно для неё, выжидательно посмотрела на Кроули, подняв бровь. У неё были голубые глаза и ямочки на чуть пухлых щеках. — Кроули. Энтони Кроули.       Менеджер вновь улыбнулась, поправляя длинными пальцами с идеальным маникюром выбившуюся из свободной причёски прядь светлейших волос. Она прошла мимо Кроули, щёлкая каблуками невысоких туфель по белому полу автосалона. От неё пахло яблоками и корицей. — Я вижу, что это любовь с первого взгляда, Энтони, — девушка игриво подмигнула, нежно открывая дверь новейшей модели Бентли — не хотите ли рассмотреть салон изнутри? Или, может быть, устроить тест-драйв?       Кроули спрятал руки в карманы длинного тонкого плаща, хищно обходя машину. Она действительно выглядела внушительно по сравнению со всеми этими недоразумениями, которые люди девятнадцатого века называли транспортом, и уж точно обещала комфорт больший, чем чёртовы огромные лошади, выбивающие из него последние частички Святого Духа при поездках куда-то за пределы Лондона. Он кивнул своим мыслям, дотронувшись холодного металла и почувствовав, как сущность в этом металле тянется к нему в ответ. Возможно, у них и правда что-то выйдет.       Демон поднял голову на странное ощущение спокойствия, излучаемое рядом. Девушка, встретившая его при входе в салон, всё ещё стояла рядом, улыбаясь так лучезарно, что у него внутри что-то недовольно зашипело, прячась во тьму. И ему это ощущение не понравилось. — Вы тут работаете? — спросил Кроули чуть с нажимом, поправляя очки на переносице. — Как вас зовут?       Улыбка слегка сползла с лица смертного создания, но не уменьшилась в своей искренности. Она покачала головой. Светлые кудри растрепались ещё сильнее. — Амелия. Уотсон. Старший продавец-консультант. И прежде чем вы спросите: нет, мой муж не против того, что я работаю здесь и одеваюсь так, ведь у меня нет мужа. Да, я действительно разбираюсь в этих машинах и люблю их. Нет, я не считаю, что вождение — это исключительно «мужское» дело. Лучше спросите меня об этой красавице — и я отвечу на все ваши вопросы.       Кроули вдруг испытал гордость за весь женский род, глядя на эту чудесную девушку. Он снял шляпу-федору, расправил второй рукой короткие рыжие волосы — непривычные после девятнадцатого века, но, как говорили в журналах, очень модные. — Не хотел вас обидеть, Амелия. Вообще — по натуре я феминист. То, что наши добились Девятнадцатой поправки — большая маленькая победа для всего человечества. И для этих пустоголовых мужчин, пусть они этого пока ещё не понимают.       Кроули говорил серьёзно, но Амелия всё равно звонко рассмеялась, опираясь о крышу Бентли. — Вы поразительный, Энтони… Знаете, обычно мы не даём клиентам управлять машиной в первый тест-драйв, но мне почему-то очень хочется вам довериться, — она чуть прищурила глаза, и это напомнило Кроули что-то непостижимое, — прошу вас, садитесь — я вам всё покажу.

***

      Новое эмансипаторское видение только начало разноситься по миру, что восстал против старого порядка, но английские суфражистки уже умели водить, лихо заворачивали на поворотах и были абсолютно автономны в своих интересах: Амелия выехала на Оксфорд-стрит, вышла из машины, вытянута из кармана брюк серебристый портсигар, подкурила и протянула тонкую сигариллу Кроули, мягко касаясь пальцами его ладони. — Полагаю, я должна выписать вам чек на покупку этой красавицы, Энтони? Ради Бога, обещайте только, что будете о ней заботиться.       Кроули закурил, с интересом рассматривая невысокую девушку сквозь темноту линз в очках с квадратной оправой. Она кого-то ему напоминала. — Обещаю тебе это всем своим чёрствым сердцем, Амелия.       Она мягко улыбнулась, поправляя костюм. Он распознал этот розовый оттенок на её лице — люди краснели подобным образом, когда хотели пригласить кого-то, кто им нравился, на следующую встречу. В последние века это начали называть «свиданием». — Прежде чем вернуться в салон и заняться этой безумно интересной бюрократией… не хотел бы ты выпить со мной чаю? Я живу тут в паре минутах ходьбы, и дома меня не ждёт никто и ничего, кроме проигрывателя и книг.       Осознание опалило лицо Кроули, и он улыбнулся, чтобы скрыть своё замешательство. «Кого-то напоминала». Ну конечно. Светлейшие кудрявые волосы, глаза с синевой, пухлая невысокая фигурка, светлый костюм, идеальность в запахе и маникюре, упоминание Господа всуе, а главное — музыкальные пластинки и книги где-то неподалёку. Ангел. Азирафель. Или, по крайней мере, кто-то юный, полный желания и очень похожий на небесное эфирное создание.       Интересно. Кроули мог бы даже…       В его груди медленной волной расползся жар понимания. — Мой ангел, — прошептал он, наклоняясь к ней, — веди.

***

I've seen the world, lit it up as my stage now. Channeling angels in, the new age now. Hot summer days, rock and roll The way you'd play for me at your show. And all the ways I got to know Your pretty face and electric soul.

      Было ли Кроули стыдно? Не считая того, что он лишь недавно, где-то в пятнадцатом веке, начал различать, что способен на редкое проявление стыда — нет. Ему не было стыдно. Ему было хорошо.       Хорошо было совращать эту женщину: затыкать её пухлый рот требовательным поцелуем, пока красная помада размазывается по его собственному лицу, а смертная судорожно пытается закрыть свою модную квартирку на ключ. Хорошо было перебивать её, напоминая на кукольное ухо, что именно за этим она его на самом деле и пригласила — трахаться с красивым мужчиной, а не пить чай и рассуждать о превосходстве Бентли над Роллс-Ройс. Хорошо было раздевать её, отстёгивать все эти мужские пуговицы, чтобы добраться до кружевной ткани совсем не мужского белья, проникая пальцами под трусики, лаская горячую влажную кожу, наслаждаясь всеми этими ангельскими стеснительными звуками, что она издавала — перед тем, как легко найти дорогу до её спальни, незаметно сотворив закрытые занавески на окнах, бросить её, уже обнажённую, на кровать, и снять очки, пряча их в кармане жилетки, которая тоже вскоре полетела на пол — к остальной их одежде.       Кроули медленно отстёгивал подтяжки на брюках, рассматривая картину, которая открылась перед ним.       У Амели Уотсон была маленькая круглая грудь, небольшой животик и пышные мягкие бёдра. Её светлые волосы растрепались по тёмному покрывалу под ней, она тяжело дышала, смотрела на него сквозь подкрашенные тушью ресницы — была возбуждена до дрожи в ногах, краснела и сводила колени в последнем приступе святой невинности.       Демон довольно улыбнулся ей, прошипел, не удержавшись. Именно на это он и рассчитывал.       Ему далеко не впервые доводилось соблазнять смертного удовольствиями тела — он возлегал сотни раз с множеством разных мужчин и женщин за его долгую, порой ужасно одинокую, бессмертную жизнь. Это было частью его демонической сущности, одной из немногих привилегий, которыми он мог спокойно пользоваться и не отчитываться за них перед начальством — всё-таки он был Тем-Самым-Первым-Соблазнителем, тем самым Змием-искусителем из Эдемского сада. Такое право и титул ему даже нравились, но гораздо чаще он скучал, не видя существенных различий в десятках лиц и тел — не понимая, как можно получить истинное удовольствие от одной только похоти и ощущения тела. Но не в этот раз.       В этот раз было хорошенькое округлое личико, бежевый костюм и светлые, почти платиновые волосы. В этот раз был острый ум, идеальные манеры и ностальгический запах яблока. В этот раз Кроули даже не надо было воображать Азирафеля под ним, чтобы взбудоражить кровь в его земной оболочке до исступления — Бог сделала ему подарок, и под ним и так лежало самое близкое подобие Азирафеля из возможных.       Раз уж настоящий ангел. Не хотел. «Брататься».       Кроули не было стыдно. Ему было хорошо, когда он брал её: страстно, грубо, закидывая её пухлые ножки себе на плечи, вбиваясь в её влажное, мягкое тело, содрогающееся в удивлении от очередного маленького чудесного оргазма, пока её запятнанная грехом душа пылала, а она стонала его новое, модное английское имя: «Энтони! Э-Энтони!».       Ночь того дня он провёл с этой смертной, пропуская её ангельские волосы между пальцами. На следующий день она отвезла его обратно в салон — они подписали бумаги, ударили по рукам, и Бентли стала его.

***

      Привлекательная, блестящая, чрезвычайно дорогая — настолько, что даже Адская бухгалтерия содрогнётся, увидев выписанный в автосалоне чек.       Прошёл уже второй человеческий месяц, а он всё ещё не мог насладиться ей в должной степени. Кроули провёл пальцами по холодному металлу, приветствуя её после краткой деловой разлуки. Машина отозвалась, преданно засверкав лакированным чёрным цветом — гораздо насыщеннее и глубже тех, что могли предложить на заводе люксового бренда. Она подстраивалась под хозяина, странным образом становилась частью его существа, проникая под кожу. Распознавая в нём демона с очень обширной фантазией, но совсем не ужасаясь этому. — Я успел соскучиться по тебе. А ты?       Кроули сел в салон, взялся за руль, с интересом проведя по нему ладонью. Колесо манило дотронуться до него ещё раз — выкрутить до грани, до предела. Это было дьявольски приятно.       Кроули чувствовал себя (почти) цельным, водя эту машину. Единственное, что, пожалуй, несколько его раздражало — запах, пробивающийся сквозь кислый аромат бензина и свежей кожи. Запах яблока и корицы. — Ты правда думаешь, что мне это нужно? — спросил он у машины, удивлённо глядя на собственное отражение в зеркале заднего вида. — Я же разобью ей сердце.       Бентли ответила снисходительным молчанием. Двигатель одобрительно прорычал. Кроули на секунду обратился к воспоминаниям июльской ночи, к ангельским стонам и мягкости кожи под его сухими ладонями. Он облизнул губы раздвоенным языком, низко прошипел. — Иногда мне с-с-самому противно от того, нас-с-сколько же грязным демоном я с-с-стал.       В следующую минуту дорогая чёрная Бентли уже гнала по центру Лондона со скоростью, которую не могла развить никакая другая машина — просто потому, что на спидометрах тысяча девятьсот двадцать шестого года ещё не было таких значений.

***

— Энтони, я всё не могу понять, — Амелия снимала с ушей большие жемчужные серьги, глядя на рыжеволосого голого мужчину, читающего газету в её кровати, через настольное зеркало, — почему ты поменял номер машины «АСЕ ВАЗ»? Я догадалась, что это палиндром от слова «завеса», но почему именно это слово?       Кроули выключил прикроватную лампу, оставаясь в тени, и посмотрел в её голубые глаза в зеркале, чуть нахмурившись. Даже спустя пять лет частых страстных встреч ему больше нравилось стонать с ней, чем разговаривать. — Цифры — это скучно и банально, ангел. Модные фразочки — устаревают. А «завеса» — это кое-что вечное. Можешь считать, что для меня это нечто… символическое. Из прошлой жизни, как сейчас модно говорить.       Амелия мягко улыбнулась, разворачиваясь на стуле. Она распустила свои ангельские кудрявые волосы и развязала домашний халат, позволив ему спокойно свисать с обнажённых плеч. Кроули выдохнул.       Ей было чуть больше тридцати, когда он пришёл в автосалон самого дорогого производителя Великобритании за самой дорогой машиной, что они могли предложить. Сейчас она была, соответственно, на пять лет старше — и время начало отображаться на ней.       Она, к досаде Кроули, заметно похудела. Сытость двадцатых годов отошла на второй план, а на горизонте маячило что-то нехорошее, что-то, о чём даже в Аду не догадывались, а смертные так подавно много курили и пили, отгоняя от себя это наваждение.       Амелия пила и курила тоже, но занималась кое-чем ещё: продавала очень дорогие машины сразу для нескольких чрезвычайно дорогих производителей Великобритании, читала множество книг от женщин и для женщин, ходила на встречи с такими же дамами в костюмах, как и она — а затем ложилась (пусть и не могла этого знать) под демона, терзающего её тело, развращающего границы её воображения о сексе и гендерных ролях — но молчаливого. Всегда молчаливого. — Не думала, что ты у меня такой сентиментальный, Энтони, — Амелия улыбалась всё так же обворожительно, всё так же мило краснела. В глазах её, однако, не было счастья — она растеряла его около года назад, когда поняла, что не-мужчина перед ней никогда её не полюбит. — «У меня»? , — довольно резко переспорил Кроули, борясь с неясным гневом в его груди от этого обычно нежного и милого выражения, выражающего человеческую привязанность, выкидывая газету куда-то на пол. — Иди ко мне, моя Амелия, и мы проверим, кто кому тут принадлежит.

***

Will you still love me When I'm no longer young and beautiful? Will you still love me When I got nothing but my aching soul?

      Кроули, в его понимании, не был привязан к Амелии Уотсон — ему больше была важна Бентли, которую она ему продала, и всей оккультной душой он чувствовал что-то непостижимое к тому существу, на которого она так была похожа — и только это было абсолютной правдой. Но он искренне восхищался этой женщиной. И уважал. Он решил подарить ей большую часть нежности, на которую в принципе был способен: неторопливыми движениями бёдер, прикосновением языка между едва проступающих ключиц, поцелуями в шею. Он даже разрешил ей то, что было запрещено любым другим любовникам до неё — позволил оседлать его бёдра и внимательно рассматривать его нестареющее лицо.       Господь создала его в странном облике: высоком, жилистом, худым. Она даровала ему рыжие густые волосы, едва загорелую, оранжевого оттенка кожу с редкими морщинами, острый подбородок и высокие, хорошие скулы — когда это превратилось в человеческую материальную оболочку, оказалось, что для большинства людей такое тело казалось привлекательным, вызывало в них граничащий с грехом интерес и восхищение.       Амелии это тело тоже очень нравилось. Она водила тёплыми маленькими ладонями по его лицу, когда он зажимал её в своих объятиях в полумраке осенней луны; жадно, постанывая в нетерпении, вылизывала его длинный член, когда он наматывал её светлые волосы в кулак, сдержанно шипел, забываясь, наслаждаясь жаром её рта — и, когда закрывал глаза, находился в своих мыслях совсем, совсем не с ней.       Возможно, она это тоже понимала, но никогда не осмеливалась задавать никаких уточняющих вопросов, за что Кроули был ей очень благодарен. Между ними были лишь пот, страсть, смятые мокрые простыни и утренние разговоры о моде, машинах и феминизме, пахнущие чёрным кофе и табаком.       Обоих это вполне устраивало.

I know you will, I know you will. I know that you will. Will you still love me When I'm no longer beautiful?

***

      К тысяча девятьсот тридцать третьему году мир снова начал меняться, и Кроули пришлось подстраиваться. Модные фасоны одежды c текстурных и игривых сменились на более строгие и простые, роскошь ушла в подполье и детали, а бутлегеры стали самыми обеспеченными людьми в известном светском обществе. Теперь в его одежде фигурировала сухая утончённость и угроза, а волосы были зализаны назад воском. В остальном же Энтони Кроули оставался Энтони Кроули — пока не понял, какие ещё изменения ему принесёт этот год. — Ангел, а это ещё что такое?       Это был один из тех очень редких дней, когда Кроули виделся с Амелией не только в её квартире: порой она просила встретить её в автосалоне, чтобы протестировать ещё одно необычайно дорогое недоразумение, спроектированное Уолтером Бентли, и он соглашался — не столько из-за эксклюзивных возможностей, которые ему даровали «отношения» с руководительницей салона, сколько из праздного интереса и всеобъемлющей скуки.       Амелия подняла голову от белоснежных бумаг и счетов, отложила ручку в сторону, проследила туда, куда указывал Кроули. — О, ты об этой малышке? Это новая спортивная модель, мы только получили её с завода. Мистер Ройс со своими деньгами отправился в мир иной, а мы снова продаём машины под нашим гордым именем, а не его, — Амелия устало улыбнулась, по-хозяйски присаживаясь на письменный стол менеджера, поправляя свои теперь уже короткие кудрявые белые волосы, собранные в аккуратную причёску. — Можешь рассмотреть поближе, если хочешь.       Кроули хотел. Он снял с кузова шёлковый брезент, открыл лобовую часть, внимательно разглядывая сверкающие стёкла, холодные в своей чёрной окраске углы дверей. Эта новая модель выглядела замечательно. — Она не такая экономичная, как твоя, Энтони, — сказала Амелия практически тем же ласковым тоном, с которым общалась с покупателями, прежде чем выручить с них больше тысячи фунтов стерлингов, — но шустрее, гораздо тише и, как видишь, с более обтекаемым дизайном.       Уотсон переместилась через стол, спрыгнула, щёлкнув каблуками, и подошла к Кроули ближе, складывая руки за спиной. — Почти все из них раскупили ещё на закрытой демонстрации, но… Милый, если хочешь, я могу договориться, и эту мы оставим тебе. — Я не милый, — по привычке ответил Кроули, морщась только от того, что произнёс это слово вслух. — Подожди. Мне нужно кое-что понять…       Кроули не знал, что вызвало в нём такое замешательство, но был парализован странным ощущением, будто вся эта встреча с новой модной Бентли, пока старая и любимая ждёт его за дверьми салона — какая-то божественная проверка, и он должен её пройти, чтобы перейти к новому этапу в своей чёртовой бесконечной жизни. И Кроули с готовностью поднял руку.       Он бережно коснулся пальцами холодного металла, потянулся вглубь движков и двигателя, к самому сердцу машины и… почувствовал сплошную мёртвую пустоту. Она была не его. — Очень красивая, но внутри неё нет того, что мне нужно. Я могу взять несколько внешних деталей для своей, но на этом всё — мою она мне не заменит, — заключил Кроули, теряя к механизму всяческий интерес и вновь укрывая его шёлком. Амелия смотрела на него настороженно и почему-то расстроено, бродила глазами по его лицу. — И ты понял это, просто дотронувшись до неё?       Демон кивнул, сдвинув брови в недоумении. — У людей это всегда так работает. Разве нет?       Амелия по привычке покачала головой, но ничего не ответила. Пару мгновений её голубые глаза изучали очертания глаз Кроули сквозь полупрозрачные линзы его очков, но, когда ему показалось, что эта ангельская женщина собирается спросить что-то ещё, она отвернулась, уходя обратно к своему рабочему месту. — Я скоро закончу. Если хочешь добраться до спальни быстрее, помоги мне распаковать новые визитки.       Демон пожал плечами, не понимая, что он сказал не так и что её могло так расстроить. Семь лет, что он знал Амелию Уотсон, пролетели практически на одном дыхании — пусть в них были моменты непонимания, вроде её дурацкой смертной влюблённости и привычки задавать глупые нежные вопросы, но и те быстро исчезали, стоило ему совершить маленькое демоническое чудо и озвучить все те грязные мысли, которыми была полна её голова на самом деле. Ей самой так было проще и приятнее — просто люди были слишком лживыми, чтобы признать собственную порочность.       Кроули послушно распаковывал ящики и перекладывал конверты, пока маленькая худощавая фигурка Амелии в розоватом костюме крутилась у картотеки, не обращая на него никакого внимания. Одна из визиток выскочила из общей стопки, оседая на столе.       «Уолтер О Бентли», — прочитал он, и поразился второй раз за этот абсурдно долгий день. — Амелия, — позвал он её слегка виноватым тоном, не отрывая взгляда от бумаги с золотистыми буквами, — а что значит вот это «О» в имени твоего босса? — Сокращение от второго имени, «Оливер». Сейчас модно использовать вторые имена как разделители — говорят, в письме это добавляет стиля и внушаемости. А что такое, Энтони?       Кроули кивнул своим мыслям. В его голове уже писалось серебряным по чёрной бумаге само совершенство, сама уникальность — выверенное от начала и до конца, идеальное, моднейшее имя по сравнению с любыми другими, которые был способен выдумать Люцифер для падших ангелов. — Энтони «Джей» Кроули, — произнёс он торжественно, оборачиваясь на Амелию с восторженной улыбкой, — у тебя, моя ангельская подруга, есть уникальный шанс первой назвать меня именно так.       Амелия едва заметно улыбнулась, вновь отвлекаясь от однотипной работы. На её лицо вернулось потерянное выражение нежности. — «Джей»? От имени «Джеймс»? Это твоё второе имя?       Кроули слегка нахмурился, на мгновение забыв, при чём тут вообще были вторые имена. — Да. Я же тебе говорил это как-то. Джей. Ну и… Такое сокращение напоминает дьявольский хвост. Не находишь?       Яркий женский смех заполонил пустой вечерний автосалон. — Ты совершенно прав, Энтони Джей Кроули.

***

Dear lord, when I get to heaven Please let me bring my man. When he comes, tell me that you'll let me, Father, tell me if you can.

      Кроули не нравилось, что выражение «жизнь налаживается», сказанное каким-то придурком ещё в семнадцатом веке, не вышло из моды — оно было слишком простым и однобоким, и совершенно не подходило для употребления в речи демоном, потому что внизу это могли воспринять как оскорбление всей их работы, направленной как раз на то, чтобы жизнь никогда не налаживалась. Тем не менее, в тридцать третьем году двадцатого века он чувствовал, что жизнь вокруг него налаживается, а тревоги людей чуть отходят на задний план.       Это было медленное, неторопливое время: в нём было много дурацких разговоров, крепкого алкоголя и нежного секса с женщиной, всё меньше напоминающей ангела — и что-то внутри Кроули это всё совершенно точно бесило.       Тем не менее, сейчас он находился всё в той же дорогой квартирке на Оксфорд-стрит, уже по привычке не одеваясь в кровати и читая новости. Это было небольшим развлечением, которое он сам себе придумал за последние семь лет: успеть впитать в себя как можно больше местных новостей и событий, фактов об утках и огородах, рекламы и объявлений о продаже машин, пока Амелия не покажется в поле его зрения (и обладания) после вечернего душа.       Ему не надо было считать минуты — он считал страницы. Сейчас он находился на тринадцатой, и на ней начиналась реклама, обычно не вызывающая никакого интереса. Кто-то продавал старые шляпы. Кто-то открывал книжный магазин. Кто-то предлагал услуги няни.       Кроули потянулся, чтобы перевернуть страницу, как с удивлением для самого себя обнаружил, что у него дрожат руки. С чего бы?..       Взгляд вернулся к странице с объявлениями, ища зацепку.       «В Сохо открылся первый и единственный книжный магазин! Знаменитый книголюб А. З. Фелл рад видеть в гостях коллекционеров и поклонников букинистики со всего города. У нас вы всегда найдёте достойные варианты для обмена редкостями и хорошую оплату за ваши редкие экземпляры. Мы находимся по адресу: Лондон, Сохо, Уикбер-стрит, 105».       Кроули тут же отбросил газету в сторону. Руки дрожали всё сильнее, и дрожь ползла по телу, заставляя содрогнуться и сжаться, обхватить колени. Что с ним происходит? Почему в отапливаемой комнате стало так холодно?       Значит, Азирафель всё-таки остепенился, если это можно было так назвать. Значит, он и его коллекция пророчеств всё-таки переехали с маленького особняка на краю Лондона в самый его центр. А главное, это значит, он всё ещё был в Лондоне — всё то время, что Кроули спал, пытаясь пережить обиду из-за чёртовой святой воды, которая однажды могла бы спасти их обоих.       Кроули царапнул ногтями собственные колени, надеясь, что физическая боль отрезвит его.       Сохо… это ведь было совсем близко — он мог доехать до книжного магазина за каких-то десять минут, даже не прибегая ни к каким чудесам.       Десять минут — и Азирафель был бы перед ним.       Физическая боль совершенно точно не помогала. — Дорогой, я… Энтони, с тобой всё в порядке?       Женский голос рядом заставил его прийти в себя, как благословлённый удар. Он поднял голову на звук, сосредоточиваясь на лице перед ним — отгоняя все те планы и мысли, что вновь возвращались в его голову.       Амелия Уотсон аккуратно села на кровать, протягивая к его коленям свою маленькую тёплую руку — будто остерегаясь, спрашивая разрешения. Она всегда была такой с ним: осторожной, нежной, безрассудно вежливой. С возрастом эти особенности только сильнее дали о себе знать. — Энтони?       Он не ответил, пряча глаза в ладони, а она не отступила, мягко коснувшись его плеча. Он не возражал. Что угодно было лучше того, что сейчас переживало его физическое тело при одной только мысли об ангеле, в прошлом веке бросившим его после одной простой просьбы.       Или… всё было не так? — Энтони, что с тобой случилось?       Смертная всё никак не отступала. Она требовала разговора — хотела понять. Думала, что способна понять.       Глупая, глупая женщина с глазами цвета неба и ангельскими волосами, чистыми настолько, что в них не была заметна её уродливая седина.       Дрожь и холод ушли, сменившись гневом и жаром. Кроули как раз знал один способ, чтобы их утолить. — Пустяк из прошлой жизни. Выключи свет, ангел. И раздевайся.

Oh that grace, oh that body. Oh that face makes me wanna party. He's my sun, he makes me shine like diamonds.

***

      В среднем, пару раз в век случалось, что привычный уклад вещей на Земле менялся — это было тем, что Кроули особенно не нравилось в Непостижимом-Господском-Замысле, Её дурацком мироустройстве, где прекрасное угасало слишком быстро, а печаль длилась чёртову вечность.       Иногда он находил себя утонувшим в бесконечных размышлениях о природе человеческой смертности: о чём Она думала, когда даровала Адаму и Еве бессмертие, а затем отобрала это у них его же, Кроули, стараниями? Чего Она хотела достичь, позволив человеческой расе расти и размножаться, но не вмешиваясь, когда Каин задумал убить родного брата? Почему, во имя Хоть-Кого-Нибудь, Она была так жестока к бедному Иову? У него было много вопросов к Матери, но сейчас его волновало кое-что новое, кое-что выходящее за рамки надоедливого «за что ты так поступила со мной?».       Он поцеловал Амелию за ухом, отгоняя от себя наваждение. Она покорно отозвалась тихим стоном, холодом дыхания опаляя его ключицу — это ощущение заставило его улыбнуться, возвращаясь к реальности, где их тела были соединены, двигались в лёгком ритме, блестя от пота.       Даже в свои ужасные сорок лет Амелия оставалась жаждущей его земного тела, дарящей прикосновения и ласки — пусть и не с таким рвением, как прежде. Руки её стали суховаты, лицо осунулось, а фигура окончательно растеряла былую пышность, но в остальном она была такой же: узкой, влажной, горячей. — Энтони…       Голос — это то единственное, в чём она ни капли не изменилась. Такой же мягкий, игривый, воздушный.       Ангельский.       Кроули опустил её на подушки, нависая сверху, вылизывая тонкую хорошенькую шею, переходя к маленькой груди, скользя языком там, где ускоренно билось хрупкое человеческое сердце.       Ангельскийангельскийангельский.       Его ладони сами по себе сжались на её бёдрах, вдавливаясь между косточек со всей силы. Пытаясь почувствовать ещё больше мягкости, ещё больше тепла.       Кроули не видел Азирафеля уже семьдесят один год. И это было больнее, чем он ожидал. — Энтони! Подожди…       Для сверхъестественного существа Кроули любил медлить. Так было и сейчас: Амелия освободилась от железной хватки, ударив его ступнёй в грудь, отползла к изголовью кровати, тяжело дыша. Пара секунд — и в ночной комнате загорелась лампа, заставляя Кроули прикрыть глаза ладонью. — Энтони, во имя всего Святого, — прошептала Амелия скорее обеспокоено, чем огорчённо тем, что мужчина, с которым она занималась сексом, чуть ли не сломал ей кости таза прямо во время этого самого секса, — что с тобой происходит?       Кроули не ответил, раздраженно прошипев. Он потянулся на ощупь, чтобы выключить свет. — Нет! Энтони, твою мать, поговори со мной! Ты… ты плачешь.       Шлепок по кисти отрезвил его достаточно сильно, но слова Амелии отрезвили больше, заставив отнять руку от лица — и увидеть. И почувствовать.       Он… действительно плакал? Кроули не знал, каково испытывать это самому, пусть и видел людские слёзы тысячи раз. Его ладонь была мокрой и холодной, и это же ощущение было на его собственном лице — медленно перетекало из глаз до подбородка, капало вниз, на его колени. От этих капель было неприятно прохладно, они слегка покалывали и заставляли эту оболочку вновь странно дрожать.       Блядь.       Глаза.       Кроули поднял голову практически испуганно, но обнаружил, что Амелия никуда не убегала и не пятилась в страхе, как это раньше бывало в те редкие моменты, когда он забывался при людях и не скрывал свои глаза. Напротив — смертная со светлейшими кудрявыми волосами и голубыми глазами, у краешков уже которых собирались различимые морщинки, сидела ещё ближе к нему, терпеливо ожидая момента, когда он придёт в себя. — «Очень красивая, но внутри неё нет того, что мне нужно», — прошептала Амелия едва слышно, накрывая своей тёплой рукой его холодную мокрую ладонь. — Знаешь, я все эти годы думала: зачем тебе, такому обеспеченному воспитанному красавчику, такая излишне самостоятельная мышка, как я? У меня было много теорий, но жаль, что подтвердилась самая печальная. Я ведь… кого-то тебе заменяю, да?       Кроули не ответил, но и не убрал её руку. Вместо этого он безрассудно её сжал.       Амелия тихо вздохнула, беря его лицо в свою ладонь, заставляя посмотреть в её печальные глаза. Он знал этот взгляд — она изучала его, пыталась считать личное, сокровенное. Всё то, чем он с ней никогда бы не поделился.       Если в её взгляде при виде жёлтых глаз со змеиным зрачком и был страх, то она его мастерски скрыла. Вместо него в её голубизне было заметно только спокойствие, смешанное с неким подобием понимания. — Мы знакомы семь лет. И за это время ты ни капельки не постарел, — начала она. — Зато ты пос-с-старела, — прошипел Кроули ей, бросив раздражённый взгляд на её совершенно спокойное лицо — надеясь, что это отвлечёт смертную от дальнейших рассуждений.       В самом деле, у Кроули почти получилось. Губы Амелии сжались в тонкую линию обиды, к небесным глазам подступили слёзы. Но женщина быстро взяла себя в руки, вернула себе спокойствие, продолжила свой допрос. — Ты ведь не человек? — Не человек, — сказал он глухо, закрывая глаза. — Вампир? Ангел? Демон? — Последнее, — ещё тише подтвердил Кроули.       Амелия опустила руку на его плечо, а затем легонько, почти невесомо, поцеловала его в шею. — Ты так часто называл меня ангелом… потому что я заменяла тебе ангела, которого не можешь достичь, Энтони?       Кроули вновь мелко затрясло. Амелия Уотсон была умной женщиной. — Тебя что, совсем не удивляет то, чем я оказался на самом деле?       Он был в замешательстве. Женщина перед ним не выглядела ни удивлённой, ни напуганной — в отличие от него самого. Она сидела, накинув на голое тело смятую простынь, изучала его лицо с лёгкой улыбкой. — Энтони… В наше время происходит множество удивительных вещей. Женщины водят машины и голосуют наравне с мужчинами, например, — сказала она, улыбнувшись ещё шире. — В Европе приходят к власти всякие философы, думающие, что они лучше всех. Каждую неделю кто-то заявляет о том, что он — Мессия. То, что среди нас действительно ходят ангелы и демоны — настолько скучная новость, что она лишь капельку меня поразила. — Капельку? — переспросил Кроули. — Капельку, — кивнула она игриво.       Кроули нашёл в себе силы улыбнуться. Действительно, Амелия Уотсон была очень умной женщиной. — А если так? — спросил он, щёлкнув пальцами. Кроули сотворил на себе и Амелии одежду: ему — облегающий чёрный костюм с красным галстуком и туфли из змеиной кожи, ей —короткое платье, расшитое золотым бисером и стразами, и тиару с алмазами и перьями — он видел такие на каком-то званном вечере в ранних двадцатых годах.       Чудо, к его чести, подействовало. Амелия поражённо рассматривала свои руки, украшенные кольцами и браслетами, вскочила на ноги с постели, подбежала к зеркалу, неверяще смотря на себя, такую сверкающую и пёструю, в отражении. Она выглядела красиво, подумалось вдруг Кроули. — Ну, это уже что-то, — довольно отметила она, повернувшись к нему. Пару секунд она думала о чём-то, склонив голову на бок. — Правда, я бы предпочла практичные золотые брюки. Поможешь?..       Кроули поднял бровь. Щёлкнул пальцами. Человечество было непостижимо. — Другое дело, — Амелия сверкала от счастья, когда юбка её платья плавно перетекла в комбинезон. — Что теперь?       На этот вопрос Кроули знал ответ, и в то же время отказывался его озвучивать. Это было проще простого, он делал это множество раз, убирая за собой или другими, более неаккуратными демонами — гипнотизировал, подменял воспоминания, стирал память. Всё, чтобы избежать полного бардака с объяснительными и отчётами.       Он встал с кровати, подошёл к женщине, которая семь лет подряд самоотверженно залечивала его непрощённую душу. Сделал едва заметный жест рукой — и проигрыватель где-то в гостиной заиграл неторопливый джаз. — Ты сама знаешь, Амелия, — прошептал он, кладя правую руку ей на талию, а левой находя её ладонь, переплетая их пальцы. Он заметил лёгкий испуг в её глазах. — Нет, в этом ты ошиблась. Я просто сотру тебе память. Этим утром ты не вспомнишь меня.       К глазам Амелии Уотсон подступили слёзы. — Но у меня так много вопросов, — тихо возразила она, когда Кроули повёл их в лёгком темпе. — Ты можешь спрашивать, пока не закончилась пластинка.       Они кружились в маленькой комнатушке. Проигрыватель слегка скрипел. — Ты совратил меня своей магией? — Ты сделала всё сама. — Ты пользовался мной, потому что настоящий ангел тебя отверг? — Всё несколько… сложнее. Но… да. Я действительно пользовался тобой, Амелия. — А этот ангел… Он не знает о твоих мыслях? — Я надеюсь, что нет. — А разве Господь… не против таких союзов? — Против. — И всё же ты любишь его? — Я не знаю, что такое «любовь», Амелия. Демоны не способны любить. — Но ты способен чувствовать боль. — В каком-то смысле — да. — И ты способен скучать. — Я не… — И ты плачешь от того, что скучаешь. — Я не знаю, почему это произошло. — А любил ли ты меня? — Нет.       Амелия резко остановилась, из-за чего Кроули на пару секунд потерял равновесие. Присев на край кровати, чтобы не упасть на пол, он непонимающе посмотрел на неё. Пластинка ещё играла. — Тебя это удивляет? Мне казалось, что ты…       Смертная покачала головой, сжала губы в тонкую бледную линию. Пара скупых слёз скатились по её щекам. — Я давно это поняла. Дело не в этом, Энтони, — она подошла ближе, села перед ним на колени, — дело в том, что ты говоришь и как ты говоришь. Милый, ты так запутался.       Запутался? В чём Кроули вообще мог запутаться? Его мысли всегда были строго структурированы, идеи — понятны и просты. В его мыслях не было места для беспорядочных образов — ну, или почти не было, если не брать во внимание присущую почти всем Падшим бесконечную рефлексию на тему того, почему с ними, бедненькими, так поступили. Кроули редко — только по расписанию — вспоминал прошлое, всегда двигался вперёд, даже в этот проклятый раз, когда телу захотелось уснуть больше, чем на полвека, а затем неконтролируемо напиваться, наслаждаться человеческой плотью и ни за что — ни при каких обстоятельствах — не думать о том, чтобы позвать другое бессмертное существо на поздний завтрак или покормить проклятых невозможных уток.       Музыка утихла. Игла вернулась в исходную позицию. — Пора, Амелия Уотсон.       Он наклонился к ней, взял её маленькое ангельское личико в свои руки. Ему не была свойственна нежность — совсем нет, просто ему хотелось поступить правильно. Он и так причинил ей слишком много зла, чтобы уйти, не попрощавшись. Не то, чтобы это имело значение для той, что скоро забудет о его существовании. — Это были замечательные встречи, — сказала она, положив свои маленькие ручки на его колени, прижавшись сильнее к его ладоням, — и я ни о чём не жалею. И я надеюсь… проданная мной Бентли ещё покатает тебя с твоим ангелом.       Амелия закрыла глаза, морщась в ожидании, снова отдавая всю себя в его, Кроули, распоряжение — пусть и в совсем ином смысле, чем тот, к которому они оба привыкли за последние семь лет.       В маленькой квартирке на Оксфорд-стрит воцарилась непривычная тишина, перебиваемая лишь редкими женскими всхлипами. — Покатает. Обещаю тебе это всем своим чёрствым сердцем, Амелия.       Кроули был иррационален. В этом был весь его характер — быть немного непредсказуемым, немного безумным, немного странным. — Через несколько часов ты проснешься, как от самого удивительного сна в твоей жизни, — шептал он ей на ухо, укладывая её обратно в кровать, — поймёшь, что костюм и драгоценности купила сама за деньги с очередной успешной сделки. Ты обязательно расскажешь об этом подругам, и они последуют твоему примеру. Ты не вспомнишь ни мою Бентли, ни меня — но каждый твой клиент будет знать, что классику даже Роллс-Ройсом не заменишь.       Он поцеловал её. Аккуратно, практически нежно — уважительно касаясь краешка её нижней губы, проводя по ней языком — тихо, медленно вовлекая её в короткий, единственный за все годы поцелуй. Впервые он целовал не иллюзию Азирафеля. Он целовал Амелию Уотсон, руководительницу салона самого престижного производителя Великобритании, феминистку, любительницу крепкого кофе и брючных костюмов.       Кроули был иррационален. И в этом был весь он.

***

      Тридцатые годы двадцатого века были тихими, тусклыми и довольно беспокойными: они пахли токсичным бензином, сладкой выпечкой, порохом, сигариллами с ароматизатором и жжёной резиной. Демон Кроули всё так же водил свою сверкающую Бентли, которая за почти восемь лет использования ни разу не заезжала на заправки (хотя он её об этом и не просил), курил человеческие сигареты, стараясь разгадать страсть смертных к ним и много, непривычно много думал.       В общем, Кроули очень не нравились тридцатые годы, в которые ему не повезло остаться одному и ощущение, что скоро всё это безвозвратно потеряется. Люди ринулись ненавидеть друг друга, объявлять вотумы недоверия и придумывать, как бы изощрённее утопить ближнего своего в крови. — ПРИВЕТ, КРОУЛИ. ДАВНО МЫ С ТОБОЙ НЕ ВИДЕЛИСЬ.       Энтони Джей Кроули вытащил из кармана пальто серебристый портсигар, забытый одной белокурой смертной женщиной в его Бентли, раскрыл его быстрым движением рук, зажёг сигариллу и затянулся, выдыхая дым более нервно, чем нужно было — в таких-то ситуациях. Он выпрямил спину, опёрся о крышу своей дорогой машины, припаркованной прямо посреди перепуганной улицы, поморщился, искоса посмотрев на фигуру в чёрном балахоне. — И тебе привет, старина. Знаешь, видеть тебя — плохой знак.       Череп без глазниц уставился на него почти удивлённо. — ДЛЯ СМЕРТНЫХ, КРОУЛИ. НЕ ДЛЯ ДЕМОНОВ. ТЫ СЛИШКОМ ОТУЗЕМИЛСЯ.       Вокруг них творился полный бардак. Автомобильные аварии ещё не успели стать повседневным происшествием, но уже пугали и раздражали людей, пытающихся перекричать друг друга под бесконечным осенним ливнем. — Угу. Скажи что-нибудь новое, старик. — «СТАРИК»? ИМЕЙ УВАЖЕНИЕ, ЗМЕЙ. Я — ТЕНЬ САМОГО СОТВОРЕНИЯ.       Кроули криво улыбнулся, изучая носки своих змеиных туфель. — Ты же знаешь, что я — технически — старше Сотворения? И только благодаря мне у тебя есть работа. Старик.       Фигура не ответила, издав звук, похожий на скрип деревянного колеса. Тень Сотворения смотрела на горящий металл, потеряв к этому спору всяческий интерес.       Тушить горящие машины в тридцатых годах умели плохо. Вода лишь незначительно остужала двигатели, и британские пожарные тратили немыслимое количество литров, пытаясь хотя бы немного подуменьшить яркий огонь. — НИ МУЖА, НИ ДЕТЕЙ. СМАКУЕШЬ, ЧТО ПРОДЕЛАЛ ОТЛИЧНОЕ СОБЛАЗНЕНИЕ, А, ДЕМОН?       Кроули не удержался и зашипел. Смола неприятно оседала на его языке. — Она не хотела ни того, ни другого, задолго до в-с-стречи с-со мной.       Он моргнул. А затем всё-таки посмотрел. На тканных носилках недалеко от горящей трёхлитровой Бентли лежало маленькое женское тело в брючном костюме, вокруг которого кружили два медика-мужчины. — КАКОЙ-ТО ИДИОТ ЗАКУРИЛ ПРЯМО В САЛОНЕ. СКАЗАЛ, ЧТО «В ЖИЗНИ СОВЕТЫ ОТ БАБ, КАК ВОДИТЬ МАШИНУ, НЕ ПОСЛУШАЕТ». ОН БУДЕТ ЖИТЬ. ОНА — НЕТ.       Кроули стряхнул пепел, наблюдая, как тот оседает в луже у чёрного балахона. — И… куда ты её поведёшь?       Он постарался скрыть мимолётную нотку беспокойства в своём голосе, но никотин его предал. Голос дрогнул, и череп вновь обратил на него свой взор. — ОНА ЧЕСТНО ДЕЛАЛА СВОЮ РАБОТУ, ОТСТАИВАЛА ПРАВА СЕБЕ ПОДОБНЫХ И ЧИТАЛА КНИГИ ДЛЯ МАЛООБРАЗОВАННЫХ ДЕВОЧЕК. САМ-ТО КАК ДУМАЕШЬ? — Ну, у нас таких любят, — хмыкнул Кроули, делая ещё одну затяжку. — Лады. Удачи на смене. Надеюсь, встретимся ещё не скоро.       Ловким движением пальцев он запустил окурок в глубокую лужу, открыл дверцу Бентли, садясь за руль. Машина внутри была тёплой, практически успокаивающей — окутала его уютом, приглашая ударить по газу посильнее. Выпустить всё это.       Он уже поворачивал ключи, когда почувствовал холодное присутствие рядом. В боковое стекло постучались бесплотные костяшки. — Чего тебе от меня надо, Смерть? — он опустил стёкла, позволил дождю, холодному воздуху и запаху гари попасть в салон. Жнец душ человеческих наклонился к нему, как бы изучая. — СКАЖИ, ДЕМОН. ТЫ ЧТО, К НЕЙ ПРИВЯЗАЛСЯ?       Кроули сжал челюсть до скрипа в острых зубах. Смерть бесцеремонно лез к нему под кожу, смотрел на него этими уродливыми отсутствующими глазницами, разил разложением и пустотой. Но он был готов. Он снял очки, в ответ уставился на Тень яростным, твёрдым взглядом змеиных глаз. — С-с-скажи мне с-с-сам, С-с-смерть. — К КОМУ-ТО ТОЧНО ПРИВЯЗАЛСЯ, — Смерть рассмеялся низким, скрипучим смехом, — ГЛУПЫЙ, НАИВНЫЙ ДЕМОН. ДАВАЙ, БЕГИ, ЖИВИ СВОЮ ЯКОБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЖИЗНЬ. МЫ ВСТРЕТИМСЯ ОЧЕНЬ СКОРО.       Кроули не нужно было повторять дважды — для себя он всё решил. Он вновь опустил руки в карманы пальто, достал оттуда портсигар. Провёл пальцами по гравировке сбоку. «А.У».       В одной умной газете он с понимающим сочувствием вычитал, что, несмотря на увеличение числа работающих женщин, традиционные гендерные роли так и не получили достойного вызова. Почти треть работающих женщин в Королевстве под конец двадцатых-начало тридцатых всё ещё были домашней прислугой, а остальные — канцелярскими работницами, фабричными работницами, продавщицами в магазинах. И только одна англичанка, писали в примечаниях редакторы, запомнится обществу как первая героиня зарождающейся революции.       Портсигар вылетел из машины прямо в окутанную тьмой и паром фигуру, затерялся в ней. Окна Бентли захлопнулись с резким звуком. Рёв двигателя заполнил улицу, а затем растворился в звуках дождя и звоне колоколов.       Кроули ехал в Сохо.

***

Will you still love me When I'm no longer young and beautiful? Will you still love me When I got nothing but my aching soul?

      Шум, грязь и немного уникального лоска — в Лондоне не было места менее подходящего под описание «благополучный», чем Сохо. Канонически, каждый уважающий себя демон при первой же возможности должен был поселиться там, прямиком между публичным домом и публичным домом (а может быть, и в самом публичном доме), но полпред Адских сил на Земле всё же предпочитал более новые аристократические районы прямиком в Сити, хотя и находил соседние кварталы с Сохо привлекательными.       Сейчас, конечно, всё было несколько сложнее: во-первых, прямо в центре «развесёлого» района поселился полпред Небесных сил на Земле, что исключало незаметность даже ненамеренного соседства, во-вторых — окружение, состоящее из театров, музыкальных магазинов и прочих мест встреч интеллектуалов могло заметно помешать любой подпольной работе, а в-третьих, чёрт-бы-вас-драл, Кроули не мог поверить, что из всего многообразия Лондонских улиц Азирафель выбрал именно Уикбер-стрит.       Маленькая, запутанная и угловатая — его Бентли едва помещалась на проезжую часть между невысоких домов, жалуясь на это тихим гулом двигателя. Всё выглядело определённо не так, как она себе представляла, услышав намерение хозяина посетить старого друга — было неудобно, неприятно и даже немного пыльно. — Терпи, — пробурчал Кроули, выворачивая руль, чтобы не задавить очередного идиота, пересекавшего улицу в пару шагов, — всё равно это была твоя идиотская идея. Что мне ему сказать?       Бентли аккуратно щелкнула кнопкой тормоза. — Ой, да брось. В последний раз я сказал ему «у меня есть куча других людей для братания» и «ты мне не нужен» вместо других вещей, которые надо было бы озвучить, а потом исчез на семьдесят один год. Он, вероятно, просто плюнет мне в лицо. В общем, поехали-ка отсюда.       Машина резко затормозила у тротуара, заставляя Кроули врезаться головой в руль. — Ну что?! — демон схватился за лоб, пусть боль и была совсем незначительной. Больно было морально — даже его собственная машина была явно не на его стороне. — Ладно! Я попытаюсь поговорить с ним. Довольна?       Бентли была довольна. Кроули вдохнул и выдохнул, размял ладони, пригладил волосы, посмотревшись в зеркало. Его бесило, что он волновался. С другой стороны, злость и придала ему недостающей решимости.       Он вышел из машины, захлопнул за собой дверь. Уикбер-стрит была шумной, переполненной людьми, но при этом едва освещённой улицей, так что даже сейчас, в восемь вечера, сквозь густой туман проглядывались лишь красные огни борделей и вывеска бара рядом. Ни фонарей, ни гирлянд.       Кроули снял квадратные очки, спрятал во внутреннем кармане пальто. Он читал таблички на домах. Сто пятый находился прямо на углу через дорогу. — Пожелай мне удачи.       Он хлопнул Бентли по кузову, а затем сделал несколько шагов вперёд — этого было вполне достаточно для того, чтобы упереться в отделку из дерева, недавно покрашенного в красный цвет. «Книжный магазин», — гласили золотистые надписи, явно выведенные вручную. Это было то самое место из газет.       Кроули прошёл вдоль бутика, заглянул в окно, из которого на улицу выходил слабый свет свечи. И замер.       Он носил свободную белую рубашку, подворачивая её на рукавах, зафиксировав запонками. Поверх была надета жилетка — тёмно-бежевая, плотная, слегка старомодная даже по нынешним скупым меркам. Такого же цвета брюки чуть облегали его бёдра, становясь всё более широкими к низу, где красовались коричневые кожаные туфли. Азирафель выглядел… хорошо.       Кроули не видел его лица — ангел стоял к нему спиной, о чём-то увлечённо болтая со смертной посетительницей, полной старушкой с очень добрыми глазами и улыбкой, одетой ещё более старомодно, чем Азирафель. Она беспокойно жестикулировала, ходила по кругу, пока не достала из сумочки в цветочек конверт с виниловой пластинкой и вручила его новоявленному владельцу книжного с такой непередаваемой гордостью и счастьем, что демон доже немного поморщился от избытка хороших чувств, наблюдая за ними. Наконец, Азирафель взял старушку под руку и повёл к выходу — а Кроули, соответственно, двинулся ко входу, внезапно находя в себе желание помолиться Богу, лишь бы его руки не начинали дрожать. — Даже не знаю, как вас ещё вас отблагодарить, мистер Фелл, — дверь отворилась с лёгким звоном колокольчика, и старушка вышла на крыльцо, открывая над собой зонтик, — знаете, вы удивительно идейный человек. Книжный магазин в сердце Сохо! Наш музыкальный был нужен паре калек, а вы открываете такой огромный книжный! — Ну что вы, Мэгги, — голос тёплый, уютный, окутывающий, — я любил ваш музыкальный магазин. И весь этот… джаз. Надеюсь, вы привезёте мне из Америки пару уникальных пластинок?       Дрожь вернулась. Паника вернулась. И Кроули был совсем, совсем один. — Конечно, дорогой. Что угодно, лишь бы не платить вам аренду, — они засмеялись, и что-то внутри Кроули окончательно вышло из рабочего состояния, когда он услышал этот изящный, мягкий смех.       Семьдесят один год. Семь лет попыток заменить. Одна сломанная жизнь. — До свидания, Мэгги!       Старушка удалилась в туман, довольно присвистывая себе под нос. Звук её каблуков ещё несколько секунд звучал громом во внезапной вечерней тишине, когда Кроули вдруг услышал: — Извините, вам помочь, сэр?..       Ну вот и всё. С этой нотой доброжелательности и счастья в его голосе, медленно переходящей в недоумение и страх, и закончилась последняя гордость в бессмертной жизни демона Кроули. Сейчас ангел отошлёт его или чего похуже, изгонит из своего магазина, Лондона и из своей жизни — о чём он вообще думал? На что надеялся? — Это же… это ты.       Азирафель застыл в дверях, когда Кроули всё же нашёл в себе силы выйти из-за колонны и посмотреть ему в лицо. Уф-ф, это действительно было вообще не то, на что он надеялся.       Больно — почти как во время Падения, и это не для красного словца. Это надоевшее нечто внутри Кроули извивалось тупой болью, кричало и умоляло сбежать, когда такое знакомое лицо с новой силой начало отпечатываться под его веками. Кудрявые платиновые волосы точно такой же длины, что и шесть тысяч лет назад, такие же серые глаза, наполненные неземным светом, те же пухлые губы, подрагивающие в недоумённом выражении. Единственное заметное отличие — миниатюрные очки на переносице, добавлявшие его образу ещё парочку тысяч лет в копилку. Его лицо могло показаться даже смешным, если бы обстоятельства были чуть другими, но Кроули догадывался, что сам, должно быть, выглядит ничуть ни лучше со всей этой излишне человеческой дрожью. — Привет, — Кроули не знал, как и за счёт чего он открыл рот и издал из себя этот звук, похожий на слово, — Азирафель.       Нет, Кроули определённо заслуживал всех наград, которые могли даровать ему Ад, Небеса или даже люди — ведь, вопреки всему, вопреки боли и страху, Кроули был оптимистом. Он сделал эти два шага вперёд… и растерял всю накопленную решимость.       Азирафель попятился назад в магазин, придерживая дверь. Его взгляд был абсолютно нечитаем, но, что гораздо хуже — Кроули не пропускала к нему плотная, эфирная завеса, наполненная святостью и предостережением. Завеса от демонов. Завеса от Кроули. — О, — только и мог сказать он. — Понял. Извини за беспокойство. Больше не повторится.       Семьдесят один год назад Кроули оставил Азирафеля одного и исчез. Что ж, он получил то, чего добивался. Азирафель совершенно точно верил, что Кроули он был не нужен.       Сейчас он пойдёт к Бентли, возможно, хорошенько ей врежет, а затем они поедут куда-нибудь очень далеко: может быть, во Францию, может быть, в Германию — в Аду как раз говорили, что там будет довольно весело в ближайшие десять лет. Мало, но Кроули уж придумает себе занятие. Какое-нибудь. Вдали от того единственного остатка Небес, который ещё был в его бессмертной жизни.       Больше никаких поисков замен. Больше никаких ангелов. — Нет-нет-нет, Кроули, подожди! — голос отчаянный, грустный… нуждающийся? — Ты не понял.       Азирафель бросился ближе, когда он отвернулся, схватил его за предплечье, крепко держал, не давая сдвинуться дальше, не давая убежать, чтобы больше не терпеть этой невыразимой муки. Кроули сдался. Он вновь посмотрел на него. — Я думал… — Азирафель выглядел… разбитым? Брови его были сдвинуты, когда он смотрел в глаза Кроули, всё ещё сжимая его руку, — Кроули, друг мой, я ждал тебя так долго. Я подумал, что ты больше никогда не придёшь.       Кроули неверяще посмотрел на Азирафеля. Ангел действительно его ждал? — Тогда, — предложил он хрипло, — можем ли мы поговорить внутри?       Азирафель улыбнулся своей дурацкой неповторимой улыбкой, отпустил его предплечье, подошёл к дверям, открывая их доброжелательно. Он светился от радости и даже не пытался этого скрыть. Кроули чувствовал себя полнейшим идиотом. — Мой дорогой, — сказал ангел с таким тёплым и родным тоном, что Кроули на секунду вдруг захотелось нарочно расплакаться, — тебе никогда не надо было просить разрешения, чтобы войти в место, где обитаю я. И сейчас не нужно.       Как бы там ни было на самом деле, слова Азирафеля подействовали, изменив реальность — завеса над книжным магазином спала, преобразившись во что-то совершенно иное, предназначенное только для них двоих, самых старших ангела и демона на этой несчастной Земле. Книжный магазин стал ощущаться как что-то родное и знакомое, понятное не только демонической сущности, но и вообще всему, чем был Кроули. Если его Бентли была как перчатка для всего его тела, то книжный сейчас чувствовался как вычурный шкафчик для этой самой перчатки.       Кроули прошёл через двери, которые придерживал Азирафель с виноватым видом, незаметно вдохнул его настоящий, такой знакомый аромат. Как ни странно, Азирафель не пах яблоком и корицей. Азирафель пах Азирафелем — Небесами, Соглашением, всем тем, что они с Кроули пережили вместе за последние пятьдесят девять веков.       Внутреннее устройство магазина пока не отличалось никаким единым стилем: где-то на стенах, обклеенных жёлтыми полосатыми обоями, ещё висели старые пластинки в рамочках и рукописные объявления, где-то разместились новые деревянные шкафы, уже изрядно нагромождённые книгами, а где-то (на самом деле, почти везде, куда доходил взгляд Кроули) стояли нераспакованные деревянные ящики с книгами, перевязанные кипы с книгами, да сумки из дешёвой кожи (скорее всего, тоже с книгами). Вероятно, Азирафель заехал в это помещение совсем недавно, либо не торопился устраивать его под себя. — Ну, — начал ангел почти что шёпотом, не находя себе места посреди собственного магазина, краснея, складывая руки за спиной, пока Кроули ходил вокруг, прикасаясь с холодным, каменным колоннам, — что… что у тебя нового?       Кроули отнял руку от колонны, взглянул на Азирафеля. Сейчас ему было тяжело. Тяжело не понимать этот пожар в собственном естестве, не понимать свои желания, не понимать себя. Всё, что он знал о том, как вести себя в компании Азирафеля, как отвечать на его вопросы после долгой разлуки из-за работы, как смотреть на него, чтобы точно не вызвать никаких подозрений о греховных мыслях — всё это куда-то исчезло, испарилось в тишине холодного лондонского вечера. — Я спал от нашей последней встречи и до конца войны. Потом купил машину. Бентли. Она тебе понравится, я могу тебя покатать, — Кроули выдавил из себя улыбку, когда вдруг почувствовал, что тело его вновь сводит дрожью. Что он сейчас скажет ему дальше, такому лучезарно счастливому просто от того, что Кроули сказал пару общих фраз о его делах за последние семьдесят лет? «А знаешь, Азирафель, а ещё я семь лет трахал смертную, похожую на тебя как две капли воды, с ней я придумал себе новые имена, потом она постарела, потом я разбил ей сердце, потом я стёр ей память, а потом она умерла и я наконец-то приполз к тебе». Нет. Даже бессмертным существам нужно время, чтобы кое-что переосмыслить. — А обо всём остальном… давай как-нибудь в другой раз.       Азирафель улыбнулся, нерешительно подошёл ближе. Думал о чём-то пару секунд, беспокойно блуждая серыми глазами по слегка облезлому полу, пока не собрался с мыслями и вновь посмотрел на Кроули.       О, у его ангела были такие выразительные брови и такие очаровательные черты лица. — Забавно получается, не так ли? — сказал он тихо, смотря на демона невозможно ласково. — Мы можем не видеться целую человеческую жизнь, а потом планировать «следующий раз». Но, если честно, Кроули, — Азирафель звучал почти умоляюще, и Кроули почувствовал, как замерзает изнутри от такого тона в его голосе, — времена уже совсем не те и… пожалуйста, друг мой, хотя бы из уважения к нашему Соглашению… Или ко мне, — он виновато рассмеялся. — Предупреди меня, если вновь захочешь исчезнуть. Я слишком привык к тебе.       Кроули не просто чувствовал — нет — он был невозможным дураком. Если бы он мог рассказать ему. Если бы он знал, что рассказать ему.       «Целая человеческая жизнь».       Маленькая женщина Амелия Уотсон была права. Он ужасно, ужасно запутался.       Кроули пересёк расстояние между ними за один широкий шаг. Это было для них не впервой — Азирафель знал значение этого жеста, что люди позаимствовали с Небес, а демоны — использовали для предательств и соблазнений. Но их объятия всегда были разными: поддерживающими, саркастическими, одобряющими. Иногда полными признательности. Иногда — быстрыми и суховатыми. Но сейчас они были… чем-то другим.       Он держал Азирафеля ужасающе крепко, ведь боялся упустить его. Снова потерять своими же собственными усилиями. Наклонился, сокрушённо спрятал лицо в изгибе его плеча, касаясь щекой приятной ткани рубашки, вдыхал этот особый, неповторимый аромат.       Кроули глухо прошептал в его плечо: — Мой ангел, я хочу, чтобы это длилось вечно.       Держать Азирафеля в объятиях было подобно тому, чтобы обнимать само Солнце. Ангел был тёплым, излучал тепло вокруг и на ощупь напоминал одновременно и облака, и пух. А когда это Солнце вдруг опомнилось и нерешительно обняло его в ответ, складывая руки где-то близко к лопаткам — всё это было подобно ощущению возвращения домой. После мимолётной прогулки в семьдесят лет. — У нас с тобой есть вечность, друг мой.       Кроули почувствовал влажность на собственных веках. Даже если Азирафель не понимал, что он имел в виду под пресловутым «это» — не важно. Человеческая жизнь была смехотворно скоротечна. Их — в теории — не имела конца. У них было всё время мира.       По крайней мере, Кроули очень хотел в это верить.

Will you still love me When I'm not young and beautiful?